Братья по-любому. Вернуть всë

Февраль 1994-го

      — Ох уж эта общага… — изнеможенно выдохнул Космос, уронив локти на руль. — Она мне скоро в страшных снах сниться будет! Женька фыркнула.       — Ну чего разнылся? Не так уж и часто мы здесь бываем.       — Ну да, подумаешь! Всего-то стабильно семь дней в неделю.       — Враки! Всего лишь три. Она распахнула заднюю дверь «Мерседеса», впуская в теплый салон автомобиля холодный воздух с песчинками мокрого снега, достала пакеты, уготованные для Милены. Гаспарян даже смирилась с тем, что Женька ее опекает уже который месяц беременности, перевыполняя план — за себя и за Дунаева. Да и переживает за подругу и ее будущего малыша больше, чем она сама, кажется. Поэтому уже не противилась никакой помощи, не отказывалась ни от чего того, что привозила Пчёлкина. Спорить бессмысленно, да и уже тяжеловато.       — Может, поднимешься со мной в кой-то веке?       — Не, малая… Тут подожду. Ты ж недолго?       — Одна нога здесь, другая там! Ну не делай такое лицо, Кос! Через час уже спокойно займешься своими делами. И только тогда, когда она захлопнула дверцу и побежала к входу в общежитие, Космос тяжело и громко выдохнул. Не было у него никаких дел в планах, даже если бы и хотел чем-то заняться — не знал, с чего начать, к какому углу приткнуться. Стоило сказать спасибо Пчёле только за то, что он тогда нашел ему занятие — сопровождать Женьку, иначе бы Холмогоров точно бы поехал кукушкой. Вот только разговоры с лучшей подругой о Милене и о ее приближающихся родах щемили все глубоко внутри. Поэтому и всегда отнекивался, когда Женька предлагала подняться вместе с ней. Космос все еще не мог перешагнуть через руины своих воспоминаний, прошлой любви и тупой боли от одной мысли, что он сам бы уже мог быть отцом, если бы… На этом «если бы» парень каждый раз с силой закусывал нижнюю губу и с шумом втягивал в себя воздух. Хоть и прошло уже почти два года, Рита не выветривалась из мыслей. Какой бы она не была, как бы не крутила она Космосом, но он с ней живым себя чувствовал. Обмануть его было не трудно, он сам обманываться рад был. Готов был мириться со многими факторами, хоть и больно от этого было, потому что на тот момент ему было достаточно ее слов, льющихся в уши ручейком: «Я люблю тебя, сын профессора астрофизики». А потом, утративший единственный шанс на спасение в лице Риты, Космос выбрал путь — просто страдать. Тосковать по ней, костерить ее последними словами, презирать… Случайно находить что-нибудь связанное с нею и в бешенстве уничтожать, а на другой день сожалеть, что ничего от нее не осталось. Неустанно убеждать себя, что она не была и никогда не станет достойной его. Напиваться до границы летаргии, которая приносит забвение. Обещать себе, что никогда ей не простит, а через полчаса все прощать. Каждый день забывать ее и клясться, что завтра забудет по-настоящему. Страстно желать видеть ее, ощущая, до чего ему плохо, и, чувствуя себя еще хуже, мысленно проклинать себя за это желание. Холмогоров с тревогой смотрел в лобовое стекло и хмурился. Лицо было бледным, брови сместились к переносице, отчего на ней пролегла глубокая складочка, говорившая о постоянных переживаниях. Глаза были растерянные, губы сжались в тонкую полоску. Все давно кончено. Но глупое сердце сжималось от накатившей тоски и чувства опустошения. Заняться делом. Надо бы заняться делом. Предложить что-то такое Белому, чтобы он оценил! Чтобы, как раньше, сказал: «Ну не голова у тебя, Чудище, а вычислительная машина!». Взять бы себя в руки и все решить. Ведь часть доли в уставном капитале Ритиного бизнеса с Черновым теперь законно принадлежала Космосу. Почему он напрочь позабыл об этом? Холмогоров встрепенулся, глаза его забегали быстро-быстро — вспоминал. Потянулся к бардачку, перерыл все его содержимое, но нужных бумаг не обнаружил. С досадой захлопнул крышку, задумался, пытаясь припомнить, куда он мог деть дарственную. Вот только тот факт, что договор дарения давным-давно был у Пчёлкина, напрочь вылетел из головы. Тем временем Женька наконец дождалась лифта и собралась уже заходить, когда на нее из кабинки вылетела соседка Милены по комнате — Надя. Та, что была вечной любительницей занимать чужие койки и срач на столе разводить. Она чертыхнулась прямо на преградившую ей выход Пчёлкину, обогнула ее и стремительно шагнула к комендантше общаги:       — Татьяна Анатольевна!       — Ну? — комендантша даже головы не повернула: непорядок на стенде ее волновал больше, чем очередные обращения студентов. — Чего хотела?       — Ну Гаспарян-то у нас беременная…       — Ну?       — Ей рожать в следующем месяце, вот-вот…       — Ну? — тон Татьяны Анатольевны стал более нетерпеливым.       — Ну как мы все вместе?! Выделите ей комнату отдельную!       — Ты прекрасно знаешь, что не только комнат, но и кроватей свободных нет.       — А почему мы должны мучиться? Комендантша смерила ее холодным взглядом.       — А ты-то чего мучаешься? Она тебя обижает?       — Ну вдруг у нее начнется… внезапно! — девица руками для пущего эффекта всплеснула. — Вы бы сказали ей, пусть жилье себе ищет… Женька ощутила, как внутри что-то противно заворошилось. Ответа комендантши она даже дожидаться не стала, вбежала в лифт и нажала на кнопку четырнадцатого этажа. Стоило бы этим жалобщицам дать хорошенькой взбучки, но тут же на смену праведному гневу пришла здравая мысль — забрать Милену к себе домой. С Витей бы Женька объяснилась, к тому же у них целый зал свободен! Дверь в 1416-ю комнату была нараспашку: шла генеральная уборка. Лиза, вторая соседка Милены, орудовала шваброй, то и дело недовольно поглядывая на Гаспарян. Положение ее, конечно, не позволяло заниматься привычными делами, а уборкой тем более. Миленка с трудом уже посещала пары, беременность на последнем сроке переносила тяжело. Женька влетела в комнату с пакетами, улыбаясь подбадривающе.       — Мать, пакуем чемоданы!       — Куда, в роддом? — мягко улыбнулась Милена, отложила учебник и приподнялась на кровати. — Мне еще рано, Женёк.       — Нет, ты переезжаешь. Лиза даже надраивать пол перестала и заинтересованно голову выгнула. Пчёлкина шагнула по помытому полу без зазрения совести, резко открыла дверцу шкафа, не забыв этой самой дверцей припечатать худосочный бок соседки. Та шикнула.       — А ты не сильно радуйся, — полоснула по ней взглядом Женька. — К вам такие кадры заместо Миленки заедут — закачаешься! Юльку Кольцову помнишь? Такая широ-окая барышня во всех отношениях. Так вот возвращается, ага. Злющая, пуще прежнего! Так что ждите, красавицы, ой и даст она вам просраться, ой и даст!.. Милена поднялась наконец, непонимающе глядя на подругу, которая сыпала завуалированными угрозами в адрес Лизаветы, параллельно собирая Миленины вещи в спортивную сумку.       — Женёк, погоди! Я ничего не понимаю… Как это — Юлька возвращается? Она что, поругалась со своим? А… а меня что, выселяют?!       — Нет, я тебя к себе выписываю сама, — подмигнула Пчёлкина. — Тебе рожать скоро, а ты все в этом дурдоме живешь!       — Это мы в дурдоме живем! — парировала Лиза, на швабру опираясь. — То у нее токсикоз, то у нее ложные схватки по ночам! И еще устроили тут проходной двор! Тебя, кстати, разуваться не учили? Я полдня полы драю! Женька медленно прикрыла дверцу шкафа и взглянула на Лизу так убийственно прямо и обжигающе, что со стороны могло показаться, что в девушке проснулся ее муж.       — Знаешь, как бы сказал мой друг? Он сказал бы: возьми паяльник и запаяй себе еб…       — Жень! — шикнула на нее пораженная Милена. — Да что с тобой?       — Ничего, — не сводя глаз с переносицы Лизы, отозвалась Пчёлкина. — Просто собирайся, Милка, и все. Космос ждет нас внизу. Гаспарян о намерениях соседок выселить ее даже не догадывалась, хотя и ее саму не покидали мысли о том, как она будет уживаться с ними и с грудным ребенком в этой комнате. Вступать в дебаты с девушками она не хотела исключительно из-за своего положения, прекрасно знала, что любое нервное потрясение, пусть и не большое, отражается на малыше внутри нее. Достаточно было скандала дома, когда она с внушительного уже размера животом появилась на пороге родительского дома. Маму чуть инфаркт не хватил, а отец громыхал так, что окна в доме дрожали. Новый год прошел тускло и скомкано. Только перед отъездом обратно в Петербург мать все-таки выказала свою обеспокоенность, даже просила остаться и не рисковать ни своим здоровьем, ни здоровьем ребеночка, но Милена из двух зол выбрала меньшее — сносить недовольные взгляды соседок по комнате куда легче, чем сносить упрек в глазах правильного отца. Пререкания Женьки и Лизы продолжились, даже усилились, когда вернулась Надя. Пчёлкиной не терпелось высказать напоследок о девицах и их скотском обращении все, что она думает. Тут уже не выдержала Гаспарян:       — Да прекратите вы, в конце концов! — и вдруг неожиданно кружка с недопитым чаем выпала из ее резко ослабшей руки, и все содержимое сладкой лужицей растеклось на мытом полу.       — Блин, да вы издеваетесь?! — вспыхнула Лиза, и швабра в ее сжатом кулаке чуть ли не взлетела к потолку. — Да я только что там помыла!       — Милка! — Женька побросала ее вещи и бросилась к подруге, которая даже пошевелиться боялась, только вцепилась побелевшими пальцами в угол стола. — Что, началось?!       — Класс! — мрачно процедила Надя. — Ты что, рожать тут собралась? Женька полоснула ее взглядом:       — Заткнись, ты!       — Не, а с какого это хрена я в своей комнате еще и права голоса не имею? Мы все живем здесь на равных условиях, вне зависимости от курса! Чем она лучше нас? Тем, что залетела, и то хрен пойми от кого? Давайте тогда все бросимся рожать и требовать к себе особого отношения! Женька развернулась на пятках, к Наде подлетела, и ее рука замерла буквально в сантиметре от ее лица. Не будь Милки, действительно бы задушила или вырвала ее язык к чертовой матери. Надя попятилась. А Пчёлкина лишь схватила со стола свою сумку и принялась мобильник искать, параллельно приговаривая: «Милка, дыши!». Отыскала телефон и набрала номер Холмогорова.       — Малая, ну полчаса уже, ты ж обещала!..       — Пошел нафиг! Давай сюда бегом!       — Так нафиг или че? — хохотнул Космос, но Женька его веселого тона не оценила:       — Говорю: сюда бегом, у нас Милка рожает! Четырнадцатый этаж, шестнадцатая комната! Давай! Космос явно таких событий сегодня не предвидел, поэтому еще пару мгновений смотрел на свой сотовый, как будто впервые его видел, а рот его то открывался, то закрывался. Наконец прогрузившись полностью, вывалился из машины и трусцой побежал в общежитие. Скрип дверей лифта и Холмогоровский тяжелый бег, раздавшийся в коридоре, заставили Лизу и Надю в угол попятиться и молча уже наблюдать за происходящим. Женька кидала все первое попавшееся в сумку, уточняла у плохо соображающей от боли Милены, где ее документы, а Космос бегал туда-сюда за Женькой, не понимая, что ему-то делать.       — Бери ее на руки в машину. Давай, Космик, пожалуйста! Только аккуратно, аккуратно!       — Не надо! — изо всех сил, что еще у нее были, запротестовала Милена. — Я сама дойду!..       — Кос, не слушай ее, бери! Холмогоров переборол свои внутренние страхи и нервную дрожь в руках, склонился к тихо постанывающей Милене.       — Полегоньку… — он подсел пониже и подхватил ее на руки. Она охнула. — Держу-держу…       — Да куда ж ты, я ж тяжелая!.. — прошипела сквозь стиснутые зубы Гаспарян. — Ой, мамочки!.. От ее слабого вскрика даже соседки дрогнули, притихли. Космоса и самого передернуло.       — Тихо-тихо, малая, — пытался и ее, и себя же успокоить. — Потерпи. Скоро карапуза своего увидишь уже!.. Женёк, погнали! И бережно понес Милену к лифту. Женька, больше напоминавшая сейчас ломовую лошадку, взгромоздила на плечи сумки, подхватила пакеты с так и не распакованными продуктами и, погрозив соседкам кулаком, хлопнула дверью и побежала следом за другом. Когда «Мерседес» Холмогорова буквально влетел во двор родильного дома, то ли от страха, то ли взаправду Милене слегка полегчало. Она даже самостоятельно с заднего сидения попыталась выйти, но Женька уже летела к ней.       — Руку! Руку давай!       — Все нормально! — Гаспарян часто-часто задышала и к своим ощущениям прислушалась. — Блин, а, может, показалось, а? Вот я дуреха, вас переполошила…       — Так, тихо! Вон у тебя пульс как шарахает!       — Ой, блин! Милена начала медленно оседать прямо в руках Пчёлкиной, и тут обе девчонки убедились окончательно — схватки настоящие. Стали отходить воды.       — Кос! Кос, ну где ты, ё-моё! Космос, чуть о бордюр не споткнувшись, чертыхнулся себе под нос, подбежал к ним. Милена тут же крепко вцепилась в его предплечье, да с такой силой, что у Холмогорова кости захрустели.       — Тихо-тихо, Милка, ты ж мне руку оторвешь!       — Пришью потом… Я ж хирург, как-никак… Женька взлетела по низким порожкам, распахнула двери в приемный покой, пропуская друзей. Милена попыталась улыбнуться, но вышло скверно — боль стальным обручем стянула весь низ живота. Пока Космос ее пытался на стулья усадить, Пчёлкина метнулась к регистратуре.       — Здрасти, у нас роженица… Мы сам приехали…       — Давайте паспорт, — абсолютно бесцветным голосом проговорила регистратор, даже не оторвав головы от бумаг, — нам необходимо… Милена уже не сдержалась — громко вскрикнула. Космос сам вдруг разнервничался, начал беспорядочно гладить плечо девушки, пытаясь хоть какие-то слова утешения подобрать.       — Пожалуйста, вы позовите уже кого-нибудь, — взмолилась Женька, — а паспорт мы сейчас найдем и…       — Присядьте и подождите пару минут. Минуты ожидания тянулись медленнее, чем забег черепах всего мира. Промежутки между приступами болей делались все короче, а сами приступы — дольше. Да и тогда, когда боль утихала, пассивное ожидание следующей схватки было пыткой. Затем она приходила, рвала точно когтями все тело, терзая каждый нерв.       — Дыши, дыши, Милка, — Пчёлкина нежно поглаживала ее волосы, — если совсем больно — кричи лучше.       — Нет-нет, — Гаспарян чуть не поперхнулась воздухом, стиснув зубы, — терпимо… Космос настолько обеспокоенным не выглядел очень давно.       — Вы Андрюхе-то хоть сообщили, а?       — Нет, — Милена отрицательно закачала головой. Уже не могла сидеть, приподнялась и чуть согнулась — новая схватка перекрутила все внутри. — Вот вернется, тогда уж…       — Ну женщины! Что ж у вас за мода такая — до последнего молчать… Женька поджала губы, украдкой на друга поглядывая. У него с этой темой была связана своя личная боль, она прекрасно это помнила. Умудрилась аккуратно, будто вскользь его по плечу потрепать и Милену за руку взяла:       — Милка, ты лучше присядь.       — Мне так легче… Не сдержалась снова, вскрикнула, и теперь Космос подорвался с места, уже не в состоянии спокойно реагировать на мучения девчонки, и заметался, как загнанный зверь.       — Этот врач придет сегодня или нет?! Минуты страданий и напряжения росли и напрягались еще больше. Кажется, они уже все потеряли счет времени. Те мгновения, когда Милена жалась к Женьке, и Пчёлкина держала ее за мокрую, то сжимающую с необыкновенной силою, то отталкивающую ее руку, казались часами.       — Надо было в платную ехать… Я дурак, не сообразил. Наконец послышались торопливые шаги и голоса наперебой. Невысокий коренастый мужичок с черными усищами вошел в приемную в сопровождении регистаторши.       — Они уже двадцать минут ждут, Павел Петрович!..       — Я что сделаю?!.. Стеценко запил, Рудакова в отпуске, Тимохин… Что там с неким Тимохиным не суждено было дослушать, врач поравнялся с Женькой и Космосом.       — Наконец-то! — Холмогоров, нервно утерев костяшками нос, зыркнул на него: — В общем так, доктор, ребенок нам нужен живой и здоровый, ясно?! Гинеколог исподлобья смерил Космоса взглядом.       — Вы — муж?       — Нет, друг.       — Ну тогда, друг, сядьте и не мешайте.       — Хамить-то не надо, — видно было, как Холмогоров от всей этой ситуации сам на взводе. Он вплотную приблизился к врачу и навис над ним коршуном. — Я ведь и заявить могу, что вы тут хреном груши околачиваете, пока у вас роженицы в приемном покое загибаются!..       — Космос! — попыталась остановить его Женька, но тот отмахнулся:       — А че Космос? Почти полчаса девка недуром орет, у нее эти… как их… воды уже сто лет назад отошли, а он идет неспешно, твою мать! Павел Петрович всколыхнулся:       — Тогда не забудьте заявить, что у нас рук не хватает. Катастрофически. Зарплаты нет. Люди бегут. Заявите непременно. Вы думаете, одни у нас сегодня? Я еле принимать успеваю, у меня в операционной из всего состава один реаниматолог!.. Женька, наблюдая, как Милену наконец на каталку укладывают, запихнула себе за спину здоровяка Холмогорова и сама с врачом поравнялась:       — Пожалуйста, вы его извините. Все на нервах… Мы с роженицей студентки меда, шестой курс… Я понимаю, конечно, это не аргумент, но, может… Может, вам помощь там нужна? Ну и я с ней рядом… Они обменялись долгим внимательным взглядом, и гинеколог наконец кивнул:       — Идемте за мной. Космос, проводив Женьку долгим взглядом, судорожно выдохнул, рухнул на длинный ряд железных стульев и уронил голову. Кажется, он даже успел задремать, потому что неожиданный звонок вырвал его из прострации, и Холмогоров принялся спешно искать мобильник по карманам.       — Да, Пчёл?.. Мы где? Мы рожаем… Тьфу, ё! Ну эта Милена рожает… Да, повезло мне… Да иди ты!.. Жека там, с ней… Не знаю, оперировать, по ходу, пошла. А че?.. Новость от Пчёлкина ударила по голове наковальней. И вдруг стало понятно, почему у Вити такой голос. А у самого Космоса голос и вовсе пропал, потому что следующие слова он проговорил почти бесшумно:       — Твою мать… Когда Женька, вся влажная, но до чертиков счастливая, спустилась в приемный покой, уже стемнело. Холмогоров стоял около окна, замерев скульптурным изваянием, и вглядывался в надвигающуюся вечернюю тьму. Она подбежала к нему, обняла со спины и от умиления буквально запищала:       — Ко-о-ос, девчонка родилась! Три двести, пятьдесят три сантиметра! Блин, на Дунаева капец как похожа! Волосики такие светленькие!.. — и озадаченно оглядела его с головы до ног, когда он повернул голову. — Ты чего?.. Случилось что-то? Он поднял с подоконника огромный букет роз, который успел сбегать купить в ближайшем цветочном, протянул ей и выдавил улыбку:       — Передай Милене и поехали.       — Что у тебя с лицом?       — Передай сходи. Я в машине тебя жду. Космос вышел на улицу, и легкий морозец слегка притупил разыгравшуюся головную боль. Он доплелся до машины, присел одним бедром на капот и закурил. Глаза его беспорядочно блуждали по храму рождения жизней человеческих, с каждой секундой наполняясь предательской влагой. Женька пробралась в палату и аккуратно присела рядом с Миленой. Та, измученная, но невероятно счастливая, протянула руку, и Пчёлкина крепко сжала ее. Положила на тумбочку букет и улыбнулась подруге во все тридцать два.       — Это от Космоса.       — Спасибо вам, Жень! Спасибо огромное. Если б не ты, я б там, наверное, со страху померла!..       — Ты умница, Милка! Ты такая умница! — Женька не удержалась, прижалась к ее плечу.       — А что ты там с переездом-то переполох устроила? Я ничего не поняла… К нам реально Юлька вернуться должна?       — Да это я так… Припугнула их маленько. Ну жила ты в змеюшнике, сколько они тебе крови попили за это время, ты вспомни!.. Туда с нашей принцессой возвращаться нельзя. Милена нервно покусала губы.       — Да я сама думала об этом сколько… Но у тебя же неудобно, вы же с Витей. У вас свои дела, свой уклад, а тут я с мелкой. Бессонные ночи, пеленки, плач… Вряд ли Вите это понравится.       — Я с ним договорюсь. Тем более, что тебе нужна будет помощь хотя бы первое время. А с квартирой мы решим, ты не переживай. Тут совсем чуть-чуть продержаться и Дунаев вернется, — Женька подмигнула и снова расплылась в теплой улыбке. — А теперь отдыхай. Я завтра прибегу. Вместе с Котом. Она поднялась, направилась к выходу, когда Милена ее окликнула:       — Жень, ты там… аккуратно спроси у Космоса, не хочет ли он… крестным быть?       — Ему такое только скажи! — засмеялась Пчёлкина. — Спрошу обязательно, хотя и так знаю, что согласится. Закутавшись в пальто, Женька выбежала из роддома и медленно приблизилась к другу. Одного взгляда на его влажные глаза ей было достаточно, чтобы понять — случилось что-то страшное. Непоправимое. От того так предательски защемило сердце, будто подсказывало без слов.       — Пчёла звонил… — откашлялся Кос, но голос его все равно остался хриплым. — Татьяна Николаевна умерла. Женька слегка тряхнула головой, будто пытаясь прогнать эти слова. Но дрожь барабанной дробью пробила позвоночник, и девушка почувствовала тупую боль во всем теле. Она волнами стекала от затылка по загривку, кипучей патокой поражая плечи. Глаза остекленели. Сердце неприятно забилось где-то в горле, поэтому воздуха не хватало даже говорить.       — Когда?.. Космос качнул головой.       — Как я понял, вчера ночью…       — А Саша… — Женька сразу подумала о друге. В каком он состоянии сейчас? Что чувствует? С кем он, кто рядом? — Саша как?.. Холмогоров только плечами пожал.       — Он ни с кем из наших не связывался. Это твоя мама Пчёле позвонила… Они с Катей там… Короче, ехать надо, Жень. Ты же… можешь? Он вдруг подумал про ее учебу и только что родившую Милену, а вот Женька даже не могла собрать мысли в кучу, чтобы осознать, о чем она действительно в эту минуту думает. Внутри нее росла тупая боль, тянущая и медленно разъедающая душу, которой с детства полюбила прекрасную, светлую, чистую и искреннюю тетю Таню. Пчёлкина потянула на себя ручку двери:       — Поехали.

***

      Старый дверной замок открылся с резким щелчком, будто выстрел грянул. Саша перешагнул порог материнской квартиры и замер. По старой привычке глянул в зеркало, но столкнулся с мраком. Только через пару секунд дошло, что оно завешено черным тюлем. Так же положено, верно… Саша медленно и робко коснулся пальцами ткани и ощутил, как пережимает глотку. Тихий всхлип Кати, долетевший из комнаты, служил своего рода призывом подойти. Но идти вперед не хотелось. Ноги не соглашались передвигаться. Ольга, окаменевшая и бледная, чуть сжала плечо мужа и прошептала:       — Пойдем, Саш… Она буквально обняла его своими руками, как тонкими невесомыми крылышками, и повела вглубь квартиры. Гроб, занявший собой почти все пространство в тесной комнатке, вызвал внутри Белого сильную дрожь. Он впервые ощутил, что просто не в силах контролировать себя. Осторожно подошёл к гробу, чувствуя, как предательский страх холодом крутит нутро. Татьяна Николаевна, казалось, просто уснула. Смерть не оставила на ее лице страшного отпечатка. Только разорвала больное, изувеченное переживаниями за сына сердце. Саша сухо сглотнул, прикрывая обеими ладонями лицо, вжимая подушечки прямо в глазницы, пытаясь предотвратить подступающую предательскую влагу. Но с губ сам по себе сорвался тихий и осторожный всхлип. Ольга протянула вперед к нему руку, но тут же опасливо одернула саму себя и повернула голову к Катерине. Та платком утирала красный хлюпающий нос, а по щекам ее безостановочно текли слезы. Женщины вцепились друг в друга, будто были единственной соломинкой друг для друга, чтобы не утонуть в потоке эмоций. Катя бережно потрепала Олю за плечи и вывела из комнаты, прекрасно понимая, что племяннику нужно выплеснуть свою боль. Он просто не может. Не может при них. Саша скосил глаза в их сторону, ощущая, как предательски дрожит подбородок. Сколько раз он в монологах со своим разумом и с богом доказывал, что мама его не может умереть, как будто она был бессмертной. Верил наивно, что сердце ее выдержит. Отмахивался от наставлений Женьки, что ей требуется серьезное лечение. Сам себе доказывал, что только отдых и смена обстановки поможет маме расслабиться и не переживать. Даже когда он увидел рыдающую Катерину, он не поверил. Когда слушал опечаленную Ольгу Николаевну, не соглашался. Только когда молча подошел к гробу, он сдался. Все враз навалилось на него, вся вселенская печаль, вся боль утраты. Саша молча смотрел на мать и держался за деревянный край. Его тело насмерть вцепилось в гроб, как будто жизнь мамы зависела от того, отпустит ли гроб ее сын или не отпустит.       — Ну вот и все… Все кончилось, мамочка… — потерянно пробормотал он. — Ни черта хорошего ты от меня так и не дождалась… Его скрутило. Он уронил голову на сжатые кулаки, согнувшись переломанным напополам стеблем. Собственные чувства захлестнули его: и острая боль потери, и гложущее чувство своей неизгладимой вины в ее смерти, и беспомощность ребенка, в сложной ситуации ищущего помощи и поддержки у самого близкого человека — у мамы. Саша ощутил, как предательские слезы, переполнившие нижние веки, сорвались и потекли по его лицу. Все тело завибрировало, наполняясь ненавистью к себе, и Белый смачно хлестнул себя ладонью по щеке. Ощутил, как пылает кожа, и сжал пальцами все лицо. «Черт, ты жалок» — шептал в голове какой-то чужой, бесполый голос. Белый плотно закрыл глаза. Ему нужна темнота. Однако из-под век на него тут же взглянула мама. Совсем еще молодая, красивая… Ее улыбка теплая и всегда понимающая. Глаза ее добрые, глядящие с восхищением всегда, вне зависимости от того, кто ее сын. Глаза такие у мамы были всегда. И двадцать лет назад. И пятнадцать. И десять. И пять… И тогда, когда он два месяца назад привез ее домой из аэропорта. Уставшая от дороги и перелетов Татьяна Николаевна не выказала свое утопление, только поблагодарила своего Санечку за прекрасный отдых. А он в ответ обещал приехать на днях… А приехал только к холодным ногам. Сколько так простоял — не помнил. Только когда почувствовал на плече крепкую руку Пчёлкина, дрогнул и обернулся. Витя столкнулся взглядом с парой красных воспаленных глаз, и скулы его плотно сжались. Из широко раздутых ноздрей вырвался дрожащий выдох. Такой… больной. Настолько больной, что Белый зажмурился.       — Пора, брат… Все равны перед смертью. Нет смысла в деньгах, красивой внешности и репутации, когда тебя уже похоронили на кладбище. Саша не мигая смотрел, как караван близких Татьяне Николаевны людей проходит мимо ее гроба, как каждый задерживается, кто осмеливается поцеловать в лоб, а кто вздрагивает лишь от касания к холодной руке. Видел, как Катя и Женька умываются слезами, глядя на него, но не видел в их глазах упрека. Хотя кто, как не они, знавшие о проблемах мамы и заставляющего его обратить на это внимание, могли праведно его упрекнуть? Он последним приблизился к матери, медленно наклонился к ее лицу и прижался сухими губами к испещренному морщинками лбу. Прикрыл глаза, выдыхая теплый воздух на ледяную кожу. Будто в попытке последний раз согреть.       — Если я буду знать, что ты меня простила, клянусь, я выживу. Я из-под этого пресса выберусь. Выживу… Ты ж меня знаешь, мам, я пацан упертый… Похоронили женщину рядом с любимым мужем. Теперь они были вместе — Татьяна и Николай Беловы. Сашка Белов остался круглой сиротой и, кажется, окончательно умер здесь, у могил родителей. С горстью мокрой земли, брошенной в яму, улетело что-то последнее легкое и чистое. На месте, в окружении своих пацанов, Женьки и Оли, остался стоять просто Белый. Саша Белый.       — Фил, — едва они все миновали ворота кладбища, Белов остановил Валеру за рукав, ощущая, как крепкая и сильная рука друга поддерживает его за спину. Он кивнул благодарно, глядя в мокрый асфальт, — забери Катю и Ольгу… Езжайте с пацанами пока, я попозже подъеду.       — Хорошо, Сань… — Фил легонько постучал кулаком по его плечу, дождался, пока Белый отобьет своим кулаком по его, чтобы удостовериться, что друг держится.       — Спасибо, брат. Приняв череду последних соболезнований от выходящих неспешно следом друзей, коллег и знакомых матери, Белый проводил взглядом каждую машину пацанов и наконец достал из кармана пальто сошедший с ума от входящих звонков мобильник. Он начал звонить, когда Саша только-только вышел за ворота кладбища. Введенский потребовал встречи завтра, никаких возражений он слушать не стал и, назвав время и место экстренного рандеву, сразу отключился. Белый ждал этого звонка еще с конца декабря прошлого года, когда они столкнулись около Воскресенского храма в Сокольниках. Но кто дернул этого черта назначать встречу именно в такие дни? Самые страшные и черные. Игорь Леонидович не мог не знать о горе в его семье, значит, специально настоял, чтобы… чтобы что? Воспользоваться Сашином уязвленным состоянием?

