Перья и кровь

Самое поразительное в мозаике я нахожу то, что она вся состоит из лоскутов: в ней перемешаны, согласно моей теории, два языка; часть мозаики имеет совершенно другую технику исполнения, другая состоит из морской гальки, третья же – из мраморных кубиков. Позже выяснилось, что общая основа, на которую крепились кусочки материалов, у каждой части имеет разное происхождение. Так «Рождение» нанесено на грунт, для которого вещества-наполнители добываются только в Пещере Плачущих Дев. Грунт «Детства» и «Превращения» связан с городом Гиперборея в Макоме. «Поражение» – самая загадочная во всех смыслах часть. Вещество для её грунта – это то же вещество, из которого состоит основа Колонны Мира, а, как мы все знаем, для её создания сам Шепфа поделился ценнейшим камнем на свете – Адамасом.

***

Паулина тихонько проскользнула в пустую комнату. Мими и Дино ещё ломились в кабинет, когда Серафим Кроули вынес свой приговор, и чтобы не смотреть в глаза друзьям, она вылетела через окно. Дальше действовала быстро: забрала набедренную сумку, несколько одеяний и пару вещей для личной гигиены, а затем поплелась в Вавилонскую Башню. Непризнанная ничего никому не собиралась сообщать. Ей было слишком стыдно за то, что она опять своими импульсивными поступками подвергла близких тревоге за неё. Паулина даже знала, кто из них как отреагирует на новость об её заключении: Мими прикроет ладонью рот, чтобы сдержать свои восклицания, но потом не выдержит и будет клясть всех и вся; Дино будет просить отца пересмотреть столь суровое решение, но ничего, конечно же, не изменится; Ади – прежний Ади – пошёл бы разрабатывать план по вызволению Бестии, а нынешний Ади, вероятно, просто снова ото всех закроется; из уст Люцифера будет вылетать самая отборная брань на свете, а сигареты одна за другой будут поджигаться его большим пальцем. И всё же Непризнанная не жалела о своих словах, хотя понимала, что уже переступила какую-то черту. Кроули ожидал, что после встречи со своим убийцей она будет пушистой овечкой? Паулина при всём желании не смогла бы вести себя адекватно, потому что тогда в ней всё перемешалось в всепоглощающую склизкую кучу, в которой она до сих пор пыталась не утонуть. Но несмотря на всю скверность ситуации и её внутреннего состояния, Паулина вызвала у Фенцио крайне любопытную реакцию, и это не могло не утешать. В кабинете Кроули она не задержалась. Он вручил ей несколько книг о грехе гордыни, лично провёл в цоколь Вавилонской Башни и запер железную дверь. Непризнанная ещё с минуту мрачно пялилась на эту дверь, потом взяла себя в руки осмотрелась. Освещение здесь было тусклое из-за небольшого количества подсвечников, которые, вероятно, зажгли заблаговременно («как мило с их стороны»), однако даже при таком освещении было понятно, на какой мусорке она оказалась. Хлама было так много, что Паулина не была уверена в том, что справиться с ним за месяц. Пространство слишком ограниченное, воздух затхлый, а что хуже всего – отсутствие окон, и вот это уже пугало: она либо задохнётся от благоухания этой комнаты, либо завянет от катастрофического недостатка солнечного света. Паулина даже не знала, с чего ей начать. Наверное, стоило разложить вещи? Или расчистить хоть немного места, чтобы передвигаться ровно, а не зигзагами? Неважно. Паулина принялась за работу: необдуманно, инстинктивно и вяло. Вскоре где-то наверху одной из многочисленных куч барахла, она обнаружила весьма большое напольное зеркало, смахнула с него пыль, поставила напротив себя и улыбнулась. Бонт. Паулина подумала о том, что теперь можно будет целый месяц не прятаться, а свободно разговаривать с ним. Возможно, даже они смогут общаться целыми днями… Но о чём? «Ни о чём. Иногда люди общаются ни о чём: как дела? чем ты занимался сегодня? а расскажи, какая погода за окном? Терпеть не могу поверхностные разговоры, но, зная нас с Бонтом, все наши стандартно начатые беседы в итоге уходят в какие-то дебри о дихотомии добра и зла, смысле бытия, балансе сил и тому подобное. Мы с Бонтом постоянно заставляем друг друга думать – причём, это случайно выходит. И мне это ужасно нравится…» Интересно, как скоро они друг другом будут сыты по горло? «Я быстро устаю от общения, а Бонт, напротив, его жаждет. Должно быть, я буду его обижать, если… Хм, раньше меня это не волновало… А с чего я взяла, что это я от него буду уставать? Зная свой язык, это он от меня, наверняка, будет сбегать». Сколько за такими раздумьями прошло времени – она не знала, но вернулась она в реальность, когда осколок в сумке завибрировал и отразил луч в найденное ею напольное зеркало. В отражении стоял отвёрнутый от неё ангел. — Виолина, я знаю, что обещал не появляться так самовольно, но после нашего разговора я стал переживать за тебя, поэтому… — Почему ты стоишь ко мне спиной? — Ты можешь быть неодета, — его голос приобрел лёгкие нервные нотки. Видимо, конфуз его до сих пор не отпускал. — Я одета, можешь повернуться. Бонт едва взглянул на неё, потому что его внимание тут же привлекла обстановка, в которой находилась Непризнанная. — О… где это ты? — Прямо под тобой. Он поначалу нахмурился от недоумения, однако в миг на его лице сменилась целая гамма эмоций. — В Мигдаль Бавель?! Что ты здесь делаешь? — Чутьё тебя не обмануло: у меня проблемы. — Что случилось? — Если коротко, то в наказание меня заперли в цоколе на месяц, чтобы я разобрала этот хлам и подумала о своём поведении. — Искупляешь гордость, полагаю?.. — обескураженно выговорил ангел. — Ага. — Это жестоко даже для гордыни. Небо, ты же всего лишь ученица! — Бонта распирало возмущение. — Что же ты такого натворила? — Поругалась с учителями. — Из-за чего? Паулина с искоркой в глазах посмотрела него. — Не расскажешь, конечно же, — он с обречённой улыбкой покачал головой. — Не-а. — Я могу чем-нибудь помочь тебе? — Сомневаюсь. Мы с тобой теперь в одинаковом положении. Думаю, не такие надежды ты на меня возлагал. Он смутился, и Паулина убедилась: Бонт всё ещё лелеял мечты о том, что она рано или поздно вытащит его из заточения. Странно, но она больше не могла его в этом винить, хотя раньше её это жутко раздражало. — Мне достаточно того, что ты со мной общаешься. — Да ладно тебе, Бонт, я не обижаюсь, — отмахнулась Паулина, подмечая, что у неё резко приподнялось настроение с той минуты, как он с ней связался. — Все мы грезим о чём-то несбыточном. — Нет, это правда. Хорошо, возможно, я немного лукавлю, потому что мне… — он споткнулся на полуслове, его щёки вдруг приобрели лёгкий румянец и мягким голосом он закончил: — Мне постоянно мало тебя. Но я счастлив, что ты меня не отвергла. — Тебе мало меня? В каком это смысле? — Я бы хотел