Турмалиновые скалы

      Последний год только и распускали слухи о творящихся в королевской семье делах. В столице осталось не так много действующих пабов, застарелых и уже не таких громких, но все они неминуемо становились пристанищем для прогнивших низов стражи, отлынивающих от работы. Доён хотел периодически выпивать, как положено человеку его рода деятельности и крови, но не подслушивать, однако быстро вошёл во вкус, стоило случайно краем уха уловить разговор о том, как некто из королевских приближенных был казнён. В очередной раз. Теперь он не знал, а точно ли только за алкоголем, приносящим вдохновение, ходил по питейным заведениям. С появлением Джено всё стало не только проще, но и куда интереснее. Они всегда сидели в свободном углу, будто специально оставленном под пернатого завсегдатая. Доён обзавёлся относительно высоким статусом, за который пусть и не платили почти, зато среди бедного большинства народа ценили искренне и от всего сердца, не считая лесной дрянью, далёкой от «их» мира. Бывало, конечно, что напасть пытались, заставить петь только для кого-то определённого, либо же стихи написать для дамы сердца какой знатной особы, чтоб точно соблазнить, но именно поэтому разумно было всегда иметь при себе кого-нибудь сильного и, что важнее, терпеливого, но разговорчивого. Им никогда не было скучно вместе, а рука об руку приходилось проводить катастрофически много времени, однако темы для разговоров не заканчивались, представляя собою обсуждение нового репертуара, любимого инструмента музыканта или просто творящегося нынче беспредела, темы о коем всегда были неисчерпаемы. Мальчишка ни капли в рот не брал, что позволяло гарпии хоть до беспамятства напиваться и всё равно наутро просыпаться в своём шатре целым и невредимым, пускай часто и совершенно без подслушанной информации. Он становился тем забывчивее, чем дольше находился в одиночестве, однако и не возлагал на себя обязанностей шпиона, лишь ради своего развлечения пытаясь выведать, что там у знати творилось. Сегодня он вернулся домой своими ногами, хоть и обязательно под надзором Джено, который после ушёл досыпать остатки утра к себе. Доён приплатил молчаливой даме, в чьём доме было достаточно места, а в голове крайне мало предрассудков, чтобы без корысти приютить у себя эльфийского отпрыска, чью принадлежность, конечно, приходилось прятать. Приплатил даже больше той суммы, которую назвал младшему, а часто и вовсе сам захаживал, чтобы узнать, точно ли его сиделку там никто не обижает, ведь детей у женщины было аж четверо. Он детей недолюбливал ещё с тех пор, как при дворе находился, куда по праздникам съезжалась куча семей с маленькими разодетыми соплежуями, норовящими дёрнуть за пернатый хвост и задающими слишком много «а как?», «а что?», «а почему?». Только Юкхей в его глазах был терпимым ребёнком, потому что всегда за юбку матери цеплялся и лишь застенчиво смотрел издалека. Доён, конечно, догадывался, что все раздражающие вопросы тот выливал на своего гувернёра, и тихо радовался, что оставался на расстоянии хотя бы от молодого Вона.       И теперь, когда придворная жизнь подошла к концу, став похожей скорее на размытый сон, в глубине души ему бы хотелось держаться как можно дальше от всех оставшихся Вонов, но не от их интриг.       В то утро всё произошло быстро. По дворцу прошёл шум, переросший в панику, слуги носились как угорелые, чуть не дрались межу собой, а Доён слышал лишь дребезжащий отзвук одного из своих сородичей, болезненный и надрывный, возвещающий о чём-то ужасном. Парень тогда почувствовал что-то неладное, настолько угрожающее, что схватил лишь инструмент, к которому страшно прикипел, и пустился в город, затерявшись среди домов. Никто и не пытался его остановить, не заметил даже в суматохе, а к вечеру по улицам города бродили бесцеремонно выставленные за порог гарпии. Не все. Сколько бы Доён не спрашивал, никто не смог ответить, что же такого случилось во дворце, потому что знающие о ситуации остались в нём навсегда и больше не звучали. Выжившие отправились в леса проводить остатки своего века в мыслях, будто никогда не были причастны к королевской семье, а парень остался, не чувствуя себя готовым к тому, чтобы оставить людей, теперь с каждым годом становившихся всё несчастнее. Последние десять лет он только и слышал, что королева не показывается больше народу из-за своей болезни, и что вся семья с оставшимися слугами отправились в крепость на краю королевства, туда, где только поля с одной стороны и бескрайнее