Таракан из вилки

Кто тянул за язык Феликса — вопрос наряду с вечными: «В чём смысл жизни?» и «Почему сырники называются сырниками, если они не из сыра?» Ответ, если и есть, доступен только избранным, а Феликс нихуя не избранный. Феликс пьяный, наряженный в самые блядские шмотки, какие только обнаружились в шкафу, об руку с ещё более пьяным Джисоном подбирает с пола челюсть раз в несколько минут. «Минхо с Хёнджином в клубе», — сказал Джисон. «Я знаю, где это», — сказал Джисон. «У нас закончилось пиво, — сказал Джисон, подошёл к зеркалу и прошёлся по волосам пятернёй, оценивающе вглядываясь в отражение. — И у нас есть план». План был не чертовски хитрый, но всё равно в духе Эйдана Рида — хуёвый и опасный для здоровья. У Джисона не бывает других, вообще-то. Феликс почти уверен, что с этого дурачка писали всех плутов художественной литературы. А Хёнджин с Минхо, кстати, танцуют в центре зала. И с них, думается, писали античные скульптуры. Есть множество вещей, входящих в категорию прекрасного. Полотна великих художников, удивительные симфонии талантливых композиторов, блестящие образцы поэзии, пюре с котлеткой. То, на что хотя бы просто посмотреть кажется невероятной удачей. Танцующие Хёнджин и Минхо возглавили список, как минимум, личный Феликса; как максимум — личный Джисона; как факт — вообще любой, блять, список. Они возмутительно хороши. Сине-лиловый неон с пятнами стробоскопов на влажной от пота коже, небрежно растрёпанные волосы, полуприкрытые глаза, то и дело бегущий по губам язык и радиационный фон секса такой силы, что у каждого первого вокруг уже крайняя степень лучевой. Феликс никогда не был жёсткой фанючкой, и даже те люди, которые ему нравились, ему просто нравились. Без восхищённых визгов, истерических дрыганий ногами, руками. Конечно, от вида Хуа Чэна, когда впервые смотрел донхуа, он чуть-чуть взвизгнул, но то было скорее минутное помешательство, да и Хуа Чэн, справедливости ради, ненастоящий. А эти двое настоящие. Они, блядство, настоящие! Танцуют близко, развязно, синхронно плавно двигают бёдрами, перебрасываются смертельно острыми взглядами, ловят на себе восхищённые, и видно, как же сильно этим наслаждаются. На губах мерно тлеют ухмылки: у Хёнджина — довольная, у Минхо — с пренебрежением. Феликсу из принципа хочется смотреть на них как-то иначе: недовольно, осуждающе, равнодушно — много чести тешить их самолюбие! Однако получается, что не получается. Получается, что даже таракан на шее Джисона звенит на охуевшем (Феликс не слышит из-за грохота музыки, но чувствует на всех уровнях). Они очень разные, Минхо и Хёнджин. Первый грубый, резкий, чёткий — ощущается в каждом движении. Второй мягкий, плавный, тягучий, как карамель. У него угловатая фигура: долговязый, тонкий, с острыми плечами и локтями, и тут словно бы впору жёсткие, грубые движения, как у Минхо. Но Хёнджин вьётся атласной ленточкой, гнётся, как бескостный. Удивительно. Феликса всегда восхищали люди, владеющие своим телом так хорошо; контролирующие движение каждой мышцы. Он сам неуклюжий, коряво слепленный и ни разу не танцовщик. Его уровень — нелепо перетанцовывать по принуждению Джисона тренды из Тик-Тока, ну, или бесцельно дрыгаться пьяным на танцполе в клубе. Последнее, видимо, планируется, потому что Джисон уже несколько раз ткнул в бок с вызовом, но Феликсу, говоря начистоту, не особенно греет перспектива светить своей танцевальной бездарностью перед этими двумя. Минхо ещё ладно: они давненько знакомы, он не раз видел, как Феликс в нулину отплясывал на тусовках. Да и похуй ему на Феликса, а Феликсу на него в ответ ровно в той степени, в какой должно быть похуй на краша лучшего друга. Но вот Хёнджин... Хёнджин появился в компании всего пару недель назад, и ему неловко-кринжовую сторону показывать пока преждевременно, тем более если учитывать этот их с Джисоном ебаный план. Феликс ничего, конечно, не потеряет, если Хёнджин пошлёт его ко всем чертям, но, коли уж он согласился на эту авантюру, хочется попробовать не проебаться прям катастрофически. Хочется понравиться хотя бы чуть-чуть. Это ведь нормальное человеческое желание, да? Все ведь хотят понравиться Хёнджину? Феликс изначально к этим «всем» относился весьма посредственно, но сейчас в нём много пива, а сверху виски с колой и недотрах, так что он относится. Он относится к тем «всем», кто хочет Хёнджину понравиться; к тем многим, кто беззастенчиво пялится на движения его бёдер; и к тем глупо амбициозным единицам, кто считает, будто есть шанс эти бёдра даже потрогать. Вероятно, с такими амбициями есть неплохой шанс отхватить горсть противного разочарования или по ебалу. Феликс, в целом, к любому раскладу готов по определению — он же с Джисоном дружит. — Ну ты пасатри, блять! — пьяновато гаркнул Джисон в ухо, потом сказал что-то ещё. Феликс из-за грохота музыки не расслышал, но не переспросил: там точно была та же мысль, что и у него в голове, и оканчивается она возмущённо-восторженным «пиздец». Джисон