***

      Можно было, конечно, плюнуть и не поехать. Но Саше ясно и недвусмысленно дали понять, что за все, что было исполнено за последние два года на территории двух столиц им и бригадирами, будет иметь последствия. Белов приехал на место с красными от недосыпания глазами, небритый и потерянный. Введенский уже его ждал. Не поздоровавшись с ним, Саша вошел в беседку и тяжело опустился на лавку. Закурил и только тогда поднял измученные глаза на Введенского.       — Я жду, Игорь Леонидыч… Насыпайте. Игорь Леонидович смерил его ледяным взглядом. Сегодня было видно, что он не собирается ходить обходными путями и отнимать время у себя и у Белого. Поэтому выдал сразу в лоб:       — Вы же понимаете, что мы в курсе дел с Константином Черновым? Чьему бы имени в глуши не затеряться! Только вот прошло почти два года. Копили информацию, чтобы вовремя ее под правильным соусом подать?       — Значит, должны быть в курсе, что он сделал со своей женой, — отстраненным тоном парировал Саша.       — Увы, бездоказательно. Так как вы избавились даже от последнего свидетеля. Аналогичную схему проделали и с главной шишкой Санкт-Петербурга.       — Надо же, как оперативно.       — Паясничать не надо, Александр Николаевич, — стальным голосом отчеканил Введенский. Прошел от одного угла беседки до другого. — Не будем ходить вокруг да около. Отныне никаких лишних телодвижений вы делать не станете.       — Это приказ?       — Это наставление. Неопровержимое.       — Прелесть какая… — отреагировал Белый с ернической насмешкой.       — Ваш друг Пчëлкин ведёт бурную деятельность за вашей спиной. Неизвестно, собирается ли он ставить вас в курс дела или же протоптывать свою дорожку… Вероятнее, конечно, что первое, — интонация Игоря Леонидовича была пропитана нескрываемой иронией. — Друзья-то у вас хорошие. Редкость. Прямо на выставку отправляй ваш квартет…       — Я польщен. Будут ещё какие-то восхищения или.? Саша не успел вставить вертевшуюся на языке колкость, когда в пустую придорожную беседку вошел Володя Каверин. Встреча с ним последний и единственный раз состоялась в октябре 93-го, когда бывший опер пришел сдавать им Бека. Но какого черта он сделает здесь сейчас? В другое время Саша, наверное, немало удивился бы этому обстоятельству, но сегодня ему было не до того.       — Так вот, Александр Николаевич, отныне никаких лишних телодвижений. С этого дня вы будете заниматься исключительно тем, что утвердим мы. Дальнейшие инструкции получите у Владимира Евгеньевича, — Введенский кивнул в сторону Каверина. — Считайте, что на все выше озвученное мы пока прикрыли глаза, и упоминание об этом — последнее китайское предупреждение. Никаких церемоний больше не будет. Вздумаете отказаться и рыпнуться — загремите мама не горюй. А с дружками своими проведете работу над ошибками, — широко расставив ноги и заложив руки за спину, Игорь Леонидович застыл перед Сашей. Буравя его гневным, колючим взглядом, он внушительно, раздельно отчеканил: — Шаг вправо, шаг влево — расстрел. К чертям свинячьим! Казалось, он хотел сказать что-то еще, но вместо этого вытащил из кармана связку ключей на длинной серебристой цепочке, и раздраженно подбросил ее на руке. Наградив напоследок обоих своих подопечных суровым взглядом, Введенский направился к машине. Белов и Каверин остались одни. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Каверин даже не пытался разобраться в букете собственных ощущений, в котором преобладали, пожалуй, ненависть, злорадство и некоторая досада: к сожалению, вендетта это блюдо, которое надо есть холодным. Белый же в свою очередь смотреть сквозь бывшего опера и думал только об одном — о Пчёле. Ему не хотелось верить, что лучший друг решил смудрить и сделать по-своему. Каждая новая идея, подкинутая Витей, грозила новым всплеском любопытства Введенского. Пацанам никак нельзя было объяснить, почему Саша отказывается от любых новых предложений, но каждый этот отказ становился трещиной в их отношениях. Пчёла-Пчёла, куда ж ты там залез?       — Зря он так прессует, — с наигранным сожалением покачал головой Каверин. — Ты это… не обращай внимания.       — Тебя не спросили… — процедил Белов и, глядя на собеседника, презрительно прищурился. — Ну, валяй, инструктируй, че ты?