разговаривать с тобой как можно чаще. По правде говоря, мне кажется, что я могу разговаривать с тобой сутками напролёт. Мне нравится слушать тебя, смотреть на тебя, и ты всегда оставляешь в моей душе такое… смятение, что мне порой думается, будто бы наша встреча не была случайной. Паулина почувствовала жар не только на своём лице, но и в сердце. Как он мог так просто говорить такие слова? Знал ли он, что любая девушка мечтает услышать такую нежность от мужчины? У неё всё внутри вспыхнуло, затем заметалось, а после заробело. Она неосознанно улыбнулась, едва хихикнув. «Как малолетняя дурочка». — Бонт, не каждое смятение в душе – это судьба. Я просто тебя… взбудоражила своими выходками, — да, скорее всего, так оно и было. По крайней мере, эта версия её бы быстро успокоила, но Бонт продолжал повергать девушку в дикое смущение: — В том-то и дело! Я никогда не находил в себе достаточно смелости, чтобы размышлять над теми вещами, о которых мы с тобой говорим. Душил в себе любые возникающие подобного рода вопросы, потому что считал, что это подло, неблагодарно и неправильно с моей стороны. Но ты показала мне, что это нормально – думать о таком и чувствовать такое. Да, я всё ещё ощущаю себя паршиво из-за тех выводов, к которым порой прихожу, но мне это всё нравится. Нравится чувствовать, испытывать эмоции, нравится быть свободным в своих суждениях. Может быть, я даже сам найду ответы на свои вопросы, потому что именно ты меня подталкиваешь к их поиску. Паулине казалось, что она сейчас сгорит. Бонт смотрел на неё открыто и честно, а она понятия не имела как себя вести. Никогда в жизни ей не говорили нечто настолько глубокое, личное, настоящее и… романтичное? Насчёт последнего она не была уверена, но даже если романтического подтекста не было, то это ничуть не улучшало ситуацию. Такая откровенность выбила её из равновесия, но вместе с тем Паулина чувствовала, будто бы светится изнутри. Она сделала шаг к зеркалу и посмотрела на ангела с такой же прямотой, с какой и он: — В таком случае, одно твоё желание сбылось – теперь у нас есть целый месяц для ежедневных и многочасовых бесед. Он ласково и счастливо ей улыбнулся, и Непризнанная не вытерпела: — И мне тоже… очень нравится с тобой общаться. Я рада, что встретила тебя. Они глядели друг на друга, едва ли понимая, что сейчас между ними происходило. Паулина знала только то, что она была до глубины души заворожена этими кристальными глазами со светлыми ресницами. И ей казалось, что Бонт чувствовал то же самое по отношению к ней. Они были… поглощены друг другом. Словно открывали для себя что-то новое. Так оно и было. Ведь глаза не лгали. Через глаза открывались души. Взгляд мог сказать гораздо больше, чем все слова в мире. Наконец-то Паулина стала всё это понимать. Пусть и не до конца, но ей думалось, что однажды в глазах Бонта она увидит и поймёт всё, о чём когда-то читала в книгах. Кто бы мог подумать, что смотреть в чужие глаза окажется самой интимной вещью, которую Паулина когда-либо делала. Шепфа, что же с ней происходило?.. — Что ж, — она дёрнулась назад. Пульс стучал в ушах. Билось ли так же яростно сердце и у Бонта? — Давай-ка вместе подумаем, как мне быстро привести это место в удобоваримый вид. — Тебя выпустят, если ты быстро это разберёшь? — Это вряд ли, но в любом случае мне здесь и спать, и есть, и… жить. Нужно хоть немного обустроиться. Можно попробовать рассортировать вещи, — она ногой оттолкнула ведро, демонстрируя свою работу. — Я уже начала и нашла здесь много мебели, посуды, книг учёта, вещей одежды… О, вижу даже какие-то фолианты вон на той горе барахла. — Хорошая идея. Но для начала тебе нужно себе организовать спальное место. — Да, но тут всё такое грязное, что уж лучше я посплю на голом полу. — Я не думаю, что ты хотя бы час проспишь нормально – пол каменный. Паулина в отвращении поморщилась, когда из-под рассортированных вещей вытащила лоскут ткани, которой даже тканью было сложно назвать – это был тканевый кусок мусора. Бонт тоже слегка скривился. — Постой, сюда должна поступать вода, — осенило его. — В Мигдаль Бавель есть водопровод. — Как, во имя Геенны, в древнюю башню провели водопровод? — вытаращилась она. — Непризнанные-инженеры, ещё очень давно. Помню, я очнулся после очередного сна, а у меня появился кран, из которого текла вода, и Архангелы больше не таскали ко мне с десяток вёдер каждый день. — Они, наверное, ужасно огорчились, — с кряхтением съехидничала она, отодвигая в сторону тяжёлый комод со своего пути. Если Бонт был прав, то она просто обязана сегодня добраться до крана, и никакая неподъёмная мебель её не остановит. — Не сказал бы, — без смеха ответил он. — Они на меня иной раз так злобно смотрели, что мне даже стыдно становилось. — Это сарказм, — выдохнула Непризнанная, вспомнив, как она совсем недавно таскала вёдра воды по этажами, и крыльями при этом пользоваться было нельзя. Сейчас она бы с радостью потаскала вёдра хоть на самую крышу Школы. — Конечно же, они ненавидели эту работу. Я их прекрасно понимаю. — Сарказм? — в голосе Бонта прозвучало детское незнание. — Ты не знаешь, что такое сарказм? — М-м… Не уверен, — он немного замялся. — Ну, это колкость, насмешка. Немного злая, чтобы высмеять что-то или кого-то. — Ирония? — Не совсем. Ирония – это скрытое подшучивание. А сарказм уже открытое. Тут дело в интонации. Я говорю одно, но подразумеваю прямо противоположное и показываю это своей интонацией. Например, хм… — она делано подкатила глаза: — Я в экстазе от того, что мне придётся провести месяц в душном подвале. — Я думал, это называется сатирой, — прищурился он. — Сатира – это жанр искусства, который использует юмор, иронию и сарказм. А сарказм и ирония – это форма выражения. Хотя ирония имеет более широкое понятие, чем сарказм. — Например? — Есть ещё ситуационная ирония – это когда происходящее противоречит ожиданиям. Прямо как у нас с тобой: ты ожидал, что я тебя вытащу из Башни, а в итоге я сама в ней оказалась заперта. Ирония судьбы. Бонт отвёл взгляд. — Кажется, теперь понял. Правда, чувствую себя глупо. — Ничего страшного, — мягко сказала она. — У тебя же небогатый опыт общения. Понятное дело, что ты, если и слышал что-то о сарказме и иронии, то не понимал их. Это тоже дело привычки. Он кивнул, но всё равно выглядел немного смущённым своей неосведомлённостью. Паулина развернулась к зеркалу с чистым стремлением помочь Бонту: — Давай я тебе немного помогу освоиться в этом мире остроумия. Ты читал Шекспира, я помню? «Я не только сам остроумен, но и пробуждаю остроумие в других». — Пьеса «Генрих IV». — Угу. Фальстаф – главный комический герой Шекспира и отец английского остроумия. Обрати на