(не)суждено быть с тобой

«Эту битву я проиграл еще до её начала».

      К одиночеству привыкаешь. Как привыкаешь пить чай без сахара, вставать в семь утра, чистить зубы, ходить на работу. Привыкаешь ставить телефон на беззвучный, не отвечать на сообщения, гулять в одиночестве. И однажды ты ловишь себя на мысли, что отвыкать уже не хочется. А когда желание все-таки появляется, понимаешь, что это еще сложнее. Да и стоит ли?       Люди за сотни тысяч лет своего существования придумали множество способов избежать одиночества. Удивительно, на какие только ухищрения не идёт это биосоциальное существо, лишь бы избежать изоляции. И если во времена, когда опасность подстерегала на каждом шагу, это было вопросом выживания, то теперь все значительно изменилось. Бич современно общества — это не физическая изоляция, а одиночество в многомиллионной толпе. Никто из нас не одинок в том смысле, в каком это понятие было заложено в процессе эволюции, когда единственной целью было — продолжение существования вида. Но мы всё ещё одиноки. Даже больше, чем когда либо. И волшебной пилюли от этого нет и не будет.       У Тэхёна всегда были друзья. Пара близких в родном Тэгу, отсеявшихся расстоянием, возрастом, временем, обстоятельствами. И новая компания здесь, в Сеуле, появившаяся в его жизни совершенно случайно. Он может точно сказать, что с Юнги они стали особенно близки. Сошлись на почве творчества, интересов, взглядов и, в целом, понимали они друг друга даже порой без слов, чувствовали на каком-то ином уровне. И, конечно, у Тэхёна была полная любящая семья. Можно было с уверенностью говорить о том, что в этом мире, в этой стране, в этом городе, и даже в его небольшом доме находились люди, которым он был небезразличен.       Но чувство одиночества никуда не исчезало. Оно было единственным, что его никогда не покидало, константой в запутанных буднях, вереницах мыслей, отношениях с людьми и самим собой. Пустило корни глубоко в душу, проросло так буйно, что увидеть его теперь можно даже в медовых глазах. Оно уродливо цвело, травило тошнотворным ароматом внутренности, иногда истошно вопило, как мандрагора, и, совершенно точно, не собиралось увядать. Тип растения — многолетнее. Сезон цветения — круглый год. Требовательность в уходе — неприхотливое, выживет хоть ядом трави и поливай кислотой. Любой сорняк позавидует.       Тэхён вот тоже завидует. Если бы у него было столько сил и неубиваемой воли к жизни, он был бы непобедим. Но он ощущает, как понемногу начинает сдавать позиции. Как с каждым днем краски всё больше тускнеют, как выцветший от солнца и времени витраж, нарисованный на окне когда-то давно неумелой детской рукой. Теперь столь же неумело Тэхён строит свою жизнь. Вот вам и золотой ребёнок, гордость семьи. Разочарованный в себе взрослый.       Погода, кажется, над ним издевается, ведь на душе паршиво неимоверно, а на улице наконец-то разъяснилось, и солнце, шагнув через форточку, заливает своими лучами всё, до чего может дотянуться. Его комната в светлых тонах теперь похожа на вспышку сверхновой. Только «гравитационный коллапс» сейчас случится у него в мозгах: настолько сильно давят на виски невидимые тиски. Он жмурится, психует, накрывает голову подушкой и хочет просто исчезнуть. В приступе немой злости лупит кулаками и пятками по матрасу, рывком скидывает с себя одеяло и психует в сторону ванной.       Ополоснув лицо ледяной водой, он опирается на края раковины ладонями и буравит тёмным взглядом свое отражение в зеркале. Чёлка намокла и теперь спадает на глаза неаккуратными прядями, а остатки воды текут по лицу, собираясь крупными каплями на подбородке, прежде чем упасть и разбиться о холодный мрамор. Тэхён видит, что под глазами у него залегли темные круги, а лицо осунулось: надо больше спать и есть. Но новые препараты, назначенные врачом три недели назад, лишают как нормальных отношений со сном, так и с едой. Бессонница и потеря аппетита начинают оставлять отпечатки на его самочувствии, и если со сном все понятно, то питание он действительно упустил из виду. Сейчас он не может припомнить точно, когда нормально ел в последний раз, и сердится сам на себя. Что за безалаберное отношение? Первый раз что ли? Проблем самоконтролю и адекватному самоанализу добавляет один человек.       Прошло полтора месяца с того момента, как жизнь подложила ему свинью в виде знакомства с Чонгуком. С тех пор он напрочь забыл о спокойном (апатичном) существовании.       Как бы он ни хотел, а Чонгук проник в его жизнь бесцеремонно и прочно в ней обосновался. Они встречались в универе, потому что Тэхён — как минимум, все ещё одногруппник его лучшего друга, и ещё потому что судьбе, видимо, очень нравилось сталкивать их случайно то тут, то там. И, конечно же, они виделись на еженедельных посиделках и вылазках их общей компании, хоть почти и не разговаривали друг с другом. И вообще казалось, что Чонгук везде, куда ни пойди, куда ни посмотри, куда ни плюнь. В библиотеке, в кафе, где Тэхён уже два года подряд покупает кофе, в пустых коридорах во время пар, в общем чате друзей. Это раздражало. Как можно избегать человека, который повсюду?       Тэхён держал марку: лицо без единой эмоции, холодный незаинтересованный взгляд, короткие фразы, однозначные, отрезающие путь к продолжению диалога. И поначалу Чонгук лишь бросал настороженные взгляды. Остальные парни на такие отношения младших внимания не обращали, махнули рукой: открыто на три весёлые друг друга не шлют, лица не разбивают и ладно.       Слава Всевышнему, Судьбе или кому бы там ни было, что с того раза на балконе у Намджуна наедине они не оставались и с глазу на глаз ни разу не говорили. Да и не о чем. И в целом, Тэхён, вроде, очертил границы чётче некуда.       Но затем Чонгук отчего-то стал делать непрошенные шаги навстречу. Не стоило надеяться, что у них негласный, но прочный договор об игнорировании существования друг друга. Чонгук не игнорировал.       И у него было два сценария реакции на столь непоколебимую закрытость старшего. Первый: делать вид, что его это не задевает, то есть не реагировать ровным счетом никак. Даже после колких фраз, обдававших холодом заполярья, он продолжал улыбаться, будто не расслышал. Продолжал появляться. Проявлять дружелюбие. И смотреть. Темными глазами, глубокий и пытливый взгляд которых впечатывался в самую душу. Второй сценарий, который совсем недавно был разблокирован, как достижение в игре «сдохни или умри», оказывается включался, когда Тэхён доводил его до ручки: агрессия. И, как выяснилось, злой Чонгук представлял собой зрелище особенно нелицеприятное. В голове появляется еще одна пометка с абсолютно ненужной информацией: у Чонгука проблемы с проживанием чувства гнева; в такие моменты ему было плевать что и кому он говорит, главное задеть побольнее.             С чужими демонами пришлось столкнуться буквально на днях. Можно ли считать это откровение признаком того, что они стали ближе? Следующая ступень их взаимоотношений, которые и общением-то назвать язык не повернется. Смешно. В целом, это было закономерно, и удивительно, как нервы не сдали раньше. Тэхён не хотел бы вести себя грубо, не хотел бы строить из себя высокомерного подонка, но мог поклясться, что именно так выглядел со стороны. И оправдывал себя тем, что не может поступить иначе. Он должен. Так нужно. Так будет правильно. Пусть лучше Чонгук его возненавидит. За время знакомства он пытался найти, к чему прицепиться по-настоящему, пытался вычленить из мелочей те черты характера и качества личности, которые бы бесповоротно оттолкнули, отозвались бы однозначным отторжением. Но действительность была такова, что Чонгук оказался, и правда, славным парнем и хорошим, заботливым другом. У него было хорошее чувство юмора, развитое чувство долга и много заботы, которой он без раздумий окутывал близких. Он не был предвзятым, не был наигранным. Не любил говорить о том, что творится на душе, но никогда не скрывал эмоций. Иногда хмурился и был похож на грозную тучу, когда его что-то беспокоило. Но чаще улыбался. Тэхён всегда отворачивался в такие моменты: эта улыбка не давала ему покоя. И они бы точно могли построить как минимум хорошие приятельские отношения, будь всё иначе. Но всё именно так, как оно есть, и сходить с намеченной тропы и менять стратегию Тэхён не собирался.       В тот день они с Чимином обедали в столовой, когда к ним подсел Чонгук. Тэхён безучастно ковырялся в тарелке, содержимое которой нисколько не уменьшалось, слушая чужую болтовню в пол-уха, и ждал, пока трапезу закончит Чимин, чтобы вместе пойти на следующую пару и еще хотя бы полтора часа точно не видеть никакого Чон Чонгука. Но, покончив с обедом, одногруппник ушел купить себе воды, оставив двух парней наедине. Захотелось исчезнуть. Чужое присутствие особенно давило, когда рядом не оставалось поддержки в виде общих друзей.       — Мы с Чимином сегодня идём в кино, хочешь с нами? — Чонгук простой как три рубля с привычным налетом улыбки на лице, а Тэхёну бы закрыть уши руками и не слышать его голос никогда. Зачем он вообще его зовет? Неужели настолько глупый?       — Нет, спасибо, я занят, — ложь бесцветная и такая безыскусная.       Он облокотился одной рукой о стол и опустил голову, подперев лоб ладонью.       — Но если бы позвал Чимин и на горизонте не маячила перспектива моей компании, ты бы согласился? — дружелюбие плавно сползло с лица собеседника.       — Я ведь уже говорил, — в горле внезапно пересохло, поэтому Тэхён отодвинул так и оставшуюся полной тарелку и, вновь подняв взгляд, потянулся за стаканом чая, пытаясь при этом накинуть на себя как можно больше непринужденности, — что не горю желанием общаться. Это не новость. Думал, мы все решили.       Чонгук нервно пнул ножку стола, и Тэхен чуть не пролил на себя содержимое стакана, когда его локоть проскользил по столешнице. Он вскинул непонимающий и немного испуганный от неожиданности взгляд на парня напротив.       — Послушай…       — Как же ты меня заебал! — Гук перебил его, подскочив на ноги и сделав шаг из-за стола. Но прежде чем уйти, он, поравнявшись с Тэхёном процедил сквозь зубы:       — Мудак заносчивый.       И улетел пулей, оставив после себя призрак раздражения, что давил на тэхеново чувство вины: кажется, он нехило задел чужое чувство собственного достоинства. Чонгук этого не заслужил.       — Где Чонгук?       — Вспомнил, что у него срочные дела.       Чимин смотрел с лёгким укором.       — Подумай над тем, чтобы перестать отталкивать человека, который никакого зла тебе не делал и не собирается.       — Будешь теперь нас мирить? — Тэхён исподлобья косился на приятеля, не горя желанием выслушивать нравоучения.       — Вы взрослые люди, сами разберетесь, — Чимин положил купленную бутылку воды в рюкзак, стоявший на стуле, и застегнул молнию, подавая таким образом сигнал, что можно выдвигаться в сторону аудитории. — Но ещё вы мои друзья, и мне не очень хочется, чтобы однажды вы начистили друг другу морды из-за того, что не умеете нормально коммуницировать между собой, — и так и не дождавшись, когда Тэхён поднимется, он вновь приземлился напротив, поставив рюкзак на колени, и подался вперед, чтобы собеседник уловил каждое слово. — Что бы он ни сказал сейчас, не принимай близко к сердцу. Когда разозлится, в него вселяется демон, он себя совсем не контролирует. Хотя, будем честны, отчасти ты заслужил.       А Тэхён, и правда, заслужил.       — Мне все равно, — он в два глотка осушил стакан и принялся вертеть его в руках, рассматривая стеклянные грани, то и дело бликующие под определенным углом.       — Или ты хочешь, чтобы он так думал? Ты слишком стараешься, и как раз это, дружище, выдает тебя с потрохами. Не хочешь рассказать?       — Слишком сложно объяснить. Ты не поймешь.       Не поверишь.       — Дай ему хоть какую-то причину. Он ведь выедает себе мозг, пытаясь понять, отчего Тэхён так хорошо общается с остальными и в упор не замечает его.       — Я понимаю, он твой лучший друг…       — Дело не только в этом, — Чимин перебил его, теряя терпение. — Мы с парнями ведь тоже не слепые, а ответов и у нас нет.       — Прости, — раздражающая привычка кидаться извинениями, когда больше нечего сказать.       — Что бы там ни было, тебе не нужно вариться в этом в одиночку в своей голове, ладно?       — Ты веришь в предопределенность? — Тэхён внезапно посмотрел на друга с какой-то маленькой, но яркой искоркой надежды во взгляде. Чимин — самый рассудительный человек из всех, кого он знал. Может он подкинет стоящую мыслишку. И в этом вопросе явно было скрыто больше, чем желание поинтересоваться о взглядах на жизнь. Тэхён хотел, чтобы его спасли.       — Я не такой фаталист, как ты. Но даже если что-то нам действительно уготовано и прописано заранее, разве это лишает тебя возможности бороться и стараться изменить исход? Если не получится, то, по крайней мере, ты точно будешь знать, что делал всё возможное в моменте. В этом ведь и есть суть жизни. Не в конечной точке назначения, а в самом пути и том, какие способы ты избрал, чтобы по нему двигаться. Всё решаемо.       Но всё ли?       С этими мыслями Тэхён, по своему обыкновению, проводит весь свободный от учебы день за работой. Его семья не была бедной, он ни в чем не нуждался и мог себе позволить снимать квартиру и не работать до получения диплома, но хотел самостоятельности. Именно поэтому с самого начала учебы в университете, когда пришлось покинуть родной город и оставить уютный отчий дом, он старался заработать на том, к чему у него лежала душа и что ему действительно хорошо давалось: писательство и языки. Перебивался многочисленными подработками в качестве копирайтера и иногда, когда удавалось, занимался переводами текстов (к великому сожалению, зачастую канцелярских с сухим языком, но время от времени удавалось ухватить что-то более менее художественное от издательства, с которым сотрудничала его кафедра, хотя платили за это меньше).       Прерывается лишь когда мама, приехавшая в гости на выходные (проверить, что сын не довел себя до критического истощения), заботливо стучит в дверь, чтобы позвать на обед. А когда он отказывается, ссылаясь на то, что занят и не голоден, она возвращается спустя несколько минут, чтобы заботливо поставить рядом с ним поднос с горячей едой и кружкой зеленого чая, а прежде, чем уйти, интересуется выпил ли он лекарства. Он любит эту женщину больше всего на свете. У него вообще самые лучшие родители. В подростковом возрасте было много ссор, обид, недопониманий. Но, чем старше он становился, тем доверительнее и ближе становились их отношения. Сейчас, пройдя множество неурядиц (венцом которых стал поход к врачу и диагноз), Тэхён точно знает, что именно родители — те люди, на которых он может всегда положится, которые останутся на его стороне и поддержат, что бы ни случилось. От прошлых обид и ран не осталось и следа, всё заменила собой благодарность.       К вечеру, когда письма заказчикам отправлены, а в глаза словно насыпали песка, он валится на кровать и, наконец, нормально засыпает на несколько часов.       Когда просыпается, веки не хотят подниматься, поэтому некоторое время он так и лежит с закрытыми глазами. А когда открывает, не видит разницы. На улице уже совсем стемнело. Ходят слухи, что у людей бывает нормальный режим сна. Но Тэхён парень умный, на слухи внимания не обращает.       Голова трещит. Он поднимается, наощупь находит выключатель и зажигает свет, сильно жмурясь, чтобы отыскать телефон и ноутбук и перетащить их на кровать. Однако план под кодовым названием «просто расслабиться и посмотреть фильм» терпит крах, когда спустя полчаса поисков, он так и не находит ничего стоящего, что зацепило бы его внимание.       Тогда Тэхён открывает заметки на телефоне и пролистывает список, пытаясь взглядом выудить нужную, когда экран заполняет оповещение о входящем вызове. Звонит Чимин. Если хочет позвать в гости, думает Тэхён, то за час до полуночи уже как-то поздновато. Тем более он уже настроился провести остатки вечера, слушая музыку и записывая беспорядочные мысли. Поэтому, проводя пальцем по значку принятия вызова, он уже готовится давать безапелляционные отказы на любые предложения, но…       — Да?       — Можешь забрать Чонгука? — прилетает из динамика. Ни тебе «привет», ни «как дела, что делаешь». Тэхён убирает телефон от уха и подозрительно смотрит на него какое-то время, пытаясь переварить услышанное. Может, друг номером ошибся? Он, кажется, последний, кому стоило звонить с такой просьбой.       Чимин терпеливо ждёт.       — Во-первых, откуда, а, во-вторых, с какой стати? — когда шок проходит, наступает стадия отрицания.       — Раз уж ты начал задавать вопросы именно в такой последовательности, значит я могу сделать вывод, что ты согласен? — с надеждой уточняет Чимин.       — Что произошло?       — Этот упертый баран поперся один в клуб на другом конце города от его дома и напился до такой степени, что сейчас звонил и пытался узнать куда я ушёл, хотя меня с ним не было, я уехал за город по делам ещё вчера, — Тэхён слышит неподдельное волнение в голосе друга, и он не бессердечная сволочь, но ехать за Чонгуком…       — Я вызову ему такси.       — Нет! — от протестного вскрика парень дергается и чуть не роняет телефон. — Забери его лично. Пожалуйста.       — Зачем? Почему? — он, правда, не понимает. А еще отчаянно хочется зацепиться хоть за что-то, лишь бы найти вариант, при котором он и Чонгук не окажутся в одном автомобиле, еще и наедине.       Но Чимин не помогает:       — Я его очень хорошо знаю. В такой кондиции он не поедет домой, — Тэхён знает, что сейчас друг сокрушенно качает головой. И, наверняка, трет переносицу указательным и большим пальцами. — Сто процентов отправится искать себе компанию, и, черт знает, куда его занесёт. А я не хочу наутро услышать имя Чонгука в криминальной сводке.       Тэхён молчит. Понимает, что тот не шутит. Просьба сквозит отчаянием.       — Пожалуйста, Тэхён. Выручай. Ты единственный на машине и под боком. И единственный…кого он наверняка послушает.       — Не понял?       — Я скину адрес, — и сбрасывает звонок.       Тэхён ещё несколько секунд слушает тишину из трубки, а потом еще пару минут пялится в экран телефона. В каком смысле «единственный»? И с каких это пор Чонгук его слушает? Или он пропустил момент, когда они начали общаться и стали друзьями? Бред какой-то. Чимин что, тоже пьяный в стельку?       Мысли прерывает сообщение с геолокацией. Тэхён прикидывает, что, если дороги пустые, ехать примерно полчаса. Хочется послать всех к чертовой матери и завалиться спать. И пусть этот идиотский Чонгук сам разбирается с собой и своим состоянием. Почему он должен играть роль няньки для великовозрастного детины? Опять. Чем обязан? Он его знать не хочет, не то что ехать не пойми куда и везти пышущее перегаром тело домой. Нашли личного водителя.       Тем не менее настрой на привычные занятия уже варварски уничтожен. Мозг взбудоражен, Тэхён психует. В таком состоянии он вряд ли напишет хоть строчку, а вождение — единственное, что всегда неизменно возвращало чувство внутреннего равновесия, дарило невероятное спокойствие и ощущение целостности. Когда он садился за руль, когда дверь хлопала, отрезая его от внешнего мира, этот самый мир переставал существовать. Был только Тэхён и дорога. В салоне автомобиля было иначе всё: здесь не было хаоса — вместо него порядок приборной панели, звук приглушался, не отскакивал от поверхностей, а поглощался ими, отчего становился глубоким и мягким, водительское кресло принимало тебя как верный друг, а мотор рокотал песни о том, что всё будет хорошо. И только ему Тэхён верил. Это была его самая большая любовь. И самая исцеляющая. Лучше любой терапии.       Поэтому, не долго размышляя, он цепляет со спинки стула бежевое худи, натягивает его прямо поверх домашней футболки, в прихожей скользит в кроссовки, хватает ключи от машины, попутно отмечая, что мама уже спит, и, стараясь создавать как можно меньше шума, вылетает из дома. К черту Чонгука. Главное, что он сможет прокатиться.       Дорога до указанного места, как и ожидалось, занимает полчаса. Навигатор сухо объявляет о прибытии в пункт назначения, когда Тэхён тормозит на парковке перед незнакомым зданием с яркой неоновой вывеской. Двигатель замолкает. Его нельзя назвать любителем клубов, он в подобных заведениях, если честно, вообще ни разу не был и оказаться там никакого желания не испытывал. Чонгук, очевидно, другого мнения.       У входа стоит несколько шумных компаний. И пара одиноких сомнительных личностей, в одной из которых он узнает Чонгука. Можно считать, что повезло несказанно: не придется тратить время на поиски. Тот стоит, прислонившись спиной к стене, и курит. Белая футболка и рванные джинсы: особо он не наряжался, значит впечатление ни на кого производить не собирался. Следовательно, здесь он лишь для того, чтобы пить в гордом одиночестве. Лишь по смазанным движениям его головы уже можно сказать, что выпил он достаточно. Парень прикрывает глаза, чуть запрокидывает голову, выдыхая дым, а после трет лицо ладонью свободной руки, пытаясь привести себя в чувства, и отчего-то отрицательно качает головой. Тогда Тэхён замечает, что девушка, которая стоит в паре шагов от Гука, не такая уж обособленная единица — они о чем-то беседуют. Точнее, беседует только она, Чонгук же делает вид, что слушает, и пытается не терять связь с реальностью. Она красивая: длинные темные волосы, немного растрепавшиеся (очевидно после танцев), но все еще с приятной укладкой, макияж с акцентом на губы, короткое платье, подчерчивающее фигуру. Тэхён невольно задумывается, можно ли отнести ее к идеальному типажу Чонгука? Какие девушки ему нравятся? Она сокращает дистанцию и кладет ладонь на грудь парня, который вообще никак не реагирует, стоит не открывая глаз, опустив руки вдоль тела, пока сигарета стремительно тлеет между пальцев. Она приближается к его лицу, и Тэхен видит как медленно движутся ее губы, когда она вновь что-то говорит. Чонгук дергается в ту же секунду. Распахивает глаза, закусывает губу и довольно грубо отталкивает чужую руку. Возможно, она все-таки не в его вкусе. Ему требуется некоторое усилие, чтобы оторвать свое тело, лишенное трезвой стабилизации, от стены, но он это делает. Кидает окурок в урну и, больше не удостоив поджавшую от досады губы девушку вниманием, направляется ко входу в клуб.       Тэхён запоздало, но понимает, что именно сейчас надо хватать парня под руку и тащить домой. Заходить внутрь и искать его в душном помещении, заполненном разгоряченными пьяными телами, под тошнотворно громкую музыку — точно не входило в его планы на вечер.       — Чонгук! — он зовет его сразу, не успев еще хлопнуть дверью, но тот не слышит и продолжает свой путь, чуть не заваливаясь на компанию бурно над чем-то смеющихся ребят. — Чонгук! — уже ближе.       Тот, наконец, поворачивается на звук собственного имени и видит подбегающего к нему Тэхёна. Смотрит как-будто перед ним зеленый человечек с антеннами на голове, взгляд кричит «чего-чего?».       — Ясно, Чонгук, вот и белая горячка, — говорит сам себе и начинает смеяться, опять отворачиваясь и уже собираясь продолжить путь, когда его хватают под локоть.       — Если белку поймал, то по логике надо пойти проспаться, а не догнаться, ты в курсе?       Чонгук медленно переводит взгляд на пальцы, сжимающие его руку, и как-то неверяще произносит:       — Тэхён?       — Собственной персоной. Ты мне, кстати, должен будешь, я тебя на счетчик поставлю. Идем, — и тянет в сторону парковки.       Чонгук не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел. Тело его явно не слушалось, он словно по инерции просто плыл в ту сторону, в которую его подтолкнут.       — Что ты тут делаешь? — хороший вопрос.       — Выполняю миссию по доставке одного идиота до дома целым и невредимым.       Ответ, видимо, его устраивает, а, может, он просто не может переварить информацию, потому что дальнейших вопросов по типу «Как ты узнал, где я?» и «Почему решил приехать за мной?» не следует. Оно и к лучшему.       Тэхён подводит его к машине, открывает замершему в изумлении дверь и пригласительным жестом указывает на пассажирское сиденье.       — У тебя что, машина есть? — лицо Чонгука смешно вытягивается в удивлении. Выглядит довольно мило и очень нелепо.       — Нет, специально для тебя угнал, — язвит Тэхён.       — Ты знаешь, что ты язва? — недовольно бурчит тот, но в автомобиль всё же садится без долгих раздумий.       — Да, а ты знаешь, что опять напился? — Чонгук наблюдает в режиме слоу мо, как Тэхён хлопает дверью и обходит машину спереди, чтобы занять свое место. Он только и ждёт, когда сможет кинуть ответную колкость. Не оставаться же в долгу.       — Зато ты у нас никогда не пьешь. Прямо святоша-трезвенник!       Как же бесит.       — Мне нельзя пить, идиот, — Тэхён поворачивает ключ в замке зажигания, заводя двигатель, полностью игнорируя заинтересованный взгляд Чонгука на себе.       — Расскажешь?       — Нет, — сказал, как отрезал, — Мы всё ещё не друзья, Чонгук. Мне незачем тебе что-либо рассказывать.       — Тогда зачем приехал, ледышка? — отголоски слабой надежды в голосе хотелось бы не слышать. Тэхён проклинает свою внимательность.       — Чимин попросил.       Атмосфера накаляется за считанные секунды. Воздух пронизывают невидимые молнии.       — И всё?       Тэхён напрягается. Он прекрасно понимает, к чему всё идет, и ему это совершенно не нравится. Но ответить по-другому просто не может:       — Всё.       Обратный отсчет до взрыва. Три. Чонгук сжимает челюсти с такой силой, что кажется будто зубы вот-вот раскрошатся. Два. Его губы превращаются в тонкую белую полоску. Этого следовало ожидать. Один. Он резко, насколько возможно в его состоянии, тянется к двери, намереваясь выйти, когда Тэхён, уже предугадавший чужие действия, с силой дергает его за ткань футболки на себя и, прижимая сопротивляющегося Чонгука к спинке кресла ребром предплечья, другой рукой дотягивается до двери, чтобы вновь ее закрыть. А после и вовсе включает блокировку.       — Выпусти меня, или я тебе вдарю, — его голос сочится ядом.       И Тэхён прекрасно знает, что Чонгук, занимавшийся боксом с самого детства (еще одна деталь, которую не нужно было улавливать и откладывать в памяти, но не получилось не), действительно может нехило приложиться кулаком к его лицу даже в нетрезвом состоянии и тесном пространстве салона автомобиля. Но это не пугало. Не станет тот его бить. Отчего-то он был в этом уверен.       — Ну и куда ты пойдешь в таком состоянии? Шляться по подворотням и искать приключений на пятую точку?       — А тебя ебать не должно. Сам сказал, — цедит Чонгук сквозь все ещё крепко стиснутые зубы и тяжело дышит. Таким агрессивно настроенным Тэхён видит его впервые: в университетской столовой были ещё цветочки. Но разве он знает его хоть немного?       — Чонгук, успокойся.       — Выпусти меня, кому говорю! И катись отсюда к чертям собачьим! — тот уже переходит на крик, последние тормоза явно сдают. — Мне подачки от тебя нахуй никуда не уперлись.       — Всё сказал? А теперь пристегнись, и мы поедем домой. Или мне самому тебя пристегнуть? — Но он так и сидит каменным изваянием, ясно демонстрируя свое нежелание делать то, что ему говорят, и идти на попятную. Делать нечего, без резких движений, аккуратничая как с разъяренным псом, Тэхён снова тянется через неподвижное тело, цепляя ремень безопасности.       — И я не говорил, что мне всё равно, — замок ремня щёлкает, а Чонгука, явно не ожидавшего такой подставы, неслабо ударяет под дых невидимым кулаком. На мгновение он ежится как от резкой боли, мотает головой, а после начинает истерически смеяться.       — Почему с тобой так сложно? — заваливается вперед, прикрыв глаза, и несколько раз ударяется лбом о парприз, как будто это должно каким-то образом материализовать в его голове ответ на вопрос. Тэхён на это только закатывает глаза: хочет шишку набить — всегда пожалуйста.       — А ты хочешь, чтобы было легко?       — Я хочу просто нормально общаться. По-человечески, — бубнит, не поднимая головы, куда-то вниз.       — Это до или после того, как ты мне вдаришь?       — Да иди ты, — Чонгук резко вскидывается, в этот раз ударяясь затылком о подголовник. Да сколько можно, ей богу?       — Говори адрес.       — Зачем? — он поворачивает голову, хмурится и смотрит так, будто впервые видит.       — Господи! — Бога точно не существует, иначе эту пытку не объяснить. — Да потому что мне нужно увезти тебя домой! Алло, Чонгук, приём, ты понимаешь вообще, где ты и что происходит?       Молчание — ему ответ: не понимает. Но по глазам видно, что очень старается: там за пьяной поволокой явно отображается борьба с собой и переваливающиеся со скрежетом шестеренки, указывающие на вялотекущий мыслительный процесс.       Добившись ответа, Тэхён тут же стартует. Как же его это всё выводит из себя. Скорее бы оказаться дома, наплевать уже на всё, и завалиться спать. В идеале ещё, конечно, суметь уснуть.       Пять прекрасных минут они едут, храня молчание, и Тэхён уже решает, что пассажир благополучно уснул, но тот внезапно подаёт голос:       — Я закурю?       — В моей машине? Совсем берега попутал? Только через мой труп, — его машина — его лицо, его сокровище, и осквернять её запахом табака, который намертво въедается в обшивку, он не позволит никогда, никому и ни при каких обстоятельствах. Дело принципа.       — Я же окно открою… — Чон жмет на кнопку стеклоподъемника и куксится по-детски, что вообще никак не вяжется с его поведением несколькими минутами ранее. Что у него вообще в голове творится?       — Закуришь и полетишь в него же. Я предупредил.       — Ты подозрительно часто упоминаешь убийство либо меня, либо тебя. Ты не маньяк, случайно?       — Просто ты бесишь жутко.       Чонгук вытягивает пачку сигарет, ужасно помятую, из кармана джинс.       — Чонгук, я не шучу! — бесится не на шутку. Почему рядом с ним уровень раздражения постоянно зашкаливает буквально на ровном месте?       Тот смотрит странно, крутит пачку в правой руке, а затем…просто разжимает пальцы, и сигареты летят в окно. Он продолжает пялиться в лобовое, надув щеки и состроив такое лицо, какое дети обычно делают на словах «Упс, упало».       Тэхён видит это, ведь каждую секунду кидает косые взгляды, и непонимающе хмурится. Самое странное, что тот свою выходку даже никак не комментирует, уходит в далекое плаванье по просторам своего разума. Пьяный Чонгук — это что-то с чем-то. Его действия и по трезвости тяжело предугадать, а сейчас это вообще квинтэссенция неожиданности. Из-за этого держать лицо становится в разы сложнее.       В затянувшейся тишине Тэхён понимает, что так и не включил музыку. Непорядок. В этом доме (автомобиле) запрещено находиться без музыки. Он жмет на дисплее нужные кнопки, чтобы из колонок тут же полилась тягучая мелодия, заполняющая собой салон. Сердце сбивается с ритма под знакомые аккорды, и до Тэхёна слишком поздно доходит, что плейлист совсем не предназначен для того, чтобы разделить его прослушивание с кем-то еще. «I feel your signals. It takes time to decode codes. I just wanna know where you go»       Чонгук, пустым взглядом буравящий лобовое стекло, совсем затихает, начинает подозрительно старательно вслушиваться и, кажется, даже не дышит. «Aren't we all lost in a world so big?»       Тэхёну вдруг хочется, чтобы Чонгук не знал английского, потому что слова песни настолько сильно отзываются в его душе, что он чувствует себя голым. Ему неприятно. Это словно откровение перед незнакомым человеком, после которого ты чувствуешь, что наговорил лишнего, и хочешь лишь поглубже закрыться в своём коконе, стереть всем память и скрыться навсегда с чужих глаз.       — Чем я тебя так раздражаю? — очень тихо, едва различимо шепчет Чонгук, терзая пальцами рваные края джинс на коленке.       — Что? — он поворачивает голову вполоборота. Тот на него не смотрит, все еще уставившись невидящим взглядом в одну точку.       — Что именно тебя бесит во мне? Это единственная реакция, которую я могу от тебя получить в свой адрес, — голос сквозит обидой и…искренним желанием понять?       Тэхён не знает, что ответить. Точно не правду, это было бы слишком: он либо прослывет наглым лжецом с бурной фантазией, либо городским сумасшедшим, — оба варианта не прельщали ни капли.       — Ладно, можешь не отвечать, — Чонгук поджимает губы и сжимает кулаки, отворачиваясь к окну. — Я уже привык. «What do I get by being sincere?»       По сердцу полоснуло острым лезвием чувства вины. Да, будет лучше, если Чонгук будет считать его мудаком. Будет лучше, если разобидится и бросит любые попытки подобраться поближе. Будет лучше, если поверит, что Тэхёну всё равно. Всем будет лучше. Но только он не верит, ведь Тэхён из раза в раз прокалывается. Не верит, ведь за молчанием и каменным лицом не получается скрыть вину и сожаление, которые плещутся в глазах, так и норовя выплеснуться и затопить все вокруг, устроить мировой потоп, где никакой Ноев ковчег уже не поможет. Чонгук слишком внимательный и, очевидно, слишком много думает. В этом они очень похожи. И данный факт тоже совсем не радует.       Он пытается придумать что-то вразумительное. Что-то, что не задело бы чужие чувства (будь то самолюбие, гордость или что-то другое) и в то же время оставило бы ему самому пространство, чтобы свободно дышать. Но в голову ничего не идет, а обида в чужом голосе рикошетит в черепной коробке.       А ведь Чонгук настолько пьян, что завтра точно ничего не вспомнит. Так что же, по сути, он теряет, если сейчас отпустит себя и побудет настоящим? Глядишь, самому легче станет хоть на толику.       — У меня нет к тебе неприязни, если ты думаешь об этом.       — Тогда что? Как мне тебя понимать?       — Не надо пытаться меня понять, Чонгук, — очень устало. Это даже не попытка оттолкнуть, это мольба о пощаде.       — Объясни, и я отстану.       — Не отстанешь, — звучит слишком уж уверенно. Чонгук на это хмурится и, кажется, соглашается. По крайней мере, даже не спорит. — Просто давай договоримся держать дистанцию.       — Зачем?       — Мне так хочется.       — Пусть перехочется.       Разговор напоминает пинг-понг, только вместо ракеток два упрямых лба, вместо мячика — столкновение интересов, и отбиваться уже порядком надоедает.       — Тебе что, пять лет? Мы в детском саду? Я говорю серьезно.       — Я тоже.       — Я не хочу сближаться.       «Я боюсь. Мне страшно. Я не знаю, что мне делать и куда бежать».       — Мы даже не общались нормально, так почему ты боишься, что мы сблизимся? Может, наоборот, разосремся в пух и прах или нам будет слишком скучно друг с другом.       — В том и дело, Чонгук. Мы даже не общались. А ты уже сидишь в моей машине посреди ночи.       — Правильнее будет сказать, ты приехал посреди ночи и усадил меня к себе на пассажирское.       — Это не имеет значения.       — А что тогда имеет?       — Чего ты так ко мне привязался? Я же «заносчивый мудак». Твои слова. Так игнорировал бы.       — Запомнил… — Чонгук невесело усмехается, склонив голову и кусая щеку изнутри. Зацепился. Тэхён действительно невольно запоминает каждую деталь, связанную с ним, хотя ему вовсе не хочется. Парень усердно рассматривает свои пальцы, теребящие край футболки. — Сначала я хотел наладить контакт ради парней.       И это вторит мыслям Тэхёна. Именно так он объяснял себе поведение Чонгука, когда думал об этом. А думал он часто.       — Но чем больше я за тобой наблюдаю, тем больше во мне просыпается любопытства. Такую ледышку как ты растопить почти невозможно, да? Но ты мне интересен.       А вот об этом уже можно было бы и умолчать. Совершенно бесполезная информация.       — Чонгук. Ты пьян, — звучит очень серьезно.       — Можешь еще раз десять мне об этом напомнить. А ты мог бы просто не приезжать, — в долгу не остаётся.       — Мог бы.       — Но приехал.       — Не ищи в моих действиях скрытые смыслы. Их нет. Но я не козел, Чонгук. У меня есть эмпатия.       — А по тебе и не скажешь.       Тэхён на это только крепче сжимает пальцы на руле. Явная провокация. Чонгук хочет вывести его на эмоции, чтобы он сболтнул лишнего, выпали как на духу то, что скребется внутри. Но эти стены не так легко осадить, еще сложнее разрушить. Что отвечать? Пытаться переубедить? Но он не преследует цель показать Чонгуку, какой он хороший, это скорее расходится с его интересами. Съязвить? Они только перестали цапаться. Согласиться? Это просто звучит глупо.       Песня заканчивается и начинается следующая. Freya Ridings — Elephant. «Is it imprinted on my heart? I don't forget»       Тэхён хотел бы забыть. Забыть всё и просто жить, не зная ничего наперёд. Как прекрасно неведение, и как глупо, что его совсем не ценят люди. Почему всем так хочется знать, что их ждет, чем обернутся их действия, к чему приведут отношения, как сложатся обстоятельства? Почему мало кто задумывается о том, что с этим знанием чертовски тяжело двигаться, что это вовсе не благодать, а балласт, тяжкое бремя, пригвождающее тебя к месту, цепь, сковывающая по рукам и ногам.       Он думал о словах, которые сказал ему Чимин. Про борьбу, про «изменить исход», про то, что всё решаемо. Эта песня стара как мир, ничего сверхнового. Но что делать, если именно этим он сейчас и занят? Пытается свернуть с заведомо тупикового курса, выстроить события иначе, изменить траекторию. Пытается всё решить. Снова. Какой это уже по счету раз? Но как у античных людей все дороги вели в Рим, у Тэхёна все дороги ведут к Чонгуку. Даже когда они ненавидели друг друга, даже когда один сбегал за океан (а лучше бы на другую планету), даже когда никаких дорог и даже захудалых тропинок не было вовсе. Они всегда оказывались рядом. Но разве Тэхён не боролся? Сил почти не осталось, надежды тоже. Смирение, безысходность, страх и жуткая боль. И лишь один вопрос: «А за что?» Ответа никогда не следовало. Кому-то просто нравилось наблюдать за его страданиями.       Чонгук совсем обычный. Не идеальный. На него не хочется молиться, за ним нет желания бежать на край света. Тэхён не влюбился с первого взгляда и вообще не почувствовал ничего, помимо кромешного ужаса. Полюбить? Да разве он вообще способен на любовь? Он видел эти картинки в своей голове сотни раз, но почувствовать что-то столь глубокое по-настоящему? Перспектива просто умереть по нелепой случайности кажется куда более реалистичной. Он не собирается любить Чонгука. Здесь и сейчас он к нему даже не привязан. Да и когда бы успел? Да, в нем никак не просыпается антипатия, которую он так нещадно пытается разбудить всем силами. И на самом деле общество Чонгука не напрягает его ни на грамм (в чем он себе, конечно, не признается, потому что так проще), ведь тот, и правда, просто чудесный парень. Интересный. Со своими заебами, конечно, но у кого их нет? У Тэхёна вот вагон и далеко не маленькая тележка. От Чонгука не воротит. И злится большую часть времени Тэхён именно на себя. Но это еще ни о чем не говорит. Может, в этот раз все действительно не так? Может, нет никакой реальной опасности? В конце концов, тот ведь действительно не сделал ему ничего плохого на своей памяти. Может быть, он и вовсе окажется прав: узнав друга друга получше (хоть немного) они поймут, что совершенно никак не пересекаются, как две параллельные прямые? Всегда ведь есть хоть какой-то мало-мальски ничтожный шанс?       Шанс есть.       Но проблема в том, что даже параллельные прямые в конечном итоге пересекаются.       Из мыслей его выдергивает Чонгук, который начинает тихо, но с чувством подпевать на строчке «Don't leave me here», будто для него это не просто лирика, а отголоски собственных мыслей. Голос у него мелодичный и красивый. Тэхён приказывает себе ни в коем случае не смотреть, потому что чувствует странное шевеление в груди: Чонгуку отзываются столь значимые для него самого вещи.       Какая же нелепость, что тот поет эту песню, что они вместе едут по ночному городу, что они вообще встретились. Как же хочется провалиться сквозь землю и просто не быть.       Голос Чонгука становится громче, а эмоции в нем выразительнее. И Тэхён понимает, что в эту конкретную минуту он для Чонгука не существует. «It's burning, still burning»       «Почему я здесь?»       Почему от того, как дрожит и кровоточит отчаянием чужой голос, буквально умоляющий «не оставлять» его здесь одного, хочется рассыпаться на мелкие частицы и развеяться по ветру, чтобы никто и никогда не собрал воедино? Это не то же самое, что подпевать любимой песне. С таким надрывом люди, находящиеся на грани, пытаются излить свое горе и докричаться, наконец, до глухонемого окружения. Не напрямую, а косвенно, потому что просить о помощи открыто — слишком страшно.       И Тэхён его слышит.       — Тэхен? — Звучит очень мягко со стороны.       — Да, — голос хрипит. Он не поворачивается и не смотрит, сверлит взглядом дорогу, подсвеченную светом фар.       — Я не хочу домой. Давай поедем куда-нибудь в другое место. Куда угодно. Пожалуйста.       И в этой просьбе-мольбе столько невысказанной надежды и боли, что у Тэхёна в груди что-то ломается окончательно. Он не хочет видеть Чонгука таким разбитым, беззащитным, уязвимым. Это кажется таким неестественным, таким неправильным. Он сам слишком долго пребывал в таком состоянии, и просто не может позволить другому утонуть в этой пучине. Его самого никто так и не спас. И если сейчас он в силах облегчить чужую ношу хоть на грамм и хоть на секунду, то он это сделает. «Чисто по-человечески», — убеждает себя.       Долго не думая, он сбавляет скорость на ближайшем перекрестке, выворачивает руль, разворачивая автомобиль, и давит педаль газа в пол. Чонгук не задает вопросов, ему, очевидно, и правда всё равно куда ехать, лишь бы не оставаться в одиночестве.       Только на один вечер. Он позволит себе сдаться.       Голос в голове кричит диким ором: «Какой же ты дурак, тебе хватило одной секунды, чтобы сломаться». Тэхён его игнорирует.       По дороге они останавливаются у какой-то круглосуточной забегаловки, где Тэхён, оставив своего попутчика в машине, покупает кофе для себя и травяной чай для Чонгука. И немного еды: он не знал, ел ли тот что-то, пока вливал в себя реки алкоголя, поэтому для надежности нужно было обеспечить присутствие в желудке чего-то помимо высокоградусной жидкости. Чонгук принимает все с благодарностью и виноватым смущением.       Тэхён надеется, что небольшая прогулка по набережной хоть немного отрезвит и приведёт в себя парня, который явно достиг той стадии опьянения, когда хочется разрыдаться от резко накатившей безнадёги. Он не знает насколько последняя обоснована, так как вообще мало что знает о жизни Чонгука, но не попытаться вытащить его из этого состояния было бы не по-человечески. Тэхён может быть плохим другом, возлюбленным, сыном, братом, но плохим человеком — никогда.       — Я видел это место в дораме! Тэхён, ты меня что на свидание привёз?       — Не заткнешься, я сейчас же увезу тебя домой, — шутит, конечно. — Рад, что ты немного оживился.       