Звонок — для учителей

«Ах, какая сладкая парочка — рассадить бы

вас надо, чтобы не болтали попусту…»

Или же: «[Фамилия ученика], да оторвись

ты от [фамилия ученицы]!

Уляжешься уже на неё сейчас там!»

— строчка из «Цитатника каждого

уважающего себя педагога

абсолютно любой школы

пространства СНГ»

…

Вот после этого всё на самом деле меняется. После того дождя (которые все новости и метеорологи поспешили единогласно окрестить «погодной аномалией и двойной нормой месячных осадков для Сочи») многое претерпевает изменения. Начинаются они с того, что через пару дней после того случая Митяй во время самой длинной перемены вместо того, чтобы как обычно сидеть в своём кабинете, стучится в один из соседних. А потом приоткрывает и осторожно просовывает голову, не дожидаясь ответа. Удивлённый взгляд Льва того стоит. — Не против, если я присоединюсь? Класс пустой, самый обычный, даже скучный, если не считать полностью забитые шкафы в конце кабинета и учительский стол, который Митяй обещает себе рассмотреть подробнее. Разумеется, только в том случае, если ему позволят пройти. — Да, прошу… Т-ты по какой-то определённой причине или просто так? — запинается на пока непривычном обращении Лев, пока приглашающе взмахивает ладонью, как настоящий хозяин этого места. — Скука считается определённой причиной? Услышав этот деланно легкомысленный ответ-вопрос, литератор заметно расслабляется, и в уголках его губ появляется та самая лёгкая постоянная улыбка, которую Митяй заметил ещё в прошлый раз, когда они шли под дождём. Кажется, она не покидает лица Льва всё время, когда он чувствует себя комфортно. — Думаю, весьма считается, — подыгрывающе серьёзно кивает он в продолжение фразы Митяя. — И чем я могу помочь? — Если ничем не занят, разговор вполне подойдёт. Митяю нравится то, насколько ему легко говорить со Львом, почти как с Катей, и наверное так и ощущаются потенциально очень хорошие друзья. Чувство, что вы на одной волне, — удивительно, но такое Митяй ощущал даже с Кешей, пусть и далеко не сразу. Возможно, будь у него больше друзей, он бы лучше разбирался в том, что и к кому чувствует, однако приходится работать с тем, что имеет. — На самом деле, у меня есть идея получше, — задумчиво взвешивает что-то Лев в мыслях и принимается искать что-то в ящиках своего стола. Митяй краем глаза замечает множество тетрадей и листов, правда впечатляющее собрание канцелярских принадлежностей и как минимум двойной запас замен к каждой, ещё несколько книг, которые, видимо, не влезли в шкафы, и ещё кучи всякой пёстрой мелочи, которая тем не менее отлично систематизирована. И в итоге из отдельного ящика Лев с гордостью достаёт… — Конечно, полностью за одну перемену не успеем, но… лучше, чем ничего? Разумеется это шахматы. Те самые шахматы, которые Митяй откровенно недолюбливает, — не исключено, что из-за того, что ему никогда в них особенно не везло. Прекрасно осознавая всё это, по отдельности и в сумме, а в голове вздыхая совершенно обречённо, он только улыбается и бессовестно говорит: — Я бы с радостью. Вероятно, улыбка его немного кривовата, а оптимистично блестящие глаза отсвечивают чем-то немного нездоровым или болезненным, но Лев в любом случае не замечает ничего из этого (или хорошо притворяется) и просто усмехается, открывая шахматный набор и принимаясь расставлять фигуры с какой-то магической скоростью и точностью. В процессе партии Митяй, возможно, делает минимум пару откровенно ошибочных ходов, но не из-за своего незнания правил, а просто потому, что его глаза слишком часто приклеиваются ко всем этим мелким, безусловным движениям, которые Лев делает и даже не замечает за собой. Митяй ещё давно заметил, как он в задумчивости нервно потирает и постукивает дужку очков пальцами правой руки, будто пытается подогнать скорость или поправить настройки собственного мозга. Во время шахматной дуэли Лев делает это ещё чаще, и Митяй отвлекается, не может не отвлекаться, когда это выглядит таким по-простому завораживающим. Очень хорошо, что Лев сам почти не отрывает взгляда от доски. Это могло бы стать неловким, если бы он перехватил один из таких неоднозначных взглядов друга, рассеянно и бесцельно блуждающих по его лицу и цепляющих случайные детали, от которых потом не получалось оторваться. А ту самую партию они закончить за раз и правда не успевают. Под громкую трель звонка Митяй фотографирует доску и замершие на ней фигуры обоих цветов на свой телефон, чтобы позже получилось восстановить это положение и продолжить дальше. Потому что — окей, возможно на самом деле эта игра не настолько плоха, как Митяй привык про неё думать. Возможно, у него был просто бездарный учитель в своё время и отвратительная практика, однако ставить крест на всех шахматах сразу и правда было слегка… поспешно. Примерно в этом его без единого слова переубеждает Лев за первые пятнадцать минут. То есть, конечно, образно «без единого слова» — в реальности они много говорят, просто это не имеет никакого прямого или косвенного отношения к шахматам. Однако, может быть, в этом и смысл. Как и недавно под одним зонтом, они начинают с обсуждения работы, а потом как-то незаметно переходят к личным мнениям и вкусам. Возможно, суть таких непрофессиональных шахмат, где ходы не отмечаются неумолимым таймером, в том, насколько интересен тебе твой собеседник, а не в последовательности передвижений пешек или скачков коней. В тот раз они не успевают поговорить о многом. В первый раз. Потому что это быстро становится их общей традицией — при возможности и желании собираться вдвоём в кабинете русского и литературы, если больше там никого нет, и играть в шахматы за приятной беседой, которая позволяет узнать что-то друг о друге или просто расслабиться после долгого дня. Митяй рассказывает о своём небольшом туристическом бизнесе, приносящем относительно стабильный доход каждый сезон, и о друге Кеше, который два года назад ворвался в его жизнь, с размаху перевернул её вверх дном, помог основать этот самый бизнес, а потом уехал жить в Калугу к своей ненаглядной Лере, ныне его беременной жене, откуда и сейчас иногда звонит и не забывает оставшегося в Сочи друга. Лев в ответ с улыбкой вспоминает свои перегруженные, но при этом весёлые и вольные университетские годы в столице, где