Звонок — для учителей

«А голову ты дома не забыл?!»

— строчка из «Цитатника каждого

уважающего себя педагога

абсолютно любой школы

пространства СНГ»

(эта цитата много раз подчёркнута и

обведена разными ручками

— видно, у многих любимая)

…

С началом октября Митяй постепенно и сам начинает меняться. Например, выполнять данное самому себе обещание преодолеть себя и свои мелочные обиды и как минимум попытаться дать новому литератору второй шанс. В конце концов, это и правда до смешного нелепо: двое единственных мужчин коллектива, а поладить даже не старались! Где же знаменитая мужская солидарность? Выживание среди чисто женского «серпентария» стоило хотя бы попытки пойти на дружеское сближение, нельзя же и правда злобными сычами друг на друга коситься, раз вместе работать ещё бог знает сколько. Вот только как бы… Это Митяй тут однозначный злобный сыч. Он начинает наблюдать внимательнее, настойчивее и просто убеждается, что да, Лев Владимирович просто его целенаправленно избегает. Причём настолько, что даже лишний раз в его сторону не посмотрит и лучше всю перемену в кабинете отсидится, чем выйдет в рекреацию, где дежурит коллега-биолог. Безумие какое-то. Сам вёл себя как высокомерный сноб, а теперь настолько странно меняет вектор поведения. Немного веселее становится, когда Димон по секрету, строго по-семейному и из личной симпатии ко Льву и глубокого доверия к Митяю, скидывает последнему под шумок снятое видео — отрывок с одного из уроков литературы. Разумеется, с клятвой на крови ни с кем больше не делиться и дальше не распространять, которую Митяй приносит легко и без сомнений, но оттого не менее серьёзно. А материал на самом деле того стоит. Пожалуй, даже более чем. Неловко спрятанная за партой камера, странный угол съёмки и немного шуршащая звукозапись каким-то образом ничуть не умаляют того, насколько ярко и искусно Лев ведёт свои уроки. Будто заканчивал не педагогический факультет, а актёрский — настолько запоминающаяся у него подача, когда он с помощью понятных формулировок, а иногда даже простых, но характерных деталей образов изображал героев разных литературных произведений — от народных мифов и фольклорных притч до русской классики школьной программы всех времён вроде Пушкина, Тургенева и Чехова. Порой приводимые изобретательные примеры из более близких детям источников — подросткового фэнтези или популярных сериалов — вообще выглядят чуть ли не находкой. Видно, что в составлении своей программы Лев не полагается ни на какие заранее готовые материалы, а почти всё готовит самостоятельно, искренне и с полной самоотдачей собирая информацию. Это… просто нечто, если честно. Нечто, на чьём фоне Митяй чувствует себя старым профессором из прошлого века, даже со всеми теми экскурсиями, что он всё ещё проводит иногда для своих классов. Даже это не настолько ново и находчиво, как то, что этот столичный выпускник делает буквально рядом, в кабинете наискосок. Настоящая магия какая-то. Это настолько неожиданно, что Митяй пересматривает присланное видео несколько раз, вероятно, даже слишком много. Больше, чем стоило бы только ввиду его исследовательского интереса. Но он просто игнорирует все доводы разума и запускает его заново, гоняясь, как фанатик, за живыми и меняющимися выражениями лица, которое он запомнил лишь застывшим в холодной, отстранённой маске. Ничто из полученных данных всё ещё не даёт ответа на вопрос, почему Лев в кабинете на уроке с детьми и Лев Владимирович где угодно, где ненадолго рядом с ним оказывается Митяй, — настолько разные люди. Но сдаваться — это слишком легко, а Митяй не любит лёгких путей, поэтому он начинает действовать. Неловко, неумело, как получится. Это правда, что он давно не заводил новые знакомства, осев и укрепившись в своём коллективе накрепко, однако, воскрешая в памяти одобряющий взгляд Кати, он прикладывает усилия и честно старается. Это по большей части мелкие, ненавязчивые приёмы. В основном — сокращение дистанции, осторожное и постепенное. Митяй давит свою гордость и делает эти первые шаги, подгоняемый собственным любопытством, и вроде бы у него получается даже неплохо. К концу