Он тут же осекается. Слова сорвались с языка прежде, чем он успел подумать, и теперь хочется дать себе по губам за такую вольность. Но Чонгук его даже не слушает. Он уже плетется нетвердыми шагами в сторону реки, и Тэхён решает последовать за ним, предварительно захватив стаканы с напитками. Если он упадёт и утонет, то теперь это будет целиком его ответственность. Мысли о прогулке явно не соответствовали адекватной реальности: Чонгука без опоры качает как тонкую осину под порывами шквалистого ветра. Поэтому они устраиваются на одной из ступеней, ведущих к воде, сидя поодаль друг от друга. Чонгук, скрестив лодыжки в позе по-турецки и упираясь локтями в бедра, находит, наконец, точку опоры. Тэхён пихает в руки парню уже поостывший чай и сканирует его состояние. Вытягивает ноги перед собой и расслабленно откидывается назад, ладонями упираясь за спиной в каменное покрытие.       — Как себя чувствуешь?       — Давно тебя это волнует? — Чонгук делает глоток и косится с ехидным выражением лица.       — Говоришь, со мной сложно, а сам колючий как кактус, — глаза с прищуром впиваются в лицо напротив. На самом деле он знает каждый его миллиметр наизусть.       — Оно как-то само, — виновато. — Хотя ты заслужил.       Заслужил.       — Нормально чувствую. На свежем воздухе лучше, — в голосе уже нет беспросветной безнадеги, да и сам он уже гораздо меньше напоминает бесцветную тень.       — Хорошо.       Повисает неловкое молчание. Тэхён хочет спросить, почему же Чонгуку так невыносимо оставаться одному, но вопрос так и остается неозвученным. Ему нет до этого никакого дела. Не должно быть. Да и зачем лезть человеку в душу, если не собираешься открываться в ответ? Когда тебя посвящают в свой внутренний мир, это накладывает определенную ответственность. Зачастую человек ожидает взаимной близости. Этого он дать не может. К тому же он уверен, что Чонгук не захочет ничего объяснять и рассказывать, чувствует, что тема слишком болезненная, неотпустившая, личная. Достаточно того, что он не отказал в просьбе и составил компанию.       Поэтому они просто сидят, каждый утопая в собственных мыслях, смотрят на небо, на котором совсем не видно звезд, ведь оно снова затянуто грузными облаками, и слушают, как волны плещутся о камень.       Вокруг ни души. Именно поэтому Тэхёну всегда нравилось это место. Здесь, в водах реки Хан, он топил свои тревоги и ловил в сети адекватные мысли. И пока прохладный ветер играет в волосах, а разбивающиеся волны шепчут о никому неизведанных тайнах мироздания, чувство заземления, спокойствия и смирения не выпускает из своих тёплых объятий. Чонгук первый, кого он сюда привёз. Впервые он находится здесь не один. Точнее не в безжизненной компании телефона или блокнота, которые обычно за несколько часов наполняются сотнями строк непредсказуемого содержания. Сегодня они благополучно забыты в машине. Но это ничего не значит, и думать об этом не хочется. Не сейчас.       — Так может все-таки расскажешь, что за причина? — Чонгук переводит на него осоловелый взгляд и двигается поближе.       — О чем ты? — Тэхён же не может оторвать взгляд от бликов, танцующих на воде.       — Об алкоголе.       — Тебе так хочется меня напоить?       — Нет, я… Дело не в этом. Просто, очевидно, тут есть более сложная причина, а не банальная нелюбовь. Мне все равно, можешь никогда не пить, — спешит добавить, — но мне интересно.       — Спасибо, что разрешаешь, — Тэхён смеётся. Чонгук, кажется, впервые слышит его смех и даже не сразу различает эту новую эмоцию.       — Ты правда хочешь знать? — он смотрит на Чонгука неуверенно и явно пытается отыскать что-то в выражении его лица или во взгляде, что подскажет ему ответ на бьющий набатом в голове вопрос: открыться или опять сбежать. Чонгук едва останавливает себя, чтобы вслух не начать молить его не убегать.       — Да, — твёрдо отвечает, пытаясь вложить в это короткое слово всю свою решимость. — Хочешь откровение за откровение? М? Я тоже готов поделиться.       Ну что за детская непосредственность?       — У меня депрессия, — выпаливает Тэхён, прежде чем успеет передумать.       И тут же ощетинивается, пока Чонгук тупо хлопает глазами, не зная, что ответить.       — Забудь.       Поделишься — станет легче. Но Тэхён при каждой попытке поделиться чем-то, имеющим для него хоть мало-мальское значение, чувствовал себя наоборот хуже. Будто стоишь обнажённый перед огромной толпой, в которой каждый прожигает осуждением, выкрикивает оскорбления, толкает, пытается исправить (ведь с тобой всё совершенно не так), и еще немного и тебя забьют камнями как прокаженного.       — Нет, подожди-подожди! — он хватает его за запястье руки, которой Тэхён опирается о бетон, и крепко сжимает, боясь, что тот сейчас исчезнет, хотя тот даже не двигается. — Давно?       Тэхену хочется скинуть чужую ладонь и вообще стереть это нелепое неуместное прикосновение, но он почему-то этого не делает. Чонгук, разгоряченный алкоголем, приятно тёплый, контрастно Тэхёну, чьи холодные руки не могли согреться даже летними днями.       — Давно.       — И типо не такая, когда у тебя хроническая апатия, а прям…– Боже дай ему сил справиться с такой непростой задачей, как построение сложных предложений.       — Клиническая. Да. Тебе заключение лечащего врача показать? — плеваться ядом — привычная защитная реакция. Чтобы если осудят, быть готовым, ведь лучшая защита, как известно, — это нападение. — Я не люблю это обсуждать.       — Ты…раз ты ходишь к врачу, тебе становится лучше?       — Термин «терапевтически резистентная депрессия» тебе о чем-нибудь говорит? — Чонгук на это лишь хлопает большими круглыми глазами.       — Я хорошо знаю английский. Но само понятие мне мало что даёт. Поделишься?       — Это значит, что медикаментозное лечение мне не помогает. За несколько лет врач сменил не один курс препаратов. Действует пару месяцев, максимум полгода, затем становится только хуже, — он разъясняет всё настолько флегматично, будто просто зачитывает безликий пример из учебника по психиатрии, будто его это всё не касается ни в коем разе. Свыкся, сжился, смирился.       — И на каком ты сейчас этапе?       — Когда еще действует.       Тэхён отворачивается, потому что не может смотреть на то, как Чонгук болезненно морщит лоб и в тусклом свете фонарей выискивает на чужом лице любые намёки, отражающие внутреннее состояние. Не найдёт. И вовсе не потому что на лицо Тэхёна легла тень, а потому что всё давно выгорело, истлело и выцвело.       И почему ему не все равно? Почему он вечно такой сочувствующий, понимающий, принимающий? Аж тошно.       — Спасибо, — шепчет и с запястья скользит на ладонь, почти невесомо накрывая ее своей, как бы говоря: «Ты не один».       «Я всегда один. Ты не заставишь меня думать иначе. Чувствовать иначе». Люди приходят и уходят, и ещё никому, ни единой живой душе, Тэхён не сумел открыться. Для него этот процесс был болезненным буквально физически. Он никому не доверял, хотя ему доверяли многие. «Ты понимаешь меня как никто. Ты замечательный, никогда не осудишь, всегда выслушаешь. Этот секрет я доверяю только тебе». Здорово быть близким и надёжным человеком для других. Здорово знать, что на тебя могут положиться. Здорово чувствовать себя от этого ещё более никому ненужным, ведь они клянутся тебе в любви, называют лучшим другом, хотя ни черта о тебе на самом деле не знают. Никто не копнул поглубже чем «поверхностно», не встретился лицом к лицу с тем, что скрывается внутри. По ощущениям, никто даже не пытался. По курсу психотерапии, Тэхён знал, что это — лишь искаженное восприятие реальности, затуманенное депрессивными установками, и со временем он научился делать рациональные выводы о том, что подобные мысли необъктивны. Но чувства остались прежними. Точнее прежним осталось их отсутствие. И каждый раз, когда кто-то говорил о привязанности и теплых чувствах, Тэхёну хотелось лишь биться о стену и кричать, что это ложь, ведь он ничего этого не чувствовал. А так хотелось.       Именно поэтому время от времени он забывал о том, что кому-то был нужен и важен, что кто-то по нему скучал, кто-то думал о нём и ждал весточки, хоть какого-то проявления. Ведь если честно — никогда толком в это не верил. Чисто физически не мог. Это не укладывалось в голове и не вписывалось в его картину мира. Будто в его мозге отсутствовали необходимые нейронные связи или не функционировал отдел мозга, отвечающий за осознание подобных вещей (если такая функция существовала). Он никогда этого не ощущал. «Пустышка» — думал он и продолжал тихо себя ненавидеть. Возможно, некоторые люди, такие как он, просто не созданы для построения крепких социальных связей. Возможно, некоторые люди созданы быть одинокими.       — За что? — Тэхён все же бросает на него взгляд и тушуется.       — За то, что поделился. Я это ценю.       