Снежный ком

***

Храни ее, город святых и отчаянных,

я наполняю каналы молчанием,

я укрываю мосты одеялами –

пусть подождут до весны.

Сквозь грусти озера пройду беспечально

в солнечный город святых и отчаянных,

где неизвестно, что времени мало

и прячется чувство вины.

(Немного Нервно – Храни Её, Город)

***

      Офис бесплатной газеты «The Wall» выглядел заброшенный. Никакой вывески перед входом, только картон, на котором несколько раз обвённые явно старым маркером буквы гласили «НЕ ЛОМИТЬСЯ, НЕ СТУЧАТЬ, НЕ ВХОДИТЬ, ПОШЛИ НАХЕР». Битые и заново склеенные скотчем стёкла на окнах, конечно, людей в здравом уме отталкивали, только это никогда не останавливало героинщиков, плавающих бледными тенями в переулке.       Аймо Хейккинен повернул ключ в замке и подумал, что он мог просто толкнуть дверь и она бы вылетела с петель, потянув за собой лутку. Главного редактора – Рейнольдса О'Хары – ещё не было на месте. Аймо приходил самым первым, следом всегда шли миссис Робинсон с маффинами и Олдбрайт с бутылкой портвейна. Отвратительного портвейна с привкусом запоя и нотками затяжной депрессии. Моника Миллер появлялась самой последней прямо с порога говорила, что не опаздывала, будь зарплата повыше. Иногда приносил фотографии внештатный фотограф, хотя, по правде, видеть его никто не хотел. Фотограф, он же Альберт Белтон, славился вспыльчивостью и склонностью к насилию к начальству и подчинённым. Периодически вызывали полицию, чтобы выпроводить упёртого барана Белтона, требующего повысить оклад. Казалось, что он настолько тупой, насколько его хватало на качественную съёмку.       – Белтон, ещё раз, повторяй за мной, – говорил с ним Аймо сквозь зубы. – «Я идиот и не понимаю, что мы не частная редакция, а муниципальная». Давай, повторяй. А ещё лучше скидывай фото по почте и умоляю – не появляйся здесь. О'Хара поддержит такой порыв.       Один из офисов «The Wall» располагался в Энфилде. О'Хара пришёл после Олдбрайта, скинул портфель на пол и сел за стол. Со всей своей старомодностью он закурил прямо в своём кабинете. Рейнольдс поощрял вредные привычки в коллективе, считая, что они объединяют. Каждый перекур означал диалог, а диалог, по его мнению, вёл к развитию расследования. В этом он несомненно был прав.       – Ага… Ага-а… И это тоже… Ага… – он водил курсором по строчкам на мониторе. – Хайккинен, где Миллер?       – Она не придёт, – отозвался Аймо, отпивая кофе. – Она же вчера отпрашивалась, у неё сегодня день рождения и она на день ближе к смерти.       На фоне послышался радостный голос миссис Робинсон. Олдбрайт отпил.       – Да-да, твой оптимизм зашкаливает, – покрутил сигарету во рту О'Хара. – Мне плевать, Хайккинен. Меня другое интересует. Почему она мне скинула старые заметки про Эмари?       – А ты не слышал? – Хайккинен тоже достал сигарету       – Не слышал что?       – Да все СМИ трубили об этом. Недолго, правда.       – Мне плевать на “все” СМИ.       Взгляд О’Хара стал серьёзным и он выгнул бровь, дожидаясь ответа.       – Моника нашла странности…       – И что? Непроверенная информация, что б её.       – Потом я связался с одним из солдат. Можешь меня не перебивать?       Редактор кивнул, смерив Аймо. Он ждал ответов.

