В сердце шторма

Мондштадт просыпался медленно и лениво. И хотя улочки ещё пустовали, оранжевые огоньки в окнах уже воспевали новое утро. Сгорбленные крыши, подступившие к полосе городских стен, окутались вуалью сизого марева. Скоро двери домиков заскрипят, распахиваясь, и жители рабочего квартала плавной рекой потекут к центру зарабатывать свои кровные. Те, что побогаче, отправятся на деловые встречи и неспешные прогулки, а те, кому приходится день ото дня всё сильнее утягивать пояса, примутся за нелёгкую работу. Кто-то, теряя надежду или желая чего-то, побредут на молитву в Часовни Света. Но всё это будет потом. А пока пространство не наполнилось гамом и топотом, можно было наслаждаться пустынностью улиц, растягивая мгновения, как тягучую ленту. Одинокие шаги мерным шелестом разливались по вымощенной аллее меж раскидистых ветвей каштанов и берёз. Затуманенный взгляд мельком скользил по лохматым барашкам мглистых облаков, что неслись к горизонту, роняя клочки шерсти. Тишина и одиночество — непозволительная роскошь. Освободившись от бремени дел и долга, можно было бы и подумать над решением собственных навалившихся проблем. Но перед глазами со вчерашнего вечера упорно стоял странный взор Химмеля и новые откровения, породившие за собой бессонную ночь. Всё началось с того, что в тишине раздался отрывистый стук глухого падения. Гуннхильдра, вырывавшаяся из оцепенения собственных мыслей, направилась в комнату, откуда исходил звук. Но, едва оказавшись на пороге, вздрогнула, словно от внезапного удара, выпустив наружу изумлённый вздох. Химмель беспомощно растянулся на выстеленном вагонкой полу. Невинное лицо юноши, сохранившее детскую безмятежность, стало болезненно бледным. Ободки изогнутых ресниц очерчивали опущенные веки, делая его похожим на неживую фарфоровую куклу. Она приблизилась к нему и настойчиво потрясла за плечо, надеясь привести его в чувство… Но это не помогло. Последующие попытки также оказались тщетны. И впервые в жизни Гуннхильдра не была уверена в своих действиях. Впервые она совершенно не знала, что делать дальше. Беспокойство достигло пика и превратилось в абсолютный ступор. А между тем стыд карабкался по позвоночнику, смыкая на шее свои костлявые лапы.       «Стоило ли поступать, как истеричной девчонке, идущей на поводу у своих эмоций? Что может быть безрассуднее? Зачем было так открываться? Лучше бы молчала, держала в неведении или вообще ушла, сославшись на усталость, и этого бы не произошло!» — рассерженно твердила Гуннхильдра сама себе. — «Нужно что-то делать. Не оставлять же лежать его здесь, на полу». Девушка бережно подхватила под руки безвольно обмякшее тело юноши, удивленно подмечая, что живого весу в нём «как кот наплакал», и без особых усилий перетащила на ближайший диван. Первое, что закралось в голову: Химмель не имел дома чуть больше суток, а ранее жил в хорошей обеспеченной семье. Но, судя по легкому угловатому телу, становилось отчётливо понятно, что мадам Тильда сирот явно недокармливала. А стоило прибавить к этому ещё личностные конфликты, то картинка с побегом из дома уже выглядела иначе. И, как ни странно, даже внутренне одобрялась. Последующая мысль — найти одеяло — что тут же оборвалась, когда резкий порыв ветра, летящий из сада, распахнул дальнее окно. Неестественно яркое сияние клинком резануло по глазам, окутывая пространство гостиной в неистово чистый свет.       — Тысяча ветров. Что это было? — Гуннхильдра осторожно раздвинула пальцы и посмотрела сквозь них. Голубые льдинки глаз испуганно озирались по сторонам. Тонкая струна вибрировала под ложечкой, натянуто звеня и накрывая чувством постороннего присутствия. Да только в комнате никого не было — лишь она и Химмель. Утомлённый вздох вырвался из её груди в чёрной, как уголь, тишине. Сослав всё на болезненные причуды воспалённого воображения, девушка бросила обеспокоенный взгляд на юношу. Спутанные пряди заслонили его лицо, и она аккуратно отодвинула их в сторону, скользнув лёгким движением пальцев по тёмному шёлку чужих волос. В то же мгновение плотный ободок ресниц Химмеля приподнялся, и два синих глаза смерили её прицельным осмысленным взглядом.       — Ах! Ты очнулся! Как себя чувствуешь? — спросила она, подсев поближе.       — Вет-ров… Все-го… Че-ты-ре, — с трудом произнес осипший голос, словно чеканил каждое слово.       — Какие ещё ветра, Химмель? О чём ты?       — Твой… Па-па… Не Мон-фа-те…       — Что? Что ты сказал? — Гуннхильдра ошарашено покосилась на юношу, и шумный пронзительный вдох, похожий на всхлип, ворвался в грудь.       — Не в Мон-ша-те, — протянул он, глядя в широко распахнутые, испуганные глаза. — Не ве-нёт-ся.       — Химмель, ты меня пугаешь, — плечи девушки мелко задрожали.       — Ищ-щи… Се-ве-ный… Ве-етер. Необычайное бирюзовое сияние вновь ударило по глазам истерической вспышкой. Гуннхильдра, опешив, инстинктивно прикрыла их и со стоном попятилась назад. Испуг сгрудился ершистым котёнком внутри, погрузив острые когти в самое сердце, что, громко ёкнув, улетело вниз. Шагах в шести от неё парило таинственное бесформенное существо по размеру не больше яблока.       — К-кто ты? — спросила Гуннхильдра, борясь с подступающей истерикой. Ужас душил, не давая сделать вдох, гася неродившиеся крики.       — Тс‑с‑с‑с‑с… — пронеслись жутковатые отголоски шипящего эха.       — Я… Я-я не понимаю. Лёгкий ветерок, который нежно ласкал мягкими и дружелюбными прикосновениями, неожиданно окатил своим напористым дыханием с головы до пят. Прохладные потоки воздуха зазмеились по коже, всколыхнув с мебели мелкие пылинки, из-за чего в носу засвербило и девушка сдавленно чихнула. Засуетившись, ночной гость тотчас отступил, оставляя за собой размытый нежно-лазурный всполох. Едва невесомые разводы растаяли, как всё вернулось на круги своя: в гостиной по-прежнему царил полумрак, а Химмель лежал так же, как ни в чём не бывало, плотно смежив глаза под тихое мерное сопение. И лишь её сердце отбивало бешеный ритм, выдавая сто двадцать ударов в минуту. Сон как рукой сняло, вот только напряжённая ночь не приносила никакой пользы. Дрожащий огонёк масляной лампы уже битый час освещал просторное помещение. Всю протяжённость по левую сторону занимал старинный библиотечный стеллаж с многочисленными фолиантами. Рядом с ним гордо возвышался письменный стол на толстых ножках. В дальнем углу, у тлеющего камина, алым бархатом переливалась резная козетка, будто бы сошедшая со страниц книг до переломной истории. Раньше это был кабинет её отца. Однако теперь это уже не имело значения.       — Северный ветер. Северный. Может, имелось в виду о Волке Севера? Значит… Бореалис? Еле слышно шептала она, копошась в книгах, свитках и списках, беспечно смешивая разложенные тонкими стопками бумаги по столу.       — Как же всё это понимать? Неужели за этими стенами существуют не только Мёртвые Земли? Что-то ведь явно должно быть! Вы ведь были столь уверены в своих словах не просто так, верно, папа? И этот ночной гость… Он ваш посланник? Или же это моё заблуждение? Можно ли ему доверять? Уф-ф. Слишком много вопросов и слишком мало ответов. Усталый взгляд разрезал полутьму, выискивая всё новые и новые зацепки, но логические цепочки не желали выстраиваться. Решения у этой головоломки не было вообще. Бывали минуты, когда казалось, что истина уже почти в её руках, но в итоге соскальзывала с крючка, как мелкая юркая рыбёшка. Пока неожиданно в одном из отделов письменного стола она не наткнулась на красивую деревянную коробочку — гладкую, с медными углами и замком. Сев на край козетки, Гуннхильдра повернула вставленный ключ, открывая доступ к потёртому старому дневнику в тканевом переплёте и белоснежному конверту с красной печатью. Дрожащие руки аккуратно взяли шершавый листок, с хрустом распрямляя бумажный лист, и глубокие голубые глаза резво пробежались по ровным строчкам:

«Моя дорогая доченька, прости, что это письмо такое короткое. Но раз ты его читаешь, значит, я не смогу вернуться, и все мои предполагаемые опасения подтвердились. В последнее время ты наверняка и сама замечала, что в Мондштадте становится неспокойно. Я хоть и осознал это гораздо раньше, но происходящее в нём меня беспокоит по сей день. Всё дело в нашем Архонте и его странном покровительстве людям из Запределья — клану Имунлаукр. Как ни говори, но наш клан никогда не имел особого влияния в городе. Это подтверждалось тем, что я не раз пытался повлиять на его судьбу и улучшить возникшее в нём печальное положение. Но что им за дело до мыслей и чаяний простых людей и детей, когда они решают судьбы всех их вместе взятых? Прости меня, доченька, что я всего лишь слабый человек, который не может пойти по головам, чтобы прекратить эту несправедливость. Прочитай дневник. Уверен, ты поймёшь меня.

Драгоценная моя! Я знаю, тебе сейчас очень нелегко. Но не скучай и не плачь. Кто знает, может, мы ещё увидимся.

Твой любящий отец.»