Тэхёну хочется содрать с себя кожу. Он ненавидит себя за каждый момент, когда делится чем-то личным, даже если в моменте чувствует себя от этого лучше. Он не считает, что его внутренний мир — пустая трата чужого времени. Просто не верит, что кто-то может принять его такого, какой он есть. Останешься ли ты, если узнаешь меня? Нет, нет и нет.       Молчание вновь присаживается между ними прямо на ступени, но в этот раз не тяготит своим присутствием, а доброжелательно приобнимает обоих за плечи, позволяя расслабиться.       И спустя время уже начинает казаться, что дымка в чужих мозгах постепенно рассеивается, когда Чонгук снова выдаёт что-то непонятное.       — Ты любишь розы? — вопрос прилетает прямо в лоб.       — Неожиданно. Почему ты спрашиваешь?       — Тебе не кажется странным и парадоксальным, что они одинаково красивы и до и после того, как их срезают с куста?       — Полагаю, что срезанные розы живут куда меньше.       — Да, но ведь менее красивыми они от этого не становятся. А знаешь, что волнует меня еще больше? Розы никогда не знают, что они уже мертвы.       — Что? — Тэхён не совсем понимает, какую эмоцию ему стоит использовать в ответ на подобные речи.       — С людьми ведь так же. Все мы — розы в чьем-то саду. Всем нам суждено умереть и зачастую совершенно неожиданно. Человек может быть обречен, но он никогда об этом не узнает, пока не станет слишком поздно. Он думает, что у него еще все впереди, живет жизнь полную сиюминутных бытовых проблем, а на самом деле его стебель уже срезан чьей-то твердой рукой, обратный отсчет запущен и значение на таймере неумолимо приближается к нулю.       О ком он думает, когда так рассуждает? О людях в целом? О ком-то из прошлого? О себе? Какие события могли посодействовать рождению подобной мрачной метафоры? У Чонгука, конечно же, свои причины, но сам того не зная, он описал страхи человека, сидящего рядом.       Тэхён не замечает, как в этот раз сам берет чужую ладонь в свою.       — Закурить бы, — свободной рукой Чонгук хлопает себя по карманам, а Тэхён заливается смехом.       Чонгук уже прочнее стоит на ногах и не болтается как неваляшка, пока они неспеша идут к парковке. Когда они вновь забираются в тёплый салон автомобиля, Тэхён ежится от мурашек, пробежавших по коже, успевшей впитать прохладу влажного ночного воздуха. Он проверяет телефон, чтобы убедиться в наличии нескольких сообщений и пары пропущенных от Чимина, быстро набирает короткий ответ, подтверждающий, что с Чонгуком все в порядке и он не валяется где-то в подворотне, и торопится вырулить с парковки на главную дорогу: он не рассчитывал, что за разговорами о вещах, о которых он уже даже не помнит, они проведут столько времени. По правде сказать, он и на разговоры в целом не рассчитывал. Каждый из них уже давно должен был быть у себя дома.       — Теперь твоё откровение, — не иначе как месть, око за око, все дела.       — У меня есть носки с Железным человеком, — Чонгук сонно бормочет, пристроившись головой к окну и закрыв глаза.       — Я сейчас высажу тебя посреди трассы.       — Ладно-ладно, — он подбирается, протяжно вздыхая и накрывая глаза ладонью. — Меня несколько лет…много лет…преследует один и тот же сон.       — Какой?       — Это кошмар. На самом деле, он не выглядит как обычный дурной сон, где ты убегаешь от маньяка, в тебя стреляют или где тебя рвёт на части стая собак…но ощущается ещё хуже.       — И что именно тебе снится?       — Расскажу в следующий раз.       Следующий? Тэхён сомневается в том, что он будет, но решает Чонгука в это не посвящать.       — Так ты видишь его каждую ночь?       Тот согласно кивает.       — И как ты высыпаешься?       — А ты?       — Эй, я ничего тебе не говорил про бессонницу, — брови поднимаются, а короткий непонимающий взгляд требует объяснений.       Для чужих людей они поразительно хорошо чувствуют состояние друг друга.       — Да у тебя на лице все написано, — Чонгук прыскает и размашисто бьёт водителя ладонью по плечу. Этот индивидуум о правилах по типу «не отвлекать человека, сидящего за рулём» ничего никогда не слышал.       — Неужели я так плохо выгляжу? — Тэхён бросает на него еще один быстрый взгляд.       — Ты выглядишь прекрасно, хён. Можно же…мне тебя так называть?       Чонгук невероятный. То он агрессивный настолько, что страшно становится, то настолько робкий, что хочется спрятать его от всего мира, чтобы никто никогда не смог ему навередить. И все это так естественно живет в нем бок о бок.       Тэхён поджимает губы, выдавливая блеклое подобие улыбки, и ничего не отвечает.       Квартира Чонгука встречает их неуютной тишиной и эфемерным холодом от царящего там духа одиночества, часы показывают «3:45». Благо, это утро воскресенья, и не нужно вставать с утра пораньше, чтобы нестись галопом на пары. Только теперь Тэхён чувствует, насколько на самом деле вымотался и устал. А впереди ещё, хоть и короткая, но дорога домой.       Надо признать, что обстановка и интерьер помещения указывают на хороший вкус того, кто здесь проживает. Тэхён знал, что Чонгук богат, поэтому представлял, что тот живет в огромной квартире, кричащей о количестве нулей на банковском счету, но все оказалось иначе. Сейчас они стоят на пороге двухкомнатной студии с да, дорогим ремонтом, но нет, без хоть каких бы то ни было элементов помпезности. Минималистично, в спокойных тонах с преобладанием темного оттенка серого. По левую и правую стороны — две двери из черного дерева (очевидно в спальню и ванную), прямо по коридору кухня-гостиная. Да, Чонгук совсем обычный. И квартира у него обычная. И пусть красивая, как из каталога дизайнерского агентства, но абсолютно бездушная, стерильная, неуютная, будто бы необжитая.       Настроение хозяина квартиры, казалось бы только пришедшее в некое подобие нормы, стремительно скатывается в бездну прямо на глазах, и Тэхён, заметив это, разочарованно поджимает губы. Чонгуку, как выяснилось, очень не к лицу эмоциональная блеклость. Прикрыв за собой дверь, он стоит, как вкопанный, и напряжённо наблюдает, как Гук скидывает обувь и безучастно семенит, шаркая ногами, к барной стойке на кухне, чтобы налить себе воды из графина.       — Ложись спать. И утром напиши Чимину, он волновался, — по хорошему ему бы сейчас уйти, но он выжидает; что-то не дает ему сдвинуться с места. Он ждёт какого-то подвоха, странное неприятное чувство сосет под ложечкой.       — Ненавижу эту квартиру! — дно стеклянного стакана звучно встречается со столешницей, из-за чего остатки воды расплескиваются. В давящей тишине голос звучит чересчур громко. — Ненавижу.       Вот оно.       Тэхён резко отворачивается: нервное напряжение лупит ему пощечину, — и шепчет про себя все проклятия мира, пока мечется в нерешительности. Незачем брать на себя ответственность за другого дееспособного взрослого человека. Сам справится, переживет, перепсихует, переспит это состояние, передумает ненужные мысли, и еще ряд глаголов с приставкой «пере», указывающей на то, что всё проходит.       — Ненавижу, — теперь шепчет.       И (Тэхён отчего-то не думает, а точно знает) эти слова обращены не вовне: Чонгук ненавидит себя.       Он разувается и тихо, практически бесшумно подходит к парню, стоящему к нему спиной, и едва ощутимо касается его плеча, ненавязчиво напоминая о своем присутствии. Чонгук слегка вздрагивает; может от неожиданности, а может просто снова слишком взвинчен. Заторможено поворачивается и заглядывает Тэхёну в глаза, ничего не говорит и даже не моргает. О чем он думает? Какие демоны рвутся наружу, царапая острыми когтями нутро, не щадя душу и превращая ее в кровоточащее месиво?       — Останешься сегодня со мной? Раз уж мы все равно полночи провели вместе.       — Звучит очень неоднозначно, больше такого не говори, — ему хочется немного разрядить обстановку, но выходит из рук вон плохо.       — Так ты останешься? — Чонгук игнорирует шутливые нотки, оставаясь максимально серьезным. — Я не хочу оставаться один. Меня сжирают разные мысли.       «Поделишься?» — хочется вернуть Чонгуку его же вопрос.       — Хорошо. Только сегодня, — произносится вслух.       Он не знает, зачем соглашается. Зачем всё ещё остается наедине с Чонгуком. Зачем провел с ним эти несколько часов вместо того, чтобы скинуть его возле подъезда, уехать домой, спокойно уснуть и никогда не вспоминать о событиях этого вечера.       — Мы все ещё не друзья? — горько усмехается Чон.       Тэхён ожидаемо ничего на это не отвечает, даже в глаза не смотрит. Не может. Сил не хватает. Знает, что если сейчас ответит, если сейчас посмотрит, то шаг назад сделать уже не будет представляться возможным: останется, и не только на сегодняшнюю ночь…наверное, навсегда.       