второй недели октября он даже может иногда услышать среди шума школы на перемене негромкий, но особенный и мгновенно запоминающийся голос Льва, который невозможно перепутать ни с чьим другим. Он говорит с кем-то из старших учеников, и к концу перерыва вокруг них собирается небольшая пёстрая стайка, возле которой присутствие Митяя почти и незаметно — стоит полагать, именно из-за этого Лев ведёт себя так свободно и раскованно. Он вовсю рассказывает о чеховском «Вишнёвом саде» и его нетривиальной проблематике, сочетая при этом полную самозабвенность и внимание к собравшимся вокруг детям. А Митяй… Возможно, он немного теряется. В звуке его неповторимого голоса, уверенного и вдохновенного, в разнообразном и богатом словарным запасом языке, в интересе самой истории, которую вроде все знают, но в то же время многие и понимают неправильно. Это… завораживает. Настолько, что лишь громкая трель звонка — напевающего на свой манер «Крылатые качели» — сбивает этот сказочный гипноз. Дети рассыпаются по кабинетам почти мгновенно, а вот двое учителей немного задерживаются. Лев — потому что после рассказа у него пересохло горло и он наливает себе немного воды из общественного кулера в пластиковый стакан, а Митяй — потому что… Во-первых, у него сейчас окно в расписании, а во-вторых, потому что сознание всё ещё не здесь, а в дивном вишнёвом саду, который хозяйка Раневская не хочет, но обязана продать, распрощавшись во всеми детскими воспоминаниями. Это отвлекает. — Много слышали? — вдруг раздаётся вопрос. Моргнув, Митяй понимает, что обращаются к нему, что это Лев обращается к нему. Такое мгновенно заставляет всю нервную систему встряхнуться. Вместо ледяной маски выражение лица Льва скорее похоже на то, что было на той записи с его урока, и Митяй чувствует это как свою маленькую победу. — Да, достаточно. Весьма занимательно рассказываете. Лев отводит взгляд на комплимент, вместо этого предпочитая смотреть в опустевший со звонком коридор, однако разговор на этом не оканчивает. — Это же совсем не ваш профиль, разве нет? — видимо, вполне искренне интересуется он, и вот тут уже очередь Митяя выложить все карты. — Да мы тут, в провинции, знаете ли, зачастую более широкой специальности, — совершенно беззлобно, даже с улыбкой отзывается он. — Я вот хотя в основном и биолог, но ещё немного географ, по пятницам даже историк, когда экскурсии в своём небольшом турагентстве вожу. А там и в литературе слегка разбираюсь. Кажется, Лев улавливает его безобидный настрой и не пытается защищаться, вместо этого слабо, мимолётно улыбается — Митяй впервые видит, как он улыбается непосредственно вживую, и это зрелище почему-то отпечатывается на его сетчатке на какой-то краткий миг. — Хм? Мне стоит бояться конкуренции? — почти поддразнивающе тянет учитель литературы, и прячется нечто такое необъяснимое в его взгляде, что Митяй различить не может, но очень хочет. Он уже открывает рот для какого-нибудь ответа ему в тон, чего-то такого же ироничного и лёгкого в продолжение этого неожиданного, чудесного разговора, который точно будет неповторимым, и вот он уже… А потом хлопает дверь одного из кабинетов, и растерянная пятиклассница забавно округляет глаза, когда видит двоих преподавателей рядом, — хотя это не останавливает её от того, чтобы бодрой трусцой пробежать в сторону туалетов, немного косясь назад. А Митяй только и может думать о том, всегда ли их должен кто-то прерывать. Потому что вот сейчас он обернётся, снова посмотрит на Льва, а у него во взгляде та же холодная пустота, что и в крайне неудачный первый раз, который был — страшно подумать — почти целый месяц назад, и тогда всё по-новой, и время насмарку, и… Что ж, когда он спустя паузу выслушивания собственных неприятных мыслей опять поворачивается к литератору, на этот раз на месте просто никого не оказывается. Лев Владимирович уже приоткрывает дверь собственного кабинета, чтобы поспешить на урок к своим ученикам, которые на удивление послушно его ждали и даже почти не шумели всё это время (этот мужчина — точно маг, потому что никто не способен заткнуть четвероклашек без непосредственного контроля, это просто физически