(не)суждено быть с тобой

«Прошлое часто висит камнем на шее. И лучше держаться подальше от желания искупаться в океане воспоминаний: велика вероятность утонуть. Скажи мне, ты умеешь плавать?»

      В кругу друзей Чонгука отпускает. Гнетущее чувство внутри слабеет.       Вечер проходит на удивление спокойно и комфортно. Как будто не было этих пяти лет. Как будто они каждую субботу собирались вот так, чтобы провести время вместе. После долгих объятий и теплых приветственных слов после долгой разлуки, Намджун уже рассказывает о трудностях работы и несправедливости мира крупного бизнеса, на что Сокджин лишь прыскает и с довольным лицом открывает ему бутылку соджу. Хосок хвастается тем, что набрал новую группу учеников, а Юнги сетует на то, что его последние работы никто не понял должным образом (он закладывал совсем другую идею, вы не понимаете!); а после они оба усаживаются на полу играть в приставку, потому что Хосок заявляет, будто он непобедим, когда играет в Mortal Combat за Кэнси, и Мин принимает это как вызов. Условились сделать несколько каток, после каждой проигравший выпивает ядерный алкогольный коктейль, намешанный победителем. Надо ли говорить, что со своей стратегией хаотичного нажатия кнопок Юнги проигрывает из раза в раз и нещадно напивается. Посылает Хосока, победоносно размахивающего джойстиком, и уступает свое место Чимину. Который, кстати, не намерен также легко сдаваться.       Они даже успевают поиграть в бирпонг, лучшие традиции которого Чонгук привез из Штатов. После этого уровень трезвости в квартире падает еще на несколько процентов.       Да, всё как раньше.       Только теперь поодаль еще сидит Тэхён, забравшийся с ногами на диван и что-то сосредоточенно печатающий в своем телефоне. Отстраненный. Лишь иногда он влетал в какой-то разговор, да так, словно это не он молчал последние пятнадцать минут, игнорируя всё и вся. Словно был тут заводилой. А потом, спохватившись, вновь утыкался в экран.       Тэхён был сдержан.       Он не гоготал, почти не пил и, кажется, постоянно о чем-то думал.       Чонгук не хотел, но изучал его взглядом. Ловил каждое слово, каждую эмоцию на лице этого непонятного парня. И оправдывал себя обычным интересом к новому.       Что-то хотелось разгадать, но вопросов становилось всё больше.       Вот и сейчас, сжимая в руке наполовину пустую бутылку соджу, Гук внимательно слушает, как Ким рассказывает Юнги о том, что его очень вдохновила история жизни какого-то там художника. Хосок уходит на кухню к остальным парням, погасив в комнате большой свет. Становится тише, больше никто не смеется, не спорит, не кричит. На фоне играет какая-то заунывная западная песня. Атмосфера располагает либо к тому, чтобы уснуть, либо к тому, чтобы вести философские пьяные разговоры.       — А я говорил, что тебя это не оставит равнодушным! — старший, который как выяснилось и дал погонять книгу с художественной биографией, кажется очень доволен собой и активно кивает, вторя своим собственным мыслям.       — Разве может вообще кого-то не задеть за живое столь мрачная история? — дует губы Тэхён.       Но замечая краем глаза на себе чужой взгляд, вновь моментально надевает маску сдержанности. Забылся, с кем не бывает. Он вообще всем своим видом показывает, что присутствие Чонгука его калит и не дает расслабиться.       И тут Чон злится. Вообще-то это его друзья, это он знаком с ними большую часть своей сознательной жизни. Какого черта этот новобранец сидит и делает вид, что ему испортили вечер. Что это Чонгук тут лишний. Зашел с улицы и навел шороху.       Он злится, но правда пытается делать максимально непринужденный вид.       Если парни приняли Тэхёна, значит на то были причины. Значит он был им интересен. Значит во многом он разделял их жизненную философию и взгляды. Так почему бы и им двоим не подружиться? Какие есть причины против этого? Кроме ледяного взгляда Тэхёна, конечно. Об этот лед разбивался весь бравый энтузиазм Гука. Ну и что с этим делать?       — Ты удивишься, сколько вокруг равнодушных людей, — констатирует Юнги с хмурым взглядом столетнего деда, повидавшего жизнь.       — Я предпочитаю с такими и вовсе не встречаться. Мне нужно поддерживать оптимальный баланс неравнодушия, чтобы верить, что этот мир ещё не совсем потерян.       — Невозможно же закрывать глаза на всё, что тебе не по душе, — Чонгук, неожиданно для самого себя, встревает в разговор.       Пара тёмных глаз под растрепавшейся челкой медленно скользит по комнате, пока не останавливается на сидящей в кресле в противоположном углу фигуре, непонятно зачем подавшей признаки жизни. В приглушенном свете Гук уже не может разглядеть выражения лица старшего, но чувствует тяжесть чужого взгляда, что давит на него бетонной плитой и грозит расплющить под своим весом, оставив лишь мокрое место.       — А кто сказал, что я игнорирую? — Зато голос свозит полнейшим равнодушием. — Огромная разница между тем, чтобы игнорировать что-либо и чтобы каждый раз делать сознательный выбор и убирать из поля зрения раздражающие факторы. Игнорирование — это пассивность. Я же прикладываю определенные волевые усилия.       «А игнорирую я тебя, Чонгук», — остаётся не озвученным.       Всю свою речь Тэхён произносит голой стене чуть левее Гука.       — Да вы двое точно найдёте общий язык! — улюлюкает вернувшийся с кухни Хосок и раздаёт каждому ещё по одной бутылке, явно только из холодильника. Он падает на диван рядом с Юнги, берет в руки пульт и предлагает выбрать фильм.       Чонгук вновь замечает, что Тэхён единственный, кто к алкоголю не притрагивается.       — Ты не пьёшь? — интересуется он, всё ещё не теряя надежды на установление хотя бы ненапряженных взаимоотношений. Под действием градуса это оказывается легче. Чонгук вообще плавится, когда пьянеет. Готов обниматься даже с заклятым врагом, кажется. Причём довольно искренне.       Тэхён его вопрос благополучно оставляет без внимания и утыкается в телефон. Как ни странно, Чонгука это теперь нисколько не задевает, а лишь подстегивает. Он не привык сдаваться. Посмотрим ещё, кто кого.       — Что интересного пишут?       Ноль реакции.       — Меня, кстати, Чонгук зовут, — подначивает, продолжая сверлить взглядом, и закусывает нижнюю губу, ожидая реакции. — А тебя, ледышка?       Тэхён раздраженно вздыхает.       — А мы раньше не встречались?       И тут он не выдерживает:       — А может ты отъебешься и оставишь меня в покое?       Неприятно. Будто пощечина. Двое старших на такой выпад синхронно поворачиваются, явно не понимая, в чем дело. Значит, такое поведение для Тэхёна не было в порядке вещей. Чонгук в сотый раз за день задается вопросом, что же в нем такого особенного, раз он впал в немилость этого холодного принца.       — Это было гру-у-бо, — тянет Хосок, неодобрительно качая головой.       Тэхён тушуется. Видимо, приходит осознание, что его реакция какая-то уж чрезмерная и больно нерациональная. Он выхватывает из рук Юнги бутылку (хотя его, нетронутая, так и стоит на полу возле дивана), делает несколько больших глотков, морщится и пихает ее обратно, вытирая губы рукавом. Тот только плечами пожимает. Видимо, они довольно близки: Чонгук уверен, что за подобный жест получил бы по щам.       Впрочем, внимание на этом никто не заостряет. Парни включают «Войну бесконечности», и теперь все их внимание сосредоточенно на обсуждении происходящего на экране. Вскоре в комнату с закусками возвращаются и все остальные.       Но Чонгук больше не чувствует себя столь же расслабленно. Да и эту часть «Мстителей» он терпеть не может из-за концовки. Поэтому к общему просмотру он не присоединяется, а идет на балкон, предварительно выудив из висящей в прихожей куртки пачку сигарет и зажигалку. Только сейчас понимает, как кружится голова. Он плывет черной тенью, шаркая ногами по полу, и, снова проходя мимо гостиной, не замечает, что привлек внимание лишь одной пары глаз.       