Броня подвела, ледяной панцирь пошёл трещинами. Сдать оборону, объявить капитуляцию — командует полоумный голос в голове.       Чонгук ненавидит, когда его жалеют. Тэхён не испытывает ничего даже близко напоминающего жалость. Но его не оставляет равнодушным откровенность Чонгука, его готовность открыться, даже, может быть, показаться уязвимым, несмотря на внешнюю колючесть.       Парень направляется в сторону спальни и уже открывает дверь, когда до Тэхёна доходит происходящее.       — Я посплю на диване.       — Боишься меня?       — Не люблю делить с кем-либо спальное ложе.       — Да брось, на моей кровати можно впятером спать, мы друг с другом даже не встретимся. На диване спят только извращенцы-мазохисты.       — Пожалуй, я побуду мазохистом, — нервно трет ладонью заднюю часть шеи, оглядываясь на предмет мебели.       — Как знаешь.       С этими словами он исчезает в дверном проеме и возвращается через минуту со стопкой аккуратного сложенного постельного белья, домашних вещей и полотенца.       — Ванная комната прямо и налево.       Тэхён принимает душ быстро, переодевается в предоставленные ему белую свободную футболку и серые штаны. Когда выходит, Чонгука в гостиной не обнаруживает. Дверь в комнату осталась приоткрытой, и он заглядывает внутрь. Парень лежит на оставшейся застеленной кровати, развалившись звёздочкой и уткнувшись лицом в подушку. Он там, интересно, не задохнулся хотя бы?       — Чонгук, — постукивает костяшками по деревянному полотну двери, реакции ноль. — Чонгук, эй, — не придумав ничего лучше, Тэхён открывает дверь шире и кидает в него влажное полотенце, которым только что ловил капли с волос. Оно приземляется парню на спину, и раздается недовольное мычание.       — Мне, конечно, без разницы, но лучше бы тебе сходить в душ.       — Я усну там, — Чонгук бубнит, слегка повернув голову вправо, чтобы весь звук не съедала подушка.       — Как знаешь, — вторит Тэхён его же словам и тут же уходит, дверь так и не закрыв.       Он устраивается на диване, застелив его чистой простынью, приятно отдающей кондиционером, и слышит возню в коридоре: шаркающие тяжёлые шаги, клацанье выключателей, хлопки дверей, — этот непутевый всё-таки принял благоразумное решение.       Тэхён закрывает глаза, слушает приглушенный шум воды, доносящийся из ванной, и пытается уснуть. Но сон не приходит ни через пять минут, ни через пятнадцать.       Чонгук от одиночества бежит как от огня. Тэхён к нему уже привык, хотя по сей день оно причиняет ему боль. Они разные. Один отчаянно ищет малейшего подтверждения, что он не один, другой устает от людей и любит проводить время наедине с самим собой: так спокойнее. Сбегать и замыкаться в себе — любимое его занятие. И он погряз в этом, словно в зыбучих песках: плавно и безболезненно его затягивает всё глубже, и однажды, он знает, уже окажется нечем дышать. Всё начинается малого. С одной отмененной встречи, с одного пропущенного вызова, с одного непрочитанного сообщения, с одной безобидной мысли «просто нет настроения, пройдет». Кажется, что нужно немного времени, всё образуется само по себе, силы вернутся, энергия на социальные взаимодействия восполнится. Просто немного побыть одному, просто никуда не пойти, просто остаться на весь день в кровати. Но никто не говорит, что апатия — не всегда банальная усталость, иногда она — сигнальная тревога, возвещающая об истощении нервной системы, иногда она — предвестник того, что зовут полуденным бесом. И этого беса ты подпитываешь каждый раз, когда запираешься дома, не находишь сил на бытовые дела, оставляя все на «потом», которое никогда не наступает, когда начинаешь корить себя по поводу и без, но однако не находишь в себе сил что-либо исправить, когда все чаще задаешься вопросом «А действительно ли всем этим людям есть до меня дело?». В конечном итоге глубоко погружаешься в неоправданное чувство вины, лишенное всякой объективности, и наполняешься уверенности в том, что все тебя ненавидят. И чем больше ты думаешь, чем дольше ждёшь в бездействии, тем глубже и прочнее тебя засасывает. И чтобы разорвать этот порочный круг нужно пересилить себя, тащить волоком, за шкирку вон из дома и поближе к людям, даже если не хочется, даже если перспектива не доставляет удовольствия. После обязательно будет легче. Другое дело, что не всегда получается найти в себе силы даже на то, чтобы утром открыть глаза и встретить новый день.       Тэхён одиночества больше не боится. Ведь, как выяснилось, стоило ему по-настоящему привязаться к кому-то, и рядом селился куда более страшный зверь — страх быть брошенным, непонятым, отвергнутым. И этот последний (Тэхён прочувствовал на своём опыте сполна) способен толкать на отвратительные вещи. Ведь никто не выглядит более жалко чем тот, кто истерически боится, что его оставят. Тэхён не знал меры: либо всё, либо ничего; либо полностью в человека, либо никак. И если одиночество сравнимо с тупой ноющей болью — неприятно, но не критично, жить можно; то отвержение — боль на грани безумия, за гранью болевого порога, когда сделаешь что угодно, лишь бы прекратить страдания — даже лишишь себя жизни: настолько они невыносимы и сводят с ума. Поэтому из двух зол он начал выбирать меньшее.       Тэхён не боится одиночества. Он боится быть отвергнутым. Боится открыться и услышать в тишину в ответ. Боится потянутся к человеку и увидеть лишь его удаляющуюся спину. Тэхён боится быть отвергнутым, ненужным, нежеланным, брошенным. И от этого страха оказалось неимоверно сложно избавиться.       Он слышит, как хозяин квартиры выходит из ванной, как очередной раз щёлкает дверная ручка и решает, что подождёт ещё полчаса, пока Чонгук точно уснёт, и тогда поедет домой. Что он вообще тут делает? Ну что за бред? Он настолько же лишний в этой квартире, насколько лишний и в жизни Чонгука.       Строя в голове план, он пропускает приближающиеся шаги и шарахается, когда рядом бесцеремонно заваливается чужое мужское тело.       — Какого..?!       — Тшш, ты сам согласился остаться, — бормочет Чонгук, устраиваясь поудобнее у него под боком.       Тэхён от такой наглости буквально задыхается: воздух застрял глубоко в лёгких, раскаляясь с каждой секундой все сильнее и обжигая внутренности, а глотнуть новую порцию кислорода никак не выходит.       — Вали к себе в комнату! — пытается спихнуть с себя чужие руки, но оттолкнуть как следует всё равно не получается — Чонгук выигрывает по комплекции, а ещё в наглости.       — Технически, это тоже моя комната, — еле ворочает языком, и его отяжелевшая рука окончательно падает на чужие ребра и обессиленно сползает чуть ниже. Больше он ничего не говорит, сразу же провалившись в глубокий сон, а Тэхён чувствует, как накатывает приступ панической атаки.       Сегодня всё идёт не по плану. Но то, что Чонгук дышит перегаром ему в висок и обнимает поперек живота — это уже за гранью абсурда. Если у него еще остался инстинкт самосохранения, то сейчас самое время бежать сверкая пятками, и ни за что не оглядываться. Но, говорят, что у современного человека больше нет инстинктов. Возможно поэтому Тэхён продолжает лежать, оглушенный собственным сердцебиением, и клянет себя за то, что несколькими часами ранее вообще ответил на звонок Чимина. «Розы никогда не знают, что они уже мертвы» «Спасибо, что поделился» «Ты единственный, кого он послушает».       Тэхён в эту ночь не смыкает глаз. Каждый болезненный вдох, как и лихорадночные мысли, впивающиеся в отказывающийся функционировать мозг, призваны напомнить о неотвратимости наказания за никогда не совершенное и навсегда забытое. Он дрожит, рассыпается в чужих объятьях, с ужасом пялится в темноту перед собой и, кажется, плачет, потому что в данный момент как никогда ясно понимает, что обречён. Что он проиграл не в тот момент, когда делился личным, не тогда, когда приехал за Чонгуком, не когда пожал ему руку на балконе, и даже не тогда, когда их взгляды встретились в самый первый раз. Он проиграл задолго до этого. Его стебель срезан, и он об этом прекрасно знает. Сердце в агонии бьется о ребра: не рвётся наружу, хочет лишь проломить кости и уродливо дотлеть в развороченной грудной клетке, как символ поражения, которым побрезговали бы даже в качестве жалкого трофея. Начало конца на ощупь как крепкие горячие руки, по запаху как аромат мятного геля для душа и алкоголя, на вкус как кровь на языке от нервозно прокушенной щеки, по звуку — мирное дыхание под ухом, прошибающее разрядом в тысячу вольт.       Чонгук же слишком крепко спит, чтобы заметить чужое состояние, ведь в эту ночь, впервые за очень долгое время, он совсем не видит снов.