Навылет

Мадара собирает посуду трясущимися от злости пальцами. В голове слишком много мыслей теснятся и не дают связно соображать. Мадара понимает, что прошло слишком мало времени, чтобы Хаширама позволил ему больше, но всё же. Он так скучал о нём эти полгода, и теперь Хаширамы катастрофически мало. Его хочется постоянно касаться, хочется целовать, чувствовать.  Но Хаширама снова и снова ускользает, и больше всего злит Мадару даже не это, а осознание того, что злость и раздражение копятся внутри, и могут в любой момент задеть Хашираму. И это будет так не вовремя, так некстати. Хотя бы потому, что может разрушить ту хрупкую идиллию, которая вот-вот начала появляться.  Мадара не хочет больше ничего терять, и спокойствие и равновесие Хаширамы для него дороже его собственного. Что не отменяет того факта, что равновесие самого Мадары трещит по швам и может вот-вот взорваться. И как бы Мадара ни старался держать себя в руках, он катастрофически боится этого.  Потому что один раз уже взорвался и похоронил под обломками этого взрыва их отношения.  В тот день, когда они расставались, Мадара действительно вёл себя ужасно. Был грандиозный скандал, где Мадара, ослепший от ревности, сначала разнёс половину их квартиры, перебил к херам собачьим всю посуду и даже, кажется, разъебашил книжный шкаф.  Мадара застывает, потом передёргивает плечами и всё же запускает посудомоечную машину.  Сейчас ему стыдно про это вспоминать, но тогда… В перерывах между разносом квартиры, съёмной, к тому же, Мадара впервые за всё время их отношений… Да впервые за всё время в принципе на Хашираму орал.  Орал так, что Хаширама бесконечно пятился, хоть и пытался по началу выдерживать всё это с гордо поднятой головой, но ярость внутри Мадары была так сильна, что надолго Хаширамы не хватило. Он в итоге чуть ли не забился в угол и слушал, слушал, слушал…  — Я надеюсь, что твоя рыжая шлюха сгорит в Аду к хуям собачьим вместе со всеми вашими остопиздившими родственниками, которые заебали меня за эти годы настолько, что сил просто больше никаких нет на всё это собачье дерьмо.  — Если бы ты не был таким параноидальным трусом, этого бы не случилось, понимаешь, Хаширама? Ничего этого не было бы, но ты позволил этой шлюхе залезть в наши отношения, в нашу семью, в конце концов! — Ведь самое важное то, что в итоге скажут люди, верно? Мнение посторонних всегда для тебя значило намного больше, чем моё, да и в целом, что скажут твои дражайшие родители, общество, брат в конце концов. Это ведь самое важное, ты ведь именно с ними отношения-то и строишь, не так ли, Хаширама?! Ну и вдобавок. Зачем нужно иметь своё мнение, если тебе его прекрасно надиктуют со стороны? А что, удобно — ответственность минимальная, потери минимальные, делать ничего не надо, всё сделают за тебя. Сказка для таких как ты. Тех, кто всем пытается угодить и отсосать, лишь бы о нём плохого ничего не сказали. Два стула, есть, да? Только правда в том, Хаширама, что на одном стуле пики точёные, на другом — хуи лощёные. Ну так что, куда сам сядешь, а куда меня посадишь, а? — Я ненавижу Мито Узумаки. Мог бы, удавил бы рыжую блядь на месте собственными руками. Но это ничего не изменит, верно? Давно ебётесь, кстати? И что, и как она, хороша? С ней лучше, чем со мной? Думаю, лучше, не просто же так все постоянно вопили о том, что вы друг другу подходите идеально. Ну а что, охуеть какая красивая пара, не то, что мы с тобой. Что скажешь, Хаширама? — Знаешь, она ждала этого очень долго, ну и не просто так ждала, получается — вся твоя семья от неё кипятком ссыт, всё женить тебя на ней мечтают. Дождалась. Но ты это. Ты если присунуть ей хотел всё это время, что же раньше-то не сделал? Мы бы с тобой хоть время друг друга не тратили, ты моё, по крайней мере. Я изначально лишний на этом гетеросексуальном празднике жизни.  — Я, знаешь, больше всего жалею, что тогда на детской площадке всё же заговорил с тобой. Ты мне всю жизнь испоганил по итогу. Своими придуманными идеалами, в которые ты сам же нихера и не веришь, потому что если бы верил, вёл бы себя иначе, понимаешь, Хаширама, иначе? А я в них верил. Верил, что я действительно много для тебя значу, больше, чем кто бы то ни было. Но, как оказалось, это всё бред собачий, верно? А я долбоёб наивный. Впрочем, ты бо́льший долбоёб. Я себе хотя бы не вру.  