море с другой. Резиденция же в городе давно пустовала, охранялась денно и нощно, но была частично разграблена самими охранниками. В народ вселилось чувство, будто правители его оставили, всё громче становились слухи о том, что королевы больше нет, а у власти стоит безродный жадный хрыч, за которого та почему-то вышла по любви. Доён не знал, что думать по этому поводу, однако и сам подозревал неладное, когда Юкхей сбежал из дома и случайно прибрёл к его порогу. Менестрель тогда уже обзавёлся немалой известностью и верным другом в лице одного охотника, польстившегося на талант и так же отчаянно нуждающегося в ком-то поблизости. Он тихо выругался, увидев, какое безобразие творится на кровати, в которую так хотелось упасть после хорошо проведённой ночи. В шатре было, куда улечься, однако Доён спьяну решил, что ему не жить, не быть — вот обязательно прямо сейчас необходимо порядок навести. Убрал с пола кубки и подсвечники, которые сам же и скинул вчера, а потом уселся на край своего ложа, запихал перья обратно в подушку и принялся зашивать. Он не злился, ведь не надеялся даже, что травмированная гарпия будет в здравом рассудке там, где каждый предмет мебели набит перьями его сородичей, но верил, что Юкхей сможет с этим что-то сделать. Тот и правда был безумно похож на мать, когда та ещё не потеряла разум. Такой добрый и сострадательный, что иногда это даже не к месту, не говоря уже о том, что юноша был почти таким же высоким и величественным, как госпожа Вон. Повезло, что от отца в нём был лишь цвет волос и глаз, иначе народ и в мальчишке углядел бы тирана. Вот уже добрые полчаса знакомый звук завывал на фоне, приближался с главных ворот столицы, и Доён знал, что скоро ему станет получше. Тяжело было неделями без сородичей: здоровье подкосилось, память подводила, аппетита не было, зато постоянная слабость сопровождала каждый день, иногда на шею садилась так, что в глазах темнело. Глядишь, не столь долго ждать осталось до того, как и сил не будет, чтобы тальхарпу в руках держать. С улицы послышались тихие шаги, и в проходе, бывшим для «своих» нисколько не секретным, показался он. Болезненно бледный, худой и чумазый, пришедший до рассвета, потому как солнца избегал страшно, сгорая даже поздней осенью, не говоря уже про нынешние светлые дни. — Что на тебя нашло с утра пораньше? — Да вот, решил, что тебе будет приятнее возвращаться домой, если будет прибрано, — саркастично ответил Доён, даже головы не подняв, ведь прекрасно понимал, что никакой другой гарпии не сдалось к нему заходить, — но ты воняешь, поэтому не вписываешься в интерьер. — Так мне уйти? — послышался тихий неискренний смешок и шуршание перьев, а затем рядом упал маленький мешочек со звенящими монетами. Менестрель кинул взгляд на предложенные ему богатства и тяжело вздохнул, словно раздумывал над ответом, а затем отложил подушку и неспешно, шатко поднялся, опираясь ладонью о кровать. Силы не возвращались к нему быстро, но музыкант каждый раз убеждал себя, будто в первую же секунду долгожданной встречи здоровье его беспокоить переставало. — Нет, могу предложить место у порога. — Я помоюсь. Лишь сейчас Доён вымученно взглянул на друга, что, в свою очередь, смотрел на разросшийся нисколько не подходящими по цвету нитями кривоватый пьяный шов подушки с выражением крайнего отвращения, пожалуй, даже слишком натужного и неискреннего. От этой гарпии вообще было до безобразия тяжело добиться искренности. — И откуда у тебя только пальцы растут? — Ой, знаешь что, — в шутку пробурчал музыкант, с широкой улыбкой раскинув свои руки-крылья, — иди в зад, Тэён. И друг тут же его крепко обнял, уперевшись холодным лбом в пернатое плечо. Они никогда по-настоящему друг друга не ненавидели, однако не могли отказаться от язвительности даже в моменты, когда радовались долгожданной встрече. У них больше никого не было, и оттого связь становилась только крепче, ведь от неё всецело зависело выживание обоих. Тэён лишь недолгие дни проводил дома, а затем отправлялся на охоту, но с каждой вылазкой пропадал на всё более чудовищные и опасные для жизни сроки, отчего пребывание в родных стенах становилось только вожделеннее. — Попрошу Джено набрать тебе воды, когда он придёт, — произнёс Доён, отстранившись и без какого-либо недовольства глянув на измазанные в крови перья и волосы. Красиво, но крайне непрактично, и ведь откуда-то она бралась, — и эту гадость тоже придётся смыть, не то приличные люди подумают, будто ты разлагаться начал.       