В новогоднюю ночь...

      Я, отложив тряпку, присел на корточки. Родственнички выстроились в огромную, как мне показалось, очередь.       Папа только что перестал сверлить меня взглядом. Вот теперь уже без шуток — я просидел в его кабинете, один на один, чувствуя на себе его разъярённый взгляд, полтора часа. Он молчал, не говоря ни слова. Не ответил на мой вопрос: зачем он меня позвал к себе. Хотя… мы оба прекрасно знали почему. Мне казалось, мы не дышали: я — от страха, он — от гнева. Это было невыносимо.       Когда я был уже на грани того, чтобы разреветься, папа небрежно взял меня за руку, потащил на чердак, дал мне в руки ведро и тряпку, всё ещё ничего не сказав. Я чувствовал, как я немного тряся. Я все полтора часа ждал чего угодно от отца, но он выбрал худшее — молчание.       Выдав мне ведро, он даже не сказал, что мне делать. Папа взял ещё десяток тряпок — и тут меня озарило — он собирается выдать задание всем. Всем нам из-за одного меня.       Теперь братья и сёстры, недовольные таким раскладом, старались посильнее меня ущипнуть, дать подзатыльник или щелбан. С одной стороны, я их понимал, с другой… я чувствовал сильную обиду на них.       — Так не делается, — пробубнил я, потирая свой затылок.       — Не делается?! — взвыл Украина, — Батёк теперь ни с кем из нас не разговаривает, дал нам не пойми какое задание, бог знает, что он имел ввиду, выдав эти грёбанные тряпки, а ты ещё смеешь что-то пищать? Вот я когда двойку за контрольную схлопотал, ты мне такой подзатыльник дал, что я на пол улетел! А как на тебе пришло время справедливость восстанавливать, так сразу «так не делается»! Тьфу!       Каз стоял рядом со мной. По нему было хорошо видно — это единственный на данный момент человек, который не собирался меня трогать. Однако, если бы его не было со мной во время драки — боюсь, таким сочувствием Каза я бы уже не смог похвастаться.       — Привет всем, чего кричим? — в комнату зашла раскрасневшаяся от зимнего холодного воздуха Беларусь, — Фи, какие вы все кислые!       Я тяжело вздохнул.       — А ты у России спроси, что не так! — сказал Украина, после чего остальные загоготали в один голос, не давая мне ничего объяснить:       — Подрался он!       — Тряпку бери и гадай, что с ней делать, потому что…       — Папа с нами не разговаривает!       — И всё из-за него! — я почувствовал новый подзатыльник.       — Что? Ничего не понимаю! — Беларусь похлопала своими большими глазами. Улыбка с ее лица пропала, — Кто с кем подрался? Можете нормально объяснить?       — Россия с одной из тройняшек подрался, — протянул Каз.       — С кем? С какими тройняшками? — Беларусь теряла терпение. Она недовольна поставила руки на пояс и нахмурилась. Я вздохнул еще раз.       — Гему знаешь? — продолжал Казахстан.       — Ну. Руководитель моя, а что?              Неловкое молчание. Как же мне хочется, чтобы это всё прекратилось сию же минуту.       — С её подругой подрался он.       — Чего, почему?! Что случилось? Россия, ты с ума сошел что ли? — Ну, началось. Я отвёл взгляд с Беларуси куда-то на пол. Она схватилась за голову и стала ходить по комнате из стороны в сторону. Мне казалось, что они все знают о Геме что-то такое, чего не знаю я. Ну, или о подруге Гемы. Но что? — Боже, боже мой! С девочкой! Подругой Гемы! В школе при всех! Ну, посмотрите на него, каков хорош! Нормальный, нет?       — Она первая, — вякнул я.       — Да что это у тебя отмазки от всего детские какие-то?! — у Украины надулись губы от злости.       — Хватит спорить, уже ничего не изменишь! — снова встрял Каз.       — Тоже мне, защитничек нашёлся! — Литва покрутила у виска.       От всех этих криков, выяснений, кто прав, кто виноват, у меня хорошо разболелась голова. Я почувствовал себя очень уставшим. Закрыв руками уши и прикрыв глаза, по своей старой привычке, которую мне привил папа, я стал считать до десяти.       Раз. Звуки несколько приглушились, и я чутка расслабился.       Два. Я сделал глубокий вдох. Мне, как старшему, нужно было срочно что-то предпринять до того, как папа зайдёт к нам в комнату из-за этих воплей.       Три. Что-то тяжёлое упало мне на голову. Я, наверное, скорчил рожу, но ни глаз, ни ушей не открыл.       Четыре. Мир замедлился.       Пять. Я чувствовал, как моё тело постепенно превращалось в ватную игрушку.       Шесть. Как же хочется спать.       Семь. Ещё один глубокий вдох. Мне легчает.       Восемь. Хотелось бы куда-нибудь прилечь и просто забыть обо всём.       Девять. Ни одной мысли в голове.       Десять…       Я открыл глаза и уши. Спор был в самом разгаре. У меня сильно болел затылок и как-то кружилась голова. Я чувствовал себя весьма странно, словно только что проснулся. Передо мной валялась книга в раскрытом виде. Видимо, она и упала мне на голову. Я поднялся и объявил:       — Всё! Тихо! Я принимаю свою вину! Давайте быстренько уберемся по-хорошему, пока ещё на себя беды не навлекли! И будем надеяться, что папа именно этого хотел. А если хотите мне сейчас возразить, вспомните тот случай четыре года назад, когда Эстония напилась. Что тогда было? А?       Все замолчали. Эстония обиженно посмотрела на меня. Упоминание той истории всегда работало в качестве успокоительного для родственничков, хоть и имело за собой неприятное послевкусие в лице самой Эстонии, которая потом пакостит в течении недели, если повезёт, за мой длинный язык.       Мы прибрали весь дом в порядок. Вытерли всё, что только можно было. Не трогали только папин кабинет, в котором он заперся. Вот и всё?

***

      Я повернулся на правый бок, к стенке. Время было где-то за полночь. Всё было тихо, даже старинные бабушкины часы словно остановились. Мы с братом пару часов назад покончили с домашней работой на завтра. Я всё никак не мог уснуть. Вина и стыд не позволяли моим тяжёлым векам закрыться. Тишина, царившая в воздухе, давила на меня, словно гидравлический пресс.       Мне было неуютно в собственной кровати. Меня переполняло желание куда-нибудь уйти, но куда?       — Россия? Спишь? — спросил Каз, заставив мои мысли отпрянуть от меня в тот же миг.       — Нет, — я нехотя повернул голову к нему, хотя я откровенно был благодарен ему за этот вопрос. В темноте я видел лишь нечёткие очертания его кровати и совсем не видел его лица.       — Я так и подумал. А то ворочаешься всё, ворочаешься, — зевая сказал он. Брат сильнее закутался в одеяло. Я ждал, что он ещё скажет, про себя надеясь, что это не всё, что он хотел сказать.       — Трудный сегодня выдался денёк, — сам не знаю, зачем, выдал я. Молчания мне на сегодня хватило по горло. Сердце ёкнуло, когда я услышал собственный голос. Я сейчас поступаю эгоистично?       — Ага. Намудрил делов ты, конечно. Но что потом уж?       — И то верно.       Я не знал, как поддержать разговор. Мыльные предложения лишь сильнее засорили голову. Я боялся, что я совсем не усну теперь.       — Слушай, давай сбежим из дома на ночь? Мне так не хочется быть здесь сейчас.       — Эй-эй, ты что-то совсем разошёлся! — голос Каза похолодел. Я и сам не имел представления, какую чушь несу сейчас, — Завтра так-то проверочная по физике, умник. Не выспимся, и капец будет.       — Может быть.       Я тяжело вздохнул. Лунного света едва хватало чтобы распознать очертания комнаты. Все спали. Каз тоже скоро затянул носом. А мне одному снова было не до сна…       Мне кажется, я так и провалялся всю ночь с открытыми глазами, не имея ни малейшего желания заснуть. Чтобы я ни делал — всё, чего я по истине сейчас хотел, так это исчезнуть. Глупая правда. Я больше не мог находиться в этом доме. Кому я вообще здесь нужен? Казу?       Я поднялся и подошёл к окну. Серое небо постепенно светлело. Кажется, уже было около пяти часов утра. Я взглянул на часы — они снова отчётливо отсчитывали каждую секунду. Брат тихонько сопел. В доме не слышалось иных звуков.       За окном шёл снег. Он большими пушистыми хлопьями кружился в воздухе, мерцая блёстками от света фонарей и падал на землю. От этого вида немного закружилась голова. Какой-то прохожий вышел со своей собакой на прогулку. Спортсмен из соседнего дома наматывал круги по дворам. Солнце лениво вставало над городом. Мир вокруг выглядел таким умиротворённым…       А мою душу всё ещё разъедала горечь, не позволяя мне дышать глубоко.       Дверь открылась.       — Доброе утро, мальчики, — послышался сонный голос Беларуси, — Ой, а ты уже не спишь!       — Удивила, — безразлично ответил я, наконец отвлёкшись от вида за окном, — Который час?       — Восьмой будет.       — А если по-русски? — Я никогда не понимал этого. Почему нельзя назвать точное время? Почему нужно издеваться надо мной и назвать время именно таким образом?       Беларусь закатила глаза.       — Семь утра почти.       — Так-то лучше.       — Ка-а-аз, ты чего, спишь всё ещё? Подъём! Давай, некогда валяться, вон, даже Россия уже встал.       Спустя некоторое время мы позавтракали, умылись, оделись, схватили рюкзаки и портфели и уже почти было вышли в школу. Только вот…       — Каз, я сегодня не пойду, — прошептал я, завязывая шнурок ботинок.       — Куда не пойдёшь? — спросил он, протирая глаз.       — В школу не пойду, — я нахмурился, — Я умру там. Прикрой, пожалуйста.       — Я вижу, ты совсем обалдел, Россия, — возмущённо посмотрел на меня Казахстан. Голова моя шла кругом. Как же мне хотелось испариться в воздухе. Каким тяжёлым становится тело после таких разговоров, — Тебе вчерашнего мало было или что?       — Ну, пожалуйста!       — Ещё чего!       Я со взглядом мученика посмотрел на брата, в надежде разжалобить его. Но всё было тщетно.       — Давай, собирайся, умник! В школу пора.       — Умник… ну и слово.       Я тяжело вздохнул и стал собираться. Схватил портфель и медленно попёрся прочь из дома.       На улице пахло свежестью. Солнце скрылось за тучами. Из-за снега приходилось щуриться. Я шёл, склонив голову вниз. Мне совершенно не хотелось на физику. Было прохладно, мне хотелось спать. Может, сходить к медсестре и отпроситься у неё? Да, это будет хорошей идеей. Так и сделаю.