Закончил свою праведную речь Мадара гениальным “я жалею, что ты вообще есть в моей жизни. Очевидно, что порознь нам было бы лучше. Мы друг другу не подходим, сегодня я увидел это воочию”. И выдохся. Больше в тот вечер Мадара не проронил ни слова, полный холодной решимости.  Остаток вечера говорил Хаширама, который пытался несколько часов вывести Мадару на диалог. Успехов попытки Хаширамы не возымели, Мадара окончательно замкнулся в себе.  — Мадара?  Голос Хаширамы возвращает его в реальность, Мадара поворачивает голову. Хаширама нерешительно топчется в пороге, и Мадара в два шага оказывается около него и стискивает в объятиях.  — Давай собирайся, сонная царевна.  — Я бы с радостью, — бормочет Хаширама ему куда-то в грудь, — но ты меня держишь.  — Не пущу, — заявляет Мадара, прижимая к себе Хашираму сильнее. — Больше никогда не отпущу.  — А как я буду собираться?  В голосе Хаширамы сквозит неприкрытая улыбка, и Мадара от этого просто млеет.  Он так любит его смех. Он так любит улыбку Хаширамы. Мадара нехотя отпускает его, Хаширама ненадолго задерживается, чмокнув Мадару в нос и уходит. Мадара остаётся в кухне один и качает головой. Он не хочет давить на Хашираму, действительно не хочет, но и понятия не имеет, сколько ещё продержится без такой необходимой сейчас близости.  Мадара идёт в комнату за Хаширамой следом, и замечает, что Хаширама нерешительно замирает около шкафа, рассеянно запустив руку в волосы.  — Что случилось? — спрашивает Мадара, подходя ближе.  Он целует Хашираму в затылок, и Хаширама едва слышно выдыхает.  — Я не знаю, где мой плед, — говорит Хаширама беспомощно, а Мадара начинает бегать глазами по помещению.  Он кивком головы указывает направо, на торчащий из кучи постиранного белья пушистый зелёный уголок ткани:  — Вот этот? Который мы тогда для пикника покупали?  Хаширама поворачивает голову в указанном Мадарой направлении, немного вытягивая шею, Мадара целует его в висок. Хаширама фыркает, потом рукой перебрасывает волосы на другую сторону, открывая шею. Будто приглашает.  Мадара, естественно, не может отказать в таком приглашении. Он несколько раз целует обнажённую кожу, ещё немного влажную после душа, а потом слегка прикусывает в том месте, где шея переходит в плечо. Хаширама прикрывает глаза, Мадара кусает сильнее.  — Ты увлёкся, — говорит Хаширама, улыбаясь.  Мадара усмехается, целует место укуса, снова висок и сильнее прижимает Хашираму к себе.  — Плед, — напоминает он, и Хаширама чуть ли не подпрыгивает на месте.  — Точно! Мадара размыкает объятия, Хаширама в два шага оказывается около комода, тянет за уголок, надеясь вытащить весь плед разом, но манёвр не удаётся — постиранная куча падает на пол, Хаширама закатывает глаза:  — Ну блин! Мадара смеётся и помогает Хашираме сложить постиранные вещи на кровать.  — Приедем — разберём, — успокаивает он его. Хаширама расстроенно сопит, Мадара берёт с кровати подушку и вручает ему.  — Иди обувайся, я сейчас буду.  — А…  — Я всё соберу.  — Но я же в домашнем…  — Ты всё равно будешь спать, чудо.  Хаширама замирает, Мадара осекается. Старое обращение вырывается неосознанно, на автомате. Мадара всегда раньше называл Хашираму чудом в приступе нежности, особенно когда Хаширама делал что-то… несуразное.  Ронял стопку книг. Случайно проливал кофе. Заспанный с утра застёгивал пуговицы не в том порядке или вовсе надевал одежду изнаночной стороной. Когда перебирал в барах и Мадаре приходилось нести Хашираму чуть ли не на руках.  После каждого такого случая Мадара приговаривал “Чудо моё”, и Хаширама начинал счастливо улыбаться.  Вот и сейчас улыбка расцветает на лице Хаширамы будто сама, а на сердце у Мадары становится очень тепло.  Удивительно, ведь утро началось у него с приступа бешенства. За последние несколько дней Мадара прокатился на эмоциональных горках такое количество раз, что теперь всерьёз опасался, как бы не произошло короткое замыкание, от которого всё взлетит на воздух.  