И не столь важно, что «приличного» в обществе не осталось почти, сменившись жадным желанием выжить даже ценой ещё более несчастных. Тэён аж весь скривился от мысли, что несколько дней придётся не покидать шатра, ведь он не рискнёт просто без этой раскраски выйти в люди — не узнают и испугаются, пусть парень и так неплохо внушал окружающим страх. — Давай накормлю хоть тебя нормально. *** Ближе к полудню объявился заспанный Джено. У него не было других дел, кроме как приглядывать за менестрелем, поэтому по пробуждении тот тут же нёсся в шатёр в надежде, что ничего интересного не пропустил. На входе ему тут же впихнули плату за работу, которую с каждым разом хотелось брать всё меньше, ведь Доён считался почти другом, заботился и никогда сверх необходимости не нагружал. Признаться, что охота ему не по вкусу, было лучшим решением в жизни.       Эльф осторожно взглянул за чужую спину, заприметив светлые перья охотника и тут же глаза опустив. С ним они столь близки не были, но друг друга не избегали, хотя младший побаивался немало, не до конца понимая, почему две такие разные гарпии поладили сверх необходимого для выживания. В этот раз с порога попросили воды натаскать, а это уже было полноценной работой на ближайшие часы. Джено труда не чурался, поэтому взялся с энтузиазмом — не всё же ему следить за пьяницей да музыку слушать. Из деревянной кадки, которая гарпиям и в лучшие времена обошлась непомерно дорого, пришлось убрать вещи, ведь та нередко использовалась вместо хранилища под одежду. Уборка не так легко давалась лесным созданиям, поэтому парню иногда приходилось возлагать сей тяжкий труд на себя. Очаг тоже был завален, потому что пользовались им не так часто, пока холода ещё не беспокоили, а питались чем придётся, отдавая себя искусству. Доён вообще не был особенно хозяйственным, а Тэён домой заходил крайне редко, свои немногочисленные дни отдыха проводя преимущественно в постели. Лишь к позднему вечеру в шатре был наведён относительный порядок, а деревянная посудина наполнилась горячей водой. В шатре из-за огня стало душно, и парень уже замучился вытирать пот со лба, а повязка насквозь промокла, что не ускользнуло от взгляда Доёна, внезапно оказавшегося рядом. — Да ты уже не мучайся, — посетовал старший, лично снимая ткань с чужого лица и свободной рукой почесывая по затылку. Он представлял, как приятно было, когда пропадало что-то, постоянно давящее на голову, — с нами можешь не скрываться. — Ты с ним нянчишься, — неодобрительно протянул Тэён, поднимаясь с кровати, на которой сидел до этого весьма скромно, чтобы не испачкать. Джено смешливо улыбнулся, заметив, как Доён закатил глаза, с претензией во взгляде обернувшись на вторую гарпию и уперев руки в бока, словно был страшно уставшей и немолодой женой, сытой по горло попойками и гулянками своего мужа. — Не ты ли настоял, чтобы он тут остался? — на его лице появились отголоски ехидной улыбки, будто тот собирается что-то непоправимое сделать, а второй только ближе подходит в попытке его заткнуть, да только они лишь руками сцепляются в ленивом приступе шутливой борьбы, — «да ла-а-адно, давай его оста-а-авим, пусть по-о-ользу приносит», — Доён посмеивается злобно, а Тэён весь хмурится от негодования, и у обоих уши так забавно подёргиваются. Джено нравилось смотреть на редкие моменты, когда те по-своему общались, но и неловко, конечно, было, ведь часто приходилось чувствовать себя лишним, не до конца понимающим, чем эти двое могли молчаливо делиться друг с другом. — Не задирайся, — заметно, что следопыту даже помыслить о том, чтобы показать свою добрую сторону, было тошно, — я же твоё грязное бельё не выворачиваю посреди площади. Джено, и без того заметно подуставший, обогнул двух спорящих созданий и уселся на край кровати, лениво подперев голову рукой, локтем поставленной на собственное колено. Эти двое всегда становились слишком возбуждёнными в первые совместные дни, но к концу отдыха всегда молчали, стараясь как можно ближе друг к другу находиться — играли в карты, выпивали в полной тишине, а тёплыми ночами незаметно уходили гулять по крышам, чем своего подчинённого ставили в близкое панике положение, ведь следить то было не за кем. Гарпиям опасно находиться в городе, пока королевство стремительно накрывают дурные суждения относительно лесных жителей. Даже тем, кто плотно закрепил своё положение в обществе и у местных вопросов не вызывал. Им обоим тут быть нельзя, однако те не думают даже об уходе, считая себя обречёнными на общую с народом судьбу, не желая оставлять