Навылет

День второй

Мадара просыпается лёжа на спине и всплепую шарит рукой по постели. Пальцы зарываются в пушистые пряди, Мадара облегчённо выдыхает. Он поднимает руку выше, немного изворачивается и прижимает Хашираму к себе. Он так сильно скучал по этому ощущению. По ощущению того, что Хаширама рядом. Обычно Хаширама всегда просыпался раньше. Он вставал, бродил по квартире, пил чай (травяной, без сахара, иногда — с мёдом), читал, а потом возвращался к Мадаре. Когда Хаширама забирался под одеяло и начинал возиться, укладываясь, Мадара уже был на пограничьи между дрёмой и пробуждением. Мадара в такие моменты всегда поворачивался на спину, и Хаширама устраивался у него на груди. Он обнимал Мадару руками, закидывал на него ноги, будто Хаширама — ожившее дерево, раскинувшее на Мадаре свои корни. Готовое в любой момент прорасти у Мадары где-то во внутренностях, полностью присвоив себе. Мадара усмехается, вспоминая это, и на пробу переворачивается на спину. Хаширама реагирует тут же — заползает Мадаре на грудь, не прекращая сопеть, обвивает его руками, зажимает его ногу между своих ног. Возится, пытаясь устроиться поудобнее, и Мадара, вздохнув, просовывает руку Хашираме под шею, прижимает к себе, обнимая за плечо. Хаширама тут же затихает. Мадара лежит так какое-то время, глядя в потолок. В голове слишком много мыслей, которые сейчас совершенно не к месту и не вовремя, но не думать об этом не получается. Мито Узумаки всегда была для него как красная тряпка для быка. О, да, Мадара прекрасно знал, что семья Сенджу имеет на своего сына особенные планы. К сожалению для них, Мадара не собирался сдвигаться ни на миллиметр во всём, что касалось Хаширамы. Хаширама тоже твёрдо стоял на своём, пресекая любые попытки влезть в их отношения и направить на путь истинный. Мадара был категоричен, особенно, особенно во всём, что подразумевало под собой дальнейшую жизнь Хаширамы и его брак. Если Хаширама когда-нибудь решится узаконить отношения, в графе с именем и фамилией супруга он запишет Мадару Учиху и только его. Хаширама был с ним полностью солидарен, что удивительно, Мито Узумаки была солидарна с ними обоими тоже. А вот семьи Сенджу и Узумаки с ними солидарны не были. Они то и дело пытались свести Хашираму и Мито вместе. Неважно, были ли это формальные визиты одной семьи к другой, просто торжественные встречи и вечера, на которых собиралась половина города, общие праздники или что-то ещё. Неважно. Их постоянно пытались столкнуть лбами, все причитали о том, какая Мито и Хаширама красивая пара, а некоторые, особо зазнавшиеся тётки обращались к Мито не иначе как “госпожа Сенджу”. Мадара следовал за Хаширамой по пятам на каждой такой встрече, и нет, он не наблюдал из тени, напротив — всем своим видом показывал, что он здесь, что Хаширама с ним, и что рыжим ведьмам вход в их устоявшиеся отношения заказан. Он всегда относился к Мито подозрительно, потому что видел, как порой она смотрела на Хашираму, тоже не стыдясь и не прячась, как открыто выражала свою симпатию. Да только Мито была та ещё хитрая лиса, и её поведение никогда не выходило за рамки почтительной вежливости и учтивости. Но Мадара видел и знал. Впрочем, активно действовать Мито никогда не решалась — была далеко не дурой, но ощущение, что она только выжидает удобного момента крепло после каждого блядского приёма, устроенного родственничками. Кроме того, Учих побаивались в городе, и не безосновательно, конечно — отец в прошлом воротил крупным мафиозным синдикатом, и владения его простирались далеко за пределы Токио. В ту же Йокогаму, например. Но с тех пор, как при загадочных обстоятельствах погиб бывший глава Портовой Мафии — Мори Огай — управление Йокогамой взяла в свои руки его главная помощница — Коё, и отец покинул игру. Он стал примерным гражданином, пожертвовал занебесные деньги на благотворительность и развитие полиции. И, что удивительно, в полиции его приняли радушно — как-никак, человек, который знал изнанку города, был на вес золота. Мадара с Изуной подались в полицию, и репутация Учих была более-менее восстановлена, не считая некоторых чёрных пятен из прошлого. Но слухами мир полнится, верно? А слухи распускать любили все, кому не лень, но особенно старались главы семей Сенджу и Узумаки. Мадара знал — Мито никогда не принимала в этом участия, она была человеком слова, ненавидела ложь и лицемерие. Но она была одна против немалочисленных семей, а это всё равно, что пытаться потушить пожар, просто на него дуя. Мадара устало прикрывает глаза. Хаширама отлежал ему руку, а настроение оказывается окончательно испорчено всеми этими погаными воспоминаниями. Мадара возится, пытаясь