невыполнимо и должно наверняка нарушать какие-нибудь базовые законы физики). Он даже не завершил разговор, не попрощался, а просто словно сделал вид, что этой беседы не происходило. Оставшийся в коридоре Митяй посреди тишины урока может только признать, что, пожалуй, это взаимодействие удалось всё же лучше предыдущего. Он впервые видел какие-то искренние эмоции во взгляде Льва, когда он смотрел на биолога, и вроде они даже смогли нормально, приятно поговорить. Теперь литератор хотя бы знает, с кем в соседнем кабинете сидит. Это же лучше, чем то, что было раньше, верно? Осадок обиды всё равно оседает в его грудной клетке. … После того разговора… нет, нельзя сказать, что «всё изменилось». Однако определённо изменилось что-то. Это «что-то» в том, как они теперь чаще пересекаются. Как Митяй теперь правда иногда видит Льва, который иногда просто оказывается где-то в его поле зрения без необходимости почти фактически гоняться за ним и выслеживать, как дикого кота. Более того, теперь ему даже удаётся порой видеть, чаще всего издалека, как Лев общается с другими их коллегами. Это происходит не слишком часто и совершенно никогда сам литератор не бывает инициатором таких разговоров, однако Митяй с любопытством кидается на любую новую информацию, которую может получить. Даже если это подглядывание за чужой жизнью через всю столовую или аккуратная, ненавязчивая слежка в коридоре возле их кабинетов. Совершенно ничего ненормального. Митяй на самом деле не слишком скрывается, и, хотя он ни разу не пересекался с объектом своих наблюдений напрямую взглядами, он почти не сомневается, что Лев в курсе. Просто… не мешает ему. Не сопротивляется. Или считает чересчур странным и после той единственной хотя бы относительно нормальной беседы больше не хочет общаться напрямую. Но всё же… Если бы ему что-то не нравилось, он бы так и сказал, верно? Верно. Пока скорее складывается впечатление, что он перестал Митяя то ли презирать, то ли бояться, и ещё чёрт знает, какой из этих вариантов ближе к тому, что обитается в сложной столичной голове. Всё же больше всего это похоже на медленное таяние льдов в вечной мерзлоте — такое, при котором, даже с учётом маленькой скорости, отрицать надвигающееся глобальное потепление глупо. Возможно, это не самая литературная метафора, но это максимум поэтичности, на который способен Митяй на протяжении всей своей жизни. Всё же искусства и душевные тонкости — не его профиль. Пока больше всего его волнует одна конкретная деталь. Да, теперь он может видеть то, как Лев ведёт себя и с другими людьми, не считая детей. Он ожидаемо зажатый и неловкий, но изо всех сил старается казаться вежливым и учтивым, что в окружении заочно благоволящих ему дам разных возрастов и нравов из учительского коллектива довольно успешно получается. Кажется, он быстро, а что главное, ненамеренно становится всеобщим любимчиком, и теперь, переболев своей неприязнью, Митяй не может винить коллег, они в этом абсолютно правы. Однако… Эта мысль не даёт ему покоя. Если вот такой — растерянно улыбающийся, вопросительно склоняющий голову, с интересом округляющий глаза — Лев всегда так ведёт себя при общении, то что это тогда была за вспышка холодности при их первом знакомстве? Чем лично и исключительно Митяй не заслужил его дружелюбия в тот день? Это было как-то связано с тем днём в общем? Возможно, конечно, но ранее в тот же день со Львом точно всё было в порядке, и даже так вспышка была слишком резкой и непредсказуемой. Это было как-то связано с тем, что… Митяй тоже мужчина? Типа, конкуренции в каком-то очень особом и странном понимании? Тоже маловероятно, потому что в этом аспекте ничего не поменялось, а тем не менее спокойно поговорить спустя месяц избегания им ничего не помешало. Тогда — это было что-то личное?.. Даже при учёте того, что они по факту виделись в первый раз в жизни, да? Митяй не знал. И это потихонечку его съедало, однако он держался всеми силами. В голове сами собой всплывали описания ряда длинных биологических экспериментов, прогресса в некоторых из которых порой можно было ждать годами… Митяй искренне любил науку, которую преподавал, и многие