Спустя несколько затяжек, он слышит как дверь за спиной открывается, а следом ощущает нотки древесного парфюма. Он что пришел скинуть его с девятого этажа? Ну, пускай. Его одетое во все черное тело гармонично бы смотрелось на таком же черном в ночной темноте асфальте. Чонгук усмехается своим мыслям, изучая пустую улицу внизу, и медленно выпускает никотин из легких.       — Сигаретой угостить? — он решает первым нарушить тишину, пока Тэхён тихо стоит за его спиной. Если бы он повернулся, то смог бы увидеть, что тот внимательно и с какой-то непонятной эмоцией озабоченно всматривается в его профиль. Но он не поворачивается. И не видит.       — Не курю, — глубокий голос звучит все так же ровно и безэмоционально.       — Тогда зачем ты здесь?       — Я…хотел извиниться?       Серьезно? А это уже что-то новенькое. Оказывается, парень не только ядом плеваться умеет, когда дело касается Чонгука. Очень хочется съязвить, бросить что-то колкое и ехидное, но он сдерживает себя. Не стоит нарушать только-только наметившееся перемирие.       — За что?       — За грубость и свое нерадушное поведение, наверно? — звучит как-то неуверенно, но уже ближе: тот делает пару шагов, становясь почти рядом. Чонгуку кажется, что его парфюм отлично гармонирует с запахом сигарет. — Не знаю, что на меня нашло.       «Всё ты знаешь», — эхом проносится в голове, но он решает не озвучивать своих подозрений. Опять же, к чему подливать масла в огонь? Он всегда старается быть более менее рассудительным (другое дело, что далеко не всегда это венчается успехом).       — Да какие проблемы, всё путем. Но руку при знакомстве можно было и пожать.       Единственная колкость, которую он решает себе позволить. И уже ждет, как дверь громко хлопнет за его спиной, но вместо этого внезапно замечает, как собеседник протягивает руку, и вопросительно выгибает бровь.       — Начнем сначала? Тэхён.       — Чонгук, — недоверчиво косясь на светлую на его фоне фигуру, он жмет протянутую ладонь, и еще пару секунд они так и стоят, молча смотря в глаза друг другу. Впервые напряжение между ними будто рассеивается. Но всё возвращается на круги своя, когда тот, наконец, произносит:       — Сомневаюсь, что мы подружимся, Чонгук, но, тем не менее, приятно, — парень вызволяет руку из чужой хватки и разрывает зрительный контакт.       Чонгук хочет ответить, хочет задать вопрос: «Почему?», но Тэхён умудряется ретироваться в мгновение ока, будто его здесь и не было. Опять сбегает.       Ну да, чего он ожидал? Душевного разговора? Начала крепкой дружбы длиною в жизнь? Наверняка, парень пришел лишь ради того, чтобы не портить отношения с остальными. Или потому что получил выговор от старших. Не по доброй же воле он захотел извиняться перед человеком, которому открыто заявляет о том, что не горит желанием общаться. Да и черт с ним.       Но отчего-то он никак не может выкинуть его из головы. Делает затяжку и думает. Пускает облачка дыма и думает. Тушит окурок и думает. Думает, думает, думает.       Внезапно накатывает мощнейшая волна одиночества. Фонари внизу тускнеют, ветер замирает, звуки не долетают до ушей, разбиваясь о невидимый кокон. Стоя на балконе девятого этажа, Чонгук чувствует себя последним оставшимся в мире человеком. Будто от близких друзей его отделяет не просто стеклянная дверь и несколько метров, а как минимум несколько тысяч световых лет. А как максимум — их и вовсе не существует. Не в этой реальности. Последний раз Чонгук ощущал себя так в Америке, где у него не было никого, кроме холодного отца и отстраненного старшего брата, которого доводилось видеть разве что по праздникам. У Чонгука не было никого. А сейчас? Есть ли у него кто-то, по-настоящему? Разумная часть его сознания понимала, что да, определенно есть. Но другая часть, нерациональная, отвергающая всё и всех, не переставала твердить, что он один. Ты никому не нужен, не придумывай.       