даже такого интроверта, как он, нередко знакомые или просто одногруппники вытаскивали на всяческие концерты, вечеринки и подобные мероприятия. Митяй на секунду пытается себе представить это — чуть более молодого Льва, какую-то стильную одежду, модную музыку прошлого десятилетия и стробоскопы столичного клуба — и не может. Но всё равно смеётся, потому что даже без визуализации эти вещи совершенно не подходят друг другу и никак с ним не сочетаются. Лев поддерживает его смех, и снова этот звук как-то по-особенному записывается в памяти Митяя. Перебивая эти мысли, он вместо этого всего рассказывает о любви к животным и мечте завести когда-нибудь собаку или кошку. Завёл бы давно, если бы не сомнительная готовность нести ответственность — в своё время родители так заездили эту пластинку про «да ты безответственный, она же за первую неделю у тебя от голода сдохнет, не мучай животных, это отвратительно», что даже после отчаливания в собственную независимую и самостоятельную жизнь Митяя так и не отпускает какой-то иррациональный страх всё это время. Лев неожиданно ярко поддерживает его насчёт давящих родителей и с огнём в глазах внушающе выдаёт почти целый монолог о том, что Митяй должен выбросить все эти устаревшие вещи из головы и идти к исполнению своей мечты, несмотря ни на что, особенно на мнение людей, которые знали его совсем плохо и чьи идеи безобразно устарели и не отражают действительность. Лев во время этого такой вдохновлённый и живой, что перебить его у Митяя нет ни шанса, ни желания, и слушать можно хоть с открытым ртом. Впечатлившись его, как и всегда, изобретательной речью, он даже записывает себе где-то на подкорку идею как-нибудь поговорить насчёт питомца с Катей. Не зря же она работает в зоомагазине, наверняка тоже думала об этом, а там и до дела недалеко. Будет Димону за кем ухаживать, пусть появится у мальчика возможность этой самой ответственности учиться, раз Митяй был её в своё время лишён. Так они и продолжают со Львом переговариваться случайными историями или фактами, иногда из профессиональной деятельности, иногда из личного опыта, полученного в настолько разной среде: в столичной шумной Москве и в чуть менее шумном, зато жарком и курортном Сочи. Со временем шахматные партии дополняются и другими вариантами времяпрепровождения. После окончания уроков Митяй нередко уходит к другу со стопкой контрольных и домашек, которые очень не хочется тащить проверять домой, и тогда они просто в комфортной тишине перебирают каждый свои стопки тетрадей и листов, исписанных неровно скачущими ученическими почерками. В такие дни, плавно переходящие в вечера, Лев своим артистичным голосом порой зачитывает лучшие цитаты ученических сочинений, и Митяй чуть не сползает под парту от смеха над очередным косым «вкрации», «незадолго после» или чем-то ещё таким же возмутительно неграмотным и бессмысленным, что Лев обыгрывает со своим неизменным сухим сарказмом и уместными лингвистическими выкладками, легко пересказывающими словари и пособия по языку. Кажется, такие прецеденты никогда не исчерпаются до конца, и поэтому каждый новый день несёт с собой достаточно причин улыбаться, пока не заболят скулы. Эти внеурочные часы иногда позволяют Митяю пополнить его особую коллекцию живых картинок, и к изображению полутора десятков непроизвольных тиков Льва (которых у него правда много) вскоре добавляется нередкое зрелище того, как он, устав за целый день работы, снимает свои очки, кладёт их аккуратно сложенными на край своего учительского стола и продолжает проверять контрольные уже без них. Лицо его при этом становится каким-то совсем другим, ещё более молодым, открытым и беззащитным, потерявшим всю свою прозрачную линию обороны через диоптрии. После такого он всегда какое-то время медленно моргает, привыкая к обычному зрению, а потом часто немного щурится, демонстрируя характерные для близорукости морщинки под нижними веками, и Митяй каждый раз глаз от этого оторвать не может. Бывает и такое, что всё это трудоголичное и профессиональное времяпрепровождение перетекает в простые дружеские посиделки после трудного рабочего дня, с чаем из столовой или кофе из термоса Льва. О да, Митяй с трудно объяснимым внутренним восторгом убеждается, что ему это не мерещилось. Только вот оказывается, что Лев не просто покупает кофе в ближайшем мало-мальски приличном месте, а готовит сам, являясь чуть ли не профессиональным кофейным гуру, который без запинки назовёт десять отличий арабики от робусты. Слушать его рассуждения об этом почему-то не менее интересно, чем лекции о классиках английской литературы, хотя Митяй даже никогда не отличался особенной любовью к кофе или книгам. Как бы то ни было, все школьники очень быстро выучили, что выловить учителя биологии или учителя литературы — задача правда сложная и чаще всего невыполнимая, потому что даже если найти их легко (более того — найдёшь одного, и там тут же отыщется второй), то вот заставить уделить тебе немного времени вне урока — цель уже совсем нереалистичная и находящаяся выше способностей любого смертного. Возможно, развитию настолько драматичного мифа послужил некий семиклассник, распространивший слухи первоисточником по всей школе. Поговаривают, что он одним из любимчиков биолога, при этом идёт на IT-направление и в Телеграме имеет ник @Talkative_parroT2. Истинность этих утверждений никто не проверял, да никому правда и не нужна — загадка уровня местячковой школьной легенды прельщает куда больше. Обо всём этом ни один из этих преподавателей, разумеется, не имеет ни малейшего понятия. Они слишком заняты очередной шахматной партией и во время этого едва ли замечают, что шебутные ученики не осмеливаются нарушать их уединение и относительную тишину. Впрочем, похоже ведут себя и другие учителя. Пока женская — то есть подавляющая и основополагающая — часть коллектива каждый день собирается в общей учительской, гоняет чаи на переменах и обсуждает самое выгодное время отпуска, никто из них особо не стремится идти искать двух потеряшек, которые столь «злостно» откалываются от коллектива. Митяй никогда не был особо важной или заметной частью их компании, а даже ещё более тихий, чем он, Лев за пару месяцев так и не успел ей стать, поэтому все спокойно относятся к тому, что довольно