опрокинул в себя остатки виски. Феликс рефлекторно опустил взгляд на несчастный глоток на дне своего стакана. Выдохнул, вылил в глотку и поставил склянку на стойку. Едва успел убрать от холодного стекла пальцы, Джисон ткнул в бок и плюнул в ухо звучное: «Блять, идут». Блять, идут. Когда Феликс повернулся, Минхо и Хёнджин были в нескольких шагах от бара. Первый будто бы малость заинтересованно склонил голову, заприметив знакомые лица, и отсалютовал: — Привет калькуляторам! — хихикнул, перекрикивая музыку, остановился между Джисоном и Феликсом и смерил каждого взглядом по очереди. Джисон что-то ему ответил, но Феликс не расслышал, да и не старался, справедливости ради. Старался он в этот момент не слишком заметно поднять снова пизданувшуюся на пол челюсть, потому что блять. Хёнджин расслабленно прибился спиной к стойке по правую руку, опёршись о край локтями. Туманный взгляд в толпу, влажные от пота лицо, шея и руки (блять, эти руки!), чуть сильнее обычного вздымающаяся грудь и запах жутко дорогого парфюма. Феликс, конечно, нихуя в жутко дорогом не понимает, но как будто бы этот запах похож на то, чем обычно пахнет в отделах с элитной парфюмерией. А сам Хёнджин похож на того, кто в таких отделах постоянный клиент, и обслуживают его там такие, как Феликс. Такие, которые даже в самом своём пиздатом аутфите на его фоне выглядят тараканом из вилки: нелепо, неловко, неуместно. Ебано выглядят, если не подбирать цензурные. Феликс даже окинул себя взглядом, чтобы убедиться. Убедился. Действительно, ебано. А план их с Джисоном, всё-таки, — хуйня обречённая. Но Феликс достаточно, в целом, пьяный, чтобы игнорировать эту мысль и притворяться, будто он просто неебически в себе уверен. — Нас, кажется, знакомили, — Хёнджин вдруг приблизился к уху, повышая голос, и у Феликса в позвоночнике вырос толстенный металлический штырь. — Феликс? А может, и не хуйня план — тут как посмотреть. Если с той стороны, где Хёнджин почему-то помнит его имя, хотя виделись они от силы пару раз и не то чтобы хотя бы в какой-то из них общались, то не так плохо выглядит этот план. Приемлемо, если выражаться словами профессора Вона о последней лабораторке Феликса. За этим «приемлемо» тогда последовало «вам бы собраться», и оно тоже сейчас очень в тему. Феликсу бы собраться, а то он как-то неожиданно разобрался на запчасти: дыхание Хёнджина на ухе, даже совсем мимолётное, едва ощутимое, по голове бьёт, очевидно, похлеще кувалды, и из черепушки начинают вываливаться винтики. Вот те два несчастных, которые там имеются. Возможно, Феликс просто действительно давно не ебался и достаточно пьяный, чтобы любой близкий контакт с тем, кто не Джисон, ощущался дезориентирующе. А может, дело в том, что Хёнджин, и правда, выглядит как модель «Виктории Сикрет». И пахнет. Блять, он пахнет. Так пахнет богатство, статус, уверенность, грация — вот всё то, к чему Феликс отношения не имеет. — Я Хёнджин, если что, — продолжил Хёнджин, получив ответный кивок. Феликсу этот кивок дался непросто, и вышел он не то чтобы на неебически уверенном, но попытка была, а попытка — уже шаг на пути к успеху. Ну, или к проёбу — тут уже по ситуации. Хёнджин добавил: — Пьёшь? — Пью, — выдал Феликс не думая: ответы на вопросы про алкоголь у него в заводских настройках. Мысль догнала спустя мгновение: Хёнджин хочет его угостить? Ох, ебать, ладно, план, действительно, не так уж плох. Это даже, наверное, не «приемлемо» от Вона, а «хорошо» от Кима недельной давности про ответ Феликса на занятии, если смотреть с такой стороны. Да даже Эйдан Рид бы оценил, право слово. Хотя, если смотреть с той стороны, где Хёнджин после перегнулся через Феликса к о чём-то заболтавшимся Джисону с Минхо и задал им тот же вопрос, всё становится менее радужно. Но Феликс всё ещё достаточно пьяный, чтобы игнорировать нежеланное и притворяться неебически уверенным в себе. И достаточно давно не ебался, чтобы от внезапно лёгшей на плечо большой ладони обмурашило с головы до задницы. Хёнджин просто, обращаясь к парням, о него опёрся, совершенно буднично, без подтекста, машинально, но Феликса пробрало. Он, в целом, неравнодушен к разного рода троганьям, пьяным — вдвое сильнее, а когда трогает кто-то настолько красивый да такими крепкими руками, будто бы и грех не испытать восторженный ахуй. Ну, Феликс испытал: сердце несколько раз ударилось в груди сильнее нужного, и захотелось сглотнуть. Прикосновение закончилось быстро: Хёнджин получил ответы пацанов и вернулся на исходную, чтобы выцепить бармена. Это оказалось настолько же разочаровывающе, насколько и радостно: у Феликса слабое, потрёпанное сессией сердце, так что ему бы не надо таких неожиданных потрясений. Хотя, конечно, немножко надо. Или уже множко надо, чёрт его знает. Феликс протяжно вдохнул и выдохнул. Бармен быстро наполнил стопки и толкнул сет по стойке. Феликс склонился к Хёнджину, нахмурившись: — Это что? — Попробуй — и узнаешь, — тот ухмыльнулся, совершенно убийственно стрельнул