Мадара заворачивает подушку в плед и идёт в коридор, где его уже ждёт Хаширама, который решил вообще не заморачиваться с внешним видом — просто сунул ноги в домашние тапки с огромными акулами и теперь стоит и ждёт.  — Прелесть какая, — заключает Мадара, вручая Хашираме плед и подушку.  Он обувается, и они вместе выходят на улицу. Хаширама уже начинает сонно хлопать глазами, и Мадара качает головой: у Хаширамы совершенно нет сил, и непонятно, как на это можно повлиять и изменить. Мадара разворачивает плед, кидает подушку на заднее сидение и коротко говорит Хашираме:  — Давай ложись.  Хаширама заползает назад, Мадара накрывает его пледом — получается не очень, но Хаширама быстро заворачивается в смешной пушистый плед с зелёными узорами и вышитыми пушистыми жёлтыми нитками солнышками и прикрывает глаза, устроившись на подушке. Не очень удобно, конечно, но лучше, чем ничего.  Мадара садится за руль, хлопает дверью с водительской стороны, проверяет зеркала и поворачивает ключ зажигания. Всю дорогу он то и дело бросает на Хашираму взгляд через зеркало заднего вида, но Хаширама не шевелится — как отрубился в одной позе в самом начале пути, так и лежит.  Мадару, на самом деле, успокаивает присутствие Хаширамы рядом — пусть лучше он будет здесь, под присмотром Мадары, чем хрен знает где и занимается чёрт знает чем. Когда Хаширама рядом, Мадара хотя бы может контролировать, чем тот занят, как себя чувствует и далее по списку.  Может влиять на его состояние, если Хашираме станет плохо.  По крайней мере, Мадара хочет верить в то, что в случае чего он может оказать Хашираме посильную помощь и помочь не затонуть в депрессивном болоте. Мадара ещё раз бросает взгляд в зеркало заднего вида — веки Хаширамы беспокойно трепещут, а ему самому, похоже, снятся далеко не радостные сны.  Он будто мучается во сне, как это было накануне. Мадара тяжело выдыхает.  Он прекрасно понимает, что некоторые вещи не проходят по щелчку пальцев, а душевные раны так особенно, но тем не менее, Мадару обуревает досада и раздражение. Хочется, чтобы хоба! — и всё стало как раньше.  Так не бывает, к сожалению. Мадара выворачивает руль и снова погружается в воспоминания.  Они расстались из-за этого. На одном из многочисленных приёмов Хаширама всё же был один. Так получилось, у Мадары было сложное дело на работе. И когда вырваться всё же удалось, и на приём получилось попасть, первое, что увидел Мадара — поцелуй Мито и Хаширамы.  Это позже — чуть ли не одновременно с тем, как фотография этого проклятого поцелуя появилась в газетах и новостных лентах, а случилось это буквально через несколько часов, — Мадара узнал, как на самом деле было дело.  Мадары не было рядом, и это сыграло Мито на руку. Давление семьи тоже имеет своё значение, и Мадара понимает — на Мито все давили не меньше, чем на Хашираму. Плюс ко всему, как бы уважительно она не относилась к чувствам Хаширамы, своему сердцу не прикажешь. Хаширама, несмотря на то, что берёг их с Мадарой границы отношений яростно, тем не менее, не хотел проявлять излишнюю грубость.  Считал, что для этого нужен повод, и что просто так агрессировать смысла не имеет. Умным людям можно всё объяснить вежливо, но при этом твёрдо и доходчиво, и они сами всё поймут.  “С дураками дел не имею”.  В какой-то степени Хаширама, безусловно, был прав. Но с другой стороны — его вежливое и уважительное, а местами даже тёплое отношение будто сильнее развязывали Мито руки. Или благополучно ложилось на почву, подготовленную вездесущей роднёй, как знать. В итоге всё это дало плоды.  Как говорил Хаширама, в тот вечер разговор опять свернул куда-то не туда, и их с Мито снова начали донимать вопросами в духе “когда вы уже остепенитесь, нагуляетесь и женитесь?”. И всё это на глазах у прессы, разумеется. Хаширама непреклонно отвечал, что они с Мито — деловые партнёры и хорошие друзья, ничего больше, но давление только усиливалось.  Одна журналистка, пользуясь случаем, хотела сделать их с Мито совместную фотографию. Но очень просила, чтобы они встали ближе, чтобы Хаширама приобнял Мито, раз они такие хорошие друзья, чтобы фотография получилась более живой и тёплой.  — А то вы как чужие люди стоите! Рядом родители Мито всё нахваливали гениальное решение журналистки, говорили, что они с Хаширамой — красивая пара, и так жаль, что они не вместе, и они так хорошо смотрятся друг с другом, так органично, и у них были бы такие красивые дети, и, может даже внуки, и они идеально подходят друг другу.  Её стенания подхватила мать Хаширамы, которая свою позицию выражала более категорично — “вам пора перестать заниматься ерундой и сойтись, сколько можно, вы что, не понимаете, что упускаете своё счастье?”.  Возможно, у Мито просто сдали нервы. Возможно, она давно вынашивала свой план, но Мадара всё же думал, что Мито просто доконало всеобщее давление, и она решила сделать хоть что-нибудь, не в силах больше этого выносить.  Сделала, впрочем, откровенную хуйню.  Она поцеловала Хашираму. Тот на поцелуй, конечно же, не ответил. Но журналистка, та самая, которая никак не могла успокоиться, и всё хотела, чтобы Хаширама и Мито показали свою “настоящую близость”, радостно защёлкала камерой. А сам Мадара именно в этот момент появился на мероприятии.  Увидел развернувшуюся перед его глазами картину и тут же ушёл, ослеплённый ревностью и доведённый до ручки.  Мадара ведёт машину на автомате, мыслями снова и снова возвращаясь в тот злополучный день. Если бы упрямый дурак Хаширама не волновался так сильно о том, что подумают родственники, люди вокруг… Если бы Хаширама не боялся сильно афишировать их с Мадарой отношения…  Бесконечный поток этих “если бы” раздражает, и Мадара приказывает себе сосредоточиться на дороге и ни на что больше не отвлекаться. Он всё так же следит за Хаширамой, но тот уснул сном праведника, и признаков жизни не подаёт.  Мадара в очередной раз ловит себя на мысли, что слишком хорошо знает Хашираму, и думает о том, что они, наверное, судьбой друг другу предназначались, не иначе. Брак, заключённый на Небесах? Впрочем, они не женаты даже, хоть и ведут себя порой как старая супружеская пара, которая прошла на этом свете буквально всё: ремонт, потоп, медные трубы, войну.  До квартиры Мадары они едут не так долго— туда час езды, если без пробок, а с пробками — как Мадара до Хаширамы добирался пару дней назад, — все два, если не три. К тому моменту, как они подъезжают к квартире Мадары, часы показывают начало второго.  Мадара выходит из машины, открывает пассажирскую дверь аккуратно трогает Хашираму за голову. Тот вздрагивает и начинает сонно озираться.  — Приехали? — сипит он, Мадара кивает.  Хаширама несколько раз моргает глазами, а потом начинает подниматься на локтях. Он вылезает из машины и начинает неловко складывать плед, изо всех сил стараясь, чтобы вышло аккуратно. Получается, однако, так себе, и Мадара не выдерживает: — Оставь так, — вздохнув, говорит он. Хаширама застывает с виноватым выражением лица.  — Прости, — говорит он, — я хотел как лучше.  — Пойдём, — говорит Мадара. — Мы изначально за моими вещами сюда заехали.  Хаширама кивает, оставляя несчастный плед сверху на подушке, а сам отходит к подъезду. Мадара усмехается, глядя на бесформенную кучу, в которую превратился плед, и идёт за ним.  Мадара никогда не любил эту квартиру, он воспринимал её как убежище, но некоторые положительные эмоции всё же к ней испытывал. По крайней мере, это было безопасное место, где Мадара смог зализать свои раны. Хватило его, правда, ненадолго, всё равно ведь приполз к Хашираме обратно, но тем не менее.  И именно поэтому видеть здесь Хашираму было странно и дико. Как деталь, выбивающаяся из привычной картины, паззл, никак не встающий на место. Потому что это убежище совершенно не создано для него, Хаширама просто не вписывается в царство печали и скорби, где прописался Мадара после их расставания.  Удивительно, но рядом с Хаширамой всё будто наполняется жизнью, даже рядом с таким — потерянным и абсолютно угасшим. Непонятно, как Хаширама это делает, но это настоящая магия, и отрицать подобное глупо.  И даже прямо сейчас — стоило Хашираме переступить порог его, Мадары, квартиры, она словно преобразилась — стала более светлой, уютной, обитаемой. Более живой.  Удивительно, как сильно может влиять на обстановку и интерьер всего лишь один конкретный человек. А, может, дело в отношении Мадары, кто знает. Ведь Хаширама для него особенный. Всегда был и будет. Так было с самого начала, и едва ли это хоть когда-нибудь изменится.  