***

      Прошло несколько месяцев с начала общего расследования странной утечки финансов, которые направлялись на базу Эмари в Эстонии. Сначала всё казалось предельно ясным: стандартный распил бюджета. Правда, позже информатор Аймо сообщил о смерти одного сержанта. Смерть выглядела вполне нормальным явлением в их профессии, если бы информатор не обмолвился, что периметр, где они разместились, был абсолютно чист. Сержанта Прескотта прошила пуля тридцать седьмого калибра.       В первые дни расследования создавалось впечатление, что сержант Блант лжёт о смерти товарища так, чтобы запутать двух журналистов.       – Слушай, мы не можем влезть в их штаб, базу или что там такое, – Моника Миллер подвинула кружку свежесваренного кофе. – но здесь что-то не так.       – Почему ты так думаешь?       – Потому что деньги были потрачены по назначению.       – Какой кошмар, разве так можно?       – И солдату это показалось странным. Что привычно мне, то не должно быть странным солдату. Разве нет? Он же врагов убивает. Кровь, кишки и..       – Ты не веришь в честных людей, Мон? - отвлёк Аймо, возвращая в нужное русло.       – Нет, – ответила женщина, будто бы не понимая своего друга. – А ты веришь что ли?       Аймо непонимающе махнул головой. На его родине к любой краже относились словно кто-то нарушил все заветы.       – Смотри, – начала Моника, отставляя рюмку. – Есть те, кто крадут и все это знают, но ничего не делают. Либо боятся, либо в доле. А ещё есть такие, которые крадут осторожно, чтобы налоговая не поймала и чтобы счета, брошенные на военное содержание, выглядели… ну… более менее. Если же будет недостаток – вор сможет объяснить. Или же откупиться.       – То есть, загвоздка в прозрачности. Значит запутанно всё.       – Намного, – ответила Моника, поднимая крышку ноутбука. – Вот.       На экране мелькнула одна из последних страниц поисковика. Некролог гласил об убитом двадцатилетнем торговце субутексом, по совместительству попавшему на службу в эстонскую армию. Труп был найден близ военной базы в Финляндии, что уже было странным. К этой странности добавлялась надетая на убитого гражданская одежда и отсутствие каких-либо данных о его причине пребывания в другой стране. Моника предположила, что полиция под давлением замяла дело или попросту не разглашалась о следствии. Последнее выглядело логичным. Но позже женщина нашла информацию, что подобные убийства военных не при исполнении, в частности по Европе, уже случались. Жертвами становились совсем молодые парни и девушки, и все на службе.       – Джозеф Мейсон, двадцать три года. Не женат, детей нет, школу закончил с отличием, никаких приводов кроме штрафа за неправильную парковку, семья и товарищи отзывались о нём как о добром отзывчивом человеке. Убит выстрелом в голову, – Моника сглотнула и продолжила. – А это Консуэлла Мадани. Двадцать пять лет, замужем, двое детей, католичка. Убита выстрелом в голову.       – Продолжай.       – Эти двое были найдены в Лаппеэнранте. При этом оба британцы и оба военные. Понимаешь, к чему я клоню?       – Не совсем, – признался Аймо и взял салфетку и ручку.       Стараясь уложить в голове полученную информацию, он написал названия нескольких озвученных стран. Он вздохнул, воцарилось молчание.       Кофейня в Энфилде смотрелась ухоженно на фоне остальных старых помещений. Дверь открылась с характерным звуком звенящих над входом колокольчков. На пороге стоял молодой человек в военной форме и он нерешительно двинулся к столику подальше окна. Там же располагались Моника с Аймо.       – Моника, это сержант Джек Блант, – представил её Аймо. Моника непонимающе посмотрела на коллегу, но ничего не сказала и молчаливо передала инициативу ему. – Джек, расскажи свою историю.       