Отложив письмо, Гуннхильдра осторожно пролистала страницы, исписанные мелким почерком: кое-где были вложены сухие цветы, тут и там наброски и простенькие зарисовки. Однако через несколько страниц тон дневника неожиданно сменился на серьёзный. Было видно, что её отец делал записи изящнее и аккуратнее, будто бы они важнее предыдущих. От количества новой информации кружилась голова. Вот уже три с половиной часа она вела исследование дневника в одиночку. Но впервые за весь день картины будущего, прошлого и настоящего, что ещё недавно теряли ясность, расплываясь небрежными пятнами и вызывая множество вопросов, теперь виделись чёткими и детализированными. Гуннхильдра тяжело вздохнула и перевела изнеможённый взгляд в окно. Было так рано, что, скорее, ещё слишком поздно — примерно начало четвёртого утра. Должно быть, снаружи, за этими стенами барьера, уже поднималась заря, отчего девушка невесело ухмыльнулась во тьме.        — Я найду тебя, папа… Ноги машинально отсчитали ступени вниз. Сколько их осталось позади? Десять? Двадцать? В детстве Гуннхильдра любила считать ступени — особенно на «бесконечной» лестнице около гор Светлой Короны — но не теперь. Сейчас она добровольно направлялась прямо в жалящее гнездо голодных до чужой беды, с ног до головы обмазанная сладким джемом бесславия. Взгляд отрешённо скользил по квадратикам камней на стенах, обвитых паутиной ползучего плюща. Приближаясь к штабу Ордена Буревестника, девушка ускорила шаг, заслышав, как из ристалища с утра пораньше доносилась суета: не смолкали боевые кличи, не стихали голоса, не переставала звенеть сталь.       — Шире шаг, резче удар! — гремел громовой глас господина Имунлаукра. — Нападайте стремительно, но без суетности. Верена! Думаешь, раз ты лучница, меч тебе без надобности? Что ты машешь им, как палкой?!       — Да, сэр! — крикнула совсем ещё юная девушка, выбрасывая тяжёлый меч в воображаемого противника. Она пыталась придать атаке скорость, чувствуя на себе испепеляющий взор командора. Этот взгляд чувствовали все его ученики, уважали, любили и страшились. Глава Имунлаукр казался огромным — выше любого из рыцарей на две головы и непомерно широк в плечах. Поседевшие волосы широкими волнами рассыпались по его плечам, а узкие бакенбарды, обрамляющие скуластое лицо, переходили в аккуратную бородку. Он уже встретил свой шестидесятый годовой цикл, но меча из рук не выпустил. Устрашающий на арене, почитаемый в клане и в народе, возвеличенный бесчисленными служебными заслугами, что стал примером для молодых поколений. Попасть в его клан мечтал каждый, кто едва начал держать меч. Но вот пройти испытания могли лишь единицы. Стараясь изо всех сил, рыцари оттачивали своё мастерство, не зная усталости. Ученики смотрели на седобородого мужчину с нескрываемым восхищением, ловили каждый его взгляд, каждый жест, пока тот лишь наблюдал и подмечал любую мелочь.       — Довольно, — скомандовал он, заметив стоящую у входа Гуннхильдру. — Разбиться по парам.       — Моё почтение, господин Имунлаукр, — подойдя ближе, поприветствовала она с лёгким поклоном. — Я пришла, как было условлено, и готова начать.       — Гуннхильдра, — уперев широченные кулаки в бока, Имунлаукр беззлобно, но с долей осуждения посмотрел на вымученный вид девушки. Морщины нитями паутины сбежались к уголкам его глаз. — Будь на то моя воля, я не допустил бы вас к сегодняшнему поединку. Однако, хоть у меня нет на то полномочий, я всё же имею полное право отказать вам.       — Что?! — ужаснувшись, вопросила Гуннхильдра.       — Я не сомневаюсь в вашем ратном мастерстве и владении мечом. И отказываю вам не из-за собственной прихоти, а из-за… Беспокойства к вашей личной персоне. Отчего так? Воспринимайте как хотите, но мне нет никакого дела до ваших проблем. И выбери вы защиту собственного клана, я бы, не раздумывая, принял бой. Однако вы решили отстаивать права народа. Посему позвольте неучтиво заметить — сегодня вы не в лучшей форме, чтобы вступить со мной в поединок. Мне уже видно, что всё закончится в одно мгновение. Вашим полным поражением. Холодные ладони заботливо обхватили плечи, словно пытаясь заставить их распрямиться, но Гуннхильдра брезгливо стряхнула чужие руки и подняла укоризненный взгляд. Два оледенелых голубых озера колко смотрели на мужчину из-под занавеса длинных ресниц. Щёки горели от смущения и позора. Вены заполнил жидкий огонь, обжигая виски и воспламеняя кожу. Чужие клевки были равносильны медленной гибели под пытками. Но никто не смеет измываться над ней и её кланом, что попал в непростую ситуацию. И девушка, изобразив глубокое презрение, отодвинулась на шаг назад.       — А я не принимаю ваш отказ, господин Имунлаукр, — процедила она сквозь зубы.       — Гуннхильдра… Вы упёрты, как и ваш отец. Также не любите отступать и готовы таранить лбом стены себе во зло, — с долей укора пробурчал Имунлаукр, опустив голову. — И, к сожалению, имея уже горький опыт, я осознаю, что переубеждать вас — лишь бесполезная трата моего драгоценного времени. Хотите сражения — оно будет. Но в таком случае вместо меня выступит один из моих учеников. Надеюсь, данное предложение вас устроит? Нотки робкого перешёптывания вмиг прорвались сквозь возникшую тишину. Ученики оживились, вступая между собой в бурные обсуждения.       — Вполне. Только если это не паж, едва овладевший мечом. Мне не нужны ваши подачки! Я желаю честного сражения.       — Честного, да не равного. Хм… Финнеас!       — Да, командор! — оживлённо воскликнул высокий молодой парень, выбежав вперёд.       — Это мой лучший ученик. Он выйдет вместо меня, — и, обернувшись в противоположную от учеников сторону, Имунлаукр обратился к старшему рыцарю из ордена: — Рагнвиндр, пока меня не будет, погоняй-ка их, аки следует, до седьмого пота!       — Как скажете, командор! Пока земля из-под ног не уйдёт, — отозвался тот сквозь разлетающиеся от стен недовольные вздохи.       — Следуйте за мной. Фройляйн Амос наверняка уже ждёт нас, — Имунлаукр махнул им рукой, направляясь к стенам крепостной башни. Гуннхильдра расправила плечи, стараясь держаться гордо и представительно. Конфликт был исчерпан, но обида продолжала плескаться кипятком где-то внизу живота, заставив до отметин сжать кулаки. Безумная инициатива давно загнала её в тупик, поставив перед глухой стеной. Раздражение нарастало, грозя разметать по ветру остатки разума, но она не могла сдаться. И даже если придётся биться до последнего вздоха, она не отступит. Ведь это тот случай, когда можно и нужно решиться.