Хаширама потерянно крутит головой по сторонам, пытаясь сориентироваться в пространстве.  — Спальня там, — говорит Мадара. — Иди, я сейчас подойду.  — А где? — начинает Хаширама, и Мадара усмехается, прекрасно зная, что именно Хаширама сейчас спросит:  — Уборная там.  Хаширама кивает и идёт туда, куда Мадара ему показал. Сам Мадара заворачивает в свою комнату, идёт к гардеробной, вытаскивает с верхних полок спортивную сумку и начинает придирчиво осматривать вещи. Сразу бросает в сумку пару рубашек, джинсы, трусы, носки и…  Хаширама ничего не скрывал, но и на показ не выставлял тоже. И это бесило, до красной пелены перед глазами бесило. И Мадаре предъявить особо было нечего, ведь одно дело, когда отношения параноидально и тщательно скрывают (чего Хаширама, конечно же, не делал), а другое — когда заявляют о них недостаточно громко.  И вот тогда из-за этого возникла ситуация, когда посягают на святое, сокровенное, его, и Мадара абсолютно ничего не в силах с этим сделать. Не убивать же ему Мито на месте голыми руками? Видит Бог, Мадаре бы очень хотелось, но это абсолютно бессмысленно.  Но, что самое важное — ничего подобного бы не случилось, если бы Хаширама не позволил этому случиться. Вот это ранило Мадару больше всего.  Хаширама говорил о том, что он был неправ, что не нужно было потакать семье, нужно было отстаивать своё мнение более категорично, что ему не нужна Мито, что он не представляет своей жизни без Мадары, что Мадара для него — самое важное и дорогое, буквально всё, что…  — А какой смысл? Что это меняет сейчас? — спросил Мадара тогда.  Хаширама, устав пытаться достучаться и оставшийся абсолютно без сил, ушёл спать. Мадара просидел в кухне до утра, заснуть он так и не смог. Утром Хаширама ушёл на работу, а Мадара взял выходной.  Он собрал свои вещи, нашёл новую квартиру и переехал за семь часов. Ровно за два часа до того, как Хаширама вернулся домой. Самое сложное в переезде было экстренно найти хотя бы минимально устраивающее его жилище. Мадара не мелочился — квартиру он сразу купил.  Он понимал, что жизнь разрушена, как раньше уже не будет, и ему надо учиться жить без Хаширамы. Тем не менее, убрать его в чёрный список Мадара смог только через две недели. Возможно, достаточно обмазался страданиями Хаширамы, чтобы двигаться дальше.  Чтобы через пять месяцев оттуда достать.  — Уютненько у тебя здесь, — раздаётся неподалёку голос Хаширамы, и Мадара усмехается.  — У тебя мне нравится намного больше, — незамедлительно отвечает он, докидывая в сумку несколько футболок.  — Да? Почему?  Голос Хаширамы раздается слишком близко, Мадара оборачивается, и чуть не сталкивается с Хаширамой нос к носу. Хаширама тут же отшатывается, но Мадара инстинктивно его ловит, прижимая к себе. Хаширама прерывисто дышит — видно, как вздымается и опадает его грудь, Мадара нервно облизывает губы.  И это невыносимо — Хаширама близко, слишком близко. У Мадары и так в присутствии Хаширамы получается себя контролировать из рук вон плохо, но когда такой Хаширама — сонный, домашний, уютный, свой, настолько рядом, Мадара вообще не может сдержаться от слова совсем. — Хаширама, — шепчет Мадара и наклоняется к нему ближе, отчаянно желая поцеловать, но Хаширама уворачивается.  Сука.  Блядь.  Да сколько можно?! И тут терпению Мадары, которого и так-то было очень мало, приходит конец окончательно.  — Да что происходит? — рявкает он, и в этот раз Хаширама не отшатывается. Напротив — он застывает истуканом и смотрит на него широко распахнутыми глазами, а потом качает головой, разворачивается и выходит. Мадара срывается с места тут же, и, выйдя в комнату, застывает — он видит на журнальном столике в комнате два стакана. Вода с лимоном, как Мадара любит.  Значит, пока Мадара ковырялся в шкафу, Хаширама сходил на кухню и попытался позаботиться? Увидел, что Мадара взвинченный с самого утра? Почувствовал?  