редко видят их где-то вне общества друг друга. Даже дома Митяй отделывается всего парой косых взглядов от Димона и тройкой мягких шуток от Кати. Кажется, они на самом деле тоже счастливы, что за последние два месяца у него наконец-то появился настоящий друг. Это ведь звучит жалко, если к тридцати годам жизни у тебя есть всего три друга: на самом деле фиктивная жена, дерзкий приёмный сын-семиклассник и живущий где-то далеко в Калуге экстравагантный фрилансер с крашеными волосами (в последний раз, когда они виделись, Кеша покрасился в синий, хотя Митяй почти на сто процентов уверен, что сейчас цвет уже какой-то новый, однако не менее кричащий). Теперь у него есть четвёртый друг, и это делает его жизнь невыносимо ярче, что остальное даже как-то блекнет и теряет значение на этом фоне. И, разумеется, всё меняется в один день, из-за чёртовых случайных совпадений, как и всегда в этой жизни. … Пожалуй, весь этот день идёт не так с самого начала. Во-первых, Митяй не слышит будильник. И второй тоже. Просыпается он только под третий, вместе с толкающей его в бок Катей. Что как бы очень плохо. Потому что Катя обычно встаёт на целый час позже мужа, и это значит, что сегодня Митяй не просто проспал, а проспал. И — на самом деле, строго говоря, это не такая большая проблема. Обычно Митяй приходит в школу очень рано, особенно в последний месяц, потому что Лев всегда оказывается там ещё раньше, и в итоге у них есть ещё больше времени, чтобы составить друг другу приятную компанию. В общем, на самом деле конкретно на работу Митяй не опаздывает. Он опаздывает ко Льву, и это почему-то кажется во сто раз хуже. Поэтому ещё больше он не затягивает, и в итоге всё утро проходит в темпе бодрого вальса. Митяй обжигает себе язык своим утренним кофе, затем проливает его на свою любимую рубашку, в спешке меняет эту рубашку на первую попавшуюся, которая оказывается отвратительно мятой, и в довершение бинго отличного дня на улице оказывается дождь. Несильный, скорее мелкий моросящий ужас, к сожалению, порой бывающий в Сочи в ноябре, и с этим ничего не поделать. Наученный горьким — хотя нет, сладким на самом деле, — опытом Митяй не забывает взять с собой зонт, однако в целях улучшения аэродинамики и экономии времени в итоге бежит без него — и только спустя полтора квартала пути вспоминает, что быстрее было бы взять велосипед. Однако уже поздно, и эта мысль умирает так же скоропостижно, как и появляется, но уже с беззвучной руганью, которую Митяй определённо не позволил бы себе произнести при Димоне или своих учениках. А потом умирают ещё и… Ладно. Ладно. Просто его очки оказываются в чёртовой луже, когда он, торопясь, врезается в прохожего, чуть не сбив его с ног, и сам чуть не падает. Удерживается в последнюю секунду. А вот очки падают. В чёртову лужу. Хотя сам смысл очков в том, чтобы держаться на голове идеально плотно — видимо, они не рассчитаны на стремительные забеги по улицам и громоподобные столкновения с другими людьми на полном ходу. И тут нужно уточнить немаловажную деталь: у Митяя правда плохое зрение. Настолько плохое, что без очков он как без рук и ходит в них почти целыми сутками, потому что иначе что-то дальше метра от себя разглядеть точно для него — заметная проблема. Предрасположенность к сильной близорукости выиграла на нём настоящую генетическую лотерею, и он уже толком и не помнит, способен ли мир быть чётким без тёмных оправ по бокам. А теперь ему приходится вообще вспоминать, как выглядит мир и где у него границы, потому что его правая линза вся в трещинах, через которые ничего не видно, а левая хоть и чуть более целая (всего с парой неглубоких царапин), но всё же не может работать на оба глаза сразу, и это дезориентирует. Приходится снять сломанные очки и убрать в карман, как не имеющий ценности хлам, которыми они теперь и являются. Остаток пути до школы проходит в мучениях, и уже там Митяй не врезается в дверные косяки и не спотыкается о ступени лестниц лишь потому, что помнит устройство места своей работы так же хорошо, как собственную квартиру. Перед глазами всё мутится, а в голове шумит, и вдобавок в сон клонит куда больше, чем обычно по утрам, — так бывает всегда, как только он снимает свои очки с настолько сильными диоптриями. Митяй даже не заходит в свой класс, вместо этого с большим опозданием от их привычного времени вваливаясь в соседний кабинет русского и литературы. — Привет, извини, что так поздно, я… — О, наконец-то! А то я уже думал, что с тобой что-то случилось, — вместо приветствия окутывает его знакомый голос, в котором отчётливо слышны взволнованные интонации, и на мгновение день становится чуть лучше. Это абсолютно жалко, но Митяю почти хочется расплакаться на ровном месте, когда голос Льва он слышит, а самого его при этом почти не видит. Это кажется отупляюще несправедливым и обидным, так что чаша терпения этого утра чуть не переливается где-то внутри. Митяй обычно не настолько чувствительный, но, что ж, этот день сделал всё возможное, чтобы довести его до срыва, хотя он всего лишь начался. Наверное, его отчаяние как-то слишком заметно отпечатано на лице, потому что следующий вопрос Лев задаёт совершенно иным тоном. — Ты… в порядке? — мягко и вкрадчиво просачивается он в мрачные мысли Митяя, и он правда пытается не испортить всё, однако получается как всегда. — Вау, и что же меня выдало? — грубо хмыкает он, но тут же тяжело, вымотанно вздыхает и исправляется: — Ладно, прости, всё утро наперекосяк, и я совершенно не знаю, что с этим всем делать, я просто… Снова Лев перебивает его посреди фразы, и снова Митяй послушно замолкает от этого, как и всегда: — Иди сюда, дай мне посмотреть, что случилось. Искреннее соучастие окончательно ломает и топчет в Митяе даже намёки на гордое сопротивление или попытки фальшиво храбриться, поэтому в итоге он делает пару нерешительных шагов от двери, немного наугад, потому что мир вокруг него колышется и расплывается непривычно сильно. Он видит, он способен различать нечёткие грани предметов, но всё сливается, сколько он ни моргает или щурится, и это ощущение — беспомощности, уязвимости и откуда-то ещё даже выматывающей подспудной вины — причина, по которой он обычно снимает очки только на ночь. А сейчас кончики его пальцев неприязненно цепляются за