В сердце шторма

Скудный свет свечи лежал на стенах призрачной вуалью, окутав предметы причудливыми тенями. Шумно вздохнув, Химмель потёр веки, прогоняя дремоту. Буквы в дневнике двоились, но глаза упорно искали точки преткновения в череде строчек. Да только попытки ухватить смысл вновь и вновь заканчивались провалом. Уже несколько часов он блуждал по дремучему лесу событий, имён, забытых названий тех или иных поселений, терял протоптанные тропы и снова находил их. Факты и домыслы смешивались в голове в жуткую нелогичную кашу. Временная линия трещала разрывами, отчего веки ещё стремительнее набирали тяжесть. Хотелось собраться с мыслями… И тут же, наоборот, не хотелось думать. Усталость брала своё, клоня в сон. Но память то и дело возвращала его к событиям дня — когда он, вернувшись в поместье Гуннхильдр, облачился в заурядное рабочее одеяние и вместе с оставшимися слугами перетаскивал соленья да продукты из погреба кухни в гостиную. На подоконниках под завесой тюлевых штор выстраивались ряды разноцветных банок, бочек, кастрюль и бутылок.       — Прошу прощения за накладку, — доносился до слуха голос старого прислуги. — Наш дом должен в скором времени перейти другому клану. Потому мы заняты освобождением имения от вещей прежних владельцев. Сегодня вот пересматриваем продукты.       — Посторонись! — произнесла рыжеволосая девчонка, бесцеремонно толкнув в бок, и звон разбитого стекла прорвался сквозь суетливый гомон. — Во растяпа.       — Хамка! — сорвалось с губ, но обращенные к нему пристальные взоры тут же заставили прикусить язык. Вот и что он сделал? Ответил колкостью одной раздражающей особе? Да и при ком? Зачем-то прибывшим сюда господину Рагнвиндру и самой мадам Тильде.       — Химмель! Нахальный мальчишка! Следи за словами, когда находишься в присутствии старших! — её обращение хлестнуло пощёчиной, а взгляд полоснул по коже острее столового ножа.       — Простите, — произнёс он негромко, смотря, как у его ног переливалось озеро из непонятной жидкости и битого стекла.       — Погляди, что ты натворил! Неужели нельзя быть аккуратнее?!       — Я не специально, — нехотя признал чужую вину юноша, ибо разжигать конфликт — себе дороже. — Просто у меня руки мокрые.       — Для мокрых рук есть полотенце, — едко отметила девчонка, чей голос, как избыток черной желчи, проникал в мозг, вызывая головную боль.       — Пришли забрать меня, господин Рагнвиндр? — не обращая внимания на язвительное замечание, спросил Химмель. — Но ведь по договору вы разрешили мне остаться здесь. До праздника.       — Не искажай наш разговор. Условием для временного прибежища было твоё нежелание возвращаться домой и моё наставление по отправлению тебя в приют. А поскольку опекун желает вернуть своего подопечного, то я не вправе препятствовать.       — Как же быть с выступлением и репетициями?       — По требованию господина Рагнвиндра я буду снисходительна к тебе и не стану препинать, ибо прошение уже передано в руки владыке Декарабиану. Так что будь любезен, не устраивай сцен и очередных бездумных выходок. Ступай и приведи себя в порядок. Мы возвращаемся домой, — отозвалась Тильда, сражая своей холодной безмятежностью.       — Но…       — Немедленно!       — Да, мадам. Створка с грохотом распахнулась, покорившись ветру, что демонстрировал свой нелёгкий нрав. Ему не было дела, что, потушив единственный источник света, юноша вглядывался в насыщенный мрак комнаты. Прохлада злобно засвистела в комнате, мощными щупальцами обвила худощавое тело и пробрала до дрожи. Опасаясь, что к утру может залихорадить, Химмель поднялся с постели, закрыл окно и вновь нырнул под толстое одеяло, пытаясь скрыться от пронизывающего холода. Ветер, несущий с собой снежинки и прелые листья, ещё некоторое время обиженно стучался в стекло и затих. Густой полумрак окружил его со всех сторон. Но он сосредоточенно, елозя пальчиком по заиндевелому стеклу, вычерчивал