
Пэйринг и персонажи
Метки
AU
Нецензурная лексика
Как ориджинал
Минет
Даб-кон
Анальный секс
Секс в нетрезвом виде
Музыканты
Контроль / Подчинение
Полицейские
Садизм / Мазохизм
Эксперимент
Стёб
Упоминания религии
Темное прошлое
Заброшенные здания
Религиозные темы и мотивы
Социальные темы и мотивы
Церкви
Эротические наказания
Символизм
Проституция
Селфцест
Сюрреализм / Фантасмагория
Эрогуро
Сатира
Государственная измена
Байронические герои
Деконструкция
Химэдэрэ / Оджидэрэ
Описание
Да будь я евреем преклонных годов,
И то – nicht zweifelnd und bitter,
Немецкий я б выучил только за то,
Что им разговаривал Гитлер.
Примечания
Не стоит воспринимать ничего из написанного буквально – все персонажи, события и элементы истории являются своего рода каббалистическими символами.
Часть 1. Пята Ахиллеса
12 сентября 2024, 05:04
Завывыния ветра. Скрежет зубов.
Синагога стояла на обочине дороги — безликая, пустая, забытая и покинутая много лет, а может и десятилетий назад. Казалось, что о ней позабыл и сам Господь Бог.
Старый дед сидел на ступеньках святого храма и бормотал что-то себе под нос.
— Комм… ком… кому…
Лицо его, подобно выцветшей фотографии, потеряло цвет, насыщенность, глубину, объем, и было похоже скорее на блеклый след на папирусной бумаге, чем физиономию живого человека.
— Па… партия — ум, честь… честь и совесть, — шептал он ветру. Ветер был его единственным собеседником: ветру можно и на жизнь пожаловаться, и поплакать в холодное плечо, и пожать крепкую руку. Ветер не пошлёт, не оскорбит и не станет спорить — в общем, идеальный товарищ.
Но сегодня что-то нарушило хрупкую идиллию — этим чем-то была малолетняя шлюха с соседней трассы.
— Дед! — она, сцепив зубы, запачканные ярко-красной помадой, дёрнула старика за рукав шинели. — Сижку не стрельнешь?
— Комм… коммунизм…
— Чи-иво? — протянула девчонка. На вид ей было лет 16, не больше — и несмотря на откровенную одежду и вульгарное поведение, был в ней какой-то непонятный, необъяснимый флёр детской невинности.
— Коммунизм… это поэзия… — дедушка продолжал гнуть своё.
— Старик, тут уже давно стихи не пишут. Ты последний, — насмешливо бросила она, садясь рядом. — Поехавший.
— Поэты будут всегда, деточка, — дед по-доброму улыбнулся, обнажая сгнившие десна. — За Родину… За Сталина!
— А сигаретки не найдётся?
— Трезвость — норма жи.
— Ясно! — резко перебила его проститутка. — Дед ебаный. Чтоб ты со своим Сталиным…
Так и не закончив мысль, девушка встала с места. Ждать клиентов было бессмысленно — в такой-то час, в такой-то западне, а сидеть под палящим солнцем, рядом с ополоумневшим дедом — сомнительное удовольствие.
— Внучка… ты… ты куда? — старик возмутился её желанию уйти. — Женщина падшая… пирожков мне принеси…
— Да пошёл! — рявкнула та в ответ, направляясь внутрь небольшого здания.
Стены обветшавшей синагоги, некогда раскарашенные шестиконечными звёздами и замысловатыми узорами, покрыли поцелуи времени — пыль, грязь, гниль. Пол насквозь прогнил, с потолка сыпалась мокрая штукатурка. Ничто не могло устоять перед лёгкими и возбуждающими касаниями времени, ничто не могло противиться им — и так было всегда, и так будет, и так есть.
— Грустно тут у вас… — протянула проститутка, проходя мимо скамеек и касаясь каждой из них белёсой рукой, а затем, остановишись и набрав полные лёгкие воздуха, крикнула что есть мочи:
— Зиг хайль Гитлер!
«Хайль Гитлер!» — ответило ей эхо. «Зиг Хайль!» — закричали, завопили потрескавшиеся стены. На душе стало легко, светло и ясно. Побродив по дому молитвы ещё пару минут, в глубине помещения девушка обнаружила едва заметную дверь, откуда доносились два мужских голоса, и недолго думая, открыла её.