В их паре действовало негласное правило, которое Хаширама вывел чуть ли не сразу — если Мадара нервничает, нужно молча подсунуть ему воды с безумным количеством лимонного сока. Не донимать вопросами, а показать жестом, что это заметили, и что самочувствие Мадары важно, как и душевное равновесие. Мадара сам расскажет, что его беспокоит, пока будет пить.  Этот фокус сработал у Хаширамы пару раз невероятно давно, и теперь он без зазрения совести им пользовался при каждом удобном случае. Периодически Хаширама наливал воды и себе, как бы подчёркивая, что он рядом, что он разделяет с Мадарой его состояние практически буквально. Иногда Хаширама перебарщивал с лимонным соком, но всё равно пил, забавно хмуря брови и пытаясь не морщиться.  Это всегда безусловно подкупало, и у Мадары, даже если он находился в приступе бешенства, получалось взять себя в руки и найти силы успокоиться. Потому что Хашираме он небезразличен, и Хаширама заботится о нём. Делит пополам любые чувства и эмоции, даже отрицательные.  Даже если ему самому тяжело.  Прикусив губу, Мадара подходит, берёт два стакана сразу, из одного делает глоток сам, другой передаёт Хашираме в руки, который внимательно за ним наблюдает. Мадара садится на диван около Хаширамы. — Иди сюда, — зовёт его Мадара.  Хаширама придвигается ближе, Мадара сразу же прижимает Хашираму к себе и носом зарывается ему в изгиб шеи. — Давай поговорим, — шепчет он тихо, Хаширама кивает.  — Объясни мне, что происходит, — всё так же тихо просит Мадара, целуя Хашираме основание шеи.  — Я… — начинает Хаширама и осекается.  Мадара не останавливается: он убирает волосы Хаширамы, перекидывает их на другую сторону, рукой скользит вдоль спины. Хаширама прерывисто вдыхает, Мадара оттягивает ворот его футболки и прикусывает плечо, потом ведёт носом вдоль ключицы и целует, целует, целует.  Хаширама молчит, Мадара его не торопит — он продолжает покрывать его шею лёгкими, мимолётными поцелуями, пальцами забирается Хашираме под футболку.  — Я чувствую себя грязным, — наконец произносит Хаширама, и Мадара застывает.  Как гром среди ясного неба. Ему послышалось?  — Грязным? — ошарашенно переспрашивает Мадара, и Хаширама кивает. Мадара кивает сам себе, встаёт на ноги, отпивает ещё. Молчит. Хаширама в его сторону не поворачивается, и это выводит из себя окончательно. В полнейшей тишине Мадара опрокидывает в себя остатки воды и с размаху бросает стакан в стену.  Раздаётся звон, бокал осыпается у соседней стены осколками. Хаширама даже не вздрагивает, он вообще не смотрит в ту сторону — так и сидит, глядя неподвижными, остекленевшими глазами куда-то перед собой и вцепившись в свой стакан как утопающий в спасательный круг.  Мадара закрывает глаза и приказывает себе досчитать хотя бы до десяти. Успокоиться. Раз-вдох, два-выдох, три-вдох…  На “пять” Мадара не выдерживает. Он подходит к Хашираме сам и забирает у него стакан. Пальцы Хаширамы мелко подрагивают, но голову он не поднимает. Мадара присаживается около него на корточки, и кладёт руки ему на колени. Хаширама не двигается, и Мадара делает над собой усилие.  Он просит, стараясь говорить как можно мягче:  — Посмотри на меня. Все внутренние силы Мадары уходят на то, чтобы усмирить пожар внутри. Он хочет разговаривать с Хаширамой ласково, боится нанести ему ещё больший вред, сделать ещё больнее. И снова злится на себя за такую внезапную вспышку. Вот как всегда: Мадара психует, Хаширама его успокаивает.  Вопрос только в том, кто успокоит Хашираму, когда он будет не в силах больше продолжать этот бесконечный забег? Мадара целует Хашираме руки, гладит его ладони, и Хаширама отмирает. Переводит на него взгляд и говорит слегка охрипшим голосом:  — У тебя глаза красным горят. Ты злишься.  Хаширама прав, и отрицать очевидное глупо. Мадара молчит, силясь подобрать слова, а потом всё же спрашивает, отчаянно надеясь, что его поймут правильно:  — Почему? Взгляд Хаширамы снова стекленеет. Значит, Хаширама правильно понял вопрос, и разворачивать мысль Мадаре не придётся. Положа руку на сердце, Мадара этому рад — боится, что если начнёт объяснять, опять нагородит кучу дерьма вместо чего-то хотя бы относительно адекватного.  Они молчат какое-то время, Мадара гладит руки Хаширамы, подносит их к губам, невесомо целует. Не торопит, давая собраться с мыслями. В итоге Хаширама произносит одно-единственное слово, всё ещё глядя ничего не выражающими глазами куда-то вдаль:  — Мито.  — Мито?  Это многое объясняет. Если быть точным, это объясняет всё. Мадаре потребовалось полгода, чтобы прийти в себя после произошедшего, и то он не пришёл в себя до конца. Но Хаширама? Хаширама за эти полгода не то что в какое-никакое подобие порядка не пришёл, напротив, его будто только сильнее размолотило.  Проклятая Мито испортила нахуй отношения между ними, но это полбеды. Её выходка почти убила Мадару, это ерунда. Но вот Хаширама… То, что стало с Хаширамой Мадара ей никогда не простит. Себе не простит тоже, но речь сейчас не только об этом.  А о том, что неважно почему, но некая рыжая шваль всё же решила между ними вклиниться, неважно, по своему желанию или нет. Важно, что это чуть не убило всех. Включая Хашираму в первую очередь.  Мадара встаёт на колени, чтобы оказаться на одном уровне с Хаширамой, пальцем ведёт по скуле Хаширамы, очерчивает щёку.  — Прости меня, — тихо говорит Мадара.  Хаширама вздрагивает, а у Мадары в голове бьётся связно лишь одна мысль: “Мой мой мой МОЙ никому не отдам никуда не отпущу больше”.  — Ты правду сказал, за что же тут извиняться? Если бы я был решительнее, если бы я не дал этому случиться. Если бы… Если бы я не думал, что ты всё стерпишь и никуда не денешься.  Этого Мадара вынести уже не может. Он пальцем приподнимает подбородок Хаширамы и целует его, прерывая этот поток сбивчивых откровений. Хаширама отвечает не сразу, но отвечает, и у Мадары внутри будто фейерверк взрывается.  Он целует его нежно, прикусывая губу, властно скользнув языком в рот. Хаширама сдавленно стонет, разрывает поцелуй и откидывает голову назад, чем Мадара без зазрения совести пользуется.  Он скользит языком по шее и прикусывает место у основания, сначала немного, а потом, войдя во вкус, больше. Засасывает его кожу, пробует на вкус, проводит языком по месту укуса.  Хаширама сдавленно дышит, Мадара смещается ниже. Он опрокидывает Хашираму на кровать, не выпуская его из рук и не прекращая целовать. Пальцами зарывается Хашираме под футболку, оглаживает его грудь, легко щипает за сосок — Хаширама стонет в голос. — Ты такой красивый, — шепчет Мадара, продолжая его целовать.  Мадара проводит руками по рёбрам и животу, и Хаширама отзывается на ласки, выгибается в руках. Мадаре просто крышу сносит от осознания того, что Хаширама покоряется, что он жаждет близости и даже не пытается этого скрывать.  Что Хаширама до сих пор его.  Мадара прекращает целовать Хашираму и отстраняется, встряхнув головой и давая себе немного остыть. Хаширама тут же распахивает глаза, и Мадара замирает, как громом поражённый. Он знает Хашираму очень хорошо, и поэтому может легко прочитать то, что плещется на дне чужих глаз: желание, невысказанная просьба и много, много печали и вины.  И вот эта бесконечная вина действует на Мадару как красная тряпка на быка. Зарычав, он впивается руками в футболку Хаширамы, ногтями разрывая ткань в том месте, где у Хаширамы бьётся сердце. Дёргает в разные стороны, услышав треск не выдержавшей такого напора ткани.  Хаширама открывает рот, чтобы что-то сказать, возмутиться, но Мадара не позволяет ему — впивается в его губы собственническим, жадным поцелуем, и отрывается только тогда, когда чувствует, что воздуха начинает не хватать. Он тянет за порванную футболку, и Хаширама приподнимается на локтях, позволяя себя раздеть.  Мадара сразу приникает к его груди, покрывает её поцелуями и шепчет, словно в горячечном бреду:  — Я скучал, я так сильно скучал.  Он знает каждый изгиб его тела, пальцами оглаживает старые, детские шрамы, которые не затянулись со временем. И целует, целует, целует. Обводит языком ореол соска, прикусывает его, Хаширама стонет, выгибаясь.  — Такой отзывчивый, — шепчет Мадара. — Страстный.  Он снова целует Хашираму, тот отвечает, зарываясь ему в волосы рукой и оттягивая их у корней, пальцами царапая кожу головы. Мадара издаёт гортанный стон, снова смещается к шее, покрывая её поцелуями-укусами и сразу же зализывая покрасневшие места.  