В синагоге

Мент искоса зыркнул на тусклый силуэт неизвестного. — Вечерю? — после недолгого молчания спросил он, поглядывая то на своего товарища, то на Катю — обое прибывали в оторопи. — Ты кто такой вообще, блядомудина? — Стол уже накрыт. Вас ждут, — тупо повторил незнакомец. Его приметный немецкий акцент и небольшая картавость делали речь неприятной на слух, хотя и, стоит отметить, довольно своеобразной. — Нет, торчок, ты не понял. Я спрашиваю, кто ты такой? Кем ся маеш? На безжизненном лице усатого на секунду проскочила улыбка. — Вы хотите знать моё имя, герр? — застенчиво опустив голову, спросил человек. Полицай ответил резким кивком. — Адольф Шикльгрубер-р, к вашим услугам, — сказал он. Тихо, почти полушепотом сказал, опосля чего добавил: — Стол накрыт. — Да понял я, ёпта! Понял! — мент сорвался на крик. — Не кипишуй, — шикнула на него Катя, за что получила леща от мужчины. — Так что за вечеря? — с явным раздражением в голосе обратилась девушка к немцу, а он, словно не поняв смысла вопроса, или, скорее, не желая понимать, удивлённо хмыкнул. При том, как показалось ей, ни одна черта лица Адольфа не вздрогнула, не шелохнулась. Крылья ноздрей не трепетали при вдохе — он не дышал вовсе. Синеватые, дряблые веки не смыкались — он не моргал, даже подолгу глядя на розовощёкий огонёк свечи… — Да ты чё себе позволяешь? — рявкнул мент то ли Кате, то ли Адольфу, а то ли самому себе. Расхлябаным движением он поднёс уже практически опустевшую бутылку ко рту и сделал пару быстрых глотков. Внезапно закашлялся, и жадно, ненасытно хватая ртом воздух, нагнулся к столу, облакотившись локтями на его поверхность. По гладко выбритому подбородку потекла струйка красной жидкости. — Ёпт! — он прохрипел, отчаянно пытаясь выхаркнуть нечто, застрявшее в горле и перекрывающее ему воздух. Катя, нервничая, засуетилась над ментом. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросила она, хлопая задыхающегося мужчину по спине. — Да что с тобой? Несмотря на все Катины усилия, тот лишь продолжал лихорадочно отхаркиваться — на его лбу выступил холодный пот, вроде того, что появляется на лицах покойников в предсмертной агонии. «Потец» — кажется, так это называли в старину. — Глеб, помоги ему! Мужик ты или кто? — писклявым, напуганным голосом крикнула девка слегка пьяному музыканту. — Да как я помогу? Спасать задыхающегося было слишком поздно. Внезапно, он издал последний глухой хрип, и из его глотки выскочил небольшой металлический предмет. — Да ёб твою! — полушепотом выругался мент, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Ключ. Покрытый смесью крови, слизи и желчи, ржавый ключик лежал на скользкой от этой же смеси поверхности стола. Он блестел в свете свечи — предательски, лукаво, богомерзки блестел. От этой картины передёрнуло всех, кроме Шикльгрубера, — его лицо, словно наспех слепленное из воска, оставалось до отвращения безразличным. С этим же выражением лица он неуверенно засеменил в сторону миквы, но остановился на полпути и еще раз внимательно осмотрел собравшихся за столом людей. — Выпить дай, — сипло буркнул мент, вытирая багровый лоб. Глеб протянул ему бутыль «Русской». — Мда-а… завязывать нам пора, жидяра. Глеб молча кивнул. Катька, пробормотав под нос что-то про алкашей, наклонилась, дабы рассмотреть странный предмет поближе. — Это что за хрень? — наконец спросила проститутка. — Адольф, идите сюда! «Этот», — она понуро покосилась на мужика, — ключ какой-то выхаркнул, блять. Фантом, не спеша, подошёл к столу, и едва