него внимание. Бонт в недоверии выгнул бровь: — Мне он не казался смешным. Его речи глупые и злонравные, и сам он не великого ума. — У Фальстафа своеобразная философия, и ею он привлекает читателей. — Он ленивый, лживый и пренебрегает нормами морали, — настаивал на своём ангел. — Как он может быть привлекателен? Он злодей и манипулятор. Его безответственность и эгоизм в конечном итоге привели его к одиночеству. Паулина слегка удивилась такой категоричности к этому гротескному персонажу, но списала это на неопытность Бонта. Он мало кого встречал и уж точно не сталкивался с настоящими злодеями. — Он не злодей, он антигерой. Фальстаф харизматичен, потому что может посмеяться над всем и в первую очередь над собой. И он трезво смотрит на жизнь. — Не понимаю, как пьяница может трезво смотреть на жизнь, — фыркнул он. — Философия Фальстафа показывает нам борьбу между жизнью и идеями, удовольствием и обязанностями, шуткой и серьёзностью, — заговорила Паулина, с ностальгической сладостью припоминая лекции по английской литературе. — Его жизнь – это постоянная смена ролей, он надевает маски, чтобы приспособиться к разным ситуациям, а это, уверяю тебя, настоящий талант. У меня, к примеру, с этим громадные проблемы. — Иными словами, ты не можешь быть двуличной. — Да нет же, тут дело не в этом. Как бы тебе объяснить… — Я понял, что ты имеешь в виду, хотя я с тобой не согласен. Но… — он примирительно вздохнул, хотя было видно, что совет Паулины ему не по душе. — Что ж, если ты считаешь, что это мне поможет… избавиться от социальной неуклюжести, то я попробую посмотреть на Фальстафа с этой точки зрения. Ты, кажется, много понимаешь в литературе. — Пожалуй. — Ладно, не допытываюсь. — Спасибо, — улыбнулась она ему. — Дьявол, мне кажется, я никогда не доберусь до крана. Надеюсь, здесь хотя бы нет насекомых. — Нет. Любая живность обходит Мигдаль Бавель стороной. Так Паулина пробиралась неизвестно сколько. Это была только одна стена, и ей оставалось надеяться, что она вообще двигается в правильном направлении, ведь так-то кран мог быть в любом другом углу. Бонт тем временем помогал ей с, так сказать, бумажной работой – записывал количество предметов, которые она нашла, и классифицировал их, чтобы позже для каждого класса девушка выделила своё «место». В конце концов, Непризнанная, еле волоча ногами, подошла к двери и кулаком по ней заколотила: — Эй, кто-нибудь есть там? Принесите мне воды. И я вообще-то ещё не ужинала! Ау! — Да замолкни ты! — прикрикнул на неё страж Вавилонской Башни. Паулина прислушалась: он спускался с лестницы – значит, дверь никто не охранял, следовательно её с Бонтом никто не услышит. Это хорошо. Плохо только, что она раньше не додумалась это проверить. «Опять потеряла бдительность». Окошко двери приоткрылось и туда просунули поднос с едой. — В следующий раз повежливее проси, — прогундосил страж. — И необязательно так дверь молотить. — Не выбью, не переживайте, — съязвила она. — А вообще кормите меня вовремя. Это ваша обязанность. Она, осмотрев свой ужин, двинулась обратно вглубь комнаты. Хм, а еда была вполне сносной, а главное – горячей. — Можно и спасибо сказать, гордая ты наша, — донеслось ей вслед. — Спасибо за то, что едва меня не иссушили. Окошко с грохотом захлопнулось. Паулина вернулась к зеркалу и устроилась напротив Бонта, с которым они вместе решили разделить трапезу. — Это был сарказм? — полюбопытствовал он, отпивая из кружки чай. — Верно, ты быстро учишься. Ели они практически молча, но неловкости в этом не было. Оба были голодными, Паулина ещё была страшно уставшей и периодически давила в себе зевоту. Когда она вяло жевала клюквенный пряник, ангел настойчиво сказал: — Сооруди себе хотя бы подушку. Вот, смотри, эта штора выглядит вполне приличной. — Да, если её не нюхать. — Тебе нужно отдохнуть. — Мне нужна вода. Думаю, я потрачу эту ночь на то, чтобы найти кран, а днём уже отдохну. — Тогда я побуду с тобой, — сказал он, на что Паулина расплылась в улыбке. — Ах да, личное пространство. Прости. — Нет, дело не в этом. На самом деле, ты меня спас. Не знаю, как бы я прожила этот день без тебя… Но я хочу, чтобы ты отдохнул. — Я отдыхаю целыми днями. — Уверен? — Конечно. Она кивнула и, поужинав, продолжила разбирать вещи, периодически перекидываясь с Бонтом какими-то фразами об успехах её операции. Часто они заводили и развивали какую-то отвлечённую тему, как в случае с Фальстафом, и Бонт, несмотря на свою изолированность от внешнего мира, был поразительно сведущ во многих вопросах касаемо Земли, в то время как о своём мире – Эфире – он мало что знал. Вернее, у Паулины сложилось впечатление, что Бонта намеренно не посвящали в некоторые аспекты жизни Эфира, которые она изучала ещё на первом ранге. Например, он не имел чёткого представления о Кругах Ада и плохо знал, какими землями владеют Князья. Не знал Бонт также и о том, что Цитадель – это не город, а дворец, в котором заседает Верховный Совет, а Гиперборея – столица Небес, где этот дворец расположен. В голове Паулины, как всегда, зародился рой вопросов, но она настолько сильно устала и горела желанием добраться до воды, что решила оставить это на потом. Времени у них теперь было навалом. К середине ночи Бонт замолчал, а она продолжала добираться до следующей части стены. Примерно под утро произошло чудо – Непризнанная нашла низкий кран с ведром. Не думая больше ни о чём, она подхватила более-менее пристойные ткани и застирала их в ведре, а сама разделась и обмылась. Жизнь сразу показалась легче. Умываясь, она заметила прорезь света – совсем крохотную, чтобы обратить на неё внимание под другим углом. Паулина вспыхнула надеждой, и, попросив Бонта отвернуться, помчалась туда, откуда эта тонкая полоска могла проистекать. Наверху, заслонённое грудой хлама, оказалось окошко. Пролезть через него будет сложно даже ребёнку, что уж говорить о взрослом, однако Паулину охватил детский восторг от того, что она могла теперь не только проветрить помещение, но и высушить ткани, на которых собиралась спать в ближайший месяц. Непризнанная кое-как разложила вещи на сухой траве, придавила их первыми попавшимися под руку предметами и мысленно взмолилась, чтобы дождя сегодня не было. Обсохнув самой, она оделась, опустилась на своё место и обнаружила в отражении спящего Бонта. Он прислонился к раме своего зеркала со сложенными на груди руками, рядом с ним лежали перо и пергамент, где он записывал всё, что находила его Виолина из зеркала. Паулина тихо рассмеялась – сегодня они оба будут спать совсем не сладко. Она легла на пол и мгновенно уснула, повёрнутая лицом к своему мальчику из Башни. Связь между их зеркалами впервые не оборвалась.

