Токийская история

      Дело началось с того, что Чин провёл своих новых работников к павильону, отпер дверь, а затем торжественно вручил Чону ключ, сказав, что теперь всё строение в их полном распоряжении, но, конечно, чтобы Чон ни в коем случае не забывал запирать павильон после окончания работ, а ключ возвращал ему, Чину. Чон улыбнулся, повертел ключ в руках и, переступив вслед за хозяином порог, положил на первый попавшийся выступ балки. Внутри павильона вошедших сразу окутал терпко-сладкий яблочный запах. Чон привычным движением вынул и отставил в сторону несколько створок решётчатых сёдзи, и в полумрак просторного помещения полился дневной свет.       – Яблочки! – восхитился Коля, увидев груду ящиков. Он тут же протянул руку, сцапал румяное яблоко, потёр его о брюки и с хрустом откусил.       Чон отметил, что Чин-хён не только не стал возражать против такого бесцеремонного посягательства на своё имущество, но даже ласково пробормотал:       – Кушай, кушай!       В глубине помещения, где громоздилась ненужная мебель, Чин показал сложенные материалы, купленные и припасённые им для ремонта. Коля с интересом стал разглядывать брусья и доски, не переставая грызть яблоко.       – А вот тут лестницы, пилы, рубанки, всякая всячина нужная, – показал Чин. – Думаю, вы с Колей разберётесь. Я покупать не стал, позаимствовал, знаешь ли. Тут недалеко лавку Накамото-сана ремонтируют, у них как раз перерыв в работах, я и одолжил. Ну и в мастерской у Сэйко-куна можно брать всё, что понадобится – ты уже знаешь, где это, Чон.       Чон кивнул.       – Я и самого Сэйко-куна выловлю и пришлю вам помогать – ведь покрасить наново тоже нужно будет, – продолжал Чин. – Да, а в обед придёт Тама-сан, приготовит для вас еду, это я тоже договорился…       – Чин-хён, не беспокойся, отдохни сегодня от дел спокойно, – Мон стоял во дворе и заглядывал в павильон. – Я ведь буду тут, прослежу, чтобы всё было в порядке.       – Ах, Мони, вот о тебе больше всего и беспокоюсь! – Чин вновь вышел во двор. За ним последовали моряки, причём Коля сразу захватил с собой внушительного вида топор. – Чон, прошу, присмотри тут за нашим сэнсэем, чтоб ему не свалилось на голову что или он не подлез вам под руку…       – Я не буду лезть под руку, – даже немного обиделся Наму. – Буду сидеть и работать, только в случае надобности…       Тут он вдруг заметил топор в руках русского моряка, осёкся и задумчиво окинул взглядом фигуру Коли, словно вспоминая что-то.       – Ну ладно, ладно, Мони… Сейчас устроим тебя наилучшим образом, – захлопотал Чин. – Чон, выбери, пожалуйста, здесь внутри какой-нибудь стол покрепче и тащи сюда.       Вскоре около садовой скамьи был установлен стол, Чин протёр его, Чимин принёс для сэнсэя клетчатый плед, и Наму удовлетворённо расположился во дворе, достав бумаги из портфеля.       Коля между тем, попробовав лезвие топора пальцем, решительно направился к павильону, и тут же раздался резкий треск сокрушаемой древесины.       Чин в ужасе вскинул голову, но Чон, тоже проследив взглядом за Колей, успокоил хозяина:       – Коля-хён правильно делает – эту поросль вокруг надо вырубить, иначе мы не сможем нормально поставить лестницы, чтобы взобраться на крышу.       – Надеюсь, я доверяю свои владения знающим людям, – драматично протянул Чин, с напускной печалью окидывая взором павильон.       Чон улыбнулся. Наму-сэнсэй тоже. Оторвав глаза от бумаг, он дружелюбно сказал приятелю:       – Всё будет в порядке, хён, и ты это знаешь. Отправляйся уже на свою рыбалку, Юнги-хён заждался, поди!       – Верю в вас и уповаю! – Чин взмахнул рукой, ещё немного покрутился во дворе, проверяя какие-то мелочи, и наконец исчез.       – Я буду репетировать танец в зале. Хорошо вам с Колей поработать! – пожелал Чимин.       Чон кивнул, нежно глядя на него.       – Увидимся за обедом! – добавил Чимин и скрылся в «Цветах и птицах».       А Чон направился к павильону, закатывая рукава.       