Парень напрягся и выглядел, в целом, удручающе. Под глазами залегли тёмные круги, а руки его дрожали.       – Четыре дня назад мы вернулись с вылазки, – при этих словах он опустил глаза. Моника и Аймо молчали. – Убили сержанта.       Моника скрестила пальцы.       – Солдаты умирают, - сказала она с прямотой и без тени сочувствия.       – Умирают от вражеской пули, мэм, – покрепче стиснул зубы сержант. – Сержанта Прескотта убил кто-то свой.       – Почему ты думаешь, что его убил кто-то свой? Пока Блант отвечал, женщина пристально, не сводя взгляд, следила за ним. На вид не больше тридцати, а то и меньше, где-то около двадцати семи. Не спал нормально уже давно. Курит, но редко. Либо бросает курить, либо бросал и начинал снова. Запах сигаретного дыма на его волосах бросился сразу же Монике в ноздри, но запах этот уже успел подвыветриться, что означало одно: мужчина курил задолго до встречи. Может даже вчера и попросту не мыл голову. Моника не исключала какое-то известное лишь одному сержанту расписание перекуров, что могло навести на мысль о его желании быть ещё ближе к дисциплине.       – Потому что я нашёл гильзу возле точки эвакуации, – сообщил Блант и достал её из кармана. – Местность была чистой, будто там никого и не было.       – А может быть так, что сержанта убили из вертолёта, например? Тот же пилот.       – Никак нет. Сержанта убили раньше, чем мы сообщили об эвакуации. Это же не дело пары минут.       Моника задумчиво коснулась спиной стены, разворачивась на стуле так, чтобы видеть коллегу и Бланта одновременно.       – Почему ты не обратился в военную полицию? – вмешался Аймо. – Ты же понимаешь, мы не частные детективы, мы в принципе не детективы. Мы журналисты.       – Потому что военная полиция закрыла дело не открывая его. Понимаете теперь? Солдат умер при исполнении, всё. И это не самое странное. Капитан Прайс вызвал меня к себе и начал задавать вопросы. Что-то типа, как вёл себя Прескотт, что говорил перед вылетом, может чем-то обмолвился, – он снова напрягся, хмуря брови. – Если человек умер на службе от вражеской пули, зачем задавать столько вопросов?       – Вы были близки с Прескоттом?       – Да. Он был мне как брат.       Моника наблюдала за его крепко сцепленными руками.       – А если честно, – Аймо прикусил нижнюю губу и поднял тяжёлый взгляд на парня, – каким был Прескотт?       Блант тяжело вздохнул:       – Сложным. Он всегда спорил, злился и… как бы сказать… ненавидел себя. Он всегда считал, что делает мало для других. Весь такой честный, озвучивал всё, что было в голове. Я знаю, что он курил марихуану когда-то и лечился от депрессии. Но он никогда никому не вредил намеренно. Его недолюбливали другие, только ему это не мешало.       Аймо понимающе кивнул и посмотрел на Монику, скрестившую руки на груди.       – Сержант Блант, а где убили Прескотта?       – Не могу сказать.       Глупо было надеяться, что сержант выдаст секретные данные, но женщина попыталась. Он и так рисковал, когда решил рассказать о случившемся.       – Хорошо. Тогда намекните, откуда начинать искать ответы.       – У Йоулупукки спросите.       Лицо Аймо озарила усмешка и мысленно он уже представил коллегу в ненавистных снегах.       – Логично. Что-нибудь ещё?       – Да, – ответил сержант, готовясь уходить. – У Прескотта нашли несколько пачек субутекса. У него не было никакой зависимости ни от наркотиков, ни от легальных опиоидов. По крайней мере сейчас. В отличие от других я знал его лучше всех.       Губы Моники сжались в тонкую нить. Блант встал изо стола и уже у двери обернулся на голос Аймо:       – Помалкивай, присматривайся и не лезь на рожон. Береги себя.       Блант коротко кивнул и вышел на улицу, оставив двух журналистов наедине.

