В синагоге

Завывыния ветра. Скрежет зубов. Синагога стояла на обочине дороги — безликая, пустая, забытая и покинутая много лет, а может и десятилетий назад. Казалось, что о ней позабыл и сам Господь Бог. Старый дед сидел на ступеньках святого храма и бормотал что-то себе под нос. — Комм… ком… кому… Лицо его, подобно выцветшей фотографии, потеряло цвет, насыщенность, глубину, объем, и было похоже скорее на блеклый след на папирусной бумаге, чем физиономию живого человека. — Па… партия — ум, честь… честь и совесть, — шептал он ветру. Ветер был его единственным собеседником: ветру можно и на жизнь пожаловаться, и поплакать в холодное плечо, и пожать крепкую руку. Ветер не пошлёт, не оскорбит и не станет спорить — в общем, идеальный товарищ. Но сегодня что-то нарушило хрупкую идиллию — этим чем-то была малолетняя шлюха с соседней трассы. — Дед! — она, сцепив зубы, запачканные ярко-красной помадой, дёрнула старика за рукав шинели. — Сижку не стрельнешь? — Комм… коммунизм… — Чи-иво? — протянула девчонка. На вид ей было лет 16, не больше — и несмотря на откровенную одежду и вульгарное поведение, был в ней какой-то непонятный, необъяснимый флёр детской невинности. — Коммунизм… это поэзия… — дедушка продолжал гнуть своё. — Старик, тут уже давно стихи не пишут. Ты последний, — насмешливо бросила она, садясь рядом. — Поехавший. — Поэты будут всегда, деточка, — дед по-доброму улыбнулся, обнажая сгнившие десна. — За Родину… За Сталина! — А сигаретки не найдётся? — Трезвость — норма жи. — Ясно! — резко перебила его проститутка. — Дед ебаный. Чтоб ты со своим Сталиным… Так и не закончив мысль, девушка встала с места. Ждать клиентов было бессмысленно — в такой-то час, в такой-то западне, а сидеть под палящим солнцем, рядом с ополоумневшим дедом — сомнительное удовольствие. — Внучка… ты… ты куда? — старик возмутился её желанию уйти. — Женщина падшая… пирожков мне принеси… — Да пошёл! — рявкнула та в ответ, направляясь внутрь небольшого здания. Стены обветшавшей синагоги, некогда раскарашенные шестиконечными звёздами и замысловатыми узорами, покрыли поцелуи времени — пыль, грязь, гниль. Пол насквозь прогнил, с потолка сыпалась мокрая штукатурка. Ничто не могло устоять перед лёгкими и возбуждающими касаниями времени, ничто не могло противиться им — и так было всегда, и так будет, и так есть. — Грустно тут у вас… — протянула проститутка, проходя мимо скамеек и касаясь каждой из них белёсой рукой, а затем, остановишись и набрав полные лёгкие воздуха, крикнула что есть мочи: — Зиг хайль Гитлер! «Хайль Гитлер!» — ответило ей эхо. «Зиг Хайль!» — закричали, завопили потрескавшиеся стены. На душе стало легко, светло и ясно. Побродив по дому молитвы ещё пару минут, в глубине помещения девушка обнаружила едва заметную дверь, откуда доносились два мужских голоса, и недолго думая, открыла её. Комната была узкая, тесная да сырая. В лоне её находилась неглубокая миква, посреди которой, за круглым кофейным столиком сидели двое и распивали водку. Их лица было тяжело разглядеть в свете мигающей керосиновой лампы, но что девочка знала точно, так это то, что они выражали крайнюю усталость от этого мира, людей — живущих, мёртвых и нерождённых. — Чего разоралась-то? — хриплым голосом сказал один из них, увидев зашедшую в комнату шлюху. Поправив съехавшую набекрень фуражку, он достал из нагрудного кармана пальто, на плечах которого блестели золотые звёзды, пачку сигарет. — Найдётся прикурить? — обратился мужик к своему собутыльнику. — Дорогие… — задумчиво произнёс тот. — Нет. не найдётся. Мент усмехнулся. Девушка, подобно пантере, готовящейся к нападению на ни о чем не подозревающую жертву, мялась на месте, будто бы выжидая наилучшего момента для прыжка. В петле воздуха повисла тишина. — Чего стоишь? Проходи. Кис-кис… — голос собутыльника оборвал прогнившую верёвку. Нечто тяжёлое и неживое с треском повалилось на пол миквы, после чего тихие шаги по ступенькам окончательно добили мёртвое тело Тишины. Распотрошили, раскрасив комнату, лишённую окон, в ярко-бордовый цвет. — Слушайте, люди добрые! — пантера, хитро прищурившись, облакотилась на стол. — Всего за… — Девочка, ты мне вот что скажи, — тот перебил её, — где мы находимся? Ответа на этот вопрос, к сожалению, у шаболды не было. Чуть нагнувшись к нему, девушка, томно прикусив губу, провела ладонью по щеке мужчины. — Я тебя, кажется, видела, — сказала она всё тем же наигранно-томным голосом. — По телеку. Ты не актёр случайно? Мужик хмыкнул, и приглаживая дрожащей рукой непослушные волосы, с явной насмешкой в голосе ответил: — Глеб Самойлов. — Вот как… — А вас как звать, маркиза? — Катя, — довольно ответила проститутка, поблескивая кошачьи-зелёными глазками. Жертва была обнаружена. — Глеб, слушай… Всего за пятсот рублей я исполню все твои сокровенные желания. — Наглеешь. — Ну хорошо, — хищница не хотела ослаблять хватку. — За триста. — О-отсоси у тракториста! — пьяно буркнул сидящий рядом мент и, хлопнув в ладоши, откинулся на спинку стула. — Двести, — шлюха продолжила торг, нагло, бесцеремонно и властно оглядывая подвыпивших мужчин. — Всего лишь двести рублей за возможность трахнуть меня. — Бабок нет… — Тогда идите на хуй! Катя, поморщив конопатый нос, демонстративно развернулась в сторону двери и сделала несколько шагов, но затем замерла, увидев что-то. Или кого-то. Некий чёрный силуэт, расплывчатые очертания невысокой фигуры, одетой в длинную, крахмально-белую юбку с фартуком и такой же белоснежный чепчик. На минуту встретившись взглядом с незнакомцем, девушка вздрогнула. Лицо, едва различимое в темноте, казалось Кате до боли знакомым. Суровый взгляд. Впалые щеки. Усы, вертикальной полоской нависающие над тонкой складкой губ. Усы… — Эй! — блядь окликнула неизвестного. Говорить было тяжело ‐ смутная тревога, впившись в горло костлявыми пальцами, пыталась перекрыть девочке воздух. Её морозные касания, то робкие, то смелые, звоном колоколов раздавались в ушах, заставляя сердце качать заиндивевшую кровь всё быстрее и быстрее. — Эй, вы! — повторила Катя, сглатывая комок страха. Незнакомец молчал, с беспристрастным, ничего не выражающим лицом изучая присутствующих слепыми глазами. Несомненно, он не был похож на живого, нормального, настоящего человека — имело место в его чертах что-то иррациональное, нечеловеческое, вызывающее воистину инстинктивное и бессознательное отвращение. Живые так не выглядят, — в этом девушка была уверена. — Стол уже накрыт, liebe Freunde, — еле шевеля синюшными губами, сообщил l' étranger. — Пора начать нашу вечерю.