Дышать становится труднее. Ему дурно и душно, хотя воздух после дневного дождя все еще влажный, а оттого в ночном сумраке еще более промозглый. Ему бы ёжиться от холода, пока языки ветра лижут его бока, а он оттягивает ворот и без того свободной футболки, будто ткань перекрывает ему кислород. Не помогает.       Чтобы прекратить этот нескончаемый поток навязчивых мыслей, он не придумывает ничего лучше, чем напиться еще сильнее. Поэтому запускает пальцы в волосы, оттягивая их, пытаясь привести себя в чувства, стирает этим жестом последние намеки на былую укладку и неуверенно открывает балконную дверь, за которой слышатся до боли знакомые голоса.       — Кстати, как прошёл перевод в универ? — интересуется Намджун. — Без проблем?       — Гладко, как по маслу. Ты же знаешь, — Чонгук строит мученическую гримасу, — отец отвалил бабла и вот никто даже единого вопроса не задает. Как будто я всегда тут учился.       — Связи решают.       — Да, решают за меня всё в моей жизни.       — Мне бы твои проблемы! — Тянет Чимин и заваливается на него сверху. Он обнимает друга, прижимаясь виском к его светлой макушке.       — Как отец отнесся к твоему решению? — Спрашивает Юнги.       — Никак. Как будто ему хоть когда-то было до меня дело.       И это было правдой. Чонгук уже свыкся с мыслью о том, что он является вынужденным дополнением семьи Чон. Он не старший сын, поэтому с делами компании отец, к счастью, наседает не на него, а на его брата. О нем отец вспоминает лишь изредка, когда кто-то ненароком напоминает о том, что сына у него два. А он, конечно же, примерный и любящий отец. Роль, которую на публике, тот отыгрывает на тысячу процентов. Из миллиона процентов, на которые Чонгук ему никогда не верил. Затянулась ли эта рана? Да. Оставила ли она после себя глубочайший след, который прослеживается теперь во взаимоотношениях Чонгука со всеми людьми в его жизни и даже с самим собой? Еще как.       — Зато теперь ты можешь жить спокойно и заниматься тем, что тебе по душе, — Чимин со всей силы лупит его по ляжке, как бы говоря не раскисать. Намек прозрачный. Правда за него Чимину прилетает коленом в бедро. Он вскакивает и, потирая ушибленное место, улетает на кухню, откуда его зовет Сокджин.       Когда Чонгук вернулся с балкона, он заметил, что Тэхёна среди парней не было. Он не стал задавать вопросов, но из разговоров понял, что тому вроде как стало плохо и он ушел в гостевую комнату отдохнуть. Чонгук подумал, что это странно, ведь тот даже ничего не пил, не считая пары глотков из бутылки Юнги. Плюс одна странность в копилку Тэхёна.       Зато сам Чонгук пил как в последний раз. Или в последний путь с конечной точкой на том свете. Обычно он знал меру, но сегодня тормоза сорвало совершенно.       Поэтому, наблюдая за улепетывающим Чимином, он удивляется, откуда столько прыти и энергии в этом организме. Если он сам сейчас поднимется, то не то что побежать, два ровных шага сделать не успеет прежде, чем упасть, не в силах бороться с гравитацией. Утром он об этом крупно пожалеет. Но кого волнует, что там будет потом? Разве не все новомодные спикеры и мотиваторы кричат о том, что надо жить настоящим? Он так и делает.       — Не хочешь продолжить заниматься танцами? — вопрос столь внезапный, что Чонгук не сразу понимает, что Хосок обращается именно к нему. — Моя студия в твоем распоряжении.       — Я… — Гук глупо моргает, соображая, что должен ответить, но шестеренки в мозгу с диким скрежетом ворочаются слишком медленно.       — Я всегда говорил, что у тебя талант, — продолжает невозмутимо. — Можешь, конечно, променять свой дар на бизнес-образование или продолжать травить свой мозг языками программирования, но я считаю, что можно хотя бы совмещать приятное с отстойным.       — Да, Гук, ты не думал, что бросать то единственное, что доставляло тебе удовольствие, — это чистой воды мазохизм? — Намджун кидает на него неоднозначный взгляд. Юнги, гипнотизирующий взглядом бутылку, согласно кивает головой.       — Хён, я…       — Не знаю, что именно вызывает у тебя сомнения, — перебивает его Хосок, — но я повторю еще раз: двери моей студии для тебя открыты в любое время. Просто чтобы ты знал.       — Спасибо, хён. Я подумаю.       — А еще тебе, пожалуй, хватит, — старший встает со своего места, подходит и забирает из его рук стакан с непонятной жидкостью. Чонгук уже сам не помнит, что туда наливал. Он хочет запротестовать, но сил не остается даже на это. Он просто сидит безвольной куклой в кресле и наблюдает за происходящим вокруг словно через толстое стекло, покрытое слоем пыли. В глазах мутнеет.       Чонгуку внезапно очень хочется домой.       Когда время переваливает за три часа, парни решают, что пора расходиться и идти отсыпаться. Самые старшие остаются ночевать у Намджуна. Остальные вызывают себе два такси, разделившись по парам, в зависимости от того, кто где живет. Тэхёна пытались уговорить остаться, но он отнекивался, говоря, что ему уже лучше. Поэтому сейчас он неторопливо натягивает свое пальто и поправляет растрепавшиеся волосы. Выглядит всё ещё идеально. И кто бы сомневался, что живет он с Чонгуком практически в одном районе, поэтому им приходится ехать вместе. Последний, к слову, настолько пьян, что Чимин вынужден тащить его до улицы практически на себе. Там он спихивает это «тело» своему другу, и, попрощавшись, они с Хосоком благополучно уезжают.       — Будь добр, хотя бы в машину сядь самостоятельно, — недовольно бурчит Тэхён, отталкивая от себя шатающегося Чонгука.       Тот издает какой-то странный звук: нечто среднее между усмешкой и недовольным бурчанием, и, пытаясь сделать вид, что он трезвее стеклышка, резко разворачивается к машине, делает два уверенных, как ему кажется, шага и… падает, запутавшись в собственных ногах. Приземляется на задницу и пока сидит, рассматривая свои ладони с таким выражением лица, будто первый раз их видит, Тэхён дергает его за ворот куртки, заставляя подняться.       — Я что, в няньки нанимался? — недовольно пыхтит, спихивая ношу на заднее сидение автомобиля, и извиняется перед таксистом, пока Чонгук пытается принять сидячее положение.       — Может подвинешься? Или мне на крыше ехать, по-твоему?       — Если так хочешь, я тебе не запрещаю, — огрызается он в ответ, но выходит совсем не грозно, а абсолютно по-дурацки, ведь язык заплетается, а мысли путаются.       Тэхён на это бесцеремонно пихает его в бок, да так сильно, что Чонгук не только сдвигается на второе сиденье, но и встречается виском с холодным стеклом окна. Да, в няньки он точно не нанимался, с такой обходительностью его бы просто не взяли на эту должность. Как только дверь хлопает, водитель сразу начинает движение. Автомобиль плавно мчится по пустым дорогам, рассекая влажный холодный воздух, но Чонгук чувствует себя так, словно его засунули в стиральную машину и поставили на девятьсот оборотов в минуту, поэтому он опускает стекло, подставляя лицо грубым поцелуям ветра.       Тэхён, вероятно, его состояние замечает, потому что в его взгляде читается осуждение с примесью вызова.       — Если ты сейчас блюванешь в машине, — цедит он сквозь зубы, — я задушу тебя собственными руками. Не хватало мне еще из-за тебя краснеть и извиняться.       Водитель бросает в зеркало заднего вида понимающие взгляды: дело молодое, — но Тэхёну от этого легче не становится.       — Если ты меня задушишь, тебя посадят за умышленное убийство, — прыскает Чонгук, а потом и вовсе заливается звонким смехом. Очевидно, он находит свою шутку невероятно смешной, но Тэхён лишь возводит очи горе и молится всевышнему, если он есть, чтобы эта поездка быстрее закончилась. Он отворачивается к окну, внимательно изучая мелькающие пейзажи ночных улиц, и не сразу замечает, как Гук затихает.       