***

      О'Хара сосредоточенно слушал подчинённого, хотя таковым его считал исключительно на бумаге. Он взял ещё одну сигарету себе и протянул вторую Аймо. Пару раз чиркнув зажигалкой они закурили.       – Я не понимаю, причём здесь Йоулупукки, Хайккинен.       Из соседней части офиса появилась миссис Робинсон. Она поставила две кружки с кофе и быстро удалилась обратно в канцелярию.       – Из Хельсинки и Лаппеэнранты постоянно ходят паромы в Мууга и Палдиски, – Аймо отхлебнул и поймал на себе суровый взгляд. – Раньше таким способом толкали метадон в Эстонию.       – А теперь и субутекс, – О'Хара потушил окурок. – Но как это связано с убитыми британскими солдатами, коррупцией в Эмари?       – Йоулупукки из Лапландии. Моника отправится туда через пару дней.       – Почему не ты? Ты же…       – Финн? Да. Но Моника болтливая, а я лучше свяжусь с детективом Винченцо.       О'Хара недолго прищуривался, оценивая план Хайккинена и, в конце концов, сдался.       – Хорошо поработали, – сказал он напоследок.       Аймо пожал плечами, удалился из кабинета и за дверью взглянул на часы: до встречи с Моникой оставалось где-то пять-шесть часов. После разговора с сержантом Блантом она оповестила всех в офисе о своём намерении навестить королевскую академию точно в день выставки.