параллели её с собственной повседневной жизнью ему удавалось проводить вполне успешно. Готов ли он ждать нового витка развития своего собственного эксперимента естественным путём? Или он в силах и хочет подтолкнуть его сам, своими руками в сторону хоть какого-то изменения, даже если это может вести к риску потерять шанс узнать ответ навсегда? Кажется, даже Димон начинает замечать, что его приёмный отец слишком много времени витает в облаках и слишком часто на школьных переменах оказывается вне собственного кабинета. Митяй точно минимум пару раз слышит, как этот ребёнок неприкрыто называет его новый, хм… допустим, лёгкий исследовательски интерес «сталкерской обсессией» и «идеей фикс». Возможно, в чём-то он даже прав. Но определённо не во всём, и поэтому Митяй продолжает свои совершенно-не-сталкерские наблюдения. В конце концов, как это там говорится? Ах да: «всё ради науки». Даже если науки, изучающей загадочных столичных учителей литературы, пока ещё не существует в природе. … За Митяя всё в итоге решает случай. До боли непреднамеренный и внеплановый, такой, от которого обычно не бывает ничего хорошего. Октябрь движется к закату, погода продолжает постепенно остывать, а пляжный сезон окончательно закрывается, в этот раз даже немного раньше, чем обычно. Город ещё не впадает в «бестуристскую спячку», но определённо находится на пути к ней. Улицы Сочи становятся тише, однако пока ещё и не затихают насовсем. В школе же, наоборот, поднимается лёгкий мандраж в связи с проведением всех важных этапов муниципальных олимпиад, которые в перспективе будут крайне полезны ученикам, и это время всегда достаточно напряжённое каждый год. Настолько напряжённое, что крайне легко за всем этим беспокойством забыть, что вообще-то на улице середина осени. Где-то по России в это время уже настоящие первые заморозки и сезон простуд, и хотя Сочи от таких мест достаточно далеко, всё же эхо смены сезонов с лета на осень докатывается и до них. В общем, суть в том, что город накрывает ливень. Не на целый день, нет. Возможно, в этом и заключается его коварство, но с утра на дождь не было даже намёка. Несколько вяло моросящих осадков пару дней до этого были настолько незначительны, что их можно было легко игнорировать, они абсолютно ничего не предвещали. Дело ещё в том, что Митяй — потомственный сочинец. А это значит, что он привык к стабильной и неизменно тёплой, даже жаркой погоде, постоянному солнцу и разве что дождливой зиме. Но не к ливню прямо посреди того времени, когда ему нужно возвращаться со школы домой. Именно в этот день, как назло, Митяй задерживается в корпусе проверять сразу несколько контрольных работ; все дети уже давно разбежались, даже уборщицы успели провести свою ревизию, и в пылу работы с разномастными по степени выносимости детскими почерками Митяй едва заметил, как в его кабинете собрали мусор, один раз ненадолго попросили поднять ноги и снова оставили в покое. Всё это проскальзывает мимо осознанной регистрации мозгом, и вот где он в итоге оказывается. На бетонных ступеньках школьного крыльца, под небольшой крышей, в подступающих сумерках и посреди самого неожиданного ливня, который Сочи видел за год. Разумеется, без зонта. Потому что какой сочинец вообще будет носить с собой зонт в несчастном октябре, когда положено ещё оставаться солнцу и мягкой погоде без капли сильных осадков? Конечно, можно просто пойти домой так. Одежду потом легко высушить, но вот за полную сохранность портфеля, где ещё оставались важные документы и некоторые примечательные работы учеников, Митяй поручиться не мог. Если бы не это обстоятельство, он уже давно бы с радостью (возможно даже немного вприпрыжку, если никого на улице не будет, и никто не смеет его за это судить) шёл по улицам домой, где уже точно давно сидит и ждёт его Димон, обещавший сегодня за ужином вместе со всей семьёй начать марафон пересмотра «Звёздных войн» с самого начала, под наигранно недовольное бурчание матери. Да и сама Катя сегодня собиралась освободиться пораньше, и кто знает, возможно сейчас дома не хватало только Митяя, который застрял здесь — в самой нелепой для жителя курортного