спрятанные в кармане пластиковые дужки, которые — какая ирония — в отличие от стёкол вполне себе живы и целы. Теперь полностью бесполезные, как и весь Митяй в таком состоянии. На полпути его свободная рука чувствует соприкосновение с чем-то тёплым, из-за чего Митяй быстро понимает, что это Лев, понимающий и желающий помочь, немного двинулся ему навстречу и теперь аккуратно, без лишних слов или чего-то оскорбительно унижающего, держит за руку для уверенности и слегка направляет в нужную сторону, чтобы сесть. Это оказывается неожиданно крайне болезненным — видеть фигуру в примерной форме своего друга, при этом будучи совершенно не в силах разглядеть написанных его на лице эмоций, да и даже самого этого лица в точности. Просто размытый овал цвета кожи в обрамлении короны тёмных волос — это чертовски мало, до обидного мало, и это расшатывает нервную систему ещё сильнее. Боже, Митяю жизненно необходимо отвлечься. — Какое у тебя зрение? — тихо говорит Лев настолько близко, что Митяй почти чувствует его дыхание на кончике своего носа. Однако он определённо чувствует прикосновение музыкально длинных пальцев к своему подбородку, которые заставляют его приподнять голову во время ответа. — Год назад было почти минус шесть, с тех пор не проверял, — послушно вырывается у Митяя вместе с резким сглатыванием комка в горле. — Плохо, — твёрдо и прямолинейно заключает Лев, и его дыхание скользит вдоль щеки Митяя. — Вообще ничего не видишь? — Вижу… — он подбирает слова, теряясь в вариантах честности и смягчения реальности, чтобы только Лев не звучал настолько взволнованным. Побеждает искренность. — Вижу только очень примерные очертания предметов, особенно если они дальше метра от меня. Размыто очень, даже тебя сейчас вижу ужасно расплывчато. Как уроки сегодня буду вести — не знаю, а после них сразу в магазин оптики зайду. Безумие какое-то… Митяй может только догадываться, как именно и с каким выражением Лев осматривает его разбитые очки, вынутые из кармана, а потом и его самого. Слышать этот ласково-сосредоточенный голос, такой знакомый и незнакомый сразу, и при этом не знать, как выглядит эта сложная эмоция на его лице, — это почти становится последней каплей до внезапного истерического срыва. Почти. Сила собственных эмоций пугает, и он жмурится, не в силах больше находиться на таком близком расстоянии от лица Льва и его внимательных тёмных глаз, пока эти пальцы всё ещё не позволяют ему отвернуться. (На самом деле Лев не настолько сильно его держит. Митяй может вырваться, это было бы совсем легко — одним рывком головы сбросить эту слабую хватку, восстановить привычно безопасную дистанцию и больше не думать о том, с каким выражением литератор смотрит на него, пока Митяй не может этого видеть. Он физически способен сделать всё это, но просто… не делает. И всё.) — Возьми мои, — врываются в его мысли тихие слова Льва, и Митяй может различить смазанное движение того, как он тянется к собственному лицу. Наблюдение и попытка расшифровать действие занимают столько его сил, что даже не сразу получается уловить весь смысл слов. — Что? — выдыхает он упавшим тоном. Митяй в самом деле чувствует, как в ту его руку, которая до этого передала его собственные сломанные очки Льву, тот вкладывает что-то такое же лёгкое и пластиковое, но тёплое. Потому что нагретое чужим телом, как вдруг болезненно осознаёт какая-то часть мозга Митяя, и ему кажется, что и без того размытый мир смазывается вообще в единое месиво. — Мои очки, — как сквозь воду слышит от немного звенящий от нервов голос Льва. — Всего минус два с половиной, конечно, но должно стать немного легче. Попробуй. — Я не уверен, что это так работает… — пытается возразить Митяй, однако не успевает закончить. Прежде чем он смог возразить хоть что-то содержательное, тёплые кончики пальцев касаются его ушей, скользят очень лёгкими движениями по чувствительной коже под короткими волосами — и всё это для того, чтобы осторожно надеть на него чужие очки. Которые… почти такие же по форме, как те, что Митяй уже спокойно может выбрасывать в помойку. У этих дужки чуть тоньше, оправа слегка более округленная, но на этом всё. А ещё в них Митяй может видеть то, как сосредоточенно нахмурены брови Льва на расстоянии меньше вытянутой руки от его лица. — Вот. А теперь посмотри мне в глаза и скажи, что вообще не чувствуешь никакой разницы, — строгим, почти ворчливым тоном заявляет литератор, щуря глаза, и это чертовски мило. Митяю приходится проморгаться, привыкая к новому качеству зрения, не хорошему и не плохому, однако кажущемуся сейчас настоящим спасением. Кабинет вокруг него становится немного чётче, немного оформленнее, и Митяю кажется, что он снова может дышать, впервые за всё это утро. — Да, так лучше, немного. Спасибо. Но ты сам… Лев только отмахивается и от благодарности, и от вопроса привычным и знакомым жестом, который Митяй знает наизусть, но который тем не менее он так рад видеть. — Мне нормально, не беспокойся. С моим зрением ещё вполне можно ходить и не врезаться в стены. — Эй! Я не настолько плох! Митяй оскорбляется не всерьёз, а Лев об этом знает, и его взволнованно сведённые брови снова меняются на такую приятную, почти незаметную улыбку. — После уроков вернёшь, хорошо? — примирительно кивает он. — Потом отблагодаришь. — Я теперь твой должник? — удивлённо переспрашивает Митяй, уже вставая с учительского места, куда его усадил Лев, и делая полшага в сторону двери. — Ты мой должник с того дня, когда я провожал тебя под дождём. А это так… — литератор криво усмехается, — мелочь. Уже у самого выхода из класса Митяй механическим движением поправляет чужие очки на себе, держась ровно там, где меньше минуты назад были пальцы Льва, и он почти на сто процентов уверен, что тот в ту же секунду сглатывает, со звуком, который наполняет молчащий кабинет, и отведёнными в сторону глазами. Митяй проскальзывает взглядом по его напряжённой фигуре и даже со своим ужасным зрением замечает, что у него крупно дрожат жёстко сжатые на коленях в кулаки руки. В последнюю секунду, прежде чем выйти из кабинета, Митяй успевает пересечься с ним глазами, и он готов поклясться, что этот потемневший, особенный взгляд ему не привиделся. … Весь день это не даёт Митяю покоя. Да, с этой слабой заменой собственным очкам он