Магнитола молчит. Тишина в салоне резонирует с тишиной в голове Тэхёна, когда ему на колени неаккуратно ложится голова неуклюже завалившегося на бок попутчика. Он подозрительно смотрит на копну почти черных волос, разметавшихся на его голубых джинсах, и, машинально потянувшись рукой, замирает. Пытается решить, оттолкнуть или все же позволить тому насладиться покоем оставшийся путь. В итоге выбирает второе, решив, что это безобиднее: так они хотя бы доедут без приключений, и краснеть не придется. Взгляд продолжает блуждать по лицу сопящего, пьяного вусмерть парнишки. Ну что за недоразумение? На секунду в голове проносится ненормальная мысль провести ладонью по волосам, убрать пряди, спадающие на лицо и явно щекочущие кожу (Чонгук морщит нос и едва заметно дергается). Тэхён нервно одергивает руку и, злясь на себя, потирает обеими ладонями лицо, шумно выдыхая. Ну за что ему все это?       Аккуратно, чтобы не потревожить пьяное тело, он достает из кармана пальто телефон и открывает заметки. Привычный способ справиться с хаосом, который творится внутри.       На стекле появляются мокрые следы от скользящих капель начинающегося дождя.       Как же он устал.              Чонгук не помнит, как оказался дома. И это последнее, что его сейчас волнует. Он наощупь пробирается в комнату, собирая плечами все косяки на своем пути и сшибая неразличимые в темноте предметы, и грузно валится на кровать, предварительно скинув с себя лишь куртку. В беспокойный сон проваливается, как только его голова касается подушки. Ничего и никогда не способно настолько погрузить его в забытье, чтобы избавить от сновидений. Ничего.       Черная липкая темнота, обволакивающая тело, будто смола. Обжигающе ледяные пальцы на шее. Страх. Хочется кричать. Сердце заходится в бешеном ритме. Всё повторяется.       Или…       Всё обрывается. Он больше не падает в неизвестность с невероятной скоростью. Теперь он будто мучительно медленно тонет. Вокруг пустота, без времени и пространства. Чонгук чувствует себя космонавтом, оказавшимся в открытом космосе без скафандра, барахтается, но быстро выбивается из сил. Он задыхается.       В растягивающемся, словно патока, сновидении неожиданно появляется время, чтобы подумать. И он думает. Ему просто приходится. Зачем бороться? Какой в этом смысл? Что это ему даст в конечном счете? Он так устал от каждодневной пытки повторяющимся сценарием, от непроглядной тьмы, что, кажется, сгущается с каждый разом все сильнее. Устал бороться, даже не зная с чем. Можно ли просто отдаться на волю судьбы, и будь что будет? Он готов, нет, ему хочется утонуть. Интересно, проснется ли он как обычно, если сейчас окончательно сдастся, или же перестанет дышать навсегда? Абсурд. Но эта мысль почему-то его утешает. Здесь так спокойно, тихо, умиротворенно. Парменид писал: «Бытие есть, Небытия — нет». Но тогда что же я сейчас ощущаю, хочется спросить Чонгуку, где же я, если не в Небытии? Может меня тоже — нет? Он окончательно расслабляется. Сдается этой убаюкивающей тишине.       Но сквозь толщу эфемерной воды слышится приглушенный голос. Тихий, мягкий…родной? Успокаивающий? Парень чувствует на себе теплые руки, обнимающие бережно, но стальной хваткой. Кажется, они тянут его наверх. В беспорядочном шепоте он различает, как его зовут по имени: «Чонгук». И он уверен, что уже слышал этот голос раньше. Может быть, в прошлой жизни.       Чонгук резко открывает глаза. В этот раз он не подскакивает в постели. Лежит, ощущая табун мурашек, и не может пошевелиться, будто всё его тело налилось свинцом. Он может поклясться, что всё ещё ощущает на коже теплые прикосновения. Из глаз катятся слезы.       Что это, черт возьми, было?