взглядом и сунул стопку с чем-то прозрачным в руку. Феликс, пожалуй, слишком сильно ощутил мимолётное касание его пальцев. Такие, как Хёнджин, в клубах стопками пьют текилу — Феликс почему-то был уверен, но к их выпивке типичной текильной бутафории не предложили — только лимон. «Блять, неужели водка?» — мелькнуло в голове, и да, это была водка. Джисон даже не скривился — опыт налицо; Феликс только чуть нахмурил брови и выдохнул — тоже не первый день замужем, как говорится; а Хёнджин жутко забавно сморщил нос и тряхнул головой. Феликс пару мгновений обрабатывал умиление его реакцией на алкоголь; потом столько же обрабатывал мысль о том, что столь утончённая натура предпочитает столь не утончённый напиток. Он на тех двух тусовках, где прежде Хёнджина видел, никогда не обращал внимания, что тот пьёт и как. Да и на самого Хёнджина пусть заглядывался временами, но не слишком активно: что толку глядеть на ювелирку, которая тебе не по бюджету? Однако теперь вдруг с лёгкой руки Джисона загляделся активнее, и тут как по Бальзаку: «Чем больше смотришь, тем больше видишь». Не только точёную фигуру, танцевальную выправку и фонящую идеальность, но и родинки, причудливые морщинки в уголках глаз и влажный блеск остатков водки на губах. Улыбку, дымно-сладкую, в ответ на какую-то фразу подошедшего ближе и забавно сморщившегося Минхо, выгнутую бровь во время ответа, небрежную изящность движения руки. Феликс, вообще, проникаться планом Джисона слишком сильно и стремительно не планировал: всё ещё имеется опция, где его пошлют ко всем чертям. Планировал он прощупать, оценить реальность хорошей перспективы и только потом позволять себе действительно понадеяться и с энтузиазмом почувствовать. Однако всё, как принято, пошло по пизде со старта. И обрабатывать мысль о том, что, если Хёнджин его пошлёт-таки, будет реально обидно, не хотелось. Хотелось Хёнджина. Он, и правда, чертовски красивый. — Пойдёте танцевать? — гаркнул Минхо, повернувшись к Феликсу с Джисоном. Эту мысль Феликс даже обработать не успел (успел он только неожиданно поймать странно внимательный взгляд Хёнджина и облиться мурашками), а тем более не успел возразить: Джисон ухватил его под локоть и поволок за собой в толпу. У того вообще всегда отлично получалось работать с возражениями — в сфере продаж такому сотруднику цены бы не было. В социальной сфере такому другу цена — смачный поджопник, и Феликс сделал мысленную пометку попозже от души отплатить. Мог бы и сейчас, но резко стало мало места для замаха: вокруг материализовалась куча разгорячённых влажных тел, кое-как дёргающихся под совершенно избитый клубняк. Феликс тоже задёргался: что ему ещё оставалось? Пытался не слишком кринжово, чтобы и без того весьма сомнительный план Джисона не портить, но как уж там выходило, чёрт знает. В любом случае, на Феликсе всё ещё самые блядские шмотки, какие только можно было найти в шкафу, — плюс сотня к успеху. А стробоскопы и полумрак любой танец делают менее кринжовым, чем он есть. Хотя на фоне Хёнджина и Минхо даже полная темнота не слишком поможет: те продолжили своё блядство, замаскированное под танцы, по отдельности, а не слепленные, как прежде, но всё ещё возмутительно хорошо. Слишком хорошо для обычного клуба. Слишком хорошо для слабого сердца пьяного Феликса. Таракан из вилки с шеи Джисона точно снова зазвенел на охуевшем (если он вообще переставал). Феликс пялился. Преимущественно, на Хёнджина, чуть улыбающегося, гибкого, мягкого, с капельками пота на идеальной коже — до того идеальной, что будто бы светится в клубном неоне. Пялился беззастенчиво, совершенно нагло и пытался придумать, как подгрести так, чтобы в пути не нахлебаться грязной воды и не просидеть потом долгое «вечно» на толчке с поносом. С одной стороны, всё просто: подошёл, уверенно потёрся жопой, типа танцуешь, и всех делов. Так ведь подкатывают в клубах? Феликс не то чтобы профи, но достаточно раз бывал в подобного рода блядюжниках, чтобы знать местные традиции. Однако его такие традиции не слишком прельщают, и не потому что он не ебаться принцесса в ожидании коня на белом принце, а потому что быть в таком контексте отшитым — вот прям совсем не то, о чём грезишь. Когда тебе на словах дают от ворот поворот, будто бы не настолько стыдно, чем если от тебя отшатываются в танце, как от заразного, и смотрят с противным этим снисхождением. Феликс такое со стороны неоднократно наблюдал — выглядит жалко. Хотя, дорога нахуй всё ещё в закладках «Гугл карт» на первом месте, а выглядеть жалко — типичный ежедневный лук любого студента вроде него, так что едва ли есть смысл о таком переживать. Но Феликс всё равно чуть-чуть переживает. Феликсу совсем не чуть-чуть хотелось бы этого избежать. И очень хотелось бы понять, как Хёнджин так изящно гнёт тело в этой блядской «волне» — оно, кажется, катастрофически против физиологии. А Хёнджин против главного закона мира, гласящего, что идеала не существует: слишком обточенный, отполированный, отглаженный