едва ли функционирует в полной мере, но так он хотя бы способен читать текст, пусть и сильно щурясь, зато ему не нужно утыкаться глазами в буквы на расстоянии сантиметра от глаз. А ещё его ученики явно что-то замечают — и это хорошо, что сегодня у класса Димона нет ни одного урока биологии, тот явно заметил бы вообще всё — однако они оказываются либо совершенно невнимательным, либо на удивление воспитанными детьми и не задают ровным счётом никаких вопросов насчёт явно чужих очков или того, что в соседнем кабинете их обожаемый Лев Владимирович щурится больше обычного и выглядит как-то совсем непривычно без своих диоптрий. Они молчат — а у Митяя всё равно в фоновом режиме постоянно гудит голова от недооформленных вопросов и неясных идей, которые он никак не может поймать за хвост и довести до самого конца, до осознания, что уж говорить про разрешение. Лев заходит к нему всего один раз во время уроков, точнее на одной из перемен, и это столь ново с непривычки — на самом деле литератор редко заходил к Митяю, чаще наоборот. Однако сейчас всё иначе, и Лев кажется ещё более дёрганым всё время этого короткого визита. Он всего лишь спрашивает, нормально Митяй себя чувствует, может ли он продолжать вести уроки и не задавили ли его школьники своим любопытством. Эти вопросы даже могли бы быть простыми, обычным беспокойством за пострадавшего друга, но у Льва вместо простого лёгкого беспокойства есть эти странные взгляды и так неловко сложенные или вовсе постоянно движущиеся руки, будто он просто внезапно не знает, куда их деть. Будто он хочет находиться где угодно, только бы не здесь. В общем, всё страннее некуда. А ещё Митяй не может набраться храбрости для вопроса в лоб. Возможно, потому что он тоже чувствует своё странное что-то. Что-то постоянно и неуклонно вибрирует под его кожей, не даёт выдохнуть до конца весь воздух из лёгких и просидеть спокойно на месте дольше десяти минут подряд. Это раздражает, выводит из себя, нервирует, в первую очередь из-за того, что Митяй не знает, что это. Или знает, видит отражение в гулкой тишине со стороны кабинета литературы, однако отказывается признавать даже перед самим собой. И только всё чаще и чаще поправляет на своей переносице скругленную тёмную оправу, которая сидит почти как родная. Однако ощущение, знание того, что на самом деле она принадлежит не ему, а другому человеку, конкретно Льву… Усиливает гудение под кожей Митяя ещё больше. Поэтому он старается не думать об этом слишком много. Митяй даже не знает, как он вообще переживает этот день, и в момент, когда он со звонком отпускает последний класс, его почти колотит крупная дрожь этой переполняющей тревожной энергии, отнявшей его спокойствие. Ему жарко в собственной зудящей коже, хотя сочинская жара давно отступила и город теперь готовится к дождливой зиме. Горло пересыхает, голова болит и пульсирует, перед глазами бодрее, чем обычно, скачут мушки от близорукости, а мышцы дрожат от того, как долго он сидит без движения, словно бы ему необходимо куда-то бежать. Или ещё хуже — словно он должен был быть в где-то «не здесь» ещё пять или десять минут назад, однако понятия не имеет, где именно, а уже опоздал. Ужасное ощущение. Когда спустя несколько минут после последнего звонка — ощущающиеся как вечность — Лев наконец снова переступает порог кабинета биологии, Митяй чувствует, как ему становится и лучше, и хуже одновременно. — Ты пришёл их забрать, да? — полувопросительно уточняет он, указывая куда-то в пространство виска, которое расчерчивает сейчас тёмная оправа чужих очков. — Я скоро всё верну, только допишу тут пару строк… Лев сбоку от него приближается тихо, так, что Митяй и не заметил бы его, если бы тот не щёлкнул дверью при входе в класс. — Да, ничего, можешь не торопиться, — уже совсем близко звучит голос Льва, и на мгновение Митяй чувствует лёгкое прикосновение к плечу. Кажется, от этого простого касания он весь мелко вздрагивает, потому что оно проходится током по всем его натянутым до предела за этот день нервам и оставляет после себя колко разбегающиеся в стороны мурашки. У Митяя даже пальцы дёргаются, чтобы сжаться, и при этом чуть не оставляют кривую ломаную линию в чьей-то тетради, которую он сейчас просматривает. И тут же чуть не бросает, неаккуратно приземлив обложку на стол, потому что внезапно все его руки очень сильно чешутся от неясного импульса. Не заметивший этой странной реакции Лев устраивается напротив за одной из парт, неумышленно отражая то, как Митяй сидел в его кабинете этим утром. И сейчас Митяй чувствует на себе его взгляд, даже когда старательно сам утыкается в свои заметки, бумаги и собранные листы проверочных работ. Проверочных, которые он в обычный день уже сидел бы и оценивал в кабинете русского и литературы по соседству, перешучиваясь со Львом и подло воруя его кофе, чтобы взбодриться и не уснуть на половине. Однако нет. Однако сейчас Митяй сидит в собственном кабинете, неистово пытаясь понять, что и почему заставляет его чувствовать себя так, будто у него температура под сорок, стада муравьёв под кожей и резкий всплеск нервной активности на фоне скачка гормонов. Которого даже не должно быть. А Лев напротив него пытается сидеть менее ровно и неловко, хотя обычно и создаётся впечатление, что вместо спины у него идеально ровный стальной шест. Сейчас стул под ним скрипит под аккомпанемент его долгого и шумного вздоха, будто он пытается расслабиться — причём так же безрезультатно, как и замерший за своим столом Митяй. — Ты скоро? — с совершенно нехарактерной нетерпеливостью спрашивает у него Лев, и тот на мгновение даже удивлённо вскидывает брови, не в силах удержаться от порыва поднять на него взгляд. Непривычно и неудобно закинувший одну руку на спинку узкого стула Лев выглядит настолько непохоже на самого себя, что Митяй даже рефлекторным жестом тянется поправить очки — не свои очки, он не может перестать думать об этом — на переносице, немного прищурившись, чтобы просто убедиться, что всё это не галлюцинации. Лев как-то дёргается от его движения, резко выдыхает и замирает в ещё более напряжённой позе, повернувшись к нему полубоком. Словно внезапно хочет, однако не может спрятаться от взгляда друга. — Что-то не так? — вместо ответа на его вопрос задаёт свой Митяй. Это повисает