─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───

Пустота. Прострация, пугающая невесомость и одиночество. Полёт по коридорам бесконечных лабиринтов перешёл в затянувшееся падение, пока тьма не растворилась роем мух в пронзительно-белом и, выпустив из своих ледяных объятий, сбросила его в пропасть, заставляя разбиться о жестокую реальность. Веки приподнялись, позволив запечатлеть кессонный потолок. Химмель очнулся где-то на диване, в котором сам не помнил, как оказался.       «Отец… Его больше нет. Понимаешь?» — прокричала память, воскрешая забытое волнение. События, затёртые вакуумом, яркими картинками проступали в темноте, возвращая временной линии целостность и завершённость. Заплаканное лицо Гуннхильдры, вырвавшееся откровение, разорванные объятия, переход в другую комнату. Удушливый приступ утраты — как эпилог этой маленькой истории. И расползающаяся перед глазами темнота, как точка. Теперь всё встало на свои места. В груди защемило. Душевная тоска исказила чувства, превратив оттенки реальности в серое пятно: даже страх оказаться пойманным дозорными сейчас не имел веса. Весь прожитый вчерашний день казался теперь лишь мелкой неудачей, а прошлые неурядицы — временными трудностями. Захотелось сорваться с места, обернуться птицей и унестись прочь. Туда, где всё знакомо с детства, как линии на ладонях.       — Очнулся? — над ним навис тёмный силуэт, и Химмель с трудом разглядел в нём лицо пожилого прислуги. — Ох и напугал ты вчера госпожу, юноша.       — Простите. Мне не хотелось доставлять вам излишние неудобства, — он торопливо промокнул манжетой рубашки поступившие слёзы. Преодолевая недомогание, Химмель поднялся с места и застыл от удивления. Небольшой столик у диванчика был сервирован. На тарелке лежало что-то печёное, а рядом стояли пиалы со всевозможными джемами.       — Госпожа Гуннхильдра попросила позаботиться о тебе. И передать, что, если вновь возникнут трудности, ты всегда можешь прийти сюда. Ну или даже остаться, если пожелаешь, конечно. Отныне двери этого дома открыты, и здесь тебе всегда будут рады, — старческая ладонь протянула чашку, от которой пахло травами.       — О-очень неожиданно. Но благодарю. Поймав своё искажённое отражение в надутых стенках, он некоторое время помедлил и поднёс ободок сосуда к губам. От пряного запаха затошнило, но, откинув голову, юноша всё же торопливо осушил чашку. Тонкая струйка напитка побежала по подбородку и щупальцем скользнула по шее. Отвратительная тёплая горечь спустилась под рёбра и разлилась внутри, как туман поутру.       «Фе-е! Гадость! Как можно вообще такое пить?!» Передёрнувшись, Химмель поставил чашку на столик и протянул руку к блюду. Мягкое тесто податливо прогнулось под пальцами, согрев ладонь теплом. Отломив пальцами кусочек нежнейшей лепёшки, он аккуратно макнул её в одну из пиал и торопливо положил в рот, чтобы перебить гадкое послевкусие.       — Госпожа также попросила передать тебе этот небольшой мемуарный дневник. В нём есть что-то касающееся лично тебя, — прислуга присел на ближайшее кресло и положил на край столика потёртую книжку.       — Меня? — недоуменно захлопал он длинными ресницами. Кусочек поднесенной ко рту сдобы так и застыл у губ. — Интересно… И немного страшно. Чем же я таким выделился, что мою незначимую персону решили внести в мемуары клана Гуннхильдр?       — Ох! Не принижайся, юноша. Не в моём положении интересоваться глубокими внутренними делами глав клана. Потому не скажу наверняка. Однако всё же могу что-то да предположить. Ведь накануне ты сам упомянул, что клан тебе не чужой. И господин Гуннхильдр некогда заботился о твоём благополучии. Могу ли я лишь полюбопытствовать? Что послужило причиной такого личного покровительства?       — А-а… Я не знаю, — сконфуженно ответил Химмель, кроша лепёшку на блюдце. — Не скажу даже точно, когда именно господин Гуннхильдр появился в моей жизни. Мне, как помнится, он был всегда.       — Значит, не знаешь, — прислуга раздосадованно сжал губы, глухо постукивая по тканевому переплёту. Сердце юноши бешено заколотилось. Он уже давно надеялся найти ответы на многие вопросы. Но теперь вопросов стало ещё больше, а возможная разгадка лежала на расстоянии вытянутой руки. И пока была недоступна. Любопытство сжирало изнутри, и Химмель с трудом подавил желание взять и открыть кладезь тайн здесь и сейчас.       — Не ломай пока голову в поисках ответов, юноша. Мой вопрос был простым старческим любопытством. Пойми, за годы моей работы в клане я не раз встречал новые лица. Но все они были либо из знатных семей. Либо простолюдины, выученные рыцарской дисциплине. А тут ты — безродный и под личным покровительством самого господина. Прости, если где-то в моих словах проскользнуло невежество. Я не желал тебя обидеть. Просто меня это несколько озадачивает. И отчего-то я уверен, что это не просто порыв альтруистической инициативы взять под косвенную опеку сироту. Здесь явно скрыто нечто большее. Может, это и хотела открыть тебе юная госпожа.       — Ваш ход мыслей весьма интересен. И если так рассудить, то здесь действительно можно много над чем задуматься, — отозвался юноша, макая следующий кусочек. — А позвольте поинтересоваться, где сейчас госпожа Гуннхильдра?       — Она покинула усадьбу самым ранним утром. Сегодня ей предстоит выйти на арену и в доблестном сражении отстоять свободу людей, что необдуманно подняли бунт на площади по вине господина Гуннхильдра.       — Фто?! — едва пережевав, Химмель задал единственный вопрос, застрявший в голове.       — Тебе уже известно, что выслуженная репутация нашего клана отныне пустой звон? — спросил старик, на что юноша кивнул в подтверждение. — Так вот, если госпожа проиграет в этом поединке, о клане Гуннхильдр уже никто не вспомнит. По крайней мере, ни одним добрым словом уж точно, что весьма печально.       — Но мне не ясно, зачем господин Гуннхильдр решился на подобное? — Химмель уставился в пустую тарелку. Пышные крошки на белом фарфоре походили на снег.       — Кто его знает. Возможно, только сама госпожа.       — Вы сердитесь?       — Сержусь? Нет. Что ты, юноша! Я не виню нашего господина в несдержанном красноречии и не держу на него ни обид, ни злобы, ни разочарования. Поскольку знаю: он человек-голова и никогда не поступит необдуманно. Но простые люди того не знают. Им просто проще верить в то, что видно: покажи им силу, и для них ты непобедимый воин. Покажи слабость — клеймят трусом. Есть решимость, ум — и ты властитель. А от могущества станешь богом. Таковы мы. Здесь ничего не сделать. Нам проще доверять тому, кто действительно нас не подведёт и не разочарует. И в данном случае это пока не про наш клан… Всё решит арена.       — А я могу туда попасть? — заинтересованно спросил юноша.       — Это не самое развлекательное зрелище. Если твои нервы не подобны закалённой стали Имунлаукр, лучше туда не суйся.       — И всё же?       — Твоя настырность меня изумляет, — усмехнулся старик. — Ну, раз тебе так хочется… Туда может попасть любой, кто достиг рубежного возраста. А также явно не впечатлительный. Ведь следы времени не стереть камню. Мой совет: лучше отключи голову и не думай о том, что там когда-то происходили церемониальные поединки.       — Приму к сведению. Однако успею ли я?       — Да, но лучше поторопись. Начало уже совсем скоро.       — В таком случае я покорнейше благодарю вас за яства и напутствие, но вынужден откланяться! — Химмель резко вскочил с места и умчался в сторону холла.       — Погоди! Ты забыл! — крикнул в спину старик, но юноша его уже не слышал. Химмель толкнул дверь, открыв проход в просыпающийся сад, что пах сыростью и прелой травой. Выскочив за ограду, он промчался мимо колонн, нырнув по отвесной лестнице вниз. Эхо бусинами раскатов рассыпалось по рёбрам ступенек, и каждый отзвук впивался в кожу колючими иглами.       «Лишь бы успеть» — вторило сердце поспешному шарканью ботинок. А зачем? Он и сам не до конца осознавал. Ведь его присутствие никак не решило бы исход событий. Чуть поодаль, там, где улочка поворачивала, образуя крюк, Химмель заметил знакомых накануне рыцарей ордена Буревестника и, сбивчиво дыша, замедлил шаг. Накинув на голову капюшон, он притаился за деревом, наблюдая, как у рыночных ворот они ругались с возчиком в компании молодого мужчины. Худосочный каштановый конь, фырча и мотая хвостом, жадно жевал иссохшую траву у каменной ограды. А через пару минут общими усилиями они дружно стащили с повозки кадушку и покатили её вдоль ограждения. Елозящий след протянулся за ними, знаменуя путь, и юноша поплёлся следом.       — Мальчик, дай корочку! — неожиданно, ухватив за рукав, завопил над ухом осипший женский голос. Химмель вздрогнул и обернулся, перед ним стояла высокая молодая женщина в скромном льняном сарафане, по подолу измазанном в придорожной грязи.       — Кусочек хлеба, если есть, милый мальчик, — смущаясь, она протянула грубую ладонь.       — Простите. Но у меня правда с собой ничего нет, — аккуратно вырывая руку из замёрзшей ладони, юноша торопливо попятился назад.       — Беги, не беги, но от судьбы не скрыться, не спрятаться! Не избежишь и ты возмездия! — злорадно заявила женщина и, скривив сухие губы, поковыляла прочь. Не ожидавший столь бурной реакции, Химмель, как оплёванный, застыл на месте, провожая её виноватым взглядом. Отчего-то было обидно и стыдно. Но неприятные эмоции вскоре притупились, едва он представил, как найдёт её в следующий раз и обязательно принесёт ей что-нибудь съестное. В надежде, что впредь эта женщина не станет так гневно распылять на людей незаслуженные проклятья. Сквозь прогал в ограде непрерывным потоком шли горожане. «Плыли» женщины и девушки в разноцветных платьях. Реже в цветущем столпотворении попадались аккуратно одетые юноши. Кто-то тащил домой наполненные продуктовые корзины, кто-то