его совсем уж без поддержки, пусть и не сказать, что парням так сильно люди нравятся. Они почти не пререкались, когда речь касалась действий, и Доëн без труда отправил друга сначала тряпкой, плавающей в небольшой чаше, оттереть от своих перьев и волос засохшую кровь, чтобы не сидеть потом в полной бадье зловонной мутной жижи. Он, конечно, мало одобрял странную наклонность следопыта, однако привык к ней, давно перестав выказывать по этому поводу хоть что-то, кроме шутливого недовольства. Тэëн вëл себя не то, чтобы послушно, но смиренно. Не хотел ссориться по-настоящему, раз уж во всëм городе некому больше было удерживать его от смерти, и ничего необычного в этом порыве не было, даже если Доëн обладал всем, за что гарпий охотник считал пропащими. Тот лишь не делал вид, будто это не так, и не кичился благодетелями, которыми не обладал. Засохшая кровь быстро размокала, когда Тэëн пытался оттереть еë тряпкой, и от этого весь шатëр наполнился сладким запахом мокрого железа, заставив двоих, что отвлечëнно болтали в кровати, ненавязчиво позакрывать носы. Музыканту с его острым обонянием было в разы хуже, хотя держался он куда лучше Джено, который весь прищурился и пытался нос меж подушек засунуть, лишь бы не нюхать этот букет. А перья следопыта становились всё светлее по мере того, как вода в посудине переставала быть прозрачной. Тэён всё чаще вздыхал и эльф, из понимания к ситуации, осторожно встал, прихватил стоявший неподалёку деревянный стул и, поставив его за тканную стену, уселся сверху. Они не ладили так хорошо, как с Доёном, и старший ни разу ему хорошего слова не сказал, однако действиями показывал, что присутствие третьего лица того нисколько не отягощает, а иногда в мешочке с деньгами, что передавал менестрель, Джено находил лишнюю монету. И он уважал чужое желание не показываться уязвимым перед малознакомыми, поэтому и отошёл, но так, чтобы всё слышать на случай, если позовут. Наверное, его просто всерьёз не воспринимали, раз даже секретничали в присутствии юноши без стеснения, но тот почти считал их чем-то вроде друзей за ту заботу и тёплые разговоры, что удавалось получить.       — Ты какой-то задумчивый сегодня, — Доён следом поднялся с кровати и прошёл к второй гарпии, сложил свои руки-крылья на груди и присел на край кадки, не получив нисколько внимания, что его слова только подтверждало. — Их всё труднее найти, — выжимая окровавленную тряпку тихо констатировал Тэён. Он не слышал ничего на многие сотни миль вокруг, кроме одного единственного поселения, которого не должен был выдавать, потому что их верховный шаман был тварью крайне занятной. Он несколько недель с командой людей, которым совершенно не доверял, вынужден был искать хоть самую уродливую, общипанную и больную гарпию, чтоб хоть сколько-нибудь заработать. Все встреченные лесные жители теряли надежду и оказывали всё меньшее сопротивление, чем лишали парня хоть какого-то удовольствия от охоты, — не знаю, как надолго затянется следующая вылазка. А менестрель вздыхает и задумчиво переносицу трёт. — Может, пора прекратить? — он хотел задать этот вопрос с тех самых пор, как они только начали сближаться, но повода как-то не подворачивалось, чтобы предложение выглядело действительно оправданно, а не просто из чувства, будто всё это неправильно, — барахло всё это продадим, так ещё сколько жить сможем… — Это моё барахло и оно мне всё нужно, — ревностно прервал парень, отряхивая руки от воды. Ворот тёмной безрукавой рубахи он стянул через голову, отчего та повисла на широком поясе, обвязанном вокруг талии. Им всегда приходилось изощряться, чтобы хоть сколько-нибудь прилично смотреться в человеческом обществе, а крылья и хвосты ну никак не позволяли носить обычную одежду, потому что требовали не только открытых рук, но и спины, чтобы все перья свободны были. Рубашки для них чаще шились на заказ, представляя из себя широкий отрез ткани с воротником сверху, что иногда пуговицей застёгивался, и двумя длинным полами снизу, которые можно было вокруг поясницы обвязать. Штаны же, в свою очередь, имели дополнительный вшитый спереди пояс, который сзади фиксировался над хвостом, пока второй, более привычный для людей, находился под ним. В лучшие для городских гарпий времена и выбор был больше, и чаще встречались более сложные приспособления, меньше сковывающие движения, однако ныне было сложнее. Большая часть их пожитков была переделанной умелыми руками Джено людской одеждой, а Доён хранил и очень аккуратно носил то, в чём много лет назад