шевеля губами, прошептал: — Жер-ртва. — Чего? — Жертва! — сказал он громче, взяв в руки ключик и вытерев его о подол посконевого фартука. — Ваша жертва, frau. — Не понимаю… Герр Адольф, не обращая внимания на её слова, протянул ключ девушке. Пальцы его походили на гноящиеся культи: распухшие, замогильно холодные, сплошь и рядом покрытые соцветиями чирьев. Катя рефлекторно отшатнулась, но дар приняла. В воздухе повисла тишина. Нет, нет, не так… — Этот ключ, frau, — уже явно осмелевший чужанин, приняв картинную позу, продолжил свой монолог, — который вы держите в руках, есть не просто куском металла! С его помощью вы сможете вскрыть Дверь Мироздания, — почувствовав недоумевающие взгляды на себе, он растянул тонкие губы в наигранной улыбке. — Если на то воля Божья, — с благоговенным придыханием добавил он. Все трое растерянно переглянулись — три взгляда, три нити, три параллельные линии пересеклись в одном месте, спутавшись в единый моток. Слово вертелось на языках у каждого — простое, меткое и лаконичное; однако никто так и не осмелился произнести его вслух. — Пиздец… — всматриваясь куда-то в пустоту и потирая виски заскоруслыми пальцами, Глеб нервно засмеялся. — Бедлам какой-то. Синагога, Гитлер, шлюхи, ключ… — он бросил уставший взгляд на багровую морду силовика. — И вправду, нужно завязывать. Краткое, но от этого не менее натянутое молчание заглушил Катин всхлип. Её рука припадочно дёрнулась, выронив ключ, корявые ножки попятились назад, а лицо скорюжилось в гримасе немого ужаса. С укором, словно ожидая помощи от мужчин, она простояла так ещё несколько секунд. — Что? — всё так же нервозно улыбаясь, спросил Глеб. Девочка ответила ещё одним всхлипом, на этот раз уже нагло-демонстративным, и медленно поднесла кисть руки к свече. Резаная рана тёмно-оранжевым ромбиком зияла посредине ладони — её красные, скользкие, воспалённые края напоминали гладкие стенки влагалища. Из глубины раны сочилась не кровь, а какая-то вязкая, мазутная жидкость. Каждый раз, когда она соприкасалась с воздухом, раздавалось тихое шипение, будто мясо, пышущее жизнью мясо пыталось отделиться от кости, став отдельным организмом, со своей liberum arbitrium, разумом, волей и самосознанием. Внутри же, среди подкожных тканей и буровато-коричневых сгустков крови, различались маленькие кусочки чего-то белого — то ли жира, то ли мышечных волокон. Глеб, отшатнувшись от Катиной руки, пробормотал: — Это ж как тебя угораздило? — Не знаю… — проскулила шалашовка. — Ну помогите мне, блин! С видом маленького и очень капризного ребёнка, которому отказали в покупке мороженного, она провела ногтями по его бледной, колючей от холостяцкой щетины, щеке. Мужчина вздрогнул от неожиданности. — Да успокойся ты, Кать, — сказал он, пытаясь вернуть себе прежний безразличный вид. — Это стигматы. Всего лишь стигматы, святоша. — Ч-что? — глотая слёзы, пролепетала шлюха. — Долго объяснять. — Значит не говори, если пояснить не можешь! — вставил свои пять копеек ещё не очухавшийся от произошедшего мусор. — Или, блядь, думаешь что самый хитровыебаный тут? А, Рабинович? Пробубнив что-то невнятное себе под нос, «Рабинович» потянулся за пузырьком «зеленого змия», однако был отдёрнут Адольфом. Цепкие, усеянные чем-то, напоминающим сифозные шанкры, пальцы, мёртвой хваткой вцепились в Глебово запястье, оставив на оном морозный след. — Не сейчас, герр, — прошипел немец, скрежетнув зубами. — Мы имеем более насущное занятие, — он указал на скривившуюся от боли девушку. — Жертва. Жертва четырёх.