незатейливые узоры. Простенькие цветочки распускались на безупречно-белом фоне по мановению руки. Но вот он взмахнул ладошкой, и цветы завяли, превратившись в рваную полосу, за которой плясали оранжевые огоньки. С каждой секундой знакомое пугающее предчувствие сдавливало грудь, от которого становилось всё сложнее дышать. Спёртый запах сырости, свечной прогорклости и удушливой хвои вызывал отчаянное желание отплеваться. А вскоре, звеня серебром, исторгся волчий вой, забрав твердь из-под ног и утянув в бездонную чернь. Чувство падения с высоты буквально выбросило юношу в явь, заставив обнаружить себя на полу. От морока сновидений не осталось и следа. Лишь тревога сжимала сердце, а слабость, не присущая здоровому телу, клеймом беспомощности охватила душу.       — За что мне это? — сипло простонал он, смотря сквозь сумрак в потолок. Болезненные картины сна бились в виски и жужжали диким роем. Каждая ночь — непосильное ему испытание. Ложась спать, он всегда старался не думать о отвратительном, заученном видении. Но всё равно просыпался с оглушающим стуком собственного сердца, теряя веру, что этот кошмар не станет его вечностью. Тихий скрип половиц разлетелся в тишине комнаты, стоило только подняться на ноги. От лёгкого высечения огнива вспыхнул фитиль, венчая пламенем восковую голову свечи. Облокотившись на подушку, юноша утопал в мыслях, грея ладонь над трепещущим язычком света. Он будто выпал из картины мира и теперь вращался в своей собственной плоскости.       — Как перестать бояться того, что видел сотни раз? — спросил он у темноты. Да только ночь не ответила ему, лишь тихо рассмеялась порывом ветра за закрытым окном. Химмель тяжело вздохнул и посмотрел на открытый дневник. Спать уже не хотелось, поэтому он осторожно переворачивал страницу за страницей, продолжая изучать записи, которые когда-то составляли периоды чьей-то жизни: важные события и простые заметки; сухоцветы, собранные в значимых для кого-то местах; наброски зарисовок, сделанных в спешке или в порыве вдохновения. Да только всё это не имело к нему никакого отношения, и он не понимал, что же могло связывать его с кланом Гуннхильдр. Глаза бегали по строчкам, где в этот раз рассказывалось о странных вспышках на празднике Смены Дат. Следующая страница сплетничала о домыслах заговора Имунлаукр против Гуннхильдр. Ещё одна — о сдвижении границ и усилении ветра. Очередной шелест, и теперь меж листами закладкой лежал сушёный цветок, похожий на его брошь.       — Совпадение или же всё-таки оно самое? — отложив сухоцвет, юноша ознакомился с записью. «Сегодня Волк Севера открыто перешёл черту дозволенного. Но Его Величество как-то слишком спокойно отреагировал на это вероломство. А ведь от деревни… Да можно сказать, ничего не осталось. Картина жуткая. Одни дома частично заледенели, другие сгорели. Пытаясь спастись, люди, по всей видимости, решили огородиться огнём. Но ветер… Ветер сыграл злую шутку, охватив их кольцом и загнав в пылающий капкан смерти. До сих пор тот запах чувствую. Выживших немного. В основном старики. Пострадали несильно. Но также есть один мальчик. С виду лет пять, не больше. Как зовут — неизвестно. Молчит. Явно напуган произошедшим. Кто такой — отмалчиваются все. Либо от горя мелют бессвязный бред. Найти информацию о родителях не выйдет. Обезличенных нет в реестре. Остаётся надеяться, что сам расскажет. Если только заговорит.» Ночь показалась огромным глухим мешком. Комната — темницей. Правда, что открывалась, не пугала, от неё просто становилось больно. Химмель давно предполагал, что проблема была сокрыта намного глубже, чем казалось. Только из-за невозможности вспомнить догадки так и висели в воздухе, не находя опоры подтверждения. Но, может, отныне ему всё-таки удастся разорвать этот замкнутый круг? Во всяком случае, он очень на это надеялся. Потому, впиваясь глазами в слегка вышарканные буквы, он впитывал информацию и пытался