со всех сторон. Сколько ни смотри — не меняется. У таких людей во имя баланса вселенной обычно невозможно паршивое нутро: нарциссизм там, наглость, вспыльчивость, любовь к пицце с ананасами — ну, вот эти вот маньяческие черты. Феликс пока о них узнать не успел, но готов поставить жопу: у Хёнджина есть. Невозможно, чтобы не было. Невозможно ведь? Если окажется, что Хёнджин и внутри такой же непозволительно пиздатый, какой снаружи, можно будет смело мылить верёвку. Хотя, возможно, Феликсу до нутра вообще добраться не выдастся. Если он продолжит стоять дебилом и только пялиться — точно не выдастся, но пьяный мозг не слишком способен быстро придумать план более вменяемый, чем потереться жопой в танце, так что Феликс продолжал стоять, дёргаться и агрессивно катать по черепушке одну несчастную мысль в надежде, что она сама там как-то размножится почкованием. Хёнджин иногда поглядывал. Остро, но мимолётно, будто бы случайно. Феликс не был уверен, что взгляды его не сочинил, однако всё равно мурашился и терял нервные клетки каждый раз. Может себе позволить, вообще-то! Он достаточно взрослый и самостоятельный человек, чтобы со знанием дела заниматься самообманом и из-за этого изводиться. Тот странно внимательный взгляд, какой выдалось поймать перед неожиданным отбытием на танцпол, тоже, возможно, сам себе придумал, чтобы посильнее поизводиться. А может, нет. Хорошо бы, если бы нет. Пялился Феликс, кстати, не только на Хёнджина — на Минхо тоже пялился: там невозможно не смотреть. Грубый, сильный, статный. Острота его движений даже словно бы чуть щиплет кончик языка. Или это Феликс так засмотрелся на всё это блядство, что прикусил — поди разбери. Джисон свой язык прикусил точно, а может и проглотил — у него ужасно голодный взгляд на бёдра Минхо. Они, если на вкус Феликса, неплохо подходят друг к другу: снисходительно-ироничный Минхо и восторженно-дурашливый Джисон. Будь в последнем чуть больше смелости и рвения не только на попиздеть, точно уже сложились бы. Феликс почему-то был абсолютно уверен, что Минхо — тот ещё ценитель пищащих электросамокатов типа Джисона, просто слишком любит выёбываться и слишком не жалует ответственность, чтобы сделать первый серьёзный шаг. А Джисон ссыкло, когда дело доходит до серьёзных разговоров. И ведь Минхо знает, что Джисон к нему дышит через раз. Уже все, блять, знают: невозможно не замечать, как кто-то несколько месяцев кряду исходит на другого слюной. Минхо с первого дня играется: закатывает глаза на Джисоновы шутливые подкаты, подхихикивает, вкидывая что-то двусмысленное в его адрес, а тот и рад поддержать шутку — заслуженный клоун, мать его, республики. А вот дотянуть эту шутку до чего-то серьёзного у него энтузиазма не хватает. Феликс понимает: страшно быть отвергнутым на серьёзных щах — он и сам именно потому этим вечером топчется и только пялится, как придурок. Особенно страшно быть отвергнутым тем, кого давно знаешь. Шутите вы, хихикаете, и всё хорошо: пока это всё шутки, как будто бы есть шансы. Но, если оно шутками быть перестанет, поди знай. А неловкости в общении с тем, кто нравится, не хочется никому. Тем более это общение не хочется терять. — Ты пялишься, в курсе? — вдруг раздалось у уха, слишком близко, и на плечо легла широкая ладонь. И, да, во-первых, Феликс в курсе, спасибо, а во-вторых, его контузило. Он вздрогнул от неожиданности, чуть сбился с ритма на пару долгих секунд и потерял две пачки нервных клеток разом. В нос набился этот жутко дорогой запах из отдела с элитной парфюмерией, а в голову — вата. — Только я так и не понял, на кого из нас больше, — продолжил Хёнджин, всё ещё слишком близко к уху — буквально коснулся кожи губами. Лукаво, почти издевательски. Феликса обмурашило и контузило во второй раз. Пальцы на плече чуть сжались, а после поползли на лопатку. Феликс вспыхнул сотней всплывающих окон с ошибкой загрузки, но лицо держал изо всех сил. Сил, кстати, не было. Феликс, в целом, не слишком сильный: абонемент в зал стоит сильно дороже, чем пиво, и приоритеты давно расставлены в пользу второго. — Я чуть-чуть расстроюсь, если не на меня, — снова обожгло ухо. Он что? У Феликса закружилась голова то ли от недоумения, то ли от алкоголя, то ли от опустившейся на поясницу большой ладони. Он судорожно хапнул воздуха, пытаясь мгновенно придумать вменяемый ответ на столь агрессивный флирт. Повернул голову, столкнулся взглядом с туманным Хёнджина, полным лукавых искр, и попытка прервалась на тридцати процентах. Феликс, в целом, не слишком сильный, а когда на него смотрит живое воплощение слова «совершенство» — очень слабый. А ещё пьяный, даже если никто не смотрит, и не стоило соглашаться на водку после пива и вискаря — это чревато замедлением и без того не слишком активных мыслительных процессов. — А если на тебя? — пробасил, приблизившись к уху Хёнджина спустя несколько долгих секунд обработки информации. После отстранился и прилип взглядом к пухлым, чуть влажным губам, как таракан