***

Паулина откусила кусок вишнёвого пирога, силясь разглядеть в своих записях разгадку. Резко вычеркнула некоторые заключения и вписала новые. Подумала. Снова вычеркнула. «Я сейчас сойду с ума!» Каждый день на протяжении недели она уделяла время мозаике, но так и достигла тех результатов, на которые рассчитывала. Нет, кое-что у неё получалось, и в этом определённо была чёткость мысли, однако… Нет, у Паулины не было ощущения, что она завернула куда-то не туда, напротив, ей думалось, что она всё делает верно, просто она, вероятно, не была уверена в своих силах. «Так, ещё раз»,— встряхнула она себя. Непризнанная попыталась распределить местонахождение мозаики в логическом порядке: «Пророчество» Местонахождение: Восьмой Круг – Девятая Щель, где страдают зачинщики раздора Предположение: Родители Мальбонте вступили в порочную связь, из-за чего посеяли раздор в Эфире? «Рождение» Местонахождение: часть №1 – Эдем. Часть №2 – Пещера Плачущих Дев Предположение: Мальбонте родился в Эдеме? Мать была не рада его рождению и плакала в Пещере? «Детство» Местонахождение: часть №1 – Зебул, дерево Хаома. Часть №2 – Гиперборея Предположение: ? Здесь Паулина застопорилась. «На дереве Хаома произрастают семена всех лекарственных растений. Мальбонте родился уродливым – возможно ли, что с помощью дерева его пытались излечить? И там же, на Четвёртом Небе, он провёл своё детство? А дальше по каким-то причинам семья переместилась в столицу Небес?». Звучало довольно неплохо. На всякий случай, она это записала. — Виолина? — отвлёк её голос из зеркала. Непризнанная даже была рада прерваться – голова уже просто раскалывалась. — Привет, ты вовремя, — она подскочила с места. — Внеси, пожалуйста, в наш список: четырнадцать пивных кружек, девять любовных романов, шесть свечей, четыре клатча Шанель и одно пляжное парео. Бессмертные в тайне обкрадывают земные бутики. — Мне кажется, ты скоро найдёшь пиратский клад, — усмехнулся Бонт, записывая необходимое. — О, с радостью присвою его весь себе, как и эти сумочки от Шанель, — Паулина прижала к себе самый симпатичный аксессуар и покрутилась сама перед собой. — При жизни ни одной не имела, зато после смерти аж четырьмя обзавелась. Мими будет в восторге! — Кто такая Мими? — Моя лучшая подруга, дочь Князя Мамона. — Не ожидал, что ты дружишь с Княжной Ада. — Никто не ожидал. — Собираю о тебе факты по крупицам, — он отложил перо и с озорством посмотрел на неё. — Ты не определилась со стороной. Ты прекрасно разбираешься в космографии и литературе. Любишь искать ответы на всемирные тайны. Твоя лучшая подруга Княжна Ада. Ты ссоришься с учителями до такой степени, что тебя запирают в Башне вместе со мной. Ты находишься в Чистилище, полагаю, дольше пяти лет, потому что ты искупила уже бо́льшую часть грехов. И животных ты явно любишь больше, чем людей. — И бессмертных. — Больше, чем людей и бессмертных. — Да, про животных прям в точку. — Остальное тоже! — Ну, наверное. — Признай, что я всё сопоставил правильно, — рассмеялся он. — Признаю, что ты очень наблюдательный. И, видимо, много обо мне думаешь, — растянула она губы в самой кокетливой улыбке. Странно и одновременно забавно, что эта улыбка получилась случайно, Паулина ничуть не играла, как это было неделю назад на сцене. — Так и есть. Паулина зарделась краской стыда от такого лаконичного и правдивого ответа. Не хотелось больше лгать. По крайней мере, ему. — Бонт, я должна тебе кое в чем признаться. Я очень плохо с тобой поступила. Я… солгала тебе. — В чём? — настороженно спросил он. — Меня зовут не Виолина. Моё настоящее имя Паулина, — она на миг прикрыла глаза. На самом деле, открывать их вовсе не хотелось – Непризнанная боялась того, что увидит в отражении. Или вообще больше не увидит. Между ними образовалась тягучая неприятная тишина. Молчание сдавливало тело. Взглянув на неподвижную фигуру Бонта, Паулину пронзил укол вины. — Паулина? — еле слышно произнёс он. — Паулина… Ангел вдруг посмотрел на неё в упор с непроницаемым лицом. Паулина – его единственный друг – задела самые чувствительные струны в душе, и глупо было бы полагать, что это ей просто сойдёт с рук. Она сама наверняка бы долго обижалась, злилась и презрительно фыркала в сторону лжеца. Если Бонт так же с ней поступит, она поймёт и ни за что не осудит его. Однако Паулина этого боялась. Ей очень…очень не хотелось терять Бонта. «Я привязалась к нему, бессмысленно это отрицать. Он замечательный и его отношение ко мне замечательное. И сама я чувствую себя с ним замечательно. Но он будет прав, если больше со мной не свяжется. Я уже патологическая лгунья». — Но почему ты это сделала? — Я испугалась тебя, — призналась она. — Подумала, что ты очередная проблема в моей жизни; что сейчас ты обо мне кому-нибудь расскажешь, и тогда я точно пропаду. А если я представлюсь чужим именем и не буду о себе ничего рассказывать, то меня хотя бы труднее будет вычислить. — Предусмотрительно. — Пожалуйста, прости меня, — с придыханием сказала Непризнанная, затем неуверенно добавила: — Если сможешь. Бонт затих на невыносимо долгую минуту, а Паулина была готова под землю провалиться. — Получается раз ты раскрыла своё настоящее имя, то… — он с сомнением посмотрел на неё, — ты мне доверилась? — Получается так. Бонт придвинулся к зеркалу и слегка улыбнулся. Паулина прочитала в его глазах и разочарование от её вранья, и удовлетворение от понимания того, что он добился её расположения, и растерянность от звучания её имени, и облегчение от того, что между ними стёрлась ещё одна грань. Неужели он простил?.. — Я рад это слышать. — А я… рада это чувствовать, — у неё чуть быстрее забилось сердце. С души словно камень упал, однако жгучий стыд продолжал бить по мозгам. — М-м-м… Я, пожалуй, вернусь к уборке. — Ты вся красная. Тебе нехорошо? — Это угрызение совести. — Значит, ты ещё совестливая и умеешь признавать свою вину, — в голосе Бонта зазвучали смешливые нотки. — И мне кажется, тебе ужасно некомфортно врать, но ты вынуждена это