В сердце шторма

Как шуба с плеч, упали на землю сумерки, обволакивая всё вокруг бархатным маревом. Суетливый ветер дул своим напористым дыханием, подобно опытному флейтисту. Он невидимыми пальцами прошёлся по воздушным струнам, переплетаясь в единой симфонии кружащих снежинок, что опускались на протянутую длань.       — Андриус, — почти шёпотом произнёс Декарабиан и тут же смолк. Тихое шлёпанье босых ног эхом разлеталось от стен башни. Гранитная гладь пола холодила ступни прелестной девы, что плавно приближалась к одиноко стоящей фигуре. Вот только с каждым шагом уверенность медленно покидала её, опустошая. И ладони всё крепче сжимали прохладную ткань, обнимающую стройное тело.       — Мой государь, вы желали меня видеть? — приложив руку к сердцу, Амос склонила голову в глубоком почтении. Медленно подняв глаза, девушка вмиг встретилась с глубокой циановой бездной. Озадаченный взгляд Декарабиана окинул её холодным ливнем, и она невольно засомневалась в правильности привычных действий. Мелкая дрожь пробежала по спине, тяжёлыми кандалами сковав щиколотки. Заставив замереть на месте.       — Меня, конечно, польщает фанатизм, но не от тебя. Прошу впредь избавь меня от церемониальности. В конце концов, мои приглашения не являются для тебя приказом. Сделанное замечание разлилось по щекам смущённым багрянцем. Пальцы, словно ища поддержку, взволнованно затеребили ткань. Этот высокий, вечно молодой мужчина с пронзительным трансовым взглядом стал её даром и проклятьем. Каждый раз увлекая за собой ввысь и бросая в пропасть. Вечная неопределённость, что с каждым разом сильнее раскалывала её мир на части.       — Могу ли я поинтересоваться о цели приглашения?       — Ничего формального. Я лишь желал совершить вечернюю прогулку по саду со своей возлюбленной. Надеялся, что она будет не сильно занята и составит мне компанию. Но, как видно, сегодня моим планам не суждено сбыться.       — Почему же нет? Я ведь здесь, — выдохнула Амос и приблизилась к нему. Сердце нервно начинало отбивать дробь, едва озябшие ладони коснулись мужской груди. Она была близко. Даже слишком. И вот, собрав всю храбрость, Амос решила предпринять очередную попытку хоть что-то прочесть в этих манящих своей тайной глазах. Но всё, что вновь узрела, — мраморную статую, лишённую всяческих эмоций.       — Вас тревожит его напасть? — робко отстранившись, она сделала шаг назад.       — Нет. Буйство Андриуса мне свидетельствовать не впервой. Однако сегодня он, видимо, намерен бездумно израсходовать все имеющиеся в нём силы. Через стены он не пройдёт, но очередные неудобства доставит.       — Вы про те времена? Если подобное повторится, то ныне живущим людям холодные перемены вряд ли придутся по нраву. Возможно, вам уже… Ой, — осеклась Амос и, кротко опустив взгляд, раздумывала, как бы правильнее донести свои мысли. Всё было не так просто, как хотелось, и немая пауза противно повисла в стылом воздухе. Мягко взяв за подбородок, Декарабиан приподнял её голову. И Амос хватило мгновенья, чтобы вновь утонуть в омуте серьёзных и внимательных глаз. Его холодный взгляд многих пугал. Амос не была исключением. Но и сил оторваться у неё не было. Декарабиан был подобен манящему пламени, а она летела на его свет, словно крошечный мотылёк, порхая тоненькими крылышками. Однако если он очаровывал её неосознанно, то она уже без всякой меры очаровывалась им всерьёз.       — Что же за думы внезапно отяготили тебя? Поведай их. Мне интересно.       — Боюсь, моё неучтивое высказывание засядет глубоко внутри подобно червю, который методично точит яблоко.       — Я не умею обижаться. Это людской удел.       — Мне подумалось. Может, стоило бы предпринять ещё одну попытку поговорить со Снежным Повелителем?       — Повелителем? Неужели ты до сих пор считаешь, что ему есть кем повелевать? Декарабиан невесомо провёл ладонью по щеке возлюбленной, заправив за ухо прядь белоснежных волос. А после наклонился слишком близко, что было непонятно, чего в этом жесте больше — нежности или скрытой угрозы.       — Так позволь напомнить тебе вновь, — бархатно прошептал он почти у самых губ, обжигая горячим дыханием. А после отстранился и обошёл стороной. — Андриус ныне не более чем своенравный дух. Договариваться с ним бессмысленно, ибо он лишён как понимания, так и человеческого сострадания. Его стремления пусты, а душа столь же холодна, как созданное им самим окружение.       — Я ни в коем разе не посмела бы забыть об этом. Меня лишь тревожит наша дальнейшая судьба. Ведь если у нас нет ни единой возможности остановить его, то неужели не найдется ничего, что могло бы поубавить его хладный нрав?       — Терпение — вот что необходимо. Но этого, к сожалению, лишены люди. Вам хочется всего и сразу. Да только так не бывает. Потому в своих спешных желаниях вы упускаете из вида истину, озвученную мной не раз. Андриус жаждет войны. Я — мира. Для меня важнее защита Мондштадта, чем безрезультатные разговоры. Посему пусть и дальше ломится, коль ему так нравится. Со временем и на такого, как он, снизойдёт смирение. Его сила начнёт себя изживать, и он станет более сговорчивым.       — Бездействие тоже не выход. Вы ведь лучше меня это осознаёте, — осторожно настаивала Амос, заметив, как холодный омут поглощал её душу.       — Разумеется, осознаю, — отчеканил он низким голосом. — Разве я сказал, что собираюсь ничего не предпринимать? Это было бы крайне безответственно с моей стороны и ставило бы под сомнение меня, как архонта. Я просто обдумываю возможности, как отвести снежный тлен.       — Могу ли полюбопытствовать, какую из возможностей вы желаете осуществить?       — Небольшую. Всего-то расширить и уплотнить вихрями купол. Это отсрочит снежный натиск, идущий с внешней стороны. Правда, только в пределах города. Приближение к границе придётся поставить под строгий запрет ради вашей же безопасности.       — Возможно, ваша идея и не лишена смысла, но…       — Что ж, так и поступлю.       — Что?! — удивлённо вскликнула Амос. Декарабиан заинтересованно приподнял бровь и посмотрел на девушку. — Простите, но я осмелюсь возразить. Это не совсем правильное решение.       — Отчего же? Амос, дорогая, ты ведь только что сама была согласна с моим ходом мыслей.       — Я-я… Я лишь хочу сказать, что это не решит проблему, а, скорее, усугубит её.       — Вот как? Неужели я что-то упустил из виду?       — Позвольте напомнить, что прошлые уплотнения раз за разом вытесняли солнечный свет, а ныне сгустившиеся тучи и вовсе скроют его.       — Эта мера временная, в полном мраке жить не будете.       — Однако это приведёт к другим проблемам. Вам ведь известно, что крестьянам в последнее время и так нелегко взращивать урожай. А если купол будет увеличиваться от каждого подобного нападения, то придёт время, когда ничего не взойдёт. Придёт голод. Болезни. Повысится смертность…       — От лютого мороза они умрут быстрее, чем от недоедания!       — Но…       — Довольно! — колючим холодом перебил Декарабиан. Слова застряли в горле. А непрошеные слёзы обожгли веки. Не отводя взгляд, Амос заметила, как лицо возлюбленного постепенно приобретало спокойный вид. Он медленно приблизился и несмело коснулся девичьей талии. Дрожа всем телом, она безвольно уткнулась лбом в его плечо, чувствуя, как её заключили в объятия.       — Прошу, прости меня. Я погорячился, — его дыхание обжигало шею, а вкрадчивый голос тихо успокаивал. — Мне отнюдь и самому не доставляет удовольствия данное решение. Но это необходимо, если мы желаем мира и процветания в дальнейшем. Я не желаю вам зла, а лишь забочусь о вашем же будущем, ведь оно мне не безразлично. Поверь мне, я не стану доводить людей до грани голодной смерти. На кой мне сдалось царство, если народ вымрет?       — Я понимаю вас и не смею права сомневаться в мудрости вашего решения, — еле слышно прошептала Амос, ещё крепче прижимаясь к мужской груди.       — Рад слышать это, — нежно коснувшись губами лба, отозвался Декарабиан. — Раз уж планы изменились, то я настаиваю разделить со мной ужин. К тому же теперь мне действительно есть что обсудить с тобой.