Работать с Колей оказалось на удивление легко. Моряки осмотрели доверенное им строение и быстро пришли к согласию по поводу того, с чего следует начать. На крыше было несколько прогнивших и поломанных досок, которые нужно было заменить в первую очередь. Орудуя ломом, Коля отодрал старые доски, а затем они вместе занялись изготовлением новых им на замену. Доски были фигурными и требовали при обработке немалого мастерства, но Коля оказался умелым плотником. Да и Чон не отставал.       Он размеренно взмахивал рубанком, обрабатывая очередную доску, и радовался, что погода по-прежнему стоит хорошая. Осеннее солнце гладило кожу мягким теплом, вдали шумел большой Токио, где-то далеко на море рыбачили Чин с Юнги, а здесь мягко шелестела осенняя листва под ногами, шуршали бумаги, в которых что-то писал Мон-хён, пели свою деревянную мелодию рубанки, а совсем рядом, только в глубине здания, повторял танцевальные па его Чимин… Чон будто вдыхал разлившееся спокойствие и умиротворение, изредка переговариваясь с Колей более-менее понятными обоим фразами на разных языках, приправленных общеизвестными моряцкими словечками вроде «майна» и «вира».       День между тем перевалил за половину. Чон услышал шаги – во дворике появился Тама-сан. Обменялись приветствиями, и Тама-сан скрылся в здании. Вскоре из его обители потянулись аппетитные ароматы. Коля несколько раз со смаком втянул носом воздух. Чон предложил завершить начатое и сделать перерыв в работе – ясное дело, приближается обед! Русский моряк одобрительно кивнул. Завершив работу над доской, он отложил в сторону инструмент, а затем обратился к Чону. Поначалу пусанец не очень понял просьбу, но потом до него дошло, о чём толкует Коля – он спрашивал, нельзя ли тут где помыться перед обедом? Чон тут же сообразил, что, конечно, Коле это необходимо. Сам-то он вчера принял прекрасную ванну благодаря Чимину, а его товарищ по заключению так и оставался пропитанным подвальным духом казённого заведения, где обитал до нынешнего утра. Да затем ещё и усердно работал на солнце.       Из здания как раз выпорхнул Чимин, и Чон передал ему просьбу Коли.       – Конечно, можно! У Тама-сана как раз котёл с водой уже нагрелся, – Чимин тут же повёл их за собой в специальную ванную комнату, о которой уже рассказывал Чону. Показал, где взять лоханки и набрать воду, где лежит мыло. – Сейчас принесу, чем вытереться.       Чон с удовольствием ополоснул тёплой водой лицо и руки и принял от подоспевшего Чимина чистое полотенце. Заботливый Ширатори принёс с собой не только полотенца, но и одежду – Чон увидел, что это нижние белые хлопчатобумажные пачжи и чогори.       – Да, у нас тут много всякого можно найти, – объяснил он в ответ на удивлённый взгляд Чона. – Для выступлений чего только не пригодится! А Коле же надо во что-то переодеться.       И он положил принесённую стопку на низкую скамеечку, стоявшую в ванной комнате.       – Коля-хён, оставь потом свои вещи здесь, я постираю, – обратился Чимин к русскому моряку.       Коля недоуменно моргнул глазами на Чимина, а когда они вместе с Чоном всё же растолковали, о чём речь, пришёл в ужас и поспешно стал тараторить «я сам! я сам!», попутно мягко подталкивая Чона к выходу и махая руками на Чимина. Чон попытался было объяснить, что Чимин действительно с этим хорошо справится и отлично постирает, но настаивать не стал. Они оставили русского моряка спокойно совершать омовение и вышли в коридор.       – Может, пообедаем на улице? – окликнул их из кухни Тама-сан.       Пусанцы были не против, и принялись помогать повару носить посуду, закуски-панчаны и накрывать на стол, потеснив Мона с его бумагами. Принесли из павильона несколько стульев и расставили вокруг, чтобы все могли удобно разместиться. Поджидая Колю и Тама-сана, Чон присел рядом с Наму, а хён оторвался от бумаг и вдруг заинтересованно стал изучать его руку. Рукава рубашки Чона всё ещё оставались закатанными вверх, открывая взгляду Мона густой ковёр разномастных татуировок моряка. Внимание сэнсэя привлёк текст, который вился по руке Чона, переплетаясь и перекрещиваясь в нескольких местах.       – Это Гёте?! – удивился и восхитился сэнсэй.       А моряк смутился. Когда он делал татуировку, ему сказали, что это какое-то очень умное и ёмкое высказывание. О чём именно, Чон понятия не имел – знал только, что о смысле жизни и о судьбе, и как-то связано с моряками. Ну а Мон-хён, судя по всему, вполне понимал, что выведено у земляка на предплечье. Попросив разрешения, он взял руку Чона в свою и, аккуратно поворачивая, прочёл:       – Sämtliche Tauwerke der königlichen Flotte sind dergestalt gesponnen, dass ein roter Faden durch das Ganze durchgeht, den man nicht herauswinden kann, ohne alles aufzulösen. Ebenso zieht sich ein roter Faden der Neigung und Anhänglichkeit, der alles verbindet und das Ganze bezeichnet.       – О чём это, сэнсэй? – заинтересованно спросил Чимин.       А Чон начал краснеть, как Чимин утром. Ему впервые в жизни стало неловко, что он изобразил на своей руке слова, которых и сам толком не понимал.       – Это что-то про красную нить судьбы… – вполголоса пробормотал он.       Чимин вопросительно уставился на Наму, ища подтверждения.       – В целом да, про красную нить, – улыбнулся Мон. – Только не совсем про ту красную нить, как её знаем мы здесь, в Азии. Это про нечто важное, что проходит через всю жизнь человека. Так же, как вьётся красная нить, вплетённая в морской канат.       – На каком это языке, хён?       – На немецком. Это цитата очень известного немецкого писателя Иоганна Вольфганга вон Гёте.       Увидев, как Чон смущён, тактичный Мон поспешил его ободрить:       – Это очень хорошее высказывание про душевную привязанность. Удивительно, как в разных культурах возникают схожие символы. Мы вот верим, что невидимая красная нить связывает двоих созданных друг для друга людей вместе…       Чон непроизвольно вскинул глаза на Чимина, и тот ответил едва заметной улыбкой, приподнявшей краешки его губ.       Во дворе появился Коля, стеснительно покрутил головой, затем выбрал какой-то куст подальше от компании за столом и старательно развесил на его ветвях свои выстиранные вещи – полосатую тельняшку и кальсоны.       – У русских матросов такая интересная одежда! – не преминул заметить Чимин.       Хотя сейчас одежда Коли выглядела ещё интереснее – сверху на нём была традиционная корейская запахивающаяся рубашка-чогори, тесёмки которой он не сумел правильно завязать. Зато благодаря свободному крою чогори была моряку вполне по размеру. А паджи Коля использовал как кальсоны, надев сверху собственные чёрные матросские штаны. Он подходил к столу, стряхивая с влажных волос капельки воды, а Чимин направился ему навстречу, намереваясь поправить завязки на рубашке. Коля бросил немного испуганный взгляд на Чона, а когда понял, в чём дело, замер и стоял столбом, пока маленькие пальчики Чимина аккуратно завязывали бант на его груди.       Тама-сан вынес кастрюлю горячего дымящегося супа на говяжьих рёбрышках. Коля, аккуратно и немного неловко устраиваясь на стуле, уважительно покосился на записи Наму, которые всё ещё ютились на краю стола, и сказал:       – Надо бумаги прибрать. Закапаем…       Мон, возможно, не понял слов Коли, но вполне понял его опасения, и со свойственной ему деликатностью тут же убрал бумаги, положив их, правда, рядом с собой на скамье.       Ароматный суп был разлит по тарелкам, и их разномастная компания принялась за обед. Хотя поначалу все больше помалкивали, занятые поглощением вкусной свежей еды, вскоре понемногу завязался и разговор. А когда на столе появился горячий рис, обстановка была уже вполне свободной. Как самый сведущий в языках, Мон-хён был своего рода связующим звеном застольной беседы. Правда, он время от времени вдруг хватал своё автоматическое перо и принимался что-то быстро записывать, склонившись над скамьёй. Чимин сказал, что так хён никогда нормально не поест, на что Мон улыбнулся и сказал, что это не так уж важно. Но Чимин запротестовал и сам стал время от времени отправлять хёну в рот кусочки чего-нибудь вкусного со стола. А Чон смотрел на это, улыбался и думал, что в мире нет никого более милого, чем его Ширатори. И как ему повезло с красной нитью судьбы.