города ситуации. И тут за его спиной раздаётся мягкое покашливание, которое резко и эффективно вырывает из мрачных размышлений. — Не ожидал вас здесь увидеть в это время. Тоже задержались? Вопросительный взгляд Льва оказывается совсем близко, и это неожиданно сильно сбивает Митяя с толку. — М-м, да, куча непроверенных контрольных, а теперь ещё этот чёртов дождь… Митяй досадливо поджимает губы после ругательства. Он, вообще-то, никогда не ругается. После того, как стал жить в одном доме с Димоном, — особенно, чтобы не подавать плохой пример, но этот день просто… вынуждает его. К счастью, Лев только понимающе дёргает уголками губ вверх в подобии улыбки и смотрит на густую стену воды снаружи, в паре шагов впереди. На нём один из, кажется, десятка его свитеров, все на вид невероятно мягкие и к тому же одной тёпло-охристой цветовой гаммы, которая вызывает у Митяя ностальгичные ассоциации то ли с поздней осенью в целом, то ли с кофе с карамелью из ближайшего кафе, куда можно успеть забежать перед уроками или в обеденный перерыв, если блюда школьной столовой уже совсем стоят поперёк горла. Иногда ему даже словно бы мерещится этот кофейный запах от учителя литературы, особенно сейчас, когда они стоят так близко, и какая-то часть его разума отстранённо, но любопытно размышляет, какова вероятность того, что Лев тоже заходит иногда в это же самое кафе. Это всё происходит быстрее, чем он успевает себя остановить от подобного бреда. — А вы почему всё ещё в школе так поздно? — приходит в его голову закономерный вопрос, и Митяй вдруг понимает, что задал его не из пустой вежливости, а потому что ему искренне, по-настоящему интересно. Непривычное чувство. — Ха, да, просто засиделся над написанием кое-какого сценария для одного из будущих уроков, — мягко отмахивается Лев и немного смущённо дёргает плечом. — Это в любом случае ещё нескоро, примерно через полгода, так что неважно. Так он правда пишет полноценные сценарии для своих занятий-представлений? Митяй почему-то даже не сомневался. Это всё так… — Невероятно круто с вашей стороны, — не сдерживается он и говорит вслух. — Ни у кого больше не видел настолько фанатичной преданности профессии. Это достойно по меньшей мере восхищения. Литератор ещё где-то с половины этой сумбурной короткой речи пару раз машет в его сторону рукой, как будто прося прекратить произносить весь этот бред это вслух. Несмотря на такое поведение, по его губам бродит рассеянная улыбка. — Не перехваливайте меня, а то разленюсь! Но спасибо, — он коротко склоняет голову в каком-то немного странном и однозначно устаревшем жесте благодарности. — Меня всегда отмечали за оригинальный подход, однако далеко не везде позволяли развернуться так свободно, как здесь. Нет, он определённо не человек, Митяй уверен. Никто сейчас не кивает так в благодарность, никто не работает с детьми с подобным усердием и полной самоотдачей, никто не говорит внезапно такие таинственные фразы, словно вышедшие из детективного романа, из-за которых Митяю хочется потрясти его за плечи и напрямую задать все свои вопросы, которые уже давно и явно переходят черту личного пространства между едва знакомыми коллегами. А ведь Лев вроде бы всего на пару лет младше его. А кажется, что ещё и с другой планеты. Возможно, отчасти именно из-за этого Митяй не может окончательно и уверенно перейти с ним на «ты» — этот человек кажется слишком неземным, чтобы пересекать эту черту. В конце концов, они даже не друзья. Однако они оба до сих пор вместе стоят на мокрых бетонных ступенях дремлющей в отсутствие учеников школы, пока на город спускается октябрьский поздний вечер. — Так почему вы всё ещё здесь? Неужели домой не торопитесь? — первым спрашивает Лев, взглянув на него с неприкрытым любопытством, и Митяй морщится, потому что признавать, что сам с утра даже не подумал посмотреть прогноз погоды на день, это как-то… неприятно. Никогда ещё он не жалел настолько сильно о том, что до сих пор не купил машину и по-прежнему предпочитал экологически чистые велосипеды любому транспорту на двигателях внутреннего сгорания. Митяй готов умереть за свои идеалы, но это не значит, что иногда ему