бесцельно прогуливался, озираясь по сторонам. Повсюду развивались соблазнительные ароматы яблок, закатников и поджаристой свежей выпечки. Осторожно, дабы не привлекать внимания, Химмель расталкивал локтями разномастную плотную стену из людей, стараясь пробраться дальше, к ратушной площади. На плацу у ворот башни вновь собралась целая группа людей: женщины, старики, дети. Химмель осторожным шагом приближался, чувствуя нервное напряжение, что нарастало с каждой секундой. В ушах гудела невыносимая тишина ожидания. Как вдруг одна из женщин отчаянно взвыла в мрачное небо. Тугие плети кос хлопнули её по спине, а губы беззвучно зашевелились, проговаривая что-то. Но Химмель даже не желал понимать, молитвы ли это были или очередные проклятия.       — Стоять! Детям до пятнадцати вход на арену запрещён! — выставив руку вперёд, сообщил рыцарь.       — Но мне уже пятнадцать. Госпожа Гуннхильдра могла бы это подтвердить, не будь сейчас на арене.       — Правила известны?       — Наслышан, — отозвался Химмель, на что тот лишь одобрительно указал рукой на дверь. Ответно кивнув в знак благодарности, юноша переступил порог, оказываясь в просторном помещении с окнами-витражами во всю стену. Мозаика цветных стёкол кидала на пол пёстрые блики, и Химмель поймал в отражении собственный взгляд, изумлённо созерцавший замысловатые картинки. Неожиданно кастелян башни Декарабиана, мужчина в годах, подхватил его под локоть и настойчиво потянул к центру, где поверхность гладкого пола очерчивала абсолютно прозрачный сияющий круг пентаграммы с таинственными знаками.       — Вам сюда, — пробухтел тот, указывая встать на платформу. Секунда — и все краски бирюзы ударили по глазам. Слабость сковала ноги, едва он почувствовал, как платформенный диск медленно спускается вниз. Тотчас веки испуганно распахнулись от неожиданного движения, последовательно начав изучать новое пространство. Свод потолка стремительно удалялся, а некогда белоснежный мрамор стен, что растрескался от времени, обнажал шероховатый камень. Когда Химмель, наконец, спустился, он переступил площадку и пробурился сквозь толпу к краю колизея. Гладкий пол перед ним был тщательно омыт водой и начищен, но кое-где на поверхности просматривались размазанные ржавые потёки.       «Это всего лишь следы времени», — убеждал себя Химмель, подавляя резко возникшую тошноту. Тишина оборвалась. Гулкие удары сердца заглушали бурные перешёптывания людей. Мертвенный холод разливался внизу живота, останавливая дыхание. Безумно хотелось присесть прямо здесь и сейчас. Вот только до конца боевой церемонии это было непозволительной роскошью. Смотреть поединок разрешалось лишь стоя. Да только в глазах продолжало рябить от болезненной белизны стен. А вскоре голова закружилась ещё сильнее, когда уже знакомая на вид девушка с белоснежными волосами вышла в середину арены. Она развернулась к гостям, пересчитывая головы за колоннами. Но, несмотря на закрытое вуалью безмятежности лицо, Химмель всё же заметил, как у неё дрожат руки.       «Насмотрелась за свою жизнь, небось…»       — Встаньте вдоль стен! — скомандовала зрителям Амос, очертив ладонью полукруг. — Здесь поднимется барьер. Меж колонн прозрачным маревом задрожал вытянутый цилиндр защитного барьера, обезопасив любопытствующих гостей. Отступив на несколько шагов, Химмель неожиданно обнаружил, что невысокая рыжеволосая девчонка, поравнявшись рядом, с интересом глазеет на него. Он поспешил отвернуться, но та, впрочем, и не думала отводить взгляд.       — Что, на мне цветы растут? — насмешливо процедила она звучным, высоким голосом.       — Ты первая начала, — буркнул юноша, слегка обернувшись.       — Нужен ты мне больно, — раздалось в ответ, и, демонстративно оттолкнув его назад, она встала впереди. Спорить и возмущаться не хотелось. Волнение и страх уже и так высосали все силы. Лишь выразив непочтение, Химмель надменно фыркнул и сделал в голове пометку, что лучше будет держаться от неё подальше:       «Адекватности у неё нет даже в зачатке. Воспитанности — тоже». Одиночный гонг колокола сотряс воздух, подобно редкостному грому во втором сезоне. Это значило, что начало положено и пути назад уже не будет. Впрочем, был ли он вообще? Вскоре взору открылось другое помещение. Сквозь вязкую пелену приглушённых разговоров прорезались шаги: Гуннхильдра и некий молодой человек начали своё приветственное шествие вдоль колонн. Их прямые спины да гордо расправленные плечи создавали иллюзию безразличия к предстоящему сражению. Вот только они волновались не меньше, чем остальные прибывшие зрители. Лично Гуннхильдру уже несколько часов будоражил внезапно наступивший жизненный перелом. Но всё, что она могла делать, — молчать и покорно вышагивать вдоль колонны, умоляя собственный разум быть более сосредоточеннее. Ведь иного исхода, как победа, она даже не рассматривала.       — Попрошу вашего внимания! Перед вами представители кланов Гуннхильдр и Имунлаукр. Дочь главы Гуннхильдр выразила желание скрестить мечи во имя чести и освобождения заключённых жителей Мондштадта. Её победа над соперником из клана Имунлаукр будет свидетельством искупления их греховной смуты, за чем последует освобождение всех горожан, поднявших вчерашний бунт на площади. Обратилась Амос к собравшимся людям, а затем обернулась к участникам.       — Вам же напоминаю, что это не церемониальный бой, а показательный поединок. Поэтому никаких смертей! Разрешается лишь обезоружить и обездвижить соперника, одержав тем самым победу. Да прибудет с вами архонт Декарабиан! Пусть ваш поединок будет честным. Гонг ударил во второй раз, и раскатистый звук вознёсся к потолку, задрожав на вензелях огромных канделябров. Действо переходило в фазу завязки. Гуннхильдра стояла неподвижно, а на противоположной стороне улыбался Финнеас. Его улыбка выглядела спокойной, даже скучающей. Но пыла и странной ярости во взгляде было столько, что девушку невольно сковал страх. Он сделал шаг. Ещё один. Левой рукой провел перед лицом и с оглушительным рёвом ринулся на Гуннхильдру. Сталь зазвенела о сталь, заполняя пространство звоном и скрежетом. Так начался поединок. Короткие яростные наскоки друг на друга и хищное лязганье сменялись длинными настороженными паузами, когда соперники замирали в стойках. Момент передышки — и мелькание мечей вновь сливалось в один блестящий круг. Но через несколько минут этого захватывающего зрелища девчонка впереди Химмеля непредвиденно резко заелозила и задёргалась, как бабочка, насаженная на иглу. Ощущение бессилия и так давило юноше на грудь, подобно каменной плите. А теперь к мучительному волнению примешалась скользкая змея раздражения, что подняла голову у самого сердца, готовясь зашипеть.       — Прошу, перестань мельтешить перед глазами! — не сдержался Химмель, с вызовом обращаясь к ней в спину, когда та начала привскакивать.       — Тебе-то что, — фыркнула юная особа, всплеснув руками. Но всё же замерла на месте. Двое мечников продолжали танцевать на арене какой-то ведомый только им танец. И лишь свист да звон стали говорили, что всё это происходило в самом центре мелькания смертоносного металла. Безумно жестокий танец, где играл значение каждый миллиметр, где чуть отклонённый корпус решал всё. Тела летали над ареной. Мрамор скрипел под ногами. Лязг стали азартным зрителем с рёвом разбивался о колонны в ожидании первой крови. Финнеас буравил взглядом девушку, подмечая каждое движение. Сильная, быстрая, но всё же уязвимая. Осознание этого придавало сил настолько, что направленный в него меч Гуннхильдры он остановил наручем. От удара хрустнула кость, но боль ушла на второй план, погашенная желанием обыграть до победного. Мужчина подался к девушке, резким взмахом клинка рассекая воздух. Пытаясь уйти от атаки, Гуннхильдра прогнулась, но чужое лезвие скользнуло по коже, резанув по лбу. Отстранившись от ответного выпада, мужчина уставился на сочащуюся кровь соперницы и её слишком растерянный взгляд.       — Давай, Финнеас! Сломи её! — громко выкрикнула девчонка, активно зажестикулировав.       — Совсем того? Сказано же, это не поединок на смерть! — возмутился за её спиной Химмель.       — Ты всегда такой зануда? — обернулась та, смерив юношу пристальным взглядом. — А-а! Я поняла! Так ты за неё болеть пришёл? Ха! Тогда разочаруйся! Её ждёт поражение!       — Может, для тебя это станет новостью, но здесь все пришли ради неё. И я не исключение, — сдавленно произнёс юноша. — Почему только ты так против победы Гуннхильдры?       — Потому что я будущая Имунлаукр!       — Слишком громко и неправильно сказано, Верена, — неожиданно раздался строгий голос, привлёкший внимание сразу двух юнцов.       — Ой-ой, — сконфуженно протянула юная особа, виновато опустив глаза в пол.       — Скромность и молчаливость явно не твоя сильная сторона, как и усердная выдержка. Немедленно вернись в ристалище и за прогул выполни сто точных выпадов.       — Что?! Но, дя-дя!       — Двести, — неумолимо возразил Рагнвиндр, демонстративно скрестив руки у груди.       — Ух-х! Иду-иду! — зашипела она, а потом подарила Химмелю такой взгляд, что ему стало не по себе.       — А ты загляни ко мне после. Я буду ждать тебя в штабе, — бросил Рагнвиндр из-за спины, поспешно удаляясь из помещения. Тяжело вздохнув, Химмель перевёл взгляд на арену — танец стали продолжался, но осознанно подходил к концу. Льняные рубахи уже взмокли и прилипали к телам, а крошечные кристальные капли стекали по лицу и шее. Удар, разворот, выпад. Искусный меч вращался в ладонях Гуннхильдры, словно пёрышко. В какой-то момент мужчина едва успел увернуться, как щёку обдало жгучим холодом. А после лезвие звонко заскрежетало по клинку. Давя на рукоять, девушка нависла над соперником и, не упуская момента замешательства, зацепила перекрестьем клинок, резко выкрутив оружие из крепких рук. Стальной звон раздался за его спиной, дрожью отозвавшись по рельефному телу. Сердце ёкнуло в груди и на мгновение остановилось. Осознание поражения ещё не пришло, но догадки, которые открылись, уже показывали ему ситуацию с самой неприглядной стороны.       — Паршивка! — сдавленно процедил обидчик, заслонив щёку рукой. По тыльной стороне его кисти бежали, ветвясь, ручейки крови. Краткий миг, и темнота застелила взор плотным покрывалом — хорошо поставленный удар в скулу, прилетевший следом, стал для неё полной неожиданностью. Губы ощутили солоноватую теплоту крови: металлический привкус разлился на языке. Мир перед глазами медленно рассыпался на осколки, а в голове задребезжал гул миллиарда голосов. Какофония звуков из-за барьера сотрясла воздух, и Гуннхильдра не решалась повернуть голову и посмотреть, что происходит. Толпа, раззадорившись, загудела подобно улью разъярённых пчёл, в который тычет палкой малолетний глупец. Гул нарастал, голоса вопиющих переполняло возмущение. Казалось, арену накрыла массовая истерия. Взгляд Финнеаса неожиданно стал острым и пронзительным, что таким и убить можно. В какой-то миг ей показалось, что в горло влетело лезвие и вышло со стороны спины, протыкая насквозь. Ощутив себя выпотрошенным цыплёнком, девушка на миг забыла, как дышать. Она потёрла горло, прогоняя иллюзию. Но не помогло. И, словно оправдывая все её ожидания, Финнеас подобрал меч и бросился на опешившую соперницу. Бой оказался не окончен. Отточенный клинок Гуннхильдры со свистом рассёк воздух. Ещё мгновение, и меч прочертил в воздухе сияющую линию, а его острие разорвало пространство над мужским плечом. Воздух вокруг насытился сладковатым запахом свежей крови, расплываясь небольшим тёмным пятнышком на одежде.       — Оцарапала, — прошипел Финнеас. — Молодец! Дать тебе третью попытку? Широкое лезвие непредвиденно смертоносно блеснуло в паре миллиметров от её груди, отчего Гуннхильдра отпрянула, и гримаса неподдельного удивления исказила её лицо.       — Ого, — только и сумела выговорить она. Высокомерно удостоив её ухмылкой, Финнеас разочарованно закусил губу. Он бросился на девушку и, ударив ногой по руке, выбил меч. Нешуточная паника вмиг одолела Гуннхильдру. Изображать хладнокровное спокойствие становилось всё сложнее. А использовать против мужчины с мечом кулаки — дохлый номер. С каждым взмахом девушка уворачивалась и отступала всё ближе и ближе к барьеру, прослеживая взглядом траекторию движения клинка. И, оказавшись загнанной в угол, Гуннхильдра ловко извернулась в коварном выпаде. Выкованный опытным мастером меч соперника, вопреки всем ожиданиям, столкнулся с мраморной стеной. Достигшая своего предела сталь зазвенела, и не выдержавшее нагрузок лезвие переломилось у самой гарды. А покрытый рунами меч Гуннхильдры, словно взявшийся из ниоткуда, упёрся в миллиметрах от его шеи.       — Прими своё поражение, — рвано сорвалось с её губ, как гимн победы. Торжества её решимости.       — Твоя взяла. Довольна? — пробурчал Финнеас, отбросив рукоять. Это был его громкий проигрыш, и виноват в этом был только он сам. Откинув от лица мокрые золотистые прядки, залипшие кровью, Гуннхильдра подняла взгляд. Пространство за колоннами взрывалось оглушительными вскриками и аплодисментами. Бой окончен, но сил уже не осталось. Тем не менее тяжёлый груз был сброшен с души. И теперь усталость разливалась в мышцах, как расплавленный металл. Сохранять позитив в такой ситуации оказалось крайне сложно. Контролировать себя — ещё труднее. Всё, чего она могла сейчас желать — пойти домой, надеть чистую одежду, завернуться в шерстяное одеяло и сесть у камина с увлекательной книгой в тишине и спокойствии. Пусть даже это только мечты…       «Нужно просто подождать несколько минут. Они скоро закончат и уйдут. И всё окончательно закончится». Барьер развеялся, растаяв в воздухе клочками элементальной энергии. Но едва успев преобразоваться в размазанные блики, как потоки воздуха смазали их в тонкие дрожащие линии. Пространство подхватило ликующий звук, растянув его по потолку, как тент. И Химмель, повинуясь необъяснимому нахлынувшему инстинкту, со всех ног бросился к девушке.       — Я верил! Верил в вас! — раскинув руки в стороны, он стиснул её в самых крепких объятиях.       — Химмель?! Как ты тут оказался? — удивилась Гуннхильдра, широко распахнув глаза.       — Это неважно, — чуть отстранившись, с лукавой улыбкой произнёс юноша. — Считайте, что сегодня я ваш самый преданный зритель. А я правда искренне за вас волновался. Гуннхильдра попыталась что-то сказать, но, передумав, лишь тепло улыбнулась и мягко опустила ладони на мальчишеские плечи. Пальцы сжались, проминая ткань плаща, и, осторожно прижав к себе, она заключила юношу в взаимных объятиях. Ей не нужно было ни лишних слов, ни чьих-то благодарностей, доносящихся со стороны. Хотелось лишь стоять так с закрытыми глазами, растягивая этот момент до бесконечности.