***

      Дорогу, ведущую к королевской академии, загородил рослый плечистый мужчина в костюме. В молчании женщина, на вид младше сорока, в красном пальто, протянула ему запястье, опоясанное браслетом и проскользила за ограждение. Ноябрь одарил Лондон промозглой погодой с холодным дождём с раннего утра. Листья, уже почти везде опавшие, мельтешили перед глазами, пока люди в толпе пробирались сквозь потоки порывистого ветра. Капли дождя падали попеременно с едва ощутимым градом, что было странно, особенно в самом начале последнего месяца осени. День её рождения пришёлся на удивительно угрюмое и мрачное сегодня, которое только начинало раскрывать карты.       Женщина в красном поправила розовый шарф, что цветочным принтом лишь подчеркивал здоровый румянец, и встала в указанный угол. Эту женщину звали Моникой Миллер по прозвищу «Миллиган» и по нынешней ситуации – журналисткой в бедственном положении. Для того, чтобы сойти за классическую красавицу, у неё были слишком резкие черты лица, приправленные блеском красной помады. Волосы, чёрные как смоль, не касались плеч, выглядели неестественными, и будь рядом ворона – цвета перьев и причёски Моники были бы неотличимы. Собственно, этого эффекта женщина всегда и добивалась.       Улица заполнялась, вместе с ней и оживлялось движение на дорогах, разгружая понемногу образовавшуюся пробку. Королевская академия художеств, облепленная машинами разных марок и исключительно тёмных оттенков, пестрела от предстоящего торжества. Здание, ничем не украшенное кроме собственного величия в историческом наследии, своим роскошеством занимало чуть ли не первое место на вечеринке. Пиккадилли создавал впечатление ожившего существа, словно у него вместо щупалец, мрака и крови, которыми чаще всего наполнялся город, были мягкие ленты и бархотки, а то самое место, куда обычно затягивал серый Лондон – пуховые покрывала и облачка. Даже льющаяся на головы вода не могла испортить лёгкость и радость, повисшие прямо в этот момент, в эту минуту, обволакивающие ароматами разносортных парфюмов, выпечки и ещё чего-то с трудом уловимого, но очень знакомого.       «Мята», – подумала Моника и в подтверждение этого аллергия напомнила о себе громким чихом.       Очередь сверкающих платьев у входа с охранниками предзнаменовала крупную выставку одного неизвестного, но внезапно вспыхнувшего фейерверком художника. Действительно, город уже как месяц был увешан постерами с объявлением и фото творца, и, видимо, красочный бомонд ждал только его.       Моника подумала, что, наверное, никогда не видела ничего прекраснее сегодняшнего дня. В груди разливалось тепло, поддаваясь всеобщему развлечению и, кажется, прямо сейчас оно могло передаться буквально через кончики пальцев другим. Монике почему-то только этого и хотелось.       – Кеердо Ильвес, дамы и господа!       На боковых улочках, примыкавших к зданию, готовились фотографы. Вход для прессы открывался с задней стороны, но ещё оставалось немного времени, чтобы оценить мужчину, расхаживающего с довольным лицом по ковровой дорожке. Не молодой, с прытью юнца он протянул руку даме, сверкающей бриллиантами. Она, в свою очередь, выставила ладонь так, чтобы усеянные рубинами пальцы было видно всем.       Шляпка на голове Моники рябила россыпью белого гороха, выделяя ту среди прозрачных зонтов над головами дам, проходящих за ограждением. Изнутри академии издавал стоны музыки струнный ансамбль, а вдали бил перезвонами колоколов Биг-Бен.       «Слишком хорошо сегодня», – рассуждала Моника, улыбаясь каждому обходящему её человеку.       Автобусы Пикадилли объезжали перекрытую улицу, где сборище разрасталось, раскрывалось подобно цветку по весне, а дождь всё лил и лил. Будто небо плакало, готовясь траурно завывать раскатами грома и штормовым ветром.       – Громче, громче, дамы и господа!       Публика взвыла хором оваций, но это длилось недолго. Хотя громче действительно стало.       Крик, пронзительный, жуткий, разбился о стены, машины и в стёклах задребезжал. Радость испарилась вместе с блеском нарядов, всё мгновенно стало бесцветным, мутным, размазанным. Охрана неслась наперегонки, кто-то в панике спотыкался, шум ветра перешёл в свист и потом со свирелью сирен где-то вдали звучно разносился по внезапно опустевшим улочкам.       Красная дорожка, выложенная по периметру, окропилась кармином. Художник, лежавший ничком, не шевелился. Выстрел пришёлся точнехонько в лоб.       Кровь растекалась тонкой струйкой по переносице, а с выходного отверстия по тротуару уже образовалась крупная лужа. Художник умер ещё до того, как свалился.       Кто-то рыдал, громко, надрывно. Моника не сразу поняла, что это её собственный плач. Сколько времени прошло с момента трагедии – она не знала, но чувствовала, как часы как-то быстро тикают и ускоряются. На самом же деле рвалось из груди её сердце, отбивая чечётку.       – Что это я… Какие ещё часы… – нервно, на грани истеричной волны женщина тихо проговорила.       Небо вмиг почернело. Паника волокла за собой, ледяной пот проступил испариной на лбу Моники.       