запомнить все детали, оставленные в старом дневнике. «Повторный осмотр места дал свои результаты. Весьма неожиданно… Но дом, в котором обнаружили малыша, принадлежал Сииль. Смелой смотрительнице, что не побоялась выразить свое мнение архонту. Некогда она твёрдо встала на сторону обезличенных, решив защищать их права. Добившись своего, Сииль добровольно покинула клан Гуннхильдр и обосновала прибежище в роще Анемоний. Встреча с её братом, к сожалению, не прошла успешно. Как бы ни было горестно, несмотря на кровную связь, Линссен не признал мальчишку. Я же, из уважения памяти к Сииль, не смогу оставить его в приюте. Её желание защитить бесправных ценой всего многого стоят. К тому же, как ни странно, тот поступок не ударил по репутации клана, а лишь сильнее утвердил нас как милосердных. А добросердечие — это то, чем всегда славились Гуннхильдры. Однако с нынешним положением мальчика, как хотелось ранее, я забрать не смогу. Имунлаукр внесли свою лепту, и теперь его происхождение из обезличенных висит на нём как клеймо. Что, к сожалению, добавит лишних проблем. А забот да хлопот у меня и без того предостаточно. Если только попытаться пристроить его в семью с хорошим статусом и закрыть эту тёмную брешь. Вот кто бы ещё согласился.» Юноша провёл пальцами по шершавой поверхности листа. Шорох бумаги наполнил комнату, смешиваясь с едва слышным потрескиванием фитиля свечи. Подавленность, мрачное настроение, тоска, ощущение брошенности — всё это застыло внутри, после чего резко испарилось, сменившись совершенно другим, непонятным для него чувством. Хотелось встретиться с Линссеном, посмотреть ему в глаза и спросить, почему тот так легко отрёкся от него? Зачем заставил все эти годы думать, что он полный сирота и у него нет ни одного родного человека? Вот только ответ, лежавший на поверхности, красноречиво сказал сам за себя: он — дитя с дурной кровью и одиозной славой усопших родителей. Возможно, старания господина Гуннхильдра и скрыли его происхождение для других людей, но родные, если их можно так назвать, всегда будут знать истину. Однако сколько бы иголок-обид ни впивалось в спину давно ушедшего прошлого, кем ему быть в будущем, он вправе решить сам. А раз ему дали такой шанс, глупо им не воспользоваться и не доказать нерадивому родственнику, насколько тот ошибся. Оставалось только как-то найти его, чем Химмель и задумал заняться немного позже, перелистнув очередную страницу. «Никогда бы не подумал, что инициатива окажется той ещё головной болью. Ну хоть парой проблем меньше. Мальчишку с трудом, но удалось разговорить. Его имя теперь есть в реестре. И опекун нашёлся. Правда, пришлось умолчать, кого именно я передал на попечение. Женщина не сахар, потому незачем травить жизнь ребёнку. Ему хватит и осознания, что он там неродной. Воспитание и образование в доме Ренейт крайне строгое. Однако только их дом не в первом поколении славится своими выходцами. И только здесь у него будет возможность открыть себе дорогу в перспективное будущее. А чтобы сгладить острые углы одиночества, я всё же буду его навещать. Думаю, это придаст мальчику уверенности в себе и поможет раскрыться. Надеюсь, из моего альтруизма выйдет хоть какой-либо толк. И если жизнь не подкинет сюрпризов, то в будущем обязательно поведаю ему, кто он, и предложу полноценно стать частью клана Гуннхильдр. Согласится — значит, можно сказать, вернётся домой. По крайней мере, я всегда так буду считать.» Дыхание перехватило. В голове бушевали эмоции, вытесняя собой все мысли куда-то за пределы досягаемости. Будь сейчас Гуннхильдр здесь, Химмель без всяких раздумий ответил бы согласием. Да только судьба распорядилась иначе, разведя их пути. И ради памяти и всего, что для него сделано, он просто не смеет ударить в грязь лицом. Постепенно приходя в себя, Химмель неохотно перелистнул страницу. А затем ещё. И ещё. Да только одна за другой теперь повествовали уже о личных делах, планах и мыслях господина Гуннхильдра. Не найдя среди строк интересующей его информации, юноша звучно захлопнул блокнот и спрятал под подушку, не желая пока продолжать чтение.       — Столько лет… И я узнаю об этом только сейчас, — прошептал Химмель, улыбаясь, как ребенок, который получил долгожданный подарок. — Всё равно не понимаю, для чего необходимо было хранить столько ненужных тайн, господин Гуннхильдр? Мысли растаяли, едва тусклый рассвет медленно вполз в окно из сплошной пелены сизого неба. Плавными волнами усталость разлилась по мышцам, щекоча бархатом смежённые веки. И вновь кругом абсолютная темень. Насыщенная. Густая. Как ни раздирай глаза, ничего не увидишь. В её трясине вязло всё: кончики пальцев, отголоски звуков и даже разум. Но темнота эта чувствовалась знакомой. До головной боли. До щемящей безысходности.       — Ты боишься? — неожиданно послышался чей-то голос, что показался знакомым.       — Кто ты? — отозвался Химмель, беспокойно оглядываясь в поисках точки преткновения. Но пустынное помещение вновь и вновь демонстрировало чёрные от темноты углы.       — Просто ответь, — из треугольника мрака выплыл высокий силуэт. — Чего ты боишься? Самое время бежать от неизвестного. Но он не чувствовал угрозы. Подсознание подтверждало, что незнакомцу, находящемуся рядом с ним, можно доверять.       — Эта тьма, — ответил протяжно Химмель. — Она вокруг. Это пугает.       — Тьма не несёт угрозы. Просто покинь её, — ответил некто. Однако речь беседующего воспринялась не на слух, а подсознательно. Словно его играли струны души, откликнувшись на неведомый внешний импульс.       — Но я не знаю, куда идти.       — Если всё время идти прямо, ноги рано или поздно куда-нибудь выведут, — голос до боли знаком, но Химмель по-прежнему не мог понять, кому он принадлежал.       — Не к погибели ли? — выдохнул он, ужасаясь мрачной бесперспективности собственных мыслей.       — Для начала надо определиться, где ты хочешь быть, а уже потом бояться того, что не дойдёшь.       — Но как определиться, если я ничего не вижу вокруг?       — За тьмой тоже есть мир. Нужно лишь стать чуточку смелее! — произнёс некто насмешливо, и Химмель ощутил на плечах приятное тепло ладоней, что мягко подтолкнули вперёд. Да только едва он сделал шаг, как в тишине раздался металлический стук. Юноша попытался пошевелить ногой, и как доказательство браслет кандалов удерживал его прикованным. Он ясно видел его сквозь полную темноту: серебристый, тяжёлый.       — Сделай это сам, — настаивал некто, и Химмелю показалось, что он всё-таки узнал этот голос. Но догадка, как скользкая рыбёшка, моментально сорвалась с крючка разума. — Освободись!       — Я не могу! — отрезал он, не в силах побороть нахлынувшее отчаянье.       — Можешь! Иногда оставаться на месте куда опаснее, чем выйти в неизвестность, — ответил собеседник, и Химмель в очередной раз задался вопросом, кто же этот неизвестный.       — Какой смысл, если я всё равно возвращаюсь к исходу и наступаю на всё те же грабли, — признался юноша, и теперь, когда откровение вырвалось ливнем из набрякшей тучи, к горлу подступил густой ком.       — Грабли можно обойти, если внимательно смотреть под ноги. Химмель снова бросил взгляд на лодыжку, всматриваясь в стальной обруч, стискивающий тонкую кожу. Красная линия от сдавления бежала по икрам: тугая и болезненная.       — Смелее! Ты сможешь! Всего несколько попыток, и, наконец, с трудом высвободившись из кандалов, он с облегчением почувствовал, как невыносимая тяжесть, долгое время удерживающая его в тисках, ослабла. А непроглядный мрак рассеялся, открывая дорогу в глухой коридор.       — Мне… Туда?       — Решай сам. Ему очень хотелось на ту сторону, но пол прибежища оказался мягкий и вязкий, как дрожжевое тесто, отчего ноги увязали в недрах всё глубже и глубже. Каждый метр, приближающий к заветной развязке, давался ценой неимоверных усилий. Будто вся сущая материя сопротивлялась его желанию настигнуть цель, а территория по ту сторону не принадлежала ему. Как некий силовой барьер, возведённый между этим местом и выходом из коридора. Уступая упругой пастозности, Химмель упал на четвереньки. Шаг, ещё один! Удивительно, но это помогло прорвать невидимую преграду. Быстро поднявшись, юноша влетел в брызнувший в проёме свет, оказавшись посреди цветущего луга и порхающих бабочек. Бесшумно ступая по малахитовому инею, некто, вплетая гибкие стебли в венок, приближался к нему, напевая незамысловатый мотив. Выпрямившись, он украсил себя цветочной короной и, взяв юношу за руки, крепко сжал.       — Право выбора — в твоей власти! — донёсся мягкий голос, и смутный образ приобрёл узнаваемость. Тишина ударила в голову. Мир замер. Остановилось время. Химмель стоял напротив, смотря пристально, вплетая в сознание облик, а губы медленно размыкались в безуспешной попытке сказать хотя бы слово. Это она… Безусловно, она! Те же черты, та же лёгкая улыбка и по-доброму смотрящий взгляд. Никакое время не способно выжечь из памяти то, что бережно хранилось в сердце.       — Ма-ма, — слишком громко и тягуче сорвалось с губ, рассыпавшись калейдоскопом отзвуков. Веки поднялись и тут же упали обратно. Короткого мгновения оказалось достаточно, чтобы на сетчатке отпечаталась выпуклая лепнина потолка. Но соотносить увиденное с реальностью пока не было сил. Мысли и воспоминания, затуманенные грёзами, ещё не выстроились в шеренгу и заставляли образы провисать. Перевернувшись на бок, Химмель нехотя разлепил глаза. Прохладный лён ласкал щёку, а утренний свет затапливал комнату из широкого прогала окна. Никакой поляны, бабочек и… Мамы. Всё вернулось, как и прежде. Фантомное виденье, как ни странно, не огорчило. Более того, он впервые ощутил легкость и воодушевление, словно снял оковы не только в сновидении, но и наяву. Отбросив одеяло, юноша спустил босые ноги и стянул через голову ночную рубашку. Грубая сероватая ткань упала тяжёлыми складками на кровать. А неприятная прохлада обожгла оголённое тело, покрыв его бугорками «гусиной кожи». На резном стуле, примостившемся у трюмо, расположился начищенный до блеска медный таз и кувшин с водой. Со спинки, оттопырив белоснежный рукав, свешивалась чистая рубашка. Спешно приведя себя в порядок, он, мурлыкая себе под нос, опустился за письменный стол. Тонкая нить чернил легла на бумагу, складываясь витками в буквы, оставляя на шуршащем саване звучание мелодичного напева из сна.

Небо делили когда-то ветра:

Ветер-Сегодня и Ветер-Вчера.

Было их трое, четверо стало,

Пятому имя небо не дало.

Незамысловатая кантилена повторялась монотонным рециклом, будто бы вещая о чем-то важном, но туманно и неопределенно. Она не желала уходить из головы, цеплялась тонкими извилистыми лозами за нити мыслей, вплеталась в них и не отпускала. Неожиданный скрип двери нарушил концентрацию. Химмель быстро спрятал запись и замер, чувствуя, как пронизывающий холод межсезонья полз между лопатками. Незваная гостья потопталась за его спиной, а затем встала рядом.       — Дитя моё, — голос Тильды упруго оттолкнулся от стен. — Ты не спустился вчера к ужину, а сегодня к завтраку.       — Я не голоден, — пробормотал Химмель, втайне надеясь, что она поймёт намёк и оставит его в покое. Спускаться к предложенным яствам не хотелось: слишком уж напрягал грубый прессинг. Сейчас он предпочёл бы умереть от голода, нежели снова терпеть то болезненное внимание, что ему досталось по возращению.       — Решил взяться за дело пораньше? — словно почувствовав его смятение, поинтересовалась женщина. — Может, тебе требуется помощь?       — Желаете дуэтом спеть? — беззлобно вырвалось из уст юноши, и Тильда тихо рассмеялась, на долю секунды разрядив обстановку.       — В голосе, к сожалению, я не сильна. Но в музыке кое-что понимаю и могу дать совет, — прошептала она и ласково погладила остолбеневшего юношу по волосам.       — Странно это слышать, — неловко отстранившись, отозвался Химмель.       — От чего же?       «Смелее!»       — Ну-у… Может от того, что все эти годы мне приходилось скрывать? Вы знали, что мне нравится игра на лире. И я не раз обращался к вам с просьбой и за советом, но вы всегда пресекали. С чего бы вам сейчас мне помогать?       — Так как отныне это и в моих интересах. Ведь ты никогда не думаешь, что творишь. Моё упущение привело к тому, что ты дерзнул прыгнуть выше своей головы, заявив о себе самому владыке Декарабиану. Теперь вот придётся расхлёбывать. Потому до этого времени я буду твоим личным куратором, дабы в очередной раз не сгореть от стыда из-за твоей упрямой беспечности.       — То есть, вы станете указывать мне, что и как я должен делать?       — Именно так. Потому что я — твой опекун. А моё слово для тебя — закон. Я имею право указывать и направлять тебя, ведь только мудрым советом я могу уберечь тебя от последующих ошибок, — отозвалась Тильда холодно и спокойно. Крик отчаяния застрял в горле со вдохом. Молчать больше неразумно: добьёт, доломает. Так было всегда, всегда и будет. На поводу идти тоже нельзя. Нет. И так слишком долго шёл. И с губ сорвалось:       — Предубеждение — это не совет. Направить — не значит подавить чужую волю. Благодарю, но мне не нужна помощь. Я справлюсь сам.       — Химмель, не дерзи и смей перечить, если не хочешь проблем! — Тильда грозно постучала кулаком о столешницу. — В конце концов, ты находишься в моём доме и на моём попечении!       — Так отпустите, и я уйду! — возмутился он, и отголоски эха повторили слова, разлетевшись по углам. Молчание повисло в воздухе, проникнутом запахом струганных досок и смолянистого кедра. Химмель упорно буравил взглядом столешницу, не желая оборачиваться. Он знал, что встретит тяжёлый взор мадам: отточенный, как меч, и холодный, как лёд. Да и Тильда, кажется, почувствовала неприязнь и отошла вглубь комнаты. По крайней мере, её вытянутая тень уплыла со стен.       — Позавтракай скорее, пока не остыло, — спокойно, но настойчиво повторила Тильда.       — Я лучше прогуляюсь в саду, — возразил Химмель и, взяв лиру, вышел из комнаты. Оправдываться за неподобающее поведение и выпрашивать законное право на прогулку не хотелось, как и оставаться в доме. — Мне нужно вдохновение. В этих стенах его нет.       — Я понимаю, — произнесла ему в спину Тильда. Но твёрдая интонация её голоса говорила совершенно иное. — Сегодня слишком ветрено и прохладно. Не простудись и не задерживайся долго.       — Постараюсь.       — И не вздумай сбегать и играть за пределами территории! Не найдя нужного ответа, Химмель молча спустился по лестнице. Подправив ворот плаща, он выпорхнул за дверь особняка и вторгся в поросли кустарника. Протоптанная тропа чёрной змеёй извивалась меж клумб, пестря пятнами облетевших листьев. Махины вазонов с пучками запоздалых цветов уплывали назад, а деревья, как сторожевые великаны, приветствуя, качали кронами. Вскоре немногочисленные кедровые посадки сменились плодовыми деревьями, где прятались сладостный комфорт и спокойствие — именно то, что было необходимо ему как воздух. И именно здесь юноша решил провести следующий час. Он остановился и вдохнул эту блаженную безмятежность. Пальцы плавно прошлись по струнам, но несовершенный консонанс извлёк из инструмента душераздирающий лязг. Скривившись, он подкрутил колки и снова коснулся струн, в этот раз ещё более нежнее. Мягкая мелодия заскользила по воздуху, разливаясь ярким звучанием и наполняя окружение душевным теплом. Она уносила его в какой-то другой, возвышенный мир, где обитает красота и гармония. Где нет грубости и злости. Но идиллия не продлилась долго. Тонкая струна завибрировала под ложечкой, натянуто звеня и накрывая чувством постороннего присутствия. То, что это мог быть Поль, улетучилось сразу, ибо ещё вчера камеристки слишком громко обсуждали его временное отбытие. Возможно, это была и малышка Сабрина, да только, увидев его на пороге дома, она тут же закрылась в своей комнате. Оставалась только мадам Тильда. Неужели дала иллюзию освобождения, чтобы немедленно ринуться следом?!       «Менторша!» Мелодия смолкла, и пространство вновь стало холодным и неуютным. Химмель осмотрелся. Тишина, повисшая кисеей меж ветвистых молчунов, была вязкой и осязаемой. Лишь пустота, наполненная горестью увядания, брезжила в просветах между деревьями. Ни души.       — Успокойся, — прошептал он. — Ты просто придумываешь то, чего нет. Так всегда говорил ему Гуннхильдр. И ему очень не хватало сейчас этих простых и незатейливых слов поддержки. Химмель даже понадеялся, что он выйдет из тени и подхватит бодрую речь, оживая. Но чуда не произошло. А вместо этого кто-то мелькнул совсем неподалёку. Словно наблюдатель перебежал от дерева к дереву, прячась за стволами.       — Кто здесь?! — выкрикнул Химмель, желая получить ответ, но лишь завывание ветра отозвалось ему странным шипением. Страх неизвестного прошелся неприятным холодком по позвоночнику. Вздрогнув, юноша попятился назад и упёрся в поросль кустарника. Спину ошпарила боль: шипы укололи сквозь плащ и впились в кожу. Мир на мгновение вспыхнул, накалившись добела, но тут же остыл.       — А-ай! Вот мрак! Колкая изморозь посыпалась на землю и зашелестела в кронах, вторя его словам. Юноша натянул на голову капюшон и вскинул голову к хмурым небесам. Тишина раздражала. Она скапливала мнительность и паранойю, многократно усиливая.       — Чушь! Нет здесь никого. Мне показалось… Всего лишь показалось, — твердил он себе, как вновь кто-то прошипел за спиной, и едва уловимое движение всколыхнуло прохладный воздух. Химмель резко обернулся, чуть не потеряв равновесие от неожиданности. Шипы кустов в последний раз царапнули бок. Предчувствие не обмануло. Странный огонёк маятником метнулся между деревьями, уносясь глубже в сад и оставляя за собой тонкие всполохи света.       — С-сильф?! Леденящий холод пробежал по телу, но нездоровое, безмерное любопытство взяло верх. Ринувшись следом, как ошалелый, он старался не потерять из виду странное видение. Однако совсем скоро вынужденно остановился, уперевшись взглядом в каменное ограждение. В один прыжок Химмель решительно вскарабкался по рядом растущему дереву и, осторожно встав на парапет, оценил высоту. Чуть больше пары метров, а там уже небольшая полянка, что плавно перетекала в чащу соснового леса, куда так стремительно уносился таинственный бирюзовый огонёк. Спуститься туда можно было без проблем, только как потом залезть обратно?!       — Ох и влетит же мне от мадам. Подумав ещё секунд десять и решив не омрачать себе мысли болезненными размышлениями о возможных последствиях, юноша перекинул ноги за ограду и спрыгнул вниз. Он даже не успел ощутить чувство полёта, как врезался в пожухлый сноп. Брызги слякоти тут же взметнулись во влажный воздух, осев на коже. Шаги гулко захлюпали по вязкой грязи. К вымазанным густой глиной ботинкам приставали сосновые иглы и обрывки пожухлых листьев. Впереди струился извитый ручеёк, и, пошаркав ногами о прибрежную гальку, Химмель прыгнул через воду, слегка намочив подошвы. На миг его раздразнило необдуманное желание скинуть обувь и пойти дальше босиком. Но прежние мысли развеялись так же быстро, как и появились, едва он приблизился к вековым гигантам.

Имени нет, но летит он на зов,

Слыша молитвы средь буйных штормов,

Где Ветер-Сегодня и Ветер-Вчера

Не разделили меж миром добра.

Довольно улыбаясь, Химмель уверенно направился глубже в чащу, то и дело напевая лёгкий мотив. Пьянящее ощущение свободы, от которого захватывало дух, рождалось где-то в груди и раскрывалось крыльями за спиной. Разумеется, его отсутствие не останется незамеченным, и, вернувшись, он ответит за свой проступок. Однако всё это будет позже. А прямо здесь и сейчас это уже было неважно.