в тяжёлой и вязкой тишине между ними, и это молчание вибрирует в резонансе с этой дрожью под кожей Митяя, которая не отпускала его с того момента, как за уши впервые были заправлены дужки чужих очков. — Нет, просто хочу сегодня уйти домой раньше, — спустя непозволительно длинную паузу заявляет Лев и встаёт со своего места, чтобы в каком-то нервозном темпе сделать пару шагов и… И остановиться за спиной Митяя. И немного опереться рукой о спинку его стула. Будто так и надо. Будто от этого простого действия у того не пробегают неловкие мурашки, покалывающие всё тело, почему-то готовое к любому дальнейшему контакту с его стороны. Хотя такого даже не должно быть. Митяй определённо сходит с ума. Переполненный этой почти паникой, он разворачивается вбок так быстро, что чуть не сворачивает шею, уже десять раз забыв про всю ту работу, которую ему стоило бы закончить. Всё равно работать в таком состоянии невозможно. Он больше не способен сосредоточиться. И вот теперь Митяй смотрит с непривычно подавляющего ракурса на Льва, который возвышается над ним и на этот раз совершенно точно не отводит взгляд. Медленно, как под гипнозом, Лев протягивает руку. Его пальцы невесомо касаются и гладят дужку его очков с одной стороны — а в следующее мгновение легко подцепляют, даже не задевая кожу, в самом уголке, где она соединяется с оправой. Словно повинуясь его ловкой магии, очки послушно соскальзывают в его ладонь, без лишних слов, и Митяй снова чувствует, как мир вокруг сливается в единое размытое полотно с троящимися краями. А потом он чувствует и ещё кое-что. Мир не замирает. Но он определённо замедляется и значительно прибавляет в красках, когда на какое-то время — Митяй правда не знает, была это секунда или минута, потому что на протяжении всего этого периода он пытается прочитать мысли Льва, — они застывают напротив друг друга в считанных сантиметрах и, кажется, едва дышат. А потом Лев склоняется ещё немного ближе. И вот в этот момент Митяй хочет, чтобы мир замер. Потому что он почти не успевает ничего почувствовать. Только прерывистое дуновение дыхания на собственных губах, одуряюще горячее ощущение прикосновения чужого рта — совсем короткое, но словно выжигающее клеймо на его коже в каждой точке их контакта. Это касание задерживается ещё немного, и его ровно столько, чтобы он успел осознать, что происходит, но не успел двинуться с места. Митяй даже не закрыл глаза в полном шоке от неожиданности, он только и мог видеть прикрытые в порыве веки Льва напротив и его мелко дрожащие ресницы. А в следующую секунду он отстраняется, тоже распахнув глаза в таком же шоке, — только у Льва во взгляде очень быстро проявляется настоящий ужас, от которого его ресницы дрожат ещё сильнее. Его рот сначала раскрывается в почти идеальный круг, потом пару раз закрывается и снова открывается, отчего кажется, что он потерял дар речи навсегда. Митяй в сущности не думает, что сам чувствует себя сильно лучше. И становится ещё хуже, когда он понимает, что Лев пятится от него. Прямо к двери, прочь из кабинета. До того, как он касается дверной ручки, он сглатывает особенно болезненно и произносит всего одно слово, причём так тихо, что Митяй даже не уверен, что правильно услышал. Но больше всего это похоже на: — …Прости. А потом раздаётся хлопок замка, и Митяй остаётся в классе наедине со своими бушующими в безумном урагане мыслями. … Когда Митяй собирается и выходит из школы, он даже не знает, остался ли там сейчас Лев или ушёл ещё раньше. Он просто не проверил и, честно говоря, он даже не хочет знать. Его собственное сознание устраивает ему такой бунт, что он не способен на что-то большее, чем просто ходьба — сначала в сторону дома, но потом Митяя переклинивает от внезапного страха, и он принимается просто наматываться километраж по городу. Слепо, чудом не врезаясь в людей. Ему сейчас точно не до похода в магазин оптики. Легче не становится. Его только немного отпускает панический озноб, который дал о себе знать ещё там, в кабинете, спустя минуту или около того, как он остался в полном одиночестве. Он не рассеивается полностью, но оседает глубоко в его костях, и так становится немного проще. А вот мысли в голове отказываются успокоиться. Они слишком оборванные, слишком быстрые и слишком громкие, чтобы Митяй даже попытался сосредоточиться и поймать за хвост хоть одну. Он просто смотрит себе под ноги и идёт, стараясь считать шаги, чтобы не упасть в обморок посреди улицы, а сосредоточиться хоть на чём-то отстранённом. Его поцеловали! Боже, его поцеловал другой мужчина! Его поцеловал Лев… Он не может об этом думать. Митяй даже не замечает, как одна из его ладоней постоянно потирает его грудную клетку возле сердца — прямо там, где под слоем одежды спрятано обручальное кольцо. Обычно это помогает успокаиваться, но только не сейчас. Когда счётчик шагов переваливает за тысячу, а на город постепенно опускаются сумерки, Митяй в итоге осознаёт насколько вещей: 1) уже поздно; 2) его ждут дома; 3) он не может вернутся домой. Это вбивается резким и причиняющим боль клином прямо в его мозг — и Митяй хватается за свой телефон, из всех сохранённых номеров почему-то набирая сразу этот — конкретный и выученный наизусть ещё давно. Тот, на который он никогда раньше не звонил в стрессовой ситуации, а теперь просто не видел никакого другого варианта. Вызов принимают почти мгновенно. — Хе-э-э-эй, привет, столица российского туризма, давно не слышались! — тянет голос в трубке, и стальные когти, до этого сжимавшие лёгкие Митяя, немного расслабляются только от одного этого звука. — Привет, Кеша, — пытается сказать он, но горло подводит в самый нужный момент, и в итоге срывается на хрип, похожий на крик умирающего животного. Митяй судорожно кашляет, а трубка полнится каким-то далёким шумом и заинтересованным тоном Кеши, который за этим интересом довольно очевидно прячет волнение за друга. — Воу, тебя там что, душили? Вообще, всё в порядке, соломенная башка? Наверное, это всё из-за старого прозвища. Глупого, Митяй до сих пор даже не понимает, почему Кеша его так зовёт. Но… Он слышит его — знакомое, привычное и тёплое — и его окончательно ломает. Сердце останавливается в груди, когда он размыкает тяжёлые губы и впервые произносит вслух то, о чём боялся даже думать. То, что