Кто-то железной хваткой грубо вздернул её вверх, сквозь пыль. Моника нащупала бицепс и подняла взгляд, полный слёз, на мужчину. Охранник работал быстро, без промедлений уводил её прочь. Через миг она, белая как бумага, укрывалась в здании академии. Как раз с той стороны, с которой должна была заходить. Людей в помещении стало больше, сделалось теснее и было не так страшно.       Медик склонился над ней, озабоченно заглядывая в глаза.       – Мэм, Вы ранены?       Без слов Моника отрицательно покачала головой и только потом поняла, что где-то внизу щиплет. На разодранных чулках, измазанных грязью, засыхала кровь.       – Мэм, пройдите за мной. Вам нужна помощь. – Мэм… – медик сообразил, что у женщины шок и аккуратно, взяв её под руку, повёл к карете.       Когда её усадили и стали обрабатывать ноги – она дрожала. Тревогой, как судорогой, сводило от крика, щепкой засевшего в голове.       – Мисс Миллер, – голос из ниоткуда разбудил её заторможенное сознание. – Скажите мне, почему это мы постоянно встречаемся возле трупов?       Она нервно сглотнула и попыталась растянуть губы в улыбке. Вышло слабо, криво, будто насмешка.       – Потому что это моя работа.       – Собирать мертвецов?       – Нет, придавать события огласке.       – Это не события, мисс Миллер. Это место преступления.       – Не вижу разницы.       Детектив в помятой одежде сурово смотрел на женщину, хотя в его взгляде Моника никогда не ощущала угрозы. Он по призванию был настоящим борцом с преступностью и сегодня его явно вытащили прямо из постели. Однако даже в его непривычной неухоженности не скрывалась подтянутая фигура и острый профиль. И возраст в своей потрёпанности его лишь украшал.       Детектив Эрнесто «Эрни» Винченцо прекрасно знал свою работу и понимал, что работа детектива, по сути, это невозможность сконцентрироваться на одном единственном деле полноценно. Ему всегда приходилось бывать там, куда вообще приходить не стоило, и разговаривать с теми, кто ничего дельного не говорил. Однако протокол требовал тщательного рассмотрения любых возможных зацепок. Поэтому Винченцо хитрил, снабжая доверенных журналистов разрешённой информацией. Давал след, где вынюхивать.       Винченцо никогда не отличался этичностью в высказываниях и сейчас, глядя на женщину, которая сдерживала слёзы лишь чудовищным усилием воли, замялся. Он долго, очень долго смотрел на неё, а потом произнёс как можно мягче:       – Мисс Миллер, Вы ничего необычного не заметили?       – У меня сегодня день рождения, – как будто не слыша детектива сказала Моника и тут же одёрнулась. – А… Нет. Ничего.       Детектив поджал губы и тяжело вздохнул, ведь всего около получаса назад женщина скорее всего наслаждалась собственным праздником, работой, а теперь не на шутку встревожилась, хоть и старалась изо всех сил это скрыть. В её руке всё ещё покоился диктофон.       – Работает? – заинтересовался детектив, глядя на него.       – С самого начала, – встрепенулась женщина, передавая его Винченцо.       – Если что-нибудь вспомните…       – Я знаю, как действовать, детектив, – отрезала Моника, морщась от неприятного липкого ощущения пластыря. – Мы не в первый раз встречаемся.       «Хочешь контролировать прессу – дружи с ней», – говорил Эрни Винченцо отец и, вспомнив это, детектив промолчал.       – Это и страшно, – задумчиво сказал мужчина.       Взгляд женщины потупился, а детектив посмотрел в сторону.       – Кажется, мисс Миллер, Вас хотят видеть.       – Конечно, кто же не хочет? – буркнула Моника.       Она посмотрела в том направлении, что и Винченцо, и увидала вдалеке своего напарника, Аймо Хайккинена, в чёрном пальто поверх тёмно-синего свитера. Волосы его были распущены, а борода сбилась и смотрелась слегка неопрятной. Аймо, мягко говоря, выглядел грозно. Детектив махнул рукой полицейским, давая знак, дескать, свой.       – Миллер, – озабоченно сказал Аймо и присел возле неё на одно колено, осматривая её сбитые ноги. – С днём рождения.       – Не так мы должны были встретиться, – она приподняла уголки губ.       – Совсем не так.       Его взгляд голубых глаз, тяжёлый, полный ума, перешёл на стоящего рядом мужчину.       – Она в порядке.       – Не похоже.       – Уже огрызается, – хмыкнул Винченцо.       – Значит в порядке, – согласился Аймо и заинтересованно продолжил: – Так что случилось?       – Под запись?       Аймо отрицательно качнул головой. Винченсо вновь усмехнулся и всё же ответил:       – Эстонский художник. Первая выставка.       – Пышно для первой, – тихо отозвалась Моника, но все услышали.       Детектив закурил, немного подумал и добавил:       – Вообще-то … да. И главное, выставка сразу в нашей Академии. Даже порожки нигде не сбивал нигде. Сидел в тюрьме, вышел по УДО и, видимо, там же открыл свой талант.       Винченцо и Аймо с завидным упрямством всячески пытались избегать мысли, что Кеердо пал жертвой снайпера. Однако, судя по всему, это было правдой и фактом. Снайперы, вне войны, становились опасными противниками, поскольку на войне – это обученные бойцы, а здесь, на гражданке, его жертвой мог стать каждый второй. То ли псих, то ли маньяк с типажами жертв. Подобные расследования всегда затягивались и тормозили судебный процесс.       – Вы, двое, – детектив ткнул пальцем в каждого из журналистов поочерёдно. – Знаете, где меня искать.

***

      Блант вернулся вовремя, но всё равно чувствовал себя провинившимся школьником, когда тёмная фигура тенью нависла над ним. Гоуст, как всегда в форме, с покрытым лицом балаклавой с черепом, сурово смерил сержанта сверху вниз. Взгляд его, скорее, был изучающий, нежели грозный, и всё равно Блант ощущал себя неуютно.       Он нервничал и даже больше – его трясло от переизбытка чувств. Он сразу клеймил себя предателем, как только решился прийти к журналистам. Блант не считал себя информатором. Скорее доносчиком. На самом же деле Блант просто хотел справедливости и Хайккинен с его рвением и серьёзностью к работе уже был на хорошем счету у его семьи. Теперь к Хайккинену добавилась некая Моника.       – Как семья сержанта Прескотта? – басом, без единой эмоции спросил лейтенант, появившись словно из ниоткуда.       – Отлично, сэр, – выпалил Блант и сразу же осознал свои слова. – В смысле… держатся. Сэр.       – А ты?       Глаза Бланта округлились от удивления, но он быстро взял себя в руки.       – Держусь. Сэр. Не стоит переживать.       Гоуст коротко кивнул, удовлетворённый ответом, и вернулся в инструктажную к капитану Прайсу. Вплоть до этого времени они разбирались с архивными данными по делам Консуэллы Мадани и Джозефа Мейсона.       Данные выглядели, мягко говоря, озадачивающе.       Консуэлла Мадани должна была вскоре вернуться на службу после декретного отпуска, а Джозеф Мейсон вообще казался образцом для подражания.       Троих убил снайпер и баллистическая экспертиза подтвердила выстрел из ремингтона. Лабораторные отчёты исключали наличие наркотиков в крови, субутекса или ещё чего подозрительного, поэтому все полученные данные ввыглядели не просто озадачивающе, а противоречаще и нисколько не проясняли картину. Прайс прицепил на кнопку фотографию Прескотта и отошёл, чтобы оценить доску издалека.       – У него, – он указал на лицо последнего убитого, – единственного были проблемы с наркотиками в прошлом. Где-то в шестнадцать.       – Подростковый бунт, – продолжил размышления капитана лейтенант. – Этого в деле нет.       – А это я от самого Прескотта узнал. Давно ещё. Не лечился, поэтому информации о клиниках не будет. Сам соскочил.       Консуэлла Мадани пошла в армию в возрасте восемнадцати лет, родители были миссионерами в Ираке. Изначально хотела поступать на юридический, однако родители настояли на службе. Мейсон, младше Мадани, вообще образцовый ребёнок из потомственных военных. Его судьба решалась ещё до рождения. Прескотт единственный выбивался из списка идеальных людей, да и тот не отсвечивал веерами проступков и Гоусту казался очень надёжным.       Все учились в разное время и в разных местах. Даже города различались, не давая провести параллель.       – И какие выводы мы можем сделать?       – Если бы я знал, – ответил Прайс, прикуривая сигару. – Все из британской армии. Все бывали на учениях в Эмари.       Гоуст под балаклавой выгнул бровь, но не от удивления. Он подошёл к доске и написал большими буквами название базы, куда несколько месяцев назад вывозили солдат для обмена знаниями.       – Когда я встретился с Блантом после гибели Прескотта, – Прайс выпустил дым, буравя взглядом доску, – он сообщил, дескать, Прескотт хотел о чём-то поговорить, но или боялся, или сомневался.       – Это связано с Эмари?       – Не исключено.       – Среди нас может быть крот?       – Не исключено, – повторил Прайс с той же интонацией.       