выбежал из дворца, и то, что удалось выторговать у слуг, которым всё это добро было приказано перешивать за ненадобностью. Гарпии ведь с тех пор при дворе не жили, а ценную ткань беречь надо. Вопрос о том, что пора бы остановиться, был оставлен без внимания. Тэён не понимает просто, почему должен, если ему это дело нравится искренне. Он, вообще-то, долгие годы и сам хотел бросить в момент, когда встретит кого-то, кто не испугается, не будет умолять о прощении, но не всё вышло так просто. Думал, что обязательно мнение своё о гарпиях пересмотрит, если хоть один из них смелее зайца окажется, да только смелость и бесстрашие ломать оказалось куда интереснее, чем давить на и без того обречённых в собственных глазах низших существ. Деньги не были столь важны, потому что с каждым походом затраченные усилия стоили гораздо больше горстки монет, вырученных за вымирающий, отчасти по его вине, народец. Избавившись от остатков одежды, он залез в горячую воду, окунув в неё волосы, чтобы размягчить остатки крови. — Ты постарел, — посмеялся Доён имея в виду не то пристрастие друга к накопительству, не то что-то иное, о чём пока утаивал, — Юкхей заходил, представляешь? Тэён взглядом проследил за тем, как менестрель схватил небольшой табурет, протащил его по полу, цепляя ковёр, и устроился позади, облокотившись о чужие плечи обеими руками, примяв перья на них, и набрав полные ладони воды прямо над бледной грудью. — И что ему надо было? — спросил охотник, откидывая голову назад, чтобы хоть как-то зрительный контакт держать. — Ничего, просто погостил немного и ушел, — послышалось спокойно и легко перед тем, как вода из ладоней вылилась на лицо, а пальцы зарылись в волосы, когтями почёсывая кожу головы, отчего сложнее стало обращать внимание на слова. Тэён мало отождествлял себя с другими пернатыми, но поделать с присущей всем им тактильностью ничего не мог, невольно наслаждаясь прикосновениями. — Он вообще не в том положении, чтобы где-то гостить. Пусть Ли, как и любому другому жителю королевства, не была известна ситуация целиком, он точно знал, что прав. Нынешний правитель окончательно потерял доверие своего народа, но, что важнее, не мог больше закрывать на это глаза, отчего и жаждал усадить на трон своего старшего сына, который вот-вот войдёт в нужный для этого возраст. Не верилось только, что старый король действительно отдаст кому-то своё место, прислушавшись к подданным, ведь, будь оно действительно так, навряд ли беды страны зашли так далеко. Всё указывало лишь на то, что короля беспокоят лишь земли да богатства, отчего веры в разумное решение не было совсем. С Юкхеем они не были близко знакомы — в свой первый и, до вчерашнего дня, единственный визит тот сразу затыкался, когда Тэён появлялся в шатре, взгляд неловко отводил и умоляюще на Доёна смотрел. Разумеется, этот мальчишка привык видеть только холёных придворных индюков, отчего пугался отстранённого и куда менее ухоженного, хищного и не вписывающиеся в гарпиевы нормы и морали старшего. Конечно, секретом и род деятельности не был, к которому Вон относился крайне предосудительно из-за своей благодетельной матушки, стремящейся каждого убогого, кривого и обездоленного защитить. Вот этого не понимал уже Тэён, считающий, что общество слабых под покровительством сильных будет плодить ещё более нежизнеспособных созданий, которые непременно сойдут с ума и приговорят себя сами, когда защиты искать будет не у кого. — Так он не один был, а приволок на моё представление одну забавную птичку, — Доён уже перебирал на чужих плечах перья, каждое из которых тщательно прочищал когтями, чтобы добиться непривычного белоснежного оттенка, что было довольно сложно, ведь вода просто скатывалась с оперения обратно в кадку, — думаю, из-за него он и пришёл. «Город показать». Чужой звук не дрогнул ни на мгновение — Тэёна мало интересовали гарпии, которые не были его целью и тем более были достаточно глупы, чтобы заходить в города. — И чего же забавная птичка не осталась поздороваться? — Потому что ты теряешь хватку, — очень дорого стоило менестрелю не звучать слишком уж насмешливо, но, судя по тому, каким взглядом снизу-вверх его одарили, получилось из рук вон плохо, — тёмненький парень, чуть моложе нас, глазастый такой, ничего особенного, — украдкой между делом он посматривал на друга, который ни на секунду не выказал заинтересованности, лишь вслушиваясь в сам голос и пытаясь насытиться недолгим обществом сородича, — но что-то будто не так было, знаешь… Ох, как бы объяснить… — и