высвободить руку, но Хаширама только обнимает его сильнее и заползает на Мадару практически полностью, абсолютно лишая любой возможности пошевелиться. Мадара фыркает и целует Хашираму в затылок. — Пусти меня, — шепчет он. — Мне в туалет надо. Хаширама что-то возмущённо сопит, но в итоге переворачивается на бок, отпуская его. Мадара привстаёт на постели, облокачиваясь на локоть. Он смотрит на спящего Хашираму и задумчиво гладит его по лицу. Невесомо очерчивает пальцами скулы, проводит по лбу, возвращается к виску и скользит по щекам. Мадара вздыхает, целует Хашираму в плечо, прикрывает его одеялом и встаёт. Он идёт в душ и раздражённо думает о том, что сменную одежду он к Хашираме не взял. Вообще, когда он только ехал сюда, Мадара не был уверен в том, что будет дальше. В голове билась ровно одна связная мысль — если он сейчас не окажется рядом с Хаширамой, не увидит его, не поймёт, что с ним происходит, он просто, блядь, сдохнет. Ему просто было не до того. Не до сбора вещей, не до сигналящих одуревших машин на дороге, не до… Да на весь мир ему было насрать, если честно, потому что весь мир Мадары уже давно крутился вокруг одного человека, и только его. Все остальные могли встать в очередь и ждать своего часа, ни больше, ни меньше. Оболтусы Итачи, Изуна и Саске разберутся сами, Мадара в них не сомневается. На остальных кристаллически похуй. Выйдя из душа и растирая волосы полотенцем, Мадара бредёт на кухню и думает о том, что в свою квартиру съездить надо. Можно, конечно, одолжить тряпки у Хаширамы, и, признаться честно, Мадара любил носить его одежду — это было чем-то интимным и очень значимым. У вещей был особый запах, они были частью Хаширамы и создавалось впечатление, что это не футболка обтягивает его тело, а Хаширама обнимает его своими родными и любимыми руками. Больше этого Мадара любил только, когда Хаширама носил его одежду. Потому что он будто на всеобщее обозрение заявлял, что да, я живу с Мадарой Учихой, да, на мне его вещи, можете считать это своеобразной меткой, и да, я люблю Мадару больше жизни, и мне нужно его присутствие рядом, а так он будто со мной рядом, понимаете? Не понимаете? Идите нахуй тогда, Боже. Мадара делает себе кофе — чёрный, без сахара и идёт в коридор. Телефон валяется в отрубе со вчерашнего дня, и Мадара передёргивает плечами. По идее, сегодня у него заканчиваются выходные, и нужно бы предупредить коллег, что на ближайшую неделю точно Мадара возьмёт отгулы. Может быть, на две недели, там как пойдёт. Он идёт в комнату за зарядкой и видит, что Хаширама уже проснулся. Валяется на кровати, обняв одеяло, и смотрит на Мадару немигающим взглядом. — Кофе? — спрашивает Мадара буднично, наклоняясь, чтобы выдернуть из розетки адаптер. Хаширама угукает и продолжает на него смотреть. Мадара подходит к нему, садится на кровать, и Хаширама тут же заползает ему на колени. Устраивает голову и поворачивает к Мадаре лицо. Мадара встряхивает головой, несколько капель с влажных после душа волос попадают на Хашираму, и он фыркает, с улыбкой вытирая лицо. Словами не передать, как тепло у Мадары на душе становится от этой улыбки. Он рассеянно перебирает волосы Хаширамы и вздрагивает, когда тот внезапно прикасается ладонью к его лицу. И смотрит, всё так же, пристально. Будто боится спугнуть, будто всё ещё отказывается верить. Мадара поворачивает голову, ладонь Хаширамы соскальзывает, накрывая Мадаре рот. Тот поднимает руку, смыкает пальцы у Хаширамы на запястье и целует тёплую кожу. — Совсем как раньше, да? — хриплым после сна голосом спрашивает Хаширама, и Мадара усмехается — Что хочешь на завтрак? — тихо спрашивает Мадара, всё ещё прижимая его руку к губам. — ... -нибудь? — распахивает Хаширама свои невозможные, блядь, глаза, и Мадара качает головой. Он встаёт, целует Хашираме костяшки пальцев, забирает зарядку и направляется к выходу. Оборачивается. Хаширама уже свил себе гнездо из вороха одеял и простыней и теперь смотрит на него, высунув оттуда только лицо. Его волосы волной разметались по кровати, и всё, чего Мадара хочет в эту минуту — подойти и поцеловать это сонное чудо, но не страстно, а нежно, бережно, вкладывая в каждое прикосновение тепло и бесконечную привязанность. — Не валяйся долго, — говорит он. — А то завтрак и кофе остынут. Хаширама кивает, и Мадара, сделав над собой нечеловеческое усилие, возвращается в кухню. Зажав телефон плечом, он достаёт из холодильника яйца и бекон. Слушает гудки несколько секунд, но трубку в итоге снимают. Выложив на горячую сковородку бекон, Мадара информирует напарника про вынужденный отпуск. Обито реагирует спокойно, отвечая, что раз нужно, значит — нужно, и мир не треснет