на клеевую ловушку. Тараканы в таких случаях, правда, брыкаются, а Феликса на сопротивление не тянуло совершенно. А план, кстати, вообще, оказывается, не хуйня обречённая — план дай Боже каждому, и даже делать для его исполнения ничего не пришлось. Прямо-таки предновогоднее чудо прямо в ебучку охапкой серпантина. Даже, скорее, хлопушкой — Феликсу, кажется, вышибло глаз. Хёнджин ухмыльнулся донельзя самодовольно. Его рука обняла талию и прижала до жуткого тесно. Тело к телу. Лицо к лицу. Горячо. Он задышал в губы, и Феликс перестал слышать бит, перестал понимать, где он вообще и зачем. Ухватился пальцами за футболку Хёнджина и растерянно заморгал. В субтитрах на его лице, думается, не осталось ни одного цензурного слова. Вторая рука Хёнджина легла на бедро и начала двигать, вероятно, в такт музыке, но по ощущениям — в бездну. Феликс потерялся. Феликс вообще кто, когда эти крепкие руки совершенно снихуя оказались на его теле, а губы — напротив его губ? Погипнотизировав несколько долгих мгновений, Хёнджин приблизился к уху: — Если на меня — я сорвал джекпот, — а следом за фразой снова мазнул по нему губами. Джекпот из Феликса, конечно, так себе — тараканов из вилки типа него вообще едва ли берут в качестве ставки в казино, но Хёнджину, пожалуй, виднее. Он, возможно, хотя бы в казино бывал, в отличие от Феликса — Феликс бывал только в общажной комнате пацанов двумя этажами ниже во время ночной игры в «Дурака». Не в качестве ставки (даже туда подобных Феликсу с такой целью не берут), а в роли почётного получателя щелбанов за проигрыш. Крутые парни не играют на деньги — они играют на увечья (и нет, не потому что денег нет, совсем не поэтому). Но те увечья, которые выдалось получить тогда за пять проигрышей подряд, совершенно не сравнятся с теми, какие маячат на горизонте сегодня: катастрофические ментальные увечья. Непоправимые, блядство, и очень опасные для жизни. — Потому что я с первого вечера пялился только на тебя, — закончил мысль Хёнджин, обдав жаром дыхания мочку, и чуть отпрянул, чтобы заглянуть в глаза. Нет, не заглянуть в глаза — угондошить Феликса волной лавы своего взгляда. Жгучей, с искрами, дымящейся. Блять. Так, стоп, он с первого вечера делал что? Феликс не очень понял, должен ли был что-то сказать. Поломаться там, поприкидываться приличным, поиграть — хуй знает, как оно заведено. Вроде, по местным традициям, стоило, но Феликс, если честно, в рот ебал буквы эти ваши, и приличия, и иже с ними: ухватился за шею Хёнджина и влепился в губы. На его вкус, весьма красноречиво. Как там на вкус Хёнджина, поди разбери наверняка, но тот ухмыльнулся в поцелуй и тут же двинул губами в ответ, крепче ухватывая за талию. Видимо, это вполне на его вкус. Окей, план был просто потрясающий. Джисон заслужил индульгенцию на поджопник, как минимум. Хотя пиво и уборку Феликс с него всё равно стребует, но потом. Сейчас Феликс требовательно уцепился за Хёнджина, запуская язык меж его губ. Тот не возразил — принялся играться кончиком своего, жутко медленно, тягуче. Так горячо, что будто бы правда оставляет ожоги на слизистых. Водки совсем не чувствуется — кисло-сладко, как химозные леденцы, режущие нёбо, из детства. Те самые, в ярких шуршащих обёртках. Феликсу всегда больше прочих нравились черничные, и Хёнджин — удивительно — именно такой на вкус. А на запах всё ещё — жутко дорогая парфюмерия, и даже в трезвой голове Феликса подобное не вяжется: элитные духи и дешёвые детские конфеты. В пьяной этот микс совсем дезориентирующий, и размякший мозг совершенно не способен соображать. В солнечном сплетении зажгло, а органы задвигались, как в ебучей «Три в ряд», в которую Джисон постоянно играет на парах. Если почки, печень, сердце и желудок встанут в один ряд, Феликсу выпадет какой-то приз, кроме очевидного — поездки на кладбище? Хёнджин притеснил к себе плотнее, прихватив губу Феликса зубами, чуть оттянул и снова влез языком в рот. Сдавило рёбра, будто ухватили под нижними и, ломая, потянули к подбородку. Больно-сладко. И невозможно жарко. Хёнджин потрясающе целуется. Мерно, обжигающе, с напором, но расслабленно. Никуда не спешит и нисколько, кажется, не стесняется, что они осередь танцпола среди дёргающихся тел — лижется, мажет губы слюной. Феликс тем более не стесняется — он пьяный, обмурашенный и распалённый. Да и ему, начистоту, стесняться некогда — он занят ахуем. И точно издал какой-то непотребный звук, и не один, но избитый клубняк, всё ещё бьющий из колонок, проглотил каждый. А Хёнджин проглотил Феликса: тот почувствовал себя слоном в удаве из детской книжки. Сжатый со всех сторон, растерянный, без воздуха. Значение этой картины взрослым, пожалуй, не нужно объяснять, но Феликс очень хотел бы рассмотреть её внимательно изнутри. — Джекпот, — Хёнджин без рвения отлип от губ, прикусив нижнюю напоследок, и проговорил в ухо. Из тесного кольца рук не выпустил — продолжил двигаться под музыку, будто они и не прерывались на... Феликс, право слово, в душе