не становится немного обидно. — Просто не ожидал дождя. У нас в Сочи они, знаете ли, редкие гости, часто вплоть до декабря их почти не видно, и… Митяй запинается, потому что, пока он говорит, Лев начинает вдруг слишком уж внимательно копаться в собственной сумке, что на самом деле производит довольно много шума. Но зато… — Тогда как же хорошо, что я не из Сочи, правда? — лукаво подмигивает он, неторопливыми движениями расправляя до того сложенный тёмный зонт. — В Москве дожди идут уже с сентября, и там мы к ним готовы хоть летом, в любое время. Это, так сказать, из столицы, с любовью. Вам в какую сторону? С шелестом зонт раскрывается, и перед Митяем предстаёт, кажется, обычное чёрное покрытие, пока он не приглядывается и не понимает, что светлые точки, объединённые тонкими линиями с внутренней стороны купола, — это на самом деле звёзды и созвездия. У этого человека ещё и зонт с рисунком карты ночного неба (наверняка максимально точной) внутри — он точно не может существовать в реальности. Что-то такое только в фильмах и бывает. Митяю приходится силой воли напомнить себе о том, что он не может просто шокированным взглядом пялиться, не моргая часами, особенно если до этого ему задали вопрос. — А, да-а… Мне туда. Он указывает рукой, и идти тут на самом деле немного, пятнадцать минут бодрого шага и всё, однако лужи могут немного затруднить этот поход. Тогда, может, двадцать, в худшем случае. Лев мимолётно поджимает губы и встряхивает зонт от капель, которые нанёс ему ветер, потому что сами они вдвоём всё ещё под крышей. — Досадно, мне совсем не по пути. Но, что ж, буду рад проводить. — Он решительно делает пару шагов вперёд, и спустя секунду дождь уже весело барабанит по шуршащему материалу зонта. Митяй пару секунд уверен, что ослышался. Нет, ему не нужно никаких жестов жалости или фальшивой благотворительности, даже исходящих от него! Пока он собирается со словами, Лев ожидающе оборачивается к нему, крепче перехватывая зонт и немного вопросительно склонив голову, безмолвно уточняя причину его задержки. Будто Митяй обязан был без сомнений принять его предложение сразу и уже полминуты как идти рядом. — Постойте, что? Не надо, если вам в другую сторону, то… — Митяй снова не успевает договорить. И, между прочим, тот, кто назвал Льва вежливым, явно не пытался с ним спорить. — Нет-нет, мне правда было бы приятно! — горячо перебивает его литератор и поясняет: — Я люблю дождь, мне нравится под ним гулять. Пожалуй, единственный для меня минус Сочи это то, что моя любимая погода тут достаточно редка. — На его лице цветёт меланхоличная улыбка, и взгляд на секунду становится отсутствующим, пока он снова не берёт себя в руки и не продолжает: — Даже кажется, что этот дождь закончится быстрее, чем мы договоримся такими темпами. В любом случае у меня есть минимум полчаса свободного времени, поверьте, я ничего от этого не потеряю. Так вы идёте показывать дорогу? Что ж, он просто не оставляет Митяю выбора. И даже если какая-то гордая часть его и хотела отказаться, сейчас все её аргументы были просто задавлены этой завораживающе крошечной улыбкой, притаившейся в уголках губ Льва, и Митяй даже не знает, откуда так точно угадывает малейшие проявления его эмоций. Он просто… знает, и всё. А потом он просто делает шаг вперёд, и шум падающих сверху капель дождя раздаётся уже над его головой. Плечо и бок Льва ошеломляюще тёплые там, где они невольно прижимаются друг к другу, пока идут совсем близко, потому что ничто так не сближает, как страх промокнуть под неприятно-прохладным октябрьским ливнем. Неловкость рассеивается спустя первые же поначалу совершенно невинные комментарии о совершенно драконовских методах начальства, а потом разговор уже сам собой переходит на их любимые и нелюбимые классы и после так и не утихает, постоянно подхватываясь и развиваясь. Вся возможная важность каких-то там бумажек в его портфеле, которые изначально и послужили причиной этого пути, полностью забывается в процессе их беседы. Она ни о чём, совершенно ничего значительного они не поднимают, и Митяй не может объяснить, почему внезапно это кажется самым насыщенным его общением