пополам, если Мадара не будет появляться на работе неделю. — Хорошо, если только неделю, — вздыхает Мадара, разбивая яйца. Они шипят на выплавленном жире от бекона, в кухне начинает витать запах готовой еды. Мадара убавляет огонь и облокачивается о разделочный стол, перебрасывая телефон в руку. — Отдыхай, дед, тебе полезно, — фыркает Обито и сбрасывает звонок. — Вот же язва, — бормочет Мадара, откидывая телефон на столешницу и запуская кофемашину. К тому моменту, как он заканчивает нарезать помидоры и выкладывать завтрак на тарелку, в коридоре раздаются шлёпающие шаги, и в кухню заходит Хаширама. Он широко зевает, прикрыв ладонью рот и зачёсывает пальцами упавшие на глаза волосы. Мадара кивает ему на обеденный стол, где уже стоят две кружки с кофе, а сам отворачивается, чтобы взять две тарелки с едой. Хаширама садится на стул, подогнув под себя ногу, Мадара ставит напротив него тарелку с завтраком и усаживается напротив. Хаширама смотрит на еду мутным взглядом и поднимает на Мадару несчастные глаза. Мадара начинает смеяться: Хаширама такой домашний, сонный кажется ему по-настоящему милым. Очень хочется обнять, зарыться носом в затылок и никогда больше не отпускать от себя. — Я столько не съем, — заключает Хаширама, всё ещё высверливая в тарелке еду. Вилку, тем не менее, в руки берёт. — Не придуривайся, — отрезает Мадара, делая глоток из своей кружки. — У тебя там овощи одни, там есть-то нечего, ты кофе и то больше выпиваешь. — Что за домашнее насилие, — бормочет Хаширама, но есть, тем не менее, начинает. — Сдай меня полиции. Ах да. Хаширама бросает на него уничижительный взгляд, и Мадара хохочет уже в голос, совершенно не стесняясь. Хаширама съедает свою порцию быстро, и Мадара ставит в голове галочку. Хороший знак. Они молчат какое-то время, Хаширама тянет кофе из кружки, Мадара сгружает грязную посуду в посудомойку, делает себе ещё порцию кофе и снова садится за стол. — Мне надо съездить… Мадара запинается. Его временное пристанище, пусть и было квартирой, находящейся у него в собственности и купленной на его деньги, язык не поворачивался назвать домом. Скорее, убежищем. Местом, где он смог хотя бы номинально прийти в себя и зализать раны после их с Хаширамой расставания. Ну не смог, конечно, но тем не менее… А дом… Дом — это Хаширама. Не место определяет Дом, а человек. “Дом — это человек”. Мадара слышал где-то эту фразу однажды, и она намертво врезалась ему в память. Потому что отражало его восприятие мира, его мировоззрение, на котором базируется личность. Дом — это то место, где Хаширама, где они вместе с Хаширамой. Где лежат учебники по медицине, разбросанные в разных углах комнаты, где на тумбочке около кровати лежит куча их с Хаширамой резинок для волос, где простыни пахнут Хаширамой, где в ванной стоят парные банки гелей для душа и шампуни для волос. Где Хаширама шёпает босыми ногами по полу, упрямо игнорируя одно из величайших изобретений человечества — домашние тапки, где провода от их ноутбуков и зарядок переплетаются на полу около кровати. Где в шкафу с одеждой контрастируют чёрные вещи и вещи в светлых тонах, а утром на кухне шуршит кофемашина, делая две порции: эспрессо и латте. Где Хаширама поджимает ногу под себя, садясь за обеденный стол, и смотрит на него глазами цвета коньяка. — … в квартиру, — заканчивает Мадара свою мысль. По лицу Хаширамы пробегает тень испуг? разочарование? страх?, а потом он кивает: — Хорошо. — Поедешь со мной? — Мадара… — Там часа полтора, если без пробок. Возьмём тебе плед, подушку, поспишь на заднем сиденьи. Брови Хаширамы ползут вверх. Такого поворота он точно не ожидал. — Нет, ну если так, — тянет Хаширама, допивая свой кофе. Мадара встаёт на ноги и подходит к нему. Он прижимает Хашираму к себе и целует в затылок. — Мне тебя очень мало, — искренне говорит он. Хаширама кладёт руку на стол и раскрывает ладонь, Мадара переплетает их пальцы. — Поехали? — спрашивает он тихо, продолжая одной рукой прижимать его к себе. — Поехали, — соглашается Хаширама почти сразу. — Мне в душ надо. — Иди, я как раз тут уберусь. Хаширама кивает, Мадара отходит, давая ему пространство. Хаширама встаёт на ноги, и Мадара сразу же притягивает его к себе. Тянется, чтобы поцеловать, но Хаширама опять поворачивает голову, прямо как вчера вечером, и Мадара неуклюже утыкается губами ему в щёку. Он гасит начавшую разрастаться внутри вспышку раздражения, целует Хашираме вторую щёку и отпускает его. Хаширама уходит, бросив на него испуганный взгляд, а Мадара едва сдерживается, чтобы не расколотить пару кружек, да несколько тарелок в придачу. Хаширама действительно не даёт себя целовать. Как же сука злит. Как же, блядь, бесит.