не ебёт, сколько прошло времени. Зато он точно знает, что за спиной Джисон восторженно звенит тараканом на цепочке, потому что в кои-то веки его план закончился не угрозой получить в ебало или отчислиться, а чем-то отдалённо похожим на желанное. Справедливости ради, это, выходит, даже не его план — Хёнджин претворял в жизнь свой, кажется. Феликса слишком размазало для обработки мысли о том, что у Хёнджина на него всё это время был какой-то план. Просто продолжить бы целовать его, и к чертям все планы. Ну, или не просто целовать. Хёнджин с такого близкого ещё красивее. Кожа сияет в сине-лиловом неоне, к губам клеится довольная, до жуткого живая полуулыбка, между чуть опущенными ресницами путается свет стробоскопов и бликует в темноте радужек на все лады. Там же, в смоли взгляда, вязнет, кажется, желание и — не кажется — Феликс. Совершенно бестолково вязнет. Так, как не должен бы, вообще-то. Ему той крохой рациональности, что завалялась в пыльном углу пьяного сознания, даже стыдно. Он не то чтобы моралфаг, но и не фанат случайных обжиманий с теми, о ком знаешь только имя. Бывало, но оно не слишком интересно. В сексе в целом, на его вкус, мало интереса, если исключительно ради секса — в таком случае можно и дрочкой перебиться. Но это если на трезвый вкус, а пьяным довольно просто забыть, что там читал про значение слова «вкус» в Википедии. Тем более, в объятиях воплощения блядского слова «совершенство». Надо будет как-нибудь про его значение тоже почитать в Википедии: возможно, туда давно внесли имя Хёнджина. А имя Феликса внесли бы, разве что, в парочку статей из словаря русского мата в качестве примера — есть там ряд слов на разные буквы, и всякие бестолковые тараканы из вилки такого рода отлично подходят, чтобы их проиллюстрировать. Джисона бы тоже добавили. А если бы не добавили, Феликс доебался бы, чтобы добавили: друзья же, как-никак. — Твой друг смотрит на нас так, будто хочет меня убить, — голос Хёнджина залился в ухо, а руки прижали теснее. — Мне уже стоит бояться? Он выглядит как тот ещё боевой бурундук, — смешок громкий, звучный. Джисон больше бурундук, чем боевой: рукоприкладство (если это не прикладывание рук к красивой заднице), как и Феликс, не особенно жалует — чесать языком безопаснее. Прописывал, конечно, пьяным уёбкам пару раз, но там от безысходности. А в этой ситуации вообще бояться стоит только Феликсу — бояться грядущего удара по ушам от восторженного звона таракана на цепочке. Джисон точно не смотрит так, будто хочет убить — он смотрит так, будто уже готов стать свидетелем на свадьбе и картинно утирать слёзы, мол, я так за тебя счастлив, друг. Даже не нужно оборачиваться, чтобы знать наверняка. Феликс ухмыльнулся, покачал головой и притянул Хёнджина за шею, чтобы проговорить в ухо: — Не бойся, он не кусается, — хохотнул, а потом резко растерял веселье, потому что Хёнджин... — А я кусаюсь, кстати, — проговорил, быстро припав к уху, и цепанул зубами мочку, сжимая в пальцах талию крепче. Потом мазнул вверх языком и прикусил выше. Сука он блядская. А Феликс всё ещё слабый, пьяный, распалённый и нихуя не помнит, было ли в Википедии в значении слова «вкус» что-то про секс в грязном клубном туалете. Наверное, не было. Абсолютно точно похуй. Хёнджину тоже, вероятно, кристально поебать: он совершенно не сопротивлялся, когда Феликс ухватил его за руку, протащил сквозь толпу к уборным, затянул в кабинку, пригвоздил к стене и влепился в губы. Мокро, жадно, стискивая ткань футболки на его груди в пальцах до онемения. Диссонанс всё ещё жуткий: дешёвые детские черничные конфеты, запах элитного парфюма и побитый жизнью клубный туалет. Сцена из плохого фанфика, не иначе. Затылок обмурашило: Хёнджин притеснил бёдрами к бёдрам, ухватив за задницу, и прикусил нижнюю губу. Тут же облизал и втиснулся в рот языком, глотая абсолютно непотребный звук из груди Феликса. Жарко, головокружительно и слишком много: запах Хёнджина, его пальцы, требовательные, сильные, сминающие кожу, губы, мягкие, но настойчивые, горячий влажный язык, режущий щёки на лоскуты. В Феликсе закипело до брызг. Он прихватил пальцами подбородок Хёнджина и с силой (будто она у него была) вынудил запрокинуть голову. Во-первых, его кадык слишком... слишком, во-вторых, Феликс — не стоит забывать — в рот ебал слова и приличия. Ровно в той степени, чтобы вцепиться в кожу зубами и губами и наоставлять следов без спроса. — А ты тоже кусаешься, да? — выдохнул с ухмылкой Хёнджин, впиваясь пальцами в бёдра Феликса, а после невозможно грязно застонал, притираясь членом к члену через ткань. Какой же подонок. Феликс не понял, как оказался на коленях. Возможно, у него просто отказали ноги, а ещё мозг, уши, глаза: он перестал осознавать, что делает; слышать что-либо, кроме дыхания и стонов Хёнджина; ясно видеть — глазные яблоки будто перетянули целлофаном. Пальцы сами с тремором и упорством расстегнули пуговицу на Хёнджиновых брюках и задвигались поверх ткани белья, очерчивая член