за весь месяц. Это просто так и есть. — Вот, держите вы, — спустя какое-то время предлагает — почти приказывает — Лев, настойчиво перекладывая в его руку нагретую чужим теплом ручку зонта. — Почему?.. — Вы выше, так будет удобнее, — будто самое очевидное на свете поясняет литератор и выжидающе поднимает бровь, которая опускается только после того, как биолог нерешительно принимает зонт и старается держать его ровно, чтобы никто из них не промок больше, чем уже есть. На самом деле Митяй уверен, что правый рукав его рубашки уже насквозь пропитался водой с неба, но портфель со всеми документами, о котором он так беспокоился до этого, полностью в сохранности в другой руке и ничуть не страдает во время этой прогулки. Почему-то это кажется совсем неважным, и рубашку не жалко тоже. Митяя продирает ощутимая дрожь, когда посреди их обмена завуалированными подколами в сторону директрисы, одновременно с внезапным порывом свежего ветра со стороны моря, Лев издаёт какой-то низкий звук — спустя секунду он понимает, что это смех, причём совершенно не такой, какой можно было бы ожидать от этого человека. Бархатистый, гулкий и грудной, как точно не должен звучать молодой школьный учитель литературы с тонкими запястьями и тёплыми карими глазами. Поднявшийся ветер не утихает, как и захвативший всё тело Митяя озноб, пока его мозг не в состоянии отпустить эти зацикленные мысли, прокручивая их снова и снова вместо с этим мягким смехом на фоне. Вероятно, он даже немного выпадает из разговора, но Лев очень учтиво не задаёт вопросов и просто продолжает говорить что-то насчёт его личных мыслей о превосходстве Мольера над Шекспиром. Митяю кажется, что он запоминает каждое слово, даже если бы он вдруг не хотел этого. А ещё кажется, что он подсознательно немного замедлял шаг всё это время, однако даже так они оказываются у Катиной квартиры слишком быстро. — Ну, я тут живу, — останавливается Митяй, хотя, чёрт возьми, он не хочет этого делать. Тем не мене он выдавливает из себя улыбку. — Полагаю, спасибо, что сделали всё, чтобы я не был похож на мокрого агути из тропиков в период муссонов. Лев улыбается открыто, щуря глаза и немного обнажая клыки, и Митяй понимает, что никогда не видел его таким в стенах школы. Это почему-то кажется невероятно важным, но он не понимает, для чего. — Не за что, мне это было в радость! — кивает Лев, что из его уст звучит не пустой отговоркой, а искренними словами. — Обещаю не разглашать третьим лицам информацию о том, где вы живёте, и всё такое. Это весело, и Митяй улыбается быстрее, чем даже осознаёт это, но ему всё нравится. — О чём вы, все наши адреса и так есть у директрисы, вот кого стоит по-настоящему бояться... Я должен поблагодарить вас за это молчание отдельно? — Не стоит, я всегда добр по отношению к… — кажется, Лев на мгновение прикусывает язык, и его взгляд мечется в сторону настолько стремительно, что это почти незаметно, пока он не заканчивает: — по отношению к моим коллегам. Что ж, до встречи? Надеюсь, дома у вас есть собственный зонтик, и ваша сочинская натура на этот раз не будет так яро сопротивляться его использованию по прямому назначению? Митяй с ухмылкой понимает, что уже не путается в слегка переусложнённых конструкциях его речи, и посмеивается над этим замечанием. — Надеюсь просто не видеть тут таких ливней до зимы! И да, до встречи, мне уже давно надо бы быть дома, меня там ждёт марафон «Звёздных войн». Эта информация вылетает совершенно легко и естественно после всего, что они успели сегодня наговорить о собственных вкусах, и Лев понимающе хмыкает в ответ. — Удачи в этом, человек высокой культуры, мой же дом полон советского кино каждую осень. — А что же тогда под Новый год? — «Гарри Поттер», разумеется, это же традиции! Это прощание затягивается, и, кажется, они доходят до этой мысли почти одновременно. — Что ж… Тогда до свидания? — неуверенно словно бы спрашивает Лев, внимательно вглядываясь в лицо Митяя. Тот понятия не имеет, что он хочет там найти, однако кивает. — Ага, пока! Ой, то есть… — Можно и так, — улыбка Льва становится какой-то совсем другой, когда он это говорит. — Я не против перейти на «ты», Дмитрий. — Лучше просто Митяй, меня все так зовут, — поправляет он, чувствуя внезапно почти удушающую волну чего-то в своём горле. — Хорошо, Митяй, — покладисто повторяет за ним Лев, глядя ему прямо в глаза. Когда он молча протягивает руку, Митяй в рекордные сроки догадывается, что от него требуется, и возвращает чёрно-звёздный зонт законному владельцу. Когда длинные пальцы сжимаются ровно на тех местах, где секунду назад были пальцы Митяя, он порывисто отводит глаза. — Ну, пока, Лев! — Пока! Как только за ним закрывается дверь подъезда, Митяй поднимается на свой этаж куда быстрее, чем обычно. Вспоминая собственные студентские годы, он пропускает лишнюю ступеньку на каждом шагу, и в итоге почти взлетает на нужную лестничную клетку, при этом не чувствуя ног. Когда он смотрит на время на телефоне, оказывается, что они шли не пятнадцать минут и даже не двадцать. Сорок. Без малого сорок минут, которые пролетели в одно мимолётное мгновение. А ведь Лев сказал, что у него есть свободные полчаса. Он даже не вспомнил об этом, не менее увлечённый беседой. Митяй не знает, что он должен чувствовать по отношению к этому факту — яркую вину или смутную, неясную удовлетворённость. А потом даже домашний запах чая, горячего ужина и лёгких цветочных духов Кати, которые окружают его, когда жена выходит приветственно обнять его, — ничто из этого не может перебить лёгкий карамельно-кофейный аромат, пробравшийся ему куда-то в носоглотку и упорно отказывающийся исчезать, хотя Митяй по-прежнему не уверен, что он был действительно полностью реален. … Позже, свернувшись с Катей напротив монитора с обещанными фильмами космооперы, он тщательно взвешивает слова и медленно говорит, выдыхая ей в волосы: — Кажется, я помирился со Львом. Та немного приподнимается с заинтересованными искорками в глазах и так же тихо отвечает, чтобы Димон не слышал: — О, он уже просто Лев? Прогресс налицо, одобряю. — Никому не говори, но я готов признать, что ошибался на его счёт, — через силу произносит Митяй, жмурясь от неохоты. — Он лучше, чем я думал. Ему кажется, что эти слова просто обязаны быть произнесены вслух. И ему просто не с кем этим поделиться, кроме как с ближайшим ему человеком на этой земле. В рассеянности он перебирает её пальцы, крепко сцепленные с его. Митяй натыкается на обручальное кольцо Кати и потирает полоску тёплого золотистого металла, немного прокручивая на чужой фаланге и пытаясь то ли отвлечься, то ли успокоится. Это правда помогает, вызывает приятные воспоминания, а в груди теплеет в том месте, где брат-близнец этого кольца качается на тонкой цепочке. — Мне обвести красным день в календаре, когда ты признал собственную неправоту? — иронично переспрашивает Катя с подзуживающей усмешкой и немного толкает мужа в плечо, но так и не пытается высвободить свои пальцы из его хватки. — Я тебя очень люблю, но иногда так ненавижу, — мягко выдыхает ей в ответ Митяй, переполненный труднообъяснимым восхищением к этой женщине, которая от этого улыбается ещё шире и самодовольнее. — Взаимно, милый! Ещё чем-нибудь поделиться хочешь? Вдруг в его ушах вместо шума идущего на фоне «Империя наносит ответный удар» звучит низкий, перекатывающийся смех, и на пару секунд он подавляюще заполняет все органы восприятия Митяя. Само собой так получается, что он отпускает руки Кати, сжав свои почти в кулаки, но она не замечает этого, краем глаза продолжая коситься на фильм, пока он молчит. Наконец Митяй сбивает это состояние, помотав головой и моргнув. — …Н-нет. Больше ничего. — Ну, как знаешь, — уже окончательно теряет к нему интерес Катя, а в следующий момент она ахает в экран: — О боже, мой любимый момент! На экране Хан Соло говорит своё знаменитое «Я знаю», а Митяй даже почти не слышит ни этого, ни драматичного вздоха Кати, ни подросткового возмущения Димона этой «романоте, фе», вместо этого снова слишком глубоко погружённый в свои мысли. В любом случае, он и так знает трилогию наизусть. На самом деле намного больше Митяй сейчас думает о другом человеке, сейчас где-то там, в своей квартире наверняка смотрящем «Покровские ворота» или «Любовь и голуби» в полном одиночестве.

…