Комната была узкая, тесная да сырая. В лоне её находилась неглубокая миква, посреди которой, за круглым кофейным столиком сидели двое и распивали водку. Их лица было тяжело разглядеть в свете мигающей керосиновой лампы, но что девочка знала точно, так это то, что они выражали крайнюю усталость от этого мира, людей — живущих, мёртвых и нерождённых.
— Чего разоралась-то? — хриплым голосом сказал один из них, увидев зашедшую в комнату шлюху. Поправив съехавшую набекрень фуражку, он достал из нагрудного кармана пальто, на плечах которого блестели золотые звёзды, пачку сигарет. — Найдётся прикурить? — обратился мужик к своему собутыльнику.
— Дорогие… — задумчиво произнёс тот. — Нет. не найдётся.
Мент усмехнулся.
Девушка, подобно пантере, готовящейся к нападению на ни о чем не подозревающую жертву, мялась на месте, будто бы выжидая наилучшего момента для прыжка.
В петле воздуха повисла тишина.
— Чего стоишь? Проходи. Кис-кис… — голос собутыльника оборвал прогнившую верёвку. Нечто тяжёлое и неживое с треском повалилось на пол миквы, после чего тихие шаги по ступенькам окончательно добили мёртвое тело Тишины. Распотрошили, раскрасив комнату, лишённую окон, в ярко-бордовый цвет.
— Слушайте, люди добрые! — пантера, хитро прищурившись, облакотилась на стол. — Всего за…
— Девочка, ты мне вот что скажи, — тот перебил её, — где мы находимся?
Ответа на этот вопрос, к сожалению, у шаболды не было. Чуть нагнувшись к нему, девушка, томно прикусив губу, провела ладонью по щеке мужчины.
— Я тебя, кажется, видела, — сказала она всё тем же наигранно-томным голосом. — По телеку. Ты не актёр случайно?
Мужик хмыкнул, и приглаживая дрожащей рукой непослушные волосы, с явной насмешкой в голосе ответил:
— Глеб Самойлов.
— Вот как…
— А вас как звать, маркиза?
— Катя, — довольно ответила проститутка, поблескивая кошачьи-зелёными глазками. Жертва была обнаружена. — Глеб, слушай… Всего за пятсот рублей я исполню все твои сокровенные желания.
— Наглеешь.
— Ну хорошо, — хищница не хотела ослаблять хватку. — За триста.
— О-отсоси у тракториста! — пьяно буркнул сидящий рядом мент и, хлопнув в ладоши, откинулся на спинку стула.
— Двести, — шлюха продолжила торг, нагло, бесцеремонно и властно оглядывая подвыпивших мужчин. — Всего лишь двести рублей за возможность трахнуть меня.
— Бабок нет…
— Тогда идите на хуй!
Катя, поморщив конопатый нос, демонстративно развернулась в сторону двери и сделала несколько шагов, но затем замерла, увидев что-то. Или кого-то.
Некий чёрный силуэт, расплывчатые очертания невысокой фигуры, одетой в длинную, крахмально-белую юбку с фартуком и такой же белоснежный чепчик. На минуту встретившись взглядом с незнакомцем, девушка вздрогнула.
Лицо, едва различимое в темноте, казалось Кате до боли знакомым. Суровый взгляд. Впалые щеки. Усы, вертикальной полоской нависающие над тонкой складкой губ. Усы…
— Эй! — блядь окликнула неизвестного.
Говорить было тяжело ‐ смутная тревога, впившись в горло костлявыми пальцами, пыталась перекрыть девочке воздух. Её морозные касания, то робкие, то смелые, звоном колоколов раздавались в ушах, заставляя сердце качать заиндивевшую кровь всё быстрее и быстрее.
— Эй, вы! — повторила Катя, сглатывая комок страха.
Незнакомец молчал, с беспристрастным, ничего не выражающим лицом изучая присутствующих слепыми глазами. Несомненно, он не был похож на живого, нормального, настоящего человека — имело место в его чертах что-то иррациональное, нечеловеческое, вызывающее воистину инстинктивное и бессознательное отвращение. Живые так не выглядят, — в этом девушка была уверена.
— Стол уже накрыт, liebe Freunde, — еле шевеля синюшными губами, сообщил l' étranger. — Пора начать нашу вечерю.