Запах Хаширамы сводит его с ума, Мадара действительно дуреет, когда видит его таким: расхристанным, с закушенными покрасневшими от поцелуев губами, пытающимся открыть глаза, которые то и дело закатываются. Грудь Хаширамы прерывисто опадает и поднимается, он пытается что-то сказать, но получается не с первого раза:  — Ма… дара.  Звучит как призыв. Мадара снова целует его, потом скользит языком Хашираме по груди, вылизывает ему живот, руками не прекращая трогать его, касаться везде, где может дотянуться. Кажется, что стоит отвлечься хоть на минуту, и Хаширама растворится в воздухе, исчезнет, уйдёт.  Руками Мадара тянется к краю домашних штанов, в которых Хаширама и поехал, и тут его кожу обжигают пальцы Хаширамы, останавливая. Хаширама смотрит на Мадару потемневшими от желания глазами.  — Не надо, — тихо просит он. — Пожалуйста, не надо. Мадар-р-ра! Мадара не даёт ему договорить: он большим и указательным пальцем сжимает Хашираме соски, тот выгибается, прикусив губу.   — Я вижу, что ты хочешь, — хрипит Мадара, с трудом совладав с голосом.  Хаширама ещё раз бросает на него взгляд, такой же, как вчера, где не понятно, какой именно просьбы больше — просьбы остановиться или не останавливаться.  — Пожалуйста, не надо…  Мадара нависает над Хаширамой и снова целует его. Вопреки своим словам, Хаширама прижимает к себе Мадару так сильно, вцепившись в него обеими руками, что на мгновение Мадаре кажется, будто ему сейчас все кости сломают. Он, продолжая целовать Хашираму, скользит руками ниже, к паху, уже предвосхищая то, о чём Хаширама попросит но не обязательно вслух.  — Не надо. Мадара-а-а! Он сжимает член Хаширамы через штаны, и остаток фразы тонет в его стоне — искреннем, просящем большего. Мадара подрывается на месте, сразу опускается ниже, целует Хашираме живот, недолго воюет с завязками и рывком снимает с Хаширамы долбаные штаны.  Как хорошо, что Хаширама даже не потрудился надеть трусы, когда они собирались.  Мадара целует ему внутреннюю сторону бедра, дразня, задевает кончиком языка головку члена и переключается на второе бедро. От мимолётного касания ноги Хаширамы раздвигаются, он громко стонет.  Недостаточно.  Мадара возвращается к члену, проводит языком от основания до головки, снова дразняще играет с ней, вырывая из Хаширамы скорее всхлипы, чем полноценные стоны. Он видит, чувствует, как Хаширама непроизвольно подаётся бедрами ему навстречу, и не заставляет себя долго ждать — заглатывает член до основания сразу, пальцами одной руки сжимает яички и помогает себе другой рукой, начиная дрочить.  Хаширама стонет уже в голос, но этого всё ещё недостаточно.  Мадара помогает себе рукой и ощущает, как Хаширама входит во вкус — его рука ложится Мадаре на затылок, а бёдра то и дело инстинктивно подаются навстречу, и Мадара полностью растворяется в процессе.  Он хочет, чтобы Хаширама, наконец, расслабился, отпустил себя, хочет, чтобы Хаширама перестал себя мучать. Мадара знает немного способов показать свои настоящие чувства, заставить к ним прикоснуться, и секс — один из них.  Кончает Хаширама быстро — за голову притягивает Мадару ближе, практически вжимая в пах и впивается пальцами в волосы. Квартиру оглашает жаркий, страстный стон, похожий, скорее, на вой, и вот теперь достаточно громко.  Хаширама содрогается, Мадара с жадностью принимает сперму в себя и слизывает всё до последней капли. Хаширама отпускает его — рука обессиленно откидывается на кровать, — и Мадара возвращается к нему.  Он проходит серией быстрых поцелуев по всему торсу, снова прикусывает шею у основания, но с другой стороны, поднимается выше и шепчет в самое ухо:  — До сих пор чувствуешь себя грязным, Хаширама?  Вместо ответа Хаширама снова впивается ему пальцами в волосы и притягивает к себе. Хаширама целует его жадно, практически слизывая свою сперму у Мадары изо рта, вкусы перемешиваются. Мадара ложится рядом, не разрывая поцелуй, и прижимает Хашираму к себе. Тот устраивается у него на груди, они лежат какое-то время, обнявшись, а потом Хаширама говорит:  — Воды хочу.  Мадара фыркает и пытается подняться, но Хаширама не пускает:  — Давай полежим ещё немного, пожалуйста.  Мадара прижимает его к себе сильнее, Хаширама шепчет на грани слышимости:  — Я тоже… тоже очень сильно скучал.