слишком очевидно было, что Доён игрался, нарочно так задумчиво паузы растягивал, чтобы вызвать хоть сколько-нибудь эмоций у расслабленного от воды и чистки перьев охотника, — Тэён, у него перьев совсем не было, и уши не как наши, а на человеческие немного похожи. Не знаешь такого? И тут тихая вибрация дрогнула, подобно порвавшейся струне. Она притихла очень скоро, но окончательно не улеглась, выдавая очевиднейшую ложь. — Не знаю, — на вид Тэён оставался спокойнее камня, только моргал лениво, каждый раз прикрывая веками тёмно-розовые, всегда будто трепещущие радужки глаз, — может, болезнь какая? Ты ведь его не трогал? — Ох, поверь, он достаточно инициативный, чтобы не ждать от меня первого шага и дотронуться самостоятельно, — повезло, что вчера Минхён был достаточно разумен, чтобы не навредить ему при всех, и следы на шее за ночь сошли, даже если показалось, что кровь пустить удалось, — диковатый такой и чёрт разберёт о чём думает. Совсем я его не слышал, да и объяснений никаких не получил, только зря распинался. Твоих ведь рук дело, — вовсе не пытался убедиться Доён, и так бывший уверенный в своих словах. Тэён только голову поднял, чтобы избежать новых прикосновений, молча протестовал этому разговору, но менестрель быстро его за уши потянул обратно, — ты ошибаешься, если думаешь, будто твоё нежелание признавать ошибки может освободить от чистки перьев. И лучше помогай, а то я в одиночку до утра сидеть буду.       Охотник тяжело вздохнул и пальцами одной руки принялся остатки крови из крыльев выковыривать, делая это отнюдь не так деликатно, подёргиваясь иногда от нервов и хмыкая. Хмурился часто и недовольные взгляды на друга бросал, пока звук его никак в спокойствие не хотел перетекать, став только громче и пронзительнее, выдавая волнение и раздражение.       — Как же ты допустил, чтобы товар улизнул и пробрался к тебе в дом? — он не знал, как выразиться иначе, даже если не одобрял чужие взгляды, — испортил подушку, напал на твоего единственного друга! — и Доён вовсе не злился, но по своему обыкновению хотел уколоть Тэёна этим фактом, а заодно и свою значимость в его жизни возвысить, — повезло, что Юкхей рядом оказался. Они явно в хороших отношениях.       — Мы говорим о разных гарпиях, — уверенно вступил охотник, — зверюга, которого я поймал в ту ночь, совсем нелюдимый, не говорит почти и кидается на всех подряд. Должно быть, помер давным-давно, так и гниёт где-нибудь закованный и побитый.       — Да нет, вполне довольный и свободный, — продолжал настаивать музыкант, — интересовался золотыми перьями. Ты раньше не вредил им столь сильно.       Не понятно, чем такой простой факт мог оскорбить Тэёна, но тот на секунду замер, оскалился, почти сразу успокоившись, однако внутренне негодовал, отказываясь принимать ту реальность, в которой его сородич даже спустя время продолжал бороться за своих. За него никто не боролся, никто не искал и не дорожил, и даже Доён продаст друга за свою тальхарпу.       — Надо добить его, — и очередная попытка покинуть ванну была пресечена когтистыми ладонями, опустившимися на плечи и потянувшими вниз.       — Вот прям сейчас надо, да? — прозвучало саркастично, — что тебе до парня? Упустил и упустил, пусть теперь спокойно живёт свою счастливую жизнь.       — Никто из них не заслуживает счастливой жизни, — Тэён был страшно обижен на весь свой род за вполне обоснованную природой привычку бросать своих в случае опасности. Они не слабы, но свято верят в бессилие, и пользуются звуками друг друга отнюдь не для того, чтобы броситься на выручку, заслышав опасность, а чтобы пожертвовать кем-то одним, пока все остальные бегут. Этим «одним» когда-то стал и он сам, будучи совсем молодым и подверженным влиянию крови настолько, что и не пытался противиться судьбе. Первое время нехотя выдавал людям местонахождение сородичей, но вошёл во вкус быстро, стоило лично увидеть отчаяние оставленных семьёй на произвол. Он вовсе не видел в этих беднягах себя, оградившись от воспоминаний, и встал на приносящую извращённое садистское наслаждение противоположную сторону, пообещав себе остановиться, когда встретит кого-то, кто сможет изменить его мнение о гарпиях. И этот кто-то появился, разрешив внутренние метания. Теперь Тэён точно знал, что его обещания ничего не стоили, а отклонение от мерзкой нормы не вселило надежды на этот гнилой род, разве что разозлило, потому что посеяло зерно сомнения, которое тут же захотелось умертвить. Ему так понравились безумные, ненавидящие и непримиримые чёрные глаза, вперившиеся без капли страха в его собственные, что хотелось скинуть эту спесь с чужого лица, сменить её отчаянием и втоптать в землю, — я так старался сломать его, а он всё прёт. Хорошо устроился под боком у принца.       — Ты разве не желал встретить кого-то подобного? Чтобы знать, что есть и другие, отличные от остальных?       — Отличные от остальных и вы с Ренджуном. И то не в лучшую сторону, — честно ответил следопыт. Гарпиевого шамана и его общину он не трогал из уважения к их лидеру, который его, что иронично, раздражал страшно, потому что думал, будто имел власть. Но ведь действительно имел, раз даже Тэён на его условия согласился, довольствуясь лишь скудной выручкой с выпавших перьев. От менестреля он получил только искренний смех и неприятное тянущее ощущение в волосах, за прядь которых друг дёрнул, — мне противна мысль, что кто-то может продолжать жить после всех моих усилий, так ещё и счастливее стать. Я, может, и думал, будто воссияю симпатией к кому-то, кто рискнёт пожертвовать собой ради других, но сейчас знаю, что это меня лишь из себя выводит схожестью с человеческим корыстным героизмом. Мы не люди и уподобляться им не должны.       Хватка на затылке ослабла и Доён поднялся со скрипящего табурета, обошёл кадку и оценивающе взглянул на знакомого, удовлетворительно кивнув наконец-то чистым перьям. Отмытого от крови Тэёна узнать было тяжело — всё в нём было неестественно белым, почти болезненным, но чарующим, напоминая ангелов с фресок в королевском замке. Это было почти олицетворение невинности и чистоты, коими парень не обладал, но почему-то пришёл в мир именно в таком обличии. Он почти излучал холодное свечение, до того выделялся в тёмном, слабо освещённом интерьере.       — А за меня бы ты собой пожертвовал? — задал провокационный вопрос Доён, опустившись на колени и теперь с той же высоты заглядывая в красные дрожащие зрачки.       Ответом послужила осуждающе выгнутая бровь и твёрдое, уверенное «нет».       Между ними секретов не было, и оба всегда отдавали предпочтение себе, поэтому и спелись. Доён в этом вопросе с другом был солидарен, хоть в глубине души и осознавал, что страшно горевал бы, случись с Ли что-нибудь нехорошее, но исключительно от того, что это бы означало и его собственную смерть от одиночества, что в таком случае стало бы неизбежным. До знакомства со странным соседом он совершенно безразлично относился к своим лесным собратьям, но до того много они эту тему обсуждали, что и сам менестрель задумался о том, насколько мерзкая репутация была на его роду. Он всё ещё не мог одобрить торговлю и убийства, истязания и унижения, однако закрывал на всё глаза, порой ловя себя на мысли, что собаки заслуживали собачьей судьбы.       — Ты тоже мой лучший друг, — пробормотал Доён без особого энтузиазма, на что получил только многозначительное мычание, расценившееся согласием.       Не страшно, что Тэён так жесток, пока к нему всегда снисходителен и по-родственному учтив. Пока никого напрямую не убил, пусть и косвенно был причастен к каждому затихшему звуку в стенах города. Это трудно принять, невозможно одобрить, даже если сам Доён в безопасности находится. Но у охотника были принципы, которых тот непременно придерживался, а среди гарпий это было редкостью. Они оба были падки на редкости, на отклонения от нормы и неприкрытую честность.       А Джено за тканной стеной испугался. Вот кому точно не хотелось, чтобы кто-то из знакомых пострадал, но что он сделает? Догонит и предупредит? Он может лишь подняться с места, подойти поближе и вновь устроиться на краю кровати, чтобы хоть намекнуть, что всё ещё находится тут и всё слышит. Доён кинул на него отчего-то совестливый взгляд.       — Ты не боишься, что в следующий раз будет не к кому возвращаться? — парень не знает, почему задел столь больную для всех тему, но именно это помогло сменить не только разговор, но и общее настроение в шатре, — ты на охоте других гарпий встречаешь, напитываешься их подневольным обществом, а Доён только сидит и ждёт, когда ты вернёшься.       — Не вини меня в том, что природа решила, будто мы недостаточно страдаем, — Тэён даже не посчитал нужным обернуться, но шумно встал на ноги, скинув с себя застрявшую между перьев воду, а затем раскинул руки, распушил хвост и потрясся, раскидав брызги по всей комнате. Будучи чистым, тот даже переставал выглядеть как нечто жестокое, — если б только узнать, как этот калека живёт без своих…       Как много они с Доёном смогли бы сделать, как счастливо зажили бы, знай только секрет отступления от своего проклятия, но то держало каждого, не позволяя отречься от своей крови.       — Но ты не знаешь, — продолжает Джено, будто расслабившись и позабыв, кто перед ним стоит, всё меньше сдерживая себя от грубостей, — почему продолжаешь ставить под угрозу свою и его жизнь?       Доён молчал, словно бы и сам немало интересовался, не пытался даже остановить зарождающийся конфликт.       — Следи за своей жизнью, полукровка, — выплюнул охотник, оказавшись рядом и сорвав с кровати покрывало, которое накинул на собственные плечи. Эльф невольно дёрнулся от резких движений, на что получил довольную улыбку. После этого продолжать диалог стало бесполезно, ведь Тэён знал, что пугает мальчишку. Ему искренне нравилось устрашать, быть не таким, как остальные гарпии, не выказывать слабости и сострадания даже к своим, уметь разить и рассекать, быть от этого действительно живым.       — Вы оба меня раздражаете, — внезапно выпрямился менестрель и махнул рукой на пожирающих друг друга взглядами существ. Между ними ведь никогда не было вражды, так что же началось теперь? Разве что Джено могло что-то разозлить, чтобы заставить толкать речи о справедливости, — о чем вы с Юкхеем говорили?       В этом вопросе подозрения сверх меры, оно чувствуется в прищуренных глазах и ставшем ниже голосе.       — Он ненавязчиво намекнул, что ненавидит меня и сказал возвращаться к матери.       — Что, прямо так и сказал? — удивился на этот раз Тэён, точно запомнивший Вона совершенно другим, — бред.       — Я тоже так думаю, — поспешил поддержать музыкант.       — Нет, но… — Джено замялся, подумав, что мог погорячиться, слишком уж приукрасить свой рассказ, где-то приврать, хотя, на самом деле, именно так и ощущал знакомство с принцем, вовсе не зная о преследующих его слухах, — его задела моя причастность к Минхёну.       Охотник вопросительно глянул на Доёна, а тот, будто и так всё понял, только шепнул тихонько «та птичка» и вновь вернул всё своё внимание к эльфу.       — Посоветовал найти работу ближе к королю.       — Конечно, король ведь всегда хотел, чтобы ему служили лесные жители, — внезапно со всей серьёзностью заявил менестрель, взглянув на Тэёна, который тут же закивал.       — Да, это точно.       У парня появилось ощущение, что эти двое просто издеваются над наивным мальчишкой, что заставило обессиленно запрокинуть голову и почти взвыть. Гарпии слишком язвительные и готовые уцепиться за любое неверно брошенное слово, лишь бы позлорадствовать над другом.       — Сказал найти Джэхёна.       — Он, наверное, пошутил над тобой, — без капли жалости заявил охотник, — ты помнишь кого-то такого при дворе?       — Я десять лет как не при дворе, — недовольно сложил руки на груди Доён, долго глядя на второго из-под нахмуренных бровей, — не помню.       Воздух между ними сгустился, и Джено не понимал, что творится между этими двумя, но что-то, недоступное кому-либо, кроме самих гарпий, явно происходило.       — Врёшь.       — Ладно, я вру, доволен? — сдался музыкант, крайне раздосадованный тем, что скрывать ложь у его рода совсем не принято, — сын баннерета. Я помню его подростком, но сейчас, он, вероятно, довольно высоко забрался в воинском деле. Не знаю, что за человек, потому что в те времена из-за обступивших его девиц продыху не было.       — Из зависти соврал, да? — хитро поинтересовался Тэён, — хотел, чтоб тебя девицы окружали?       В ответ на это Доён, не помедлив ни секунды, оттянул покрывало на чужой спине и надел прямо на голову нисколько не сопротивляющегося, будто готового к подлянке пернатого.       — Вот бы зашить твой гнилой рот.       Но менестрель внезапно задумался над странным предложением, адресованным Джено. Юкхей либо был неизмеримо глуп, либо наперёд знал, что делает, готовился к чему-то заранее, имел собственный план. Этот парень создавал впечатление непроходимого тупицы, но кровь его матери не разбавить одним единственным подонком. Сердце молодого принца в тайне от него самого, должно быть, всё уже решило, даже если головой парень ещё сопротивлялся. У Доёна от этих мыслей внутри всё зажглось, заполнило упоением грудь и растеклось по венам. Он чувствует надвигающуюся интригу, до трясущихся пальцев желает застать её, стать частью назревающего бедствия, запечатлеть в балладах и сказаниях, оставить след настолько глубокий, чтобы на долгие месяцы оставшейся жизни хватило сладостных воспоминаний.       Если Вон и правда что-то замышлял, менестрель поспособствует.