по всей длине. Пиздецки твёрдый и горячий член, блядство. Из горла вырвался кошмарно непотребный звук: пальцы Хёнджина сжались в волосах на затылке. Феликс никогда не был мастером перфоманса, но тут не сдержался от попытки: запрокинул голову, закатив глаза, и пробежал языком по губам. В его сознании вызывающе — по факту, возможно, было похоже на приступ эпилепсии. Как бы там ни было, Хёнджина, кажется, впечатлило: он низко простонал, почти прорычал звучное «Сука», сильнее стиснул пальцы на затылке и с силой прижал щекой к паху. Феликс мысленно дошутил бы шутку про то, что у Хёнджина стоит на эпилептиков, если бы не был занят ахуем, но он был. Он был настолько занят ахуем, что, кажется, забыл дышать. В ушах зазвенело, по спине сползло несколько кривых дорожек морозца, а перед глазами замельтешил бензиновый ажур. Хёнджин грубо мазнул Феликса о свой член щекой, но быстро ослабил хватку на затылке, будто опомнился. Феликс не опомнился. Он забыл, что вообще значит «опомниться» — через раз дыша, уже сам несколько раз потёрся щекой о ткань и проскользил по ней губами, глядя на Хёнджина снизу вверх. Ответный взгляд — тёмный, жадный — выбил, кажется, борозду на черепушке. Феликс подцепил пальцами резинку белья и потянул вниз, силясь не потерять равновесие от головокружения. Член шлёпнул по губам, а звучный полустон Хёнджина вколотился в уши, отдаваясь сладким импульсом в животе. Блядский пиздец. А Феликс, кстати, ещё и нихуя не мастер минета, и откуда в нём столько самоуверенности наколупалось, чтобы так отчаянно повалиться на колени, поди разбери. Хотя хули тут разбирать: пиво, виски и водка — вот и все причины. А ещё желание, такое сильное, что отъёбывает думалку. Не то чтобы прежде не доводилось сосать — бывало, но те несчастные попытки сомнительно идут в счёт: было это пиздецки давно и не особенно талантливо. Впрочем, Феликс уже обхватил рукой ствол и дразняще провёл головкой по губам, закатив глаза и надеясь, что его секундную растерянность не было заметно. Вызывающе приоткрыл рот и коснулся кончика языком. Обвёл по кругу раз, второй, третий, собирая за щеками слюну, а после отстранился, чтобы широко лизнуть ствол снизу вверх. Хёнджин смотрел неотрывно, ужасно голодно и постанывал, тяжело дыша. Он невыносимо красивый, и это вот совсем не помогает сосредоточиться: чуть покрасневшие щёки, приоткрытые губы, дрожащие ресницы. Феликс обхватил головку губами и принялся посасывать. На вкус уже не черничные леденцы, но нравилось не меньше. Может, даже больше. Хёнджин застонал, снова стискивая пальцы в волосах на затылке Феликса, и глаза закатились сами собой. Да, нравилось, определённо, больше. Феликс опустил челюсть, насколько мог, и насадился на член чуть глубже. Желание сжало органы до боли. Выбрать между «сосредоточиться и двигаться аккуратно» и «смотреть на невозможно красивого Хёнджина» Феликс не смог, а совмещать такое даже трезвым у него едва ли вышло бы виртуозно, так что спустя несколько движений цепанул зубами по стволу. Хёнджин шумно втянул воздух, нахмурившись, и выдохнул с ухмылкой: — А вот тут лучше не кусаться, сладкий. Феликс закончился уже на этом «сладкий» и сопровождавшем его взгляде, полном горячих углей, а когда Хёнджин коснулся большим пальцем челюсти, шепнув тихое: — Шире. И спрячь зубы, — и надавил, связь с сервером была потеряна окончательно. — Не торопись, — донеслось свистящее спустя пару движений, и рука снова сжалась на затылке. Феликс не то чтобы дохуя спешил. Он вообще забыл о существовании времени как формы бытия — был только Хёнджин, его взгляд, его запах и его вкус во рту. Горько-солёный, странно приятный и дурманящий сильнее, пожалуй, даже абсента. А ещё Феликс не то чтобы думал, что его так возбуждает, когда направляют, но от мягкого давления руки Хёнджина и его тихого голоса, шепчущего одобрения, занемело между рёбрами. Он закрыл глаза. — Да, вот так, — донеслось сбивчивое, а следом стон, протяжный, низкий. — Блять. С последним Феликс был чертовски согласен. Блять. Внутри подрагивало от возбуждения, под веками искрило, а ладонь Хёнджина всё настойчивее стягивала волосы на затылке. Феликс не заметил, в какой момент начал двигаться быстрее, а по подбородку потекла слюна, но ему пиздецки нравилось. Он готов был вечность простоять на онемевших коленях в грязном клубном туалете, только бы чувствовать дрожь бёдер Хёнджина под пальцами, его вкус на языке и слышать стоны, смешанные с жутко пошлым хлюпаньем слюны. Это до ужаса непотребно. И ровно настолько же потрясающе. От жара в животе уже, кажется, растрескались кости, а от головокружения запульсировало в висках. — Блять, Феликс, — Хёнджин ударился затылком о стену, сдавленно простонав, и потянул за волосы. Феликс чуть соскочил с члена, но головку изо рта не выпустил, впившись в бёдра Хёнджина пальцами сильнее. Открыл глаза и уставился снизу вверх, чувствуя, как по языку потекла сперма. Ёбаный ты, блять. Хёнджин и без того незаконно красивый, а когда кончает — мгновенная смерть. Напряжённые плечи и шея, приоткрытые в немом стоне губы, сведённые брови, блестящая кожа, рвано вздымающаяся грудь. Феликс не выберется из этой ночи живым. Он совершенно точно откинется в этом грязном туалете и будет с того света наблюдать, как Джисон выторговывает ему премию Дарвина. А Джисон будет выторговывать: друзья же, как-никак. Собрав за щеками сперму, Феликс выпустил изо рта член. Хёнджин опустил на него туманный после оргазма, но всё ещё жутко горячий взгляд. Ему, вроде как, попытки Феликса в перфоманс пришлись по душе, так что грешно останавливаться: Феликс похабно открыл рот, высунул язык и позволил капле спермы скатиться вниз. Ещё никогда, пожалуй, не удавалось войти в вертикаль так стремительно: Хёнджин ухватил подмышками и поднял, будто в Феликсе не пятьдесят килограммов веса, а пять. Затёкшие колени отозвались болью и чёрта с два удержали бы, не прижми Хёнджин к противоположной стене всем телом. Он впился в губы, стискивая одной рукой талию, а другой ухватив за затылок. Жадность его касаний ещё смертельнее, чем его блядский вид. Феликс застонал в поцелуй, впуская в рот язык. Напряжённый до края член от трения о ткань запульсировал сильнее. — Ты хоть представляешь, как выглядишь? — прикусив губу до боли и упёршись лбом в лоб, выдохнул Хёнджин. Потом рука с затылка резко ухватила за шею, и Феликс не сдержал очередной совершенно непотребный стон. Хёнджин чуть сжал пальцы, ведя носом по щеке. Феликс шумно хапнул воздуха, чувствуя, как от давления на шею гудит в голове. Кстати, Феликс достаточно раз смотрел на себя в зеркало, чтобы представлять, как выглядит, и даже озвучил бы эту колкость, наверное, если бы не был в очередной раз за вечер занят ахуем, но он был. Был настолько занят ахуем, что не заметил, как рука с шеи пропала, а Хёнджин вдруг опустился на колени. Не то чтобы это было неожиданно в фактах — оно оказалось слишком быстро для размякшего мозга пьяного и вмазанного возбуждением Феликса. Он пошатнулся и едва не завалился вперёд, но успел ухватиться за плечи Хёнджина. Тот тут же крепко схватил в ответ: — Тихо, тихо, — проговорил, помогая выпрямиться и упереться спиной в стену. — Нормально? Стоишь? — и глянул с таким живым беспокойством, что у Феликса перехватило без того нестабильное дыхание. Он кивнул, цепляясь за темноту взгляда напротив. — Хорошо, — Хёнджин кивнул тоже и после коротко ухмыльнулся, ужасно приязненно, совершенно очаровательно. Феликс чертовски увяз. — Будет быстро, — сумел хрипло выдохнуть, пока Хёнджин стягивал с него брюки и бельё. Вместо ответа на член легла ладонь. Наверное, не стоило после всего, что было, удивляться количеству смазки, но Феликс всё равно чуть-чуть удивился. И задрожал со стоном, когда Хёнджин медленно двинул рукой вверх-вниз, глядя в глаза. Блядство. Ощущалось, будто всю проводку в теле замкнуло к чертям, посыпались искры и вот-вот рванёт. Хёнджин взял член в рот, не отводя глаз. Феликс взял бы себя в руки, но уже давно был не в состоянии. Едва держась на ногах, он стонал и цеплялся за всё, за что мог уцепиться, чувствуя мягкость губ и влажность языка. Глядя в темноту взгляда с горячими углями на дне, рассыпался, как блядский Хуа Чэн. Феликс при большом желании не обратился бы облаком бабочек — максимум, облаком нестройно звенящих тараканов из вилки, но и чёрт с ним: Хёнджину, вероятно, и такое весьма подходит. Он не стал дразнить — почти сразу взял глубже и задвигал шеей, помогая себе кулаком. А Феликсу ничто, кстати, уже не поможет. Этого слишком много. Невозможно горячо. Пиздец, помноженный на охуеть. Рёбра затрещали от напряжения, а лопатки, кажется, вывернулись — ну точно трансформация в изогнутую вилку. Если Хёнджин после повесит на цепочку и станет носить, Феликс не будет возражать. Он бормотал что-то, кажется: то ли имя Хёнджина, то ли ещё что — сложно воспринимать даже собственные слова, когда мозг настолько разжижен. Единственное, что удавалось осознать, — вытягивающее дугой тело удовольствие. И стоны Хёнджина, прошивающие насквозь. Это, и правда, было быстро. Хотя Феликс не мог быть уверен, что воспринял время правильно — с ним этим вечером совершенно не ладится. В любом случае, это было быстрее, чем хотелось бы. И горячее, чем Феликс вообще мог бы когда-либо вообразить. Его прострелило удовольствием до полного отключения всей сенсорной, а когда возможность чувствовать вернулась, тело оказалось тесно сжатым с двух сторон: с одной — стена, с другой — Хёнджин, собирающий с члена остатки спермы. — Ты очень сладкий, — втиснулось в звон в ушах, и Феликс распахнул глаза. От вида Хёнджина, поднёсшего руку к губам и облизавшего пальцы, можно было бы кончить ещё разок-другой, будь у Феликса хотя бы немного сил. Но сил не было. Хватило только чтобы прибиться к губам напротив. Хёнджин не возразил — позволил затянуть себя в глубокий медленный поцелуй. Дешёвые детские черничные конфеты и сперма. Лучше не задумываться, как это звучит: ощущается восхитительно.