делать. — Я сама себя загнала в этот угол, поэтому грех жаловаться. Но ты прав – мне это не нравится. — Тебе настолько страшно жить в Эфире? Поэтому прибегаешь ко лжи и недоверию? — В какой-то степени, — она несколько бездумно стала перебирать книги со страстными обложками, чтобы куда-то деть свои руки. — Я же ещё занимаюсь делом, за которое меня могут казнить. — Как это возможно? — изумился Бонт. — За расследование нельзя наказывать, тем более казнить. — Дело не в расследовании как таковом. Я просто слишком много знаю. Меня могут уличить в разжигании войны. — Тебе правда так необходимо знать правду? — Да. — Ты упрямая. — Плюс один факт обо мне, — пошутила Паулина. Они снова замолчали. Бонт не уходил и, кажется, не собирался этого делать, чем значительно её приободрил. Всё-таки простил, хотя, возможно, затаил обиду. Ну и правильно, не стоит ему быть настолько хорошим и всепрощающим, подумала она, дёрнув на себя балку под завалами. Рухнувшая куча хлама сотрясла всю Вавилонскую Башню. Паулина замахала руками, закашлялась и решила, что уборка в тишине довольно угнетающее занятие. — Бонт, расскажешь мне что-нибудь? Он с улыбкой кивнул, после чего поведал ей о том, что начал изучать карту звёздного неба после её путешествия по пустыне, а она с ним поделилась воспоминаниям о своём телескопе. Они действительно общались целыми днями, и Паулину, которая весьма быстро уставала от общения, это нисколько не обременяло. Она провела всего лишь неделю в Вавилонской Башне, но понимала, что если бы не Бонт, то она бы уже начала бы терять рассудок. Тёмное, закрытое, заполненное хламом помещения с один-единственным маленьким окном и без каких-либо удобств очень быстро сломало бы её, а Бонт… Бонт стал для неё настоящим ангелом-хранителем. И, почувствовав на себе его положение, она больше не смела – да и не хотела – отказывать ему в беседе. А беседы у них были всегда жаркими для двух противоположностей, которые увлекались литературой. — Я не понимаю, почему ты защищаешь злодеев, — устало бросил Бонт. — Я не защищаю, а анализирую. Ты всегда рассматриваешь неоднозначных персонажей как абсолютное зло, но Фальстаф и Мефистофель – не злодеи. И, если уж на то пошло, то Фауст куда бо́льший злодей, чем Мефистофель. — Фауст жертва своих порывов, но не злодей. — Он сказочный эгоист. Вспомни, что случилось с несчастной Маргаритой после того, как она связалась с ним. — Это всё были козни Мефистофеля. — Но ведь Фауст заключил с ним сделку. — Потому что Мефистофель воспользовался его слабостями, — не отступал Бонт. — Он лишь его подтолкнул, — спокойно парировала Паулина. — Фауст и до этого был готов пожертвовать своей душой. — Лишь подтолкнул? — нахмурился он. — Что это, если не манипуляция? Если не зло? — Такова его природа, он же злой дух. — А Фауст – человек. — Вот именно. У Фауста был выбор, и он сделал его в пользу своих амбиций, а Мефистофель лишь проиллюстрировал, что бывает, когда страсть к знаниям становится… Она резко запнулась и изменилась в лице. Внутри вдруг всё обдало ледяным волнением. — Паулина? — Становится… — в горле встал ком, — источником зла. В ушах звучал оглушающий удар колокола – резкий, тревожащий, выводящий из равновесия, потому что впервые за годы в Чистилище она задумалась: а не приведёт ли её погоня за истиной к краху? А если она сама, собственными руками раскроет тот самый ящик Пандоры? Вдруг она уже поддалась своим искушениям и всё, что с ней происходит, неминуемо ведёт её к утрате собственной души? Паулина ведь правда очень сильно изменилась с тех пор, как попала в Эфир. — Что с тобой? — обеспокоился Бонт. Она слегка встряхнула головой. — В общем… Я хочу сказать, что… — некомфортно было произносить следующие слова, однако сделать это было необходимо, а потом хорошенько о них подумать: — Фауст и Мефистофель – это две стороны одной медали: поиск смысла и предательство этого поиска посредством зла. А зло… может быть как внешним, так и внутренним, и зачастую оно зреет в самом человеке. — Кажется, ты говоришь о чём-то личном, — голос ангела понизился, словно он случайно вступил на запретную территорию. В каком-то смысле так оно и было, потому что Паулина буквально ощущала, как сейчас в её голове носятся очередные тараканы. — Скажем так, ты тоже заставил меня сейчас задуматься о том, что я не предполагала… Забудь. Я это обдумаю позже. У тебя много книг? Бонт мнительно её осмотрел, явно не одобряя то, что она решила сменить тему, но, как обычно, не лез к ней в душу без спросу. Он уважал её личные границы, что для Паулины всегда было очень важно в любых отношениях. Вопрос же он оставил без ответа. Точнее, молча, повернул своё напольное зеркало в сторону и перед Непризнанной открылся вид, который заставил её ахнуть. — Откуда у тебя столько?! Весь угол комнаты был полностью выстроен из книжных полок, некоторые из которых уже в прямом смысле слова проседали под тяжестью книг. Но книги были повсюду, не только на забытых доверху стеллажах: они лежали на полу, столе, подоконнике, под кроватью, и только единственный в комнате стул был свободен по понятным причинам. Однако, будь у Бонта ещё один, то непременно он бы тоже стал своеобразной полочкой для книг. — Я прошу – мне приносят. — И ты всё это прочитал? — Не всё. На столе и под столом – это мои новые книги. — Ты просишь принести тебе что-то конкретное? — Обычно ангелы сами это решают. Но, если в какой-то книге упоминается другая книга, то я могу попросить её мне дать. Что-то внутри неё приятно защекотало. Она подумала о доме: о крохотном книжном магазине на острове Тира, о доставке тяжёлой посылки из интернет-магазина; о сумке, полной новых книг; о полках в своей комнате, куда она укладывала свои приобретения. — Тебе нравится, — с радостным утверждением сказал Бонт. — Очень, — сказала она с тёплой улыбкой. — У меня дома было примерно столько же книг. — Какая твоя любимая книга? — О, их много. Их в самом деле было много. Все девушка перечитывала по несколько раз и всегда находила там что-то