мучило его днями и ночами, что гудело под кожей и яростно рвалось наружу весь последний месяц, всё сильнее с каждым часом рядом с ним. С зажмуренными глазами, на едином выдохе он говорит: — Мне кажется, я влюбился в парня. Вот так просто. И вселенная от этого не схлопывается, а небеса не падают на землю. На самом деле Митяй даже чувствует, как до того чуть не выпрыгивающее из груди его сердце немного замедляется. Совсем чуть-чуть, но всё же. Кеша почти не делает паузы. Всего пара секунд у него уходит на то, чтобы переключиться и среагировать. Митяй ожидал большего перерыва, однако, видимо, Кешу не так легко сбить с толку. — М, — красноречиво хмыкает он. — Мгм, — добавляет для понятности, прежде чем сказать: — Так кажется или влюбился? Его интонация ехидная. Поддразнивающая почти, и внезапно всё, чего хочет Митяй — это просунуть руку через собственный экран телефона в далёкую Калугу и очень сильно ударить Кешу в челюсть за такой тон голоса сразу после того, как ему признаются в чём-то по-настоящему важном. — Хорошо, чёрт, ладно! — вместо этого вспыхивает он. — Я впервые осознаю настолько сильную симпатию к человеку своего пола, и мне двадцать девять, а это кошмарное время для такого! В смысле, раньше я о таком даже не думал, даже в теории! Ни разу за всю жизнь! А тут всё произошло так резко, что я даже… — Митяй всё же чуть не задыхается и исступлённо глотает ртом воздух. — Да я в настоящем ужасе! Это ты хотел услышать?! — Ну-ну, дыши, не забывай о дыхании, Мить, — говорит непривычно заботливый и сочувственный голос из телефона. На удивление, Митяй даже не сопротивляется. Гнев всё ещё кипит в нём, он совсем близко, однако дыхание под мысленный счёт делает ситуацию чуть лучше. Наверное, когда он всё-таки перестаёт звучать как загнанный пёс, Кеша продолжает, ещё тише: — Спасибо, что доверил это мне. Гнев уходит так же резко, как вспыхнул. Он оставляет после себя удивлённую и ничего не понимающую беспомощность, из-за которой Митяй может только бессильно выдохнуть. — Что?.. — Это то, что обычно говорят в таких случаях хорошие близкие люди, — отстранённо поясняет Кеша. — Это то, что сказали мне мои родители, когда на свой семнадцатый день рождения я сделал каминг-аут как пансексуал. Да, почитай на досуге, если интересно. Это же мне сказала Лера, когда я понял, что хочу с ней серьёзных отношений, и решил, что у меня не будет от неё секретов, в том числе таких. Впервые с инцидента мысли Митяя замедляются достаточно, чтобы он правда прислушался. Он едва понимает, о чём говорит Кеша, он точно не знает таких терминов, но эти слышимые эмоции, его уверенность и тепло по отношению к каждому произнесённому слову — Митяй думает, что не слышал таким своего друга ни разу до этого, хотя они довольно близко знакомы уже два года. Выводы в его голове составляются сами собой, и слова формируются тоже самостоятельно. — Полагаю… Спасибо, что доверил это мне? — нерешительно закидывает удочку он. — Вот видишь, ты всё схватываешь на лету, соломенная башка, — добродушно хвалит его Кеша. — Так что, тебе стало легче? Влюбиться в парня — это не конец света, поверь мне. Это сложный вопрос. Стало ли Митяю легче? Нет. Но хотя бы панический, близкий к истерике карнавал внутри его переполненной необъяснимым страхом головы пошёл на убыль, и теперь он мог хотя бы слышать собственные мысли без помех. Это уже было облегчением. Хотя и не является решением проблемы, но зато становится неплохим якорем, чтобы набраться сил и нормально закончить этот разговор. — Я не уверен, но… Да, думаю, ты и правда мне немного помог. В трубке раздаётся щелчок из-за не лучшей связи между городами — и Митяй думает, что с этим щелчком Кеша переключается с этого странно-серьёзного режима на свой привычный и хорошо знакомый. Режим любопытного сплетника с носом исключительно в чужих делах. — А теперь я хочу абсолютно все подробности, которые ты готов мне предоставить! — восторженно смеётся Кеша. — Это тот новенький литератор из твоей школы? — Откуда ты?.. — Мы переписываемся с Димоном уже целую вечность, Мить, я всегда за вами приглядываю, даже если тебе кажется, что я про вас забыл, — словно предчувствуя медленно накатывающую новую волну паники у друга, Кеша тут же её предупреждает: — И малой ничего об этих твоих мучениях не знает, не дрожи там! Ну а мне не обязательно видеть твои влюблённые глаза, чтобы знать, что с тобой творится, — я, знаешь ли, мастер сложения двух и двух с целью получения одиннадцати. Внезапная математическая загадка достаточно сбивает Митяя с толку, чтобы отвлечься от своих проблем. Несколько секунд он просто пытается вспомнить алгебру, который в последний раз видел на курсе института десять лет назад. — Это… странная аналогия, — наконец в замешательстве заключает он, когда до него доходит. Кеша в телефоне в ответ беззаботно смеётся, радостный от того, что Митяй понял его шутку. — Да? А мне нравится! Троичная система счисления как отражение протеста против гетеронормативности, а? Как бы Митяй не ценил хаотичное сознание своего друга и его искренние попытки сейчас сделать его жизнь веселее, это всё ещё не выход. Ему надо понять, что делать дальше. Потому что перед глазами до сих пор живо всплывают напуганные глаза Льва и то, как дрожал его голос с этим прощальным «прости». У Митяя до боли тяжелеет сердце, когда он только начинает об этом думать. — Я не настроен на научные дискуссии, — со вздохом прерывает он неунывающего Кешу. — Мне бы разобраться, как не разрушить всё хорошее после того, как человек, который мне нравится, поцеловал меня, а потом, увидев, что я в ужасе, извинился и сбежал. — Ох, даже так. Ну, что я тебе скажу… — снова посерьёзнел друг и сделал небольшую задумчивую паузу, прежде чем медленно заговорить: — Изучай свою новую сексуальность, это делать никогда не поздно. Раз это тебя поцеловали, то так даже лучше — не бойся вернуть должок, как будешь готов. Или хотя бы поговори с ним, он тоже не последняя фигура во всём этом; просто объясни, что для тебя это всё в новинку, он должен понять, если только не подонок. — Он не!.. — Угомонись, я образно! — не дал ему договорить Кеша. — В общем, никто не заставляет тебя менять что-то резко, если ты не хочешь. Но я бы от себя посоветовал не мучиться, а вместо этого осознать и