***

      Пчёлкины и Космос вернулись в Питер на следующий день после похорон Татьяны Николаевны и прямо из аэропорта Женя попросила заехать в роддом. По стандарту накупили самое необходимое: от фруктов и соков до пеленок и распашонок, которые бы непременно пригодились на выписке для новорожденной дочурки Дунаева.       — Малыш, только недолго, угу? — уставшие глаза Вити чуть сощурились, когда он улыбнулся жене. — Домой хочется…       — Я быстро, — заверила Женька и побежала к порогу родильного дома. Внутри все смешалось. Но свежую искреннюю радость от рождения нового человечка тяжелым слоем налегла такая же свежая боль потери дорогого с детства человека. Женька не знала, как себя вести, как заглушить все мрачные мысли хотя бы на время. Милена спустилась в вестибюль и тут же засмеялась, когда снова увидела гостинцы в руках подруги.       — Ну вы что, обалдели все, в конце концов? Кот с нашего этажа со всех собрал, натащил мне с утра всего! Ну куда я это все дену?       — Ничего, в палате с другими девчонками поделишься, — отмахнулась Пчёлкина. — Наверняка, там есть нуждающиеся… Ты мне лучше скажи, как сама, как малышка?       — Все замечательно! Послезавтра нас уже выписывают.       — Ты только заранее позвони, мы с Витей подъедем.       — И как он отреагировал на такую радостную новость? — смутилась Гаспарян.       — Он оказался не против, — соврала Женька. Разговора с мужем об этом так и не случилось — не та ситуация была. — Ты имя-то для мелочи выбрала?       — Варька. Варвара Андреевна Дунаева. Звучит? Женька почувствовала, как в уголках глаз защипало. Не верилось, что ее Дунаев стал отцом! И сам об этом даже не догадывался. Ей несколько раз так хотелось, чтобы Милена сообщила ему об этом в письме! Но Гаспарян выбрала иную тактику — дождаться его лично. Может, оно и правильно? Космос курил в открытое окошко и поглядывал на теплый свет в окнах родильного дома. Снова, как по цепочке, соединил одно с другим и вспомнил про дарственную. Стряхнув столбик пепла с кончика сигареты, он окликнул Пчёлкина:       — Пчёл?       — М-м?       — А договор дарения от Риты… где? Найти не могу, прикинь… Уже весь дом перерыл. По нулям. Пчёлкин почувствовал, как каменеют мышцы на спине. Плотно сжав челюсть и поиграв желваками, он закурил вторую. Еще неделю назад Витя проделал махинацию с переоформлением договора дарения, естественно, представив липовый договор от Космоса. Холмогорову два года было плевать на все, что он делал и на все, что ему принадлежало. Какого ж черта ты сейчас очнулось, Космическое чудище?       — Проебал, наверное. Ты себя-то не помнишь, Кос… «Проебал» несло уже значение двусмысленное.       — Да не… Не мог.       — Ой ли, — фыркнул нейтральным тоном Пчёлкин, а сам ощутил, как лицо его запылало. Поморщился, пытаясь выдавить из себя заигравшую совесть, заместить ее праведным равнодушием. Потому что надо было раньше, Кос. Мне так нужно, Кос. Прости, Кос.       — О, Жека плывет, — Холмогоров тяжело вздохнул, бычок выбросил и крикнул в открытое окошко: — Ну все, малая? По домам?       — Давай, стартуй, Формула-1! Женька запрыгнула на заднее сидение, уютно пристроилась под боком мужа. Теплая Витина рука мягко накрыла ее спину, к груди прижала, в волосах почувствовался теплый поцелуй.       — Вить? — в ответ заинтересованное мычание. — А ты ругаться не будешь?       — Что ты опять натворила?       — В смысле? — завертелась она в его руках. — Что значит «опять»?       — Ну хорошо, снова…       — Пчёлкин! Он грустно усмехнулся, укладывая жену обратно на свое плечо.       — Я слушаю, малыш.       — Я Милке пообещала, что она недолго с нами поживет… Ей в общагу никак нельзя, ты пойми… Там же полный капец!       — Ага, я-то помню. Зато ты так рвалась три года назад туда… Разглядела наконец?       — Вить…       — Ну-ну, пожить у нас… Я понял.       — Так ты не против? — обрадовалась Пчёлкина, когда не встретила ни малейшего контраргумента и сопротивления.       — Надо так надо… — мысли Пчёлы, на самом деле, были очень далеко. Не здесь, не в этой машине. Он только привычно кивал и пытался соображать быстро. — На сколько, ты говоришь?       — Ну хотя бы первый месяц… А там попробуем подыскать ей квартиру. Витя тяжело выдохнул, возвращая себя из глубоких размышлений о новом деле и о том, как дальше быть с Космосом. Провел ладонью по лицу, снимая с себя налет усталости.       — Ладно, придумаем что-нибудь для твоей подружки. Уж до прихода Дунаева протянет. А там уже я должок с него верну, что девчонку его содержали…       — Вить… — Женька скривилась и наградила его тяжелым, многозначительным взглядом.       — Да шучу я, шучу, — он зарылся носом в волосы на ее виске, вдыхая такой родной и успокаивающий аромат меда и цветов. — Кто родился-то, я ж забыл спросить?       — Девочка, — внутри у Пчёлкиной все потеплело. — Варькой назвала. Пчёла коснулся губами мочки ее уха, вызывая толпу приятных мурашек по всему Женькиному телу, и шепнул:       — А ты кого больше хочешь — мальчика или девочку?       — Чисто из теоретических соображений — мальчика.       — Это че за такие соображения?       — Ну жениха Варьке нужно же родить!       — Это ты че, на всю жизнь предлагаешь мне породниться с Дунаевым? — глаза Вити округлились. — Да только через мой труп! Я на такое не подписывался!       — А мы так и так породнимся, Пчеловод, — наконец подал голос с водительского сидения Космос и хохотнул: — Меня уже в крестные позвали.       — И че, ты согласился?       — А как же!       — Я от тебя другого и не ожидал… В салоне «Мерседеса» хоть и ненадолго, но повисла легкость, хотя тяжелые камни с душ после похорон Татьяны Николаевны никуда не могли пропасть. Жизнь год за годом отрывала по кусочку дорогое и близкое с детства, и с этим как-то нужно было мириться. Вот только никто не знал как. Оживший в кармане пальто мобильник в это время не предвещал Пчёлкину спокойствия. Он бесшумно вздохнул и ответил на входящий. А через секунду ощутил, что один тяжелый камень сегодня точно упал с его души, потому что на том конце провода прозвучал тихий, но решительный голос Самары:       — Пчёл, я согласен.