ранее незнакомое. Каждую книгу, которую Паулина собиралась прочитать по зову сердца, а не по работе или учёбе, она брала с предвкушением и вопросом: «Ну а ты чем меня удивишь?». — Ты опять грустишь, — осторожно прервал её Бонт. — Это ностальгия, не волнуйся. Я просто… очень скучаю по своей библиотеке. Я душу в неё вложила. — Может, однажды тебе удастся её вернуть. — Скорее всего, мои книги продали или раздали. Я-то уже давно умерла. — Но ты бы хотела вернуть свою библиотеку? — Безумно, — коротко сказала она. Эта тема плавно переходила в воспоминания обо всём доме, а не о чём-то конкретном. И это было чревато. — Так какие у тебя там лежат книги? — Я хотел у тебя спросить кое-что. Паулина, что такое… — он взял один старый томик и раскрыл его, чтобы зачитать аннотацию, — порнография? — Прости, что?! — Какой-то литературный критик написал, что этот роман – гнусная порнография. — Бонт, какая книга у тебя в руках? — прищурилась Непризнанная, уже примерно понимая, что это. — «Любовник леди Чаттерли». — Я так и знала, — вздохнула она. Кажется, у ангела был очень-очень старый экземпляр этой в своё время скандальной книги. Неожиданно в голове Паулины закрались совершенно дьявольские мысли. — Это… чувственная литература. — О любви? — О да, о любви, — заискивающе сказала она. — Весьма подробной по меркам тех времён, когда была написана книга. — Подробной? — И близкой. Он кивнул с полным замешательством на лице и спросил: — Родство душ? Она еле удержалась от того, чтобы не прыснуть. Как Паулина и ожидала, Бонт совершенно не понимал, к чему она клонила. — Конечно. Какая же любовь без родства душ? Но, помимо этого, в романтической любви есть ещё одно понятие близости. Прочитай эту книгу. — Но что это..? — Давай ты прямо сейчас начнёшь её читать, хорошо? — воодушевлённо лепетала она. — Но… — Как прочитаешь – сразу же со мной свяжись. — Паулина… — Можешь не торопиться. Пока! Она впервые за неделю отвернула осколок от зеркала. «Интересно, ангелы случайно ему эту книгу подсунули или специально?» Весь день Бонт не выходил на связь, что говорило о том, что он действительно читал. Паулина хоть и осталась одна, предвкушение его реакции поддерживали в ней моральный дух. Ей вусмерть хотелось увидеть реакцию мальчика из Башни, который уже совсем и давно не мальчик, на ещё одну сторону любовных взаимоотношений. Следующий день она начала так же, как и предыдущий: занималась уборкой и билась над загадкой, уплетая то пирог, то пряник. «Превращение» Местонахождение: Часть №1 – Седьмой Круг, Гранатовые берега Флегетона, где горят насильники над ближними. Часть №2 – Гиперборея Предположение: По вине Мальбонте разразилась война – он является насильником над ближними. Он со своей армией идёт на столицу Небес, где хранятся ключи от Седьмого Неба? «Поражение» Местонахождение: Лабиринт Минотавра Грунт (!): Адамас – Слеза Шепфа Предположение: Шепфа заплакал, когда наказал Мальбонте? — Паулина, ты здесь? — Непризнанная подпрыгнула, когда послышался голос не из зеркала, а из… окна. Она ожидала кого угодно, но не его. Робко подлетев к окну, Паулина ошеломлённо спросила: — Винчесто? Демон с глазами цвета закатного неба тепло улыбнулся. Он отполз чуть назад и устроился прямо на земле, перекрестив ноги. Паулину охватила острая радость, а затем целый фейерверк эмоций. Винчесто специально её искал. И Винчесто специально её нашёл. В Непризнанной вдруг счастливо заверещала маленькая девочка, которая всегда ждала, когда же за ней в школу придёт папа. «Дура, о чём ты думаешь?»,— поругала она себя. — Но как… Как вы меня нашли? Это окно совсем маленькое и спрятано за зарослями! — Я искал мозаику – мне и не такие заросли приходилось преодолевать. Бедная, я, кажется, поверг тебя в шок. Угостить глифтом? — Да, пожалуйста! Он протянул ей флягу, в которую Непризнанная впилась так, словно не пила целый день. — Крепкая, — хмыкнул демон. — Я думал, закашляешься. — После тех мучений, к которым мне здесь пришлось привыкать, глифт ощущается святой водой. Винчесто расхохотался. — Спасибо, — вернула она ему флягу и снова воззрилась на Винчесто, как на приятное сновидение. — Шепфа, Винчесто, я до сих пор не верю, что это Вы! — Как тебе здесь живётся? — с искренним интересом спросил он. — Терпимо, — с той же искренностью ответила Паулина и про себя добавила: «Благодаря Бонту». — После Шести Кругов Ада, которые ты протопала в одиночку, тебе уже ничего не страшно, да? Паулина издала нервный смешок, но потом призналась: — На самом деле, я была бы не против снова посетить Третий Круг. — Из-за Арахны? — Да, обожаю её. — Ты, должно быть, даже с Сатаной найдёшь общий язык. — Да, если он мне не открутит голову раньше. Учитель и ученица разразились смехом. Вроде бы ничего такого смешного в их диалоге не было, но они будто бы просто были счастливы видеть друг друга. Маленькая девочка в Паулине не унималась. — Винчесто, Вы же не просто так сюда пришли. Что-то случилось? Что-то с Люцифером? Со Школой? — Всё хорошо. Похоже, главную проблему изолировали. — Эй! — Ну всё-всё. На самом деле, я пришёл, чтобы передать тебе это, — он протянул ей свёрнутый пергамент. — Я расшифровал текст. Паулина тут же потянулась к нему, но Винчесто её предупредительно остановил, как бы извиняясь: — Это не то, что ты ожидаешь. Текст очень повреждён, поэтому мне удалось разобрать только обрывки. — Они хоть чем-то полезны? — О да. Наконец Паулина развернула лист, где было написано совсем немного: «бычья пляска», «мать и отец»,«в сердце лабиринта – бык». — «Мать и отец» — понятно, что это родители Мальбонте. «В сердце лабиринта – бык»… Лабиринт Минотавра? — Винчесто ответил утвердительным кивком. — Но как история Мальбонте связана с Лабиринтом Минотавра? Наказание произошло на Седьмом Небе, когда Мальбонте вошёл в Обитель Шепфа. Или этот отрывок вовсе не про наказание? — Все остальные фрагменты мозаики собраны – там ни единого намёка на Лабиринт Минотавра, а неразгаданной осталось «Поражение». — А что за «бычья пляска»? — Если