***

      — Пока я раздаю листочки, вы можете повторить материал, — пухлая физичка встала и медленными шагами стала подходить к каждой парте, раздавая листы для проверочной работы.       — Смотри, а где Гема? — Каз толкнул меня локтем и кивнул в сторону первой парты. Я посмотрел — и правда, её не было.       — Откуда ж мне знать? Подружки её на месте, — я пожал плечами и стал собираться.       — Ты куда?       — Я к медсестре хочу сходить. Голова что-то разболелась, — соврал я, — Извините. можно выйти к медсестре?       Физичка обернулась на меня и нахмурилась.       — Перед проверочной?       — Я быстро!       — Бегом.       Я кивнул и выбежал из кабинета. Последнее, что мне сейчас хотелось делать, так это писать проверочную работу по физике. К тому же, я вчера так и не выучил эти чёртовы формулы. Лучше отпрошусь и потом сразу на пересдачу пойду, чем здесь мучаться.       Быстро дойдя до кабинета медсестры, я постучал и вошёл, не дождавшись разрешения.       — Здравствуйте, у меня голова болит, — моментально скорчив кислую рожу я со вздохом опустился на стул перед медсестрой.       Медсестричка была новенькой. У нас работает от силы недели две или три. Совсем молоденькая. Она похлопала своими глазами.       — А ты у нас…       — Россия. Из девятого класса.       — Ясно. Значит, голова болит?       Она достала какую-то карточку и стала там что-то писать.       — Да.       Она поставила мне градусник, потом проверила давление. Медсестричка была очень мягкой. Наши не раз уже у неё отпрашивались, и она всегда отпускала, то с физкультуры, то просто домой. И я не сомневался, что и у меня получится.       — Температуры нет. Давление в норме. Хм. Голова сильно болит?       — Ну так… хотелось бы прилечь.       Медсестра вздохнула, пропела себе что-то под нос, достала небольшую справку, заполнила её и передала мне.       — Иди уж, чего тебе тут страдать. Справку покажешь учителю, но передать надо классному руководителю.       — Спасибо.       Я взял справку и довольный вышел из её кабинета. Так, куда бы мне теперь пойти? Домой? Нет. Пойду просто прогуляюсь.       Я заскочил в кабинет физики, показал физичке справку, попрощался с Казом, и собрал вещи, чувствуя на себе пристальный взгляд одной из тройняшек. Не выдержав, я показал её язык, она вспыхнула злобным румянцем и отвернулась.       Отдав справку классухе, я вышел из школы и направился сам не зная, куда.       Шёл легкий снег, солнце скрылось за серыми облаками. Я засунул руки в карманы.       Вдруг я услышал чей-то плачь. В обычное время меня бы мало беспокоили чьи-то слёзы, но сейчас, когда на душе было отвратительно тошно и без воя какой-то девчонки, мне хотелось врезать ей. Я нахмурился и стал искать место, откуда шёл плачь.       Зайдя за угол какой-то пятиэтажки, я остолбенел, увидев её.       Гема.       Нет, меня удивило даже не то, что она здесь сидела и плакала, вместо того, чтобы быть в школе, а то что она была… без какой-то куртки. Ну, или хотя бы кофты, я уж не знаю. Она сильно дрожала от холода.       — Эй. Ты что ревёшь? — спросил я, подсев к ней. Я старался сказать это очень грубо и злобно, чтобы она не подумала, что меня правда волнует это.       Она вздрогнула, услышав мой голос. Взглянув на меня своими мокрыми серыми глазами, она промямлила.       — Ничего такого, — она едва сказала, когда у неё зуб на зуб не попадал.       — Ничего такого? — усмехнулся я, — Сидишь на улице в такой дубак без куртки, как бомж какой-то.       Я расстегнул куртку и накинул ей на плечи. Мне-то всё равно, я закалённый. А она дрыщавая, как глист.       Она сначала непонимающе на меня посмотрела. В целом, я её понимаю. Понимаю её непонимание.       — Не спрашивай меня ни о чём, — я отвернулся от неё.       — Спасибо, — прошептала Гема. Глаза её сверкнули благодарностью.       — Ага.       Мы замолчали. Я не знал что ей говорить. Мне хотелось узнать, почему она здесь и что с ней случилось, но не мог. Почему-то я был уверен, что сейчас не лучшее время для вопросов.       — Россия? — спросила она, — А почему ты не в школе?       — Голова болит, — буркнул я безо всякого желания.       Гема ойкнула и попыталась снять с себя куртку, но я укутал её сильнее.       — Спокойно, Гема, я не болею.