принять эту часть тебя, которую ты так долго подавлял. «Подавлял»… Не лучшее слово. Можно ли считать подавлением то, что Митяй просто никогда не допускал даже возможности? Он совершенно никак не думал об этом, пока не столкнулся лбом с самим фактом. Или это и есть подавление в его самой очевидной форме? Ему определённо понадобится много времени, чтобы подумать над всем этим и ответить на все вопросы хотя бы самому себе. А в следующую секунду будто со стороны Митяй слышит собственный гулко упавший вопрос: — Мне придётся рассказать Кате? Он чувствует страх, хотя и знает, что страх абсолютно беспочвенен. Просто его разум не согласен с эмоциями, и даже одна мысль о том, что Катя что-то узнает… Митяю становится дурно. Кеша долго не отвечает, но Митяй слышит его ровное дыхание в своём ухе. Он ждёт. — …Нет, — наконец тяжело выносит вердикт Кеша. — Если не хочешь. Никто, и особенно она, не заставит тебя делать каминг-аут, если тебе это трудно. Это твоё личное право. Можешь больше вообще никому не говорить, если ты думаешь, что так будет лучше. Никто тебя не осудит, правда, и я тоже. Он звучит как опытный гуру, когда говорит это, и Митяй невольно задаётся вопросом, сколько из того, что он переживает сейчас, когда-то переживал сам Кеша. Митяю на самом деле так повезло с другом. Он долго, плавно выдыхает — и впервые за вечер чувствует, что груз на его грудной клетке в самом деле уменьшается. — Спасибо, Кеш. Правда, спасибо. Возможно, ты спас меня от целой кучи ошибок. — Ты всегда знаешь, к кому обратиться, соломенная башка! — опять весело поддерживает его тот, немного надломленно. — Я в одном телефонном звонке от тебя. Что-то понадобится — я всегда рядом. Будто к психологу сходил. Только правда хорошему, а не тому пофигисту, который периодически ставит автоматическую галочку в справке о том, что Митяй подходит для преподавания и не сорвётся вдруг на детях посреди урока, — нет, из Кеши получается такой психолог, который правда слушает его, искренне проникается всей глубиной его проблемы и честно старается помочь. — Я люблю тебя, — эти слова звучат так же правильно из уст Митяя, как тогда, когда он говорит их Кате. — Воу-воу! — сквозь смех тут же отзывается Кеша, как будто в его голосе совсем не прорезаются растроганные, благодарные интонации. — Я, конечно, не против побыть твоим тренировочным манекеном этой фразы на мужиках, но всё же не лучший кандидат — моя Лера сейчас очень ревнивая, так что поаккуратнее с такими словами, Мить, прибереги их для кое-кого другого!.. … Это происходит той же ночью. Митяй возвращается домой, намного позже, чем обычно, но никто не задаёт ему вопросов. Димон погребён под кучей домашки, которую хочет успеть сделать до выходных, чтобы заслужить поход в зоопарк, а Катя если и отвлекается от готовки ужина, то только для того, чтобы сказать: — О, тебе идут новые очки. Что-то случилось со старыми? И Митяй не уверен, как она заметила, потому что после разговора с Кешей он просто собрался с силами, зашёл в первый магазин оптики и купил такие, которые максимально напоминали бы его сломанную пару. Странно, что Катя так легко заметила перемены, но Митяй никогда не сомневался, что у этой девушки имеются орлиная зоркость и кошачья чуткость. Упуская много деталей, он просто рассказывает, что старые сломались. Катя жалеет его, а Димон, выползший к ужину, даже не замечает изменений и устало моргает в свою тарелку. Эти слова зудят у Митяя в мозгу, царапают его черепную коробку изнутри в районе лобной доли, пока уже поздно ночью, когда они укладываются спать и Катя уютно сворачивается рядом, прижимаясь спиной к его груди, он всё же раскрывает рот и произносит это — второй раз за день и за всю свою чёртову жизнь. — Катя… Я влюбился. В другого мужчину, — на этот раз он ни секунды не колеблется. Нет никаких «кажется» или «возможно». Митяй чувствует себя немного другим человеком, но в тот же момент не сомневается, что это он сам. Настоящий он. Вероятно, впервые в жизни. Катя не вздрагивает в его руках, но немного напрягается, и часть сонного, усталого расслабления уходит из её мышц, заменяясь лёгким то ли волнением, то ли любопытством. — Так. Хорошо, — по частям произносит она. — Э-э, я догадываюсь, как было для тебя сложно это осознать и сказать вслух. Спасибо, что поделился со мной. Митяй ощущает собственную мягкую улыбку на губах, когда пытается спрятать её в волосах подруги. — Кеша сказал так же, — сдерживая внезапный облегчённый смех бормочет он, и Катя точно его слышит, потому что в следующую секунду она снова расслабляется и сама немного фыркает от смеха. — О, прекрасно, что ты сначала поговорил с ним! Не уверена, что смогла бы объяснить тебе всё так же хорошо, как он. Я не настолько талантливый оратор, как наш Иннокентий. — Неужели все вокруг меня знают что-то, чего не знаю я? — ворчит ей в макушку Митяй, и он чувствует, как Катя, хихикая, начинает переворачиваться, поэтому отпускает её. Теперь они лежат лицом к лицу, всё ещё очень близко, очень тепло и максимально доверительно. Митяй вдруг очень остро ощущает отсутствие своих очков сейчас и думает, что лишь два человека на Земле вообще видели его без них. Даже Димон не видел его без очков, просто потому что предпочитал не заходить по утрам в родительскую спальню, как послушный мальчик. Только Катя, а теперь ещё Лев видели его таким беззащитным. Глаза его жены, должно быть, пристально смотрят на него в темноте, и Митяй знает это, даже если не может увидеть её в ответ. — Хочешь поговорить об этом? — осторожно предлагает Катя, поглаживая его рукой поверх рёбер. Какое-то время Митяй думает об этом. Пока наконец не качает головой, неудобно извернувшись на подушке. — Пока не очень. Но, возможно, позже. Катя понимающе безмолвно кивает и просто обнимает его, прижимаясь ближе, чтобы так и уснуть, делясь своей безусловной поддержкой и любовью. Митяй обнимает её в ответ и внимательно вслушивается в каждый тихий звук, когда она по-родному шепчет ему на ухо: — Я правда так рада за тебя! Милый, ты такой смелый, я тобой горжусь. Ты молодец, Мить, и я всегда тут для тебя, в любое время, чтобы выслушать, если ты этого захочешь. Мы семья, и это между нами навсегда. Он закрывает глаза, отчётливо понимая, что безоговорочно верит каждому слову без исключений.

…