бы я знал, — пожал он плечами. — Люцифер порывается пойти в Лабиринт и выяснить самому. — И что же его останавливает? — Отец. — Почему? — Сатана хочет, чтобы Люцифер участвовал в переговорах Сената и Совета, которые должны начаться в первой половине следующего месяца. Точной даты не назвали. Сейчас обе стороны, так сказать, строят планы. — А где будут проходить переговоры? — Здесь. — Что?! — воскликнула Паулина. — Вы сказали, что со Школой всё в порядке! — Так и есть. Сейчас поразительно тихо в сравнении с тем, что было, когда я пришёл. Школа вернулась в прежнее русло и одновременно… обмерла. — Сатана тоже будет участвовать в переговорах? — Нет. Он и Верховный советник Эрагон встретятся, если Сенат и Совет не придут к согласию. — Шепфа, какой ужас! Думаете, они договорятся? — Нет, — жёстко ответил Винчесто, разрушая какие-либо её иллюзии. Он прав, только дурак будет верить в мирный исход. Также нельзя было забывать, что говорил Сэми: война начнётся, когда у Паулины останутся два клейма на руках. Очевиднее некуда – Сенат и Совет в ходе этих переговоров только сильнее разойдутся во мнениях, после чего в Чистилище пребудут Сатана и Верховный советник. — Не возлагай на себя все беды мира, — с отзывчивостью взглянул на неё демон. — Даже если бы ты была на свободе, то ничего бы не изменила. Подумай сейчас о себе. Тебе принести чего-нибудь? Еду, одеяло, книги? — О нет, благодарю! Не волнуйтесь обо мне. Знаете, у меня ведь тоже есть кое-какой сдвиг. — Чёрт возьми, девочка, ты в замкнутом пространстве, — изумился Винчесто. — Как ты умудрилась? — Винчесто, а что, если места обнаружения фрагментов мозаики, не случайны? Вы писали, что в мозаике даже грунт неоднородный – если это тоже имеет значение? — Поясни. Она лихорадочно пролистала свою записную книжку и всучила её учителю: — Вот! Прочтите! Он читал вдумчиво, хмурился и не двигался. Паулина терпеливо ждала, обдирая губы. Она больше не боялась, что он её раскритикует, напротив, ей было очень важно услышать его мнение, а дальше она либо продолжит в том же направлении, либо перестроит маршрут. Главное – не останавливаться. — Это имеет смысл, — в конце концов выдал он. — Всё очень стройно и ложится на слова Зигзы. — И Центиманов! — закивала она. — Это была Ваша теория… — Гипотеза. — …гипотеза о том, что важен сам факт наличия полной картины. — «Когда мы полностью соберём мозаику – тогда нам откроется истина», — процитировал он свои же слова. Паулина же с сияющим выражением лица подхватила: — «Сейчас же мы видим лишь её тень» – именно! Вы были правы! Винчесто только мрачно усмехнулся. — Мне приятны твои слова, но учись не радоваться раньше времени. Без подтверждения – это всего лишь домыслы. — Но… — Это важный навык для исследователя, — он по-доброму подмигнул ей. — Узнаем наверняка, когда доберемся до Лабиринта. А пока мне пора на лекции. Береги себя, Паулина. — Винчесто, можно попросить Вас кое о чём? — Да. — Пожалуйста, не рассказывайте об этом месте. Я не хочу, чтобы мои друзья видели меня здесь. Мне совестно перед ними. Честно говоря, мне совестно и перед Вами, но не так сильно. — Даже не знаю, комплимент это или нет. — Не поймите меня неправильно. Просто Вас я вижу более… понимающим моё положение. Винчесто пару секунд о чём-то размышлял с затуманенными глазами. — Ты права, я в самом деле понимаю. Нечто подобное я тоже когда-то испытал… Как скажешь, Паулина, мой рот на замке. — Спасибо! Он поднялся с места, отряхнулся, но замер, словно хотел что-то ещё сказать. Его прощальный взгляд был согревающим и чутким. — Я всё вспоминаю твои слова: «Провал – это вызов». Спасибо тебе за них.

***

Вечерело, а Бонт так и не появился. Это вводило в ступор, потому что история-то небольшая, читается легко, да и самому Бонту особо делать было нечего. Может, с ним что-то случилось? Или он просто так впечатлился показанной в этой книге любовью? Паулина устала ждать и повернула к зеркалу осколок. — Я закрыла глаза, — на самом деле она подглядывала сквозь пальцы: Бонт лежал на кровати и глядел в потолок, кажется, витая в облаках. — Паулина? — очнулся он. — Всё в порядке, я одет. — Тебя давно не слышно. — А, д-да, — он слегка отвернулся, будто ему было неловко смотреть на неё. Паулина даже озаботилась. — Что с тобой? Я тебя потревожила? — Нет, просто я… собирался с мыслями. — Для чего? — Для того, чтобы с тобой поговорить. — Что-то серьёзное? — Я имею в виду… — он прочистил горло от хрипотцы, — обсудить книгу. Я прочитал. — Кажется, тебе не особо понравилось. — Понравилось, — сухо ответил он, всё ещё не смотря на Непризнанную. Она улыбнулась, прекрасно понимая, в какое душевное состояние вогнала Бонта, который до этого мало что понимал в интимной близости между мужчиной и женщиной. Молчание затянулось. Наверное, даже в темноте можно было бы увидеть, как сейчас горели уши ангела, и Паулина решила больше не играть с ним, а поговорить без шуток: — Знаешь, этот роман ведь не такой, каким может показаться на первый взгляд. Смысл истории не в измене и плотских наслаждениях, а в том, что через эти сцены пытается донести автор. — И что же? — глухо спросил он. — Это трагедия любви в умирающем обществе: искалеченные войной судьбы, социальное неравенство, механизация, деньги, цинизм – всё это убивало любовь в людях. А через столь откровенные моменты автор пытался показать читателю, что любовь и открытость друг другу способны возродить душу, и что потребность в близости – физической и духовной – это естественное желание каждого живого существа. — Да, я заметил, что в романе много осуждений войны, и… — Бонт снова осёкся, явно борясь со смущением. — В книге много выдернутых страниц и текст часто заляпан чернилами, как раз в тех моментах, когда… хм-м… — Эту книгу много лет запрещали и считали непотребством. — Почему? — Умирающее общество ещё и страдало ханжеством. Тема сексуальности долгое время была табуирована. — Людям запрещали..? — Говорить об этом. Заниматься-то занимались, но это считалось чем-то постыдным. — Но через… занятие… любовью появляются дети. Почему это было постыдно? — Ох, эта история, длинною в десятки веков. Постараюсь однажды рассказать тебе основные тезисы. — Люди странные, — в непонимании свёл он брови. — Очень. А знаешь, чем ещё ценна эта книга? — Паулина не знала, зачем она продолжала эту тему, но точно понимала, что уже делает это не ради его красных щёк и ушей. Ей просто хотелось побольше поведать Бонту о чём-то банальном, распространённом и нормальном. Какие-то бытовые мелочи, который этот ангел не знал и вряд ли узнает. — Автор поднимает вопрос о женском удовольствии, а не о мужском. — А оно… о-отличается? — нерешительно спросил он, впервые посмотрев на Паулину прямо. — Ещё как. Женщине получить удовольствие гораздо сложнее, чем мужчине. Тут нужно стараться. — И что нужно делать? — глаза Бонта еле заметно заискрились, говоря о подлинной заинтересованности. — О, условностей много, — протянула Паулина. — Каких? — У каждой женщины по-разному. — Но как понять? — Важно разговаривать: спрашивать, что и как ей нравится, слышать её и слушать. Или позволить ей вести. Это… м-м… многогранный процесс. И немаловажным является ещё то, что настоящее удовольствие от физической близости невозможно получить без чувства. Гораздо приятнее ласкать того, к кому лежит душа, а не кого-то постороннего. Бонт неопределённо кивнул, погрузившись в свои мысли. Паулина его не отвлекала – она и так вылила на него целое изобилие откровений. Чуть погодя, он всё же вернулся к разговору: — Мне показалось, что между героями больше страсть, нежели любовь. — Сложно сказать. Каждый воспринимает их отношения по-разному, да и любовь для каждого своя. — Да? — вновь поразился он. — Конечно. Любовь – слишком сложное чувство, чтобы дать ему универсальное определение. Мы-то и влюблённость толком не можем обозначить, а тут целая любовь. — Разве это не одно и то же? — Нет, но опять-таки у каждого свои представления о любви и влюблённости. — И какие же у тебя? — заинтригованный, он поддался чуть вперёд. Паулина напряглась, стала разбирать по полочкам свою последнюю несостоявшуюся любовь… влюблённость… Уже неважно, что это было, главное, что они с Люцифером это прошли. Но в мораль из этой сказки она так не вникла, а Паулина была не из тех, кто не оставляет что-то без полноценной рефлексии. Так что же такое влюблённость? — Влюблённость – это желание, одержимость обладания объектом воздыхания, — отрешённо начала она, вспоминая, до чего сильно она хотела Люцифера, как порой сгорала от злобности к Ости и как фантазировала о невозможном. Да, это было всего лишь желание. — Чаще всего влюблённость мимолётна. А любовь? На этот вопрос уже Паулина отвечала не опыту, но по убеждению: — Любовь же… Это долгая история о принятии друг друга. Ты ценишь и принимаешь не только достоинства, но и недостатки своего партнера. Не обесцениваешь желания и уважаешь его мнение, порой поступаешься чем-то, чтобы найти компромисс в разногласиях. И так вы идёте по жизни бок о бок. Ещё важна самостоятельность обоих партнёров – когда каждый умеет о себе сам позаботиться. Две половинки – это чушь. Важно дополнять друг друга, а не полностью заполнять. Если один ничего из себя не представляет без другого или чувствует себя неполноценным – это плохо, на мой взгляд. Самостоятельность двух личностей отдельно друг от друга – это показатель зрелости. — Я думаю, это подходит не только к любви романтической. — Да… Да, я тоже так считаю, — сказала она, вспомнив всех, кого она когда-либо любила. — Ты любишь кого-нибудь? Романтически. — Нет. — А любила? — Тоже нет. — Хорошо… — по виду Бонта было сложно понять: он расслабился или напрягся от её ответов. — Может, была влюблена? — Была, но это в прошлом. Вообще я не особо влюбчивая и к самой любви, по правде говоря, не стремлюсь. — Почему? — У меня сложный характер. — Но кто-то наверняка полюбит тебя такой. — Вопрос в том, полюблю ли я его в ответ, а у меня с этим проблемы, — фыркнула Паулина, потому что за столько лет своей жизни (земной и загробной) иметь практически нулевой опыт в отношениях было подозрительно. Но она утешала себя тем, что она хороша, если не в отношениях, то в чём-нибудь другом. — И меня просто бесит это ощущение разбитого сердца у меня или у того, кому я его разбила. — Хм, я думал, ты влюбчивая и романтичная девушка. Паулина рассмеялась от того, что произвела на кого-то такой эффект. — Нет, совсем нет. Мне тяжело влюбиться, а полюбить – тем более. Не знаю – почему. Мне требуется много времени, чтобы привыкнуть к человеку. Например, с Мими я по-настоящему сблизилась далеко не сразу. Я долго анализировала её, пыталась понять, насколько мы сходимся и в чем различаемся; могу ли я ей доверить это, а о том рассказать позже. В общем, сложно со мной. Навряд ли какой-нибудь смертный продержался бы столько времени. — Но у бессмертного есть шанс, полагаю. — Есть, однако тоже не факт. У всех же ещё есть предел терпения. — Почему тебе так тяжело доверять кому-то? — не останавливался в расспросах Бонт. — Понятия не имею. — В твоей жизни что-то произошло, что лишило тебя доверия к другим? — В том и дело, что нет. У меня была очень хорошая жизнь. Я просто… сама по себе такая. Они замерли в тихом уединении. В окна обоих мягко лилось вечернее солнце, пахнущий цветочной свежестью ветер коснулся лица Паулины и слегка растрепал белоснежные волосы Бонту. Стены комнаты на самом верху Башни ярко освещались золотым блеском, в цоколе – лишь прыгали редкие солнечные зайчики. — Бонт, почему ты согласился играть в мои игры? Почему охотно отвечал на все мои вопросы? Почему несерьёзно относился к тому, что я игнорировала твои? — Потому что я хотел, чтобы ты мне доверяла, — с невыразимой бесхитростностью проговорил он. — Мне показалось, что ты можешь довериться кому-то только при условии, что тот, с кем ты общаешься, первым тебе откроется. Ты в самом деле очень закрытая. — А ты хитрый. — Наблюдательный. — Кем бы ты ни был, у тебя всё прекрасно получается.