Они начали работать над головоломкой как только полиция зашла в тупик и дело прикрыли.       К ним постучали. Гоуст приоткрыл дверь на небольшой промежуток.       «Ещё бы пароль потребовал», – усмехнулся Соуп, на что в ответ поймал взгляд неморгающих глаз.       – Ты бы хоть сообщил, где вы прячетесь. Я как идиот стоял под кабинетом Прайса, – бросил он, при этом взгляд лейтенанта не менялся. – Есть дело.       Недолго думая Гоуст открыл дверь и спешно закрыл, как только сержант МакТавиш показался в инструктажной. Он посмотрел на сваленные в кучу кипы бумаг и остановился на доске.       – Что ж, – как-то отстранённо протянул, – у психопатов доски больше. Это радует.       Прайс закатил глаза, а Гоуст вздохнул:       – Сержант МакТавиш, что у тебя?       Соуп словно пришёл в себя и замешкавшись стал рыться в карманах. Он нашёл свой телефон в кармане около колена и показал на экране последнюю новость.       – Да интернет взрывается, – выпалил, давая двоим рассмотреть обилие громких заголовков. – Убит художник.       – И? – Прайс наблюдал как Соуп кликнул на самую первую ссылку. – Это дело полиции, сержант.       Соуп бросил странный взгляд на двоих и тут же встрепенулся, осекая себя.       – Художник из Эстонии, убит снайпером прям во время торжественного приёма, – в его речи отчётливо слышался азарт, словно ребёнок разгадал загадку и нашёл клад. – Понимаете? Не?       Гоуст нахмурился под балаклавой, а Прайс посильнее затянулся.       – Это может быть никак не связано. Простое совпадение. Эмари, эстонский художник и снайпер. Мало ли психов в мире, – задумчиво сказал последний.       Соуп уже хотел было вздохнуть от упёртости, но решил перейти на ещё один новостной канал.       – У художника дома нашли субутекс, – заключил Гоуст, читая.       Победная улыбка растянулась на лице Соупа, но он живо её убрал. Если противник толковый профессионал, то, скорее всего, он скроется из виду и затаится. По скрытности он мог бы потягаться разве что с Гоустом, из-за чего казалось, что убийцы вовсе не существует.       – Художник загремел ещё по малолетке в базы за мелкие кражи. Один раз попался с косяком, потом отмотал срок за хранение, – объяснил Соуп и подошёл к доске, записывая имя Кеердо. – Интересно, а он настоящий художник?       – Думаешь, кто-то взял его в оборот и решил заработать и на нём, и на субутексе? – Гоуст скрестил руки на груди. – Им ведь никто не интересовался до этого дня.       – Вот именно. Им никто не интересовался, у него подмятая репутация, пара штрихов – и перед нами мученник, возрождённый из пепла.       Прайс, всё это время, стоял подбоченившись у шкафа. Он посмотрел на подчинённых, а они переглянулись и терпеливо уставились на него.       – А где Гас? – первым подал голос Гоуст.       – Отправил к Бланту, – Прайс потушил сигару. – Пусть подёргает его за нервные ниточки.       Расследование давно стояло на месте и при этом ничего не происходило. Прайс давно заметил закономерность с появлением кротов на службе. Опыт подсказывал, что времени мало. Будь больше возможностей и полномочий, он бы лично отправился опрашивать всех свидетелей преступлений и тащил бы каждого на допрос. Но подобной роскоши в неумолимой быстротечности не находилось и Прайс себя успокаивал, дескать, возможно излишне переживает за сто сорок первых.       Капитан устал и решил позвонить надёжному человеку, старому другу и бывшему сослуживцу по молодым годам.       У Эрнесто Винченцо, тем временем, зазвонил телефон.

***