─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───

В живом тепле камина язычки пламени жадно облизывали поленья, потрескивая от удовольствия. Размеренно шагая по комнате и мурлыча под нос незатейливый мотив, Химмель залез на диванчик в оконной нише. Стоило немного задёрнуть гардину, и вот он уже в маленьком импровизированном убежище, укрытом со всех сторон. Справа его почти что прятали складки штор. Слева прозрачные стекла служили защитой от унылого вечера, где слышались стонущие порывы ветра. Тишину уединения время от времени нарушал шелест страниц. Юноша в очередной раз перечитывал старую сказку о весне и маленьких птичках, и уголки его губ как всегда приподнимались в мечтательной улыбке. Он перелистывал страницу за страницей и лишь под конец, словно боясь нарушить привычный ритуал, коснулся рисунка, шёпотом читая строки как заклинание:

Есть ли радость им петь в снегах?

В хладе мёрзнут певуньи зяблые. Так увёл за собой он птах С чудо-перьями небывалыми… Впредь в свободе слышна их трель, В звонкой песне ветров над кручами. Там до сумерек их свирель Ткёт узоры-слова летучие.

Старые ступени недовольно поворчали на своем деревянном языке. Скрип половиц возмущённо вторил им, от каждого шага тяжёлой поступи. Сердитое бурчание молодого хозяина дома разлеталось по коридору глухим эхом. А вскоре в комнате послышалась шумная возня.       — Ну-у! И где он?! Говори!       — О-он там. Всегда по вечерам. А-ай! — заплаканный голос девочки рассыпался по телу юноши мелкой дрожью, заставив немедленно покинуть своё убежище. Он понимал, что его зачастившее отсутствие рано или поздно стало бы заметным. Осознавал, что кто-то из ближайшего окружения мадам вполне мог вести про него худую молву. Однако в таком случае её голос ещё до ужина перешёл бы на высокие ноты и неистово бился о стены. А раз ей было невесть о его сегодняшнем выступлении, то инициатива сотрясти воздух исходила только от одного человека — это сын мадам Тильды, Поль. Этот парень был всего на год старше его самого, но уже отличался необычайной рослостью. Он не питал особой привязанности к матери. А, как он выражался, нахлебников, проживающих с ним под одной крышей, просто ненавидел и всем видом не скрывал этого.       — Что ты делал за занавеской? — возмутился Поль.       — Читал, — робко ответил Химмель, смотря на стоящую у двери девочку с надкушенным яблоком. Сейчас от её веселья и озорства не осталось и следа. Она стояла молча, застыв каменным изваянием, что даже страх в глазах замер крупинками слёз.       — Читал? И что же? Покажи мне. Обернувшись, юноша потянул к себе книжный переплёт, что в свете камина заиграл золотистыми бликами. Среди немногих книг из домашней библиотеки эта сказка стала для него неизменным спутником в часы одиночества и источником вдохновения, соприкасаясь с мечтой о лучших временах. Но прямо сейчас это мгновение отступило назад, оказываясь где-то в далёком прошлом. А каждый его шаг метрономом стучал в висках, возвращая в гнетущую реальность. Скрученным нервом опасения трепетали каждую жилку, предчувствуя грядущую бурю.       — Мало того, что ты вновь сегодня играл на площади за унизительные кружки. Так после этого у тебя хватило наглости брать книги без разрешения? Ты здесь всего-то приживалец. Жалкий сирота, кому по доброй воле позволено жить с нами под одной крышей, — сквозь зубы процедил Поль, на что Химмель лишь отвёл взгляд. — Ну, я проучу тебя. Будешь знать, каково это — позорить нас. От грубого толчка в плечо Химмель пошатнулся, но удержался на ногах. Секунда. И, шурша страницами, книжка вольной птицей летела из рук Поля прямо в девочку. Инстинктивно кинувшись в сторону, она надеялась избежать столкновения. Но стук головы о косяк донёс об обратном… Громкий вопль разбился о стены. Последующий за ним плач холодком пробежался по хребту. Химмель ринулся было на помощь, но цепкие пальцы сомкнулись на затылке и больно дёрнули за волосы. Яд гнева растекся по венам мучительной болью несправедливости, заглушив страх. Теперь же юноша встретил Поля с яростью и повалил на пол. Однако их тут же разняли.       — Что тут происходит?! — выкрикнула мадам Тильда, не возьмись откуда прибежавшая на шум.       — Этот негодник набросился на молодого господина! — возмутилась камеристка, вцепившись за плечи Химмеля.       — Да! Именно так и было, — закивал Поль, приняв роль жертвы. — Мало того, что на меня напал. Так ещё и на мелкую рука поднялась.       — Подумать только! — удивилась одна из камеристок.       — Просто невообразимо! — вторила ей вторая и тут же увела ревущую девочку из комнаты.              — Неправда! — возразил Химмель.       — Помолчи! — раздражённо отрезала мадам Тильда. А затем, отвернувшись, она обратилась уже более мягче: — Поль, объясни, что произошло.       — Всё дело в том, что Химмель сегодня опять сбежал, мама. И, более того, постыдно побирался, развлекая прохожих. Сабрина мне всё доложила, ибо устала прикрывать его выходки. Вот он и отомстил, — подняв книгу с пола, тот подошёл ближе и толкнул её Химмелю в грудь. — Низость-то какая!       — Какой же ты гадкий лгун! — едко выплюнул Химмель, осмелившись дерзнуть при старших. Да только тотчас хлёсткая пощёчина обожгла жаром и оглушила до звона хрусталя. Рефлекторно приложив руку к пылающей щеке, он какое-то время просто дышал, тяжело и часто, собирая разбросанные по уголкам сознания мысли.       — Я не потерплю подобных оскорблений в своём доме! — строго отчитала мадам Тильда, и её глаза, как два куска льда, морозяще устремились в самую душу. — К тому же тот, кто творит такое с беззащитными младшими, поистине невыносим. Обида пронзила грудь сотней игл. Живя в этом доме, у него никогда не было ни защиты, ни права голоса. Слуги не желали сердить Поля, заступаясь за чью-либо сторону. А мадам Тильда была в этих случаях редкостно слепа и глуха: она никогда не замечала, что её сын вытворяет за её спиной. Зато любые жалобы тут же пресекались и наказывались, ссылаясь на клевету.       — Уведите его в комнату и заприте там. Пусть подумает над своим поведением, — как всегда, вынесла свой последний вердикт мадам. Камеристка, ещё крепче вцепившись своими огрубевшими руками, то и дело подталкивала юношу. Сперва идти вперёд, а затем подниматься наверх.       — Стыдно! Стыдно! — бурчала она. — Какое же у вас мерзкое поведение! Разве можно так недостойно вести себя? Бить и грубить сыну вашей благодетельницы! Вашему молодому хозяину!       — Хозяину? Почему это он мой хозяин? Я что, прислуга? — удивлённо возмутился Химмель.       — Нет, вы ниже, чем последняя судомойка в этом доме. Ведь вы едите свой хлеб даром. Вам надо бы помнить, что вы живете под крылышком у мадам Тильды. Ведь откажись она от вас, у вас другой дороги нет, как обратно в приют. И не думайте, что раз мадам позволяет вам расти и получать воспитание в обществе её детей, то, стало быть, вы здесь ровня. У вас как ничего нет, так и не будет. Так что лучше старайтесь быть услужливым, а также… В какой-то момент что-то внутри него оборвалось, и все попреки превратились в ушах в неясный напев — очень мучительный и унизительный, но понятный лишь наполовину, пока щелчок замочной скважины по ту сторону не оповестил о заключении.       — Остыньте и хорошенько подумайте о своем дурном сердце, — донеслось из-за двери напоследок. Пустая комната встретила равнодушным молчанием, что стелилось по полу колким покрывалом, окутывая ноги, вызывая онемение. Шаг — и книга выпала из дрожащих рук, зияя на ковре распахнутыми страницами. Второй — и невысказанная боль вонзила свои лезвия в дрожащее тело, принуждая осесть на пол. Третий — и горький комок слёз подступил к горлу.       «Несправедливо! Несправедливо!» — юноша коснулся кончиками пальцев всё ещё пылающей щеки. — «Неужели так сложно хоть раз не раздувать проблему из ничего? Хоть раз выслушать и понять меня?» Как же ему хотелось приходить домой и с упоением рассказать о прошедшем дне. Не бояться поделиться, будь то радостными мыслями да гнетущими тревогами. Или спросить совета. Ощутить нехватающее тепло, поддержку. Да или хотя бы каплю заинтересованности! Вот только эта жизнь, по неведомой ему причине, была невозможной. А пустые надежды оставляли лишь холод и разочарование.       «Что плохого в любви к музыке? Я не понимаю. Я ведь не прошу много. За что они так со мной? За что? За что?!» — вертелся в голове настоящий крик души. Глубоко вздохнув, Химмель постарался успокоиться и воскресить в памяти что-нибудь хорошее, что было сделано для него. Вот только если раньше это помогало, то сейчас обиды тухлым гноем продолжали сочиться на поверхность, пробирая и заполняя каждую клеточку тела. Юноша снова и снова вспоминал те моменты, когда мадам не подошла, не выслушала, не поддержала, не помогла…       — Стоит ли дальше это терпеть? — спросил он у сумрака. Но сумрак молчал. Некому было дать ответ. Только пронизывающий ветер межсезонья жалобно завывал в печной трубе. Казалось, он будто бы отвечал ему: «Решайся, ничего не бойся! Решайся, будь смелее…»       — Нет. Хватит. Довольно. Химмель соскочил с места и заметался, начав лихорадочно собираться. Твёрдый переплёт покорно лёг на ладонь, что заботливо спрятала в его наплечную сумку. Пару яблок, нотный блокнот, запасные струны, грифель да несколько дукатов — не густо, но на первое время, казалось, сойдёт. В последнюю очередь он осторожно достал из тайника лиру и прижал к груди. Оконная рама жалобно громко скрипнула, предательски оповещая об очередном грядущем побеге. Не теряя времени, Химмель вскарабкался на подоконник и, встав на карниз, оценил прочность новой опоры. Старое древо натужно застонало под ним, будто проклиная на прощание. Долго ли осталось ему служить?       «Что ж… Второй этаж. Не так и высоко! Уж голову не сверну точно». Он перекинул ноги наружу. Теперь земля казалась ещё ближе и гостеприимнее. Секунда — и поток воздуха засвистел в ушах, унося прочь давящее окружение. Неведомая сила ненадолго прижала к тверди и тут же отпустила. Отдышавшись, юноша улыбнулся, и смех задрожал на губах. Стоило ли бояться? Ведь от всех горестей жизни в этом доме его отделял всего один шаг — пара метров вниз. А стоило только перемахнуть через ограду, как долгие те годы унижения превратились в смятые обрывки воспоминаний и череду смазанных образов, каждый из которых некогда порождал ноющую боль. Съёжившись, Химмель зашагал ещё быстрее, размышляя лишь о том, как бы оказаться подальше от знакомых мест. Стройные фонари с ажурными гребнями облекали светом извилистые улочки, отбрасывая на поверхность брусчатки и домов причудливые тени. Бродя по городу в непривычное время, он старался не замечать ни студёного дуновения, ни собственных озябших конечностей, ни впервые пугающих звуков: то где-то впереди раздался истошный кошачий визг, и следом с заливистым лаем пробежали собаки; то с тротуара послышалась чья-то ругань; а неподалёку хриплый бас начал звонко орать разухабистую песню, и ему тут же вторил визгливый тенор. Однако такой концерт пришёлся по вкусу не всем, и уже после первого куплета из верхних окон кто-то крикнул:       — Ребята, вас там что, режут? Или кожу сдирают? Людей перепугаете!       — Тоже мне — романс дуэт! — донеслось из другого окна, немногим язвительнее первого. Сконфуженные таким приемом, те выкрикнули ещё несколько неуверенных звуков и умолкли. Как стало понятно, пели любители приложиться к крепкой выпивке. И, судя по всему, ещё недавно они покинули местную таверну с вывеской «Полная Кружка». Из окон в глубине помещения виднелся очаг, в котором жадное пламя плясало на поленьях, выплёвывая искры. Оно манило жаром, зазывало беснующимся танцем, и тело юноши уже было не в силах унять дрожь. Потоптавшись на месте, Химмель ощутил, насколько сильно замёрзли ноги и руки. А озябшие пальцы уже не согревались от теплого дыхания.       — Что ты здесь забыл?! Вздрогнув от испуга, Химмель обернулся и приложил руку к сердцу.       — Господин Гуннхильдр, зачем же вы так пугаете?       — Чтобы юношам вроде тебя было не повадно бродить где попало на ночь глядя, — слегка посмеялась златовласая девушка, что стояла рядом с мужчиной.       — Добрый вечер. Эм… Госпожа?..       — Нет-нет! Просто Гуннхильдра, — отмахнувшись, девушка тепло улыбнулась. — Ты же Химмель, верно? Как же ты вырос! Я помню тебя ещё совсем мальчишкой.       — Простите, разве мы ранее виделись? — задумчиво поинтересовался юноша, пытаясь вспомнить их знакомство.       — Ну конечно! Возможно, ты просто не помнишь. Так уж вышло, что встречались мы всего пару раз. Однако я всё же много наслышана о тебе и твоих… Странных песнях, юный бард.       — Не знал, что тебя привлекают питейные. Не рановато ли ты к крепкому пристрастился? — усмехнувшись, подал голос мужчина.       — Что вы, господин Гуннхильдр! Я тут так… Мимо проходил, — слегка замявшись, ответил юноша.       — Мимо? Как мне показалось, ты всё никак не мог решиться зайти или нет, — подметила Гуннхильдра и, подойдя ближе, заботливо накинула ему на голову капюшон. — Судя по тому, как ты старательно пытаешься унять дрожь, могу сделать смелый вывод: гуляешь ты уже давно. И явно замёрз.       — Да, — невольно согласился юноша и, поёжившись, плотнее укутался в тёплый плащ. — Вы правы. Я замёрз. Вот и подумал, могу ли зайти погреться.       — Тогда почему бы тебе просто не пойти домой? А, впрочем, почему ты вообще не дома, а здесь? — строго спросил мужчина, скрестив руки на груди. Химмель взволнованно разомкнул губы, будто желая поведать обо всём случившемся, но промолчал. Однако его вид и мимика красноречиво ответили за него.       — Что бы у вас там ни произошло, это никак не снимает с мадам Тильды обязанности попечителя. А с тебя — её подопечного. Так что возвращайся. И как можно скорее, — сострожился Гуннхильдр. Химмель мотнул головой. Желания возвращаться в дом не было. А в то одиночество — и подавно. Да и ради чего? Чтобы нырнуть назад в опостылое болото будней и стать более покорным? Притвориться, что он никогда не обижался на мадам и принимал с благодарностью любое унижение Поля? Отчего-то ему было абсолютно всё равно, что он выдрал себя из старого мира и теперь болтался над пропастью, не зная, что случится дальше. Больше всего Химмеля пугала не неизвестность. Самым страшным было то, что путь назад ещё был! Что его спокойно могли вернуть домой, и все бы сделали вид, что ничего не произошло. Две пары глаз выжидающе поглядывали на него. Ладони сжались в кулаки. Необходимо было прекратить это здесь и сейчас. Ведь кем он станет, если позволит слабостям одолеть себя?       — Не заставляйте меня возвращаться туда. Всё равно не вернусь. Я прекрасно осознаю, что в таком случае мне светит приют. Вот только и его стены долго меня не удержат.       — И что же ты собираешься делать? Бродяжничать по округе и побираться? — поинтересовался Гуннхильдр. И тут иллюзии рухнули, оставив наедине с колючей реальностью. Одолевшие сомнения уговаривали отказаться от безумной затеи. Ну вот что он творит? Куда ему идти? Подумал ли он о том, что придётся ночевать в каком-нибудь бараке с обрушенным потолком и проплесневелыми стенами? Вмиг вспомнилась удобная кровать в своей спальне. Уютный аромат свежей выпечки. Теплота камина… И оплеуха, что мгновенно привела в чувство. Перед глазами всплыл Поль с его гнусной ухмылкой. Люди не меняются. Нет. Так стоит ли возвращаться? Неужто он не сможет справиться самостоятельно?       — Зачем же мне побираться? Я вполне могу играть на лире и зарабатывать этим. Как это делают другие барды. Может, этого будет мало, но уж точно, на еду и ночлег серебра найду.       — Значит так! — Гуннхильдр скрестил руки. — Либо ты возвращаешься добровольно, либо…       — Покажешь нам, что умеешь, — неожиданно добавила Гуннхильдра.       — Дочь моя, поубавь прыти. У меня и без того забот хватает.              — Так освободите себя от одной. Пусть его увлечение в дело пойдёт. Поставьте условие, и вам станет спокойнее. Доверьтесь мне, папа.       — Ох, Высшие! — взмолился Гуннхильдр в небо. — Тебя переубеждать себе дороже. Но и сомневаться я не стану. Делай, как считаешь нужным. Девушка хитро улыбнулась и, взяв юношу за запястье, потянула в сторону таверны.       — Госпожа… Гуннхильдра, что вы задумали? Зачем мы туда идём? Дверь со скрипом отворилась, обволакивая приятным теплом. Пряный яблочный аромат хмельной пеной стекал с пузатых кружек. Здесь пламя очага разгоняло тени по стенам, а смех и шумные голоса наперебой отрезали от внешнего мира, увлекая в беззаботное время. Вот только на фоне этого веселья чего-то не хватало. Некой атмосферы, что могла бы дополнить и украсить этот оживлённый вечер. Без музыки голоса вокруг сплетались в многозвучную какофонию из непонятных слов и нечленораздельных звуков, и невыносимо резали слух. Продвигаясь вперёд за молодой госпожой, Химмель то и дело оглядывался по сторонам, пытаясь высмотреть барда среди посетителей… Но увидел его крепко спящим на барной стойке. Стойкий запах перегара, неприятно ударивший в нос, ясно дал понять, что на сегодня он своё уже отыграл.       — Господин Гуннхильдр и Гуннхильдра. Рад вас видеть в нашей таверне! — добродушно приветствовал огневласый хозяин заведения, что стоял за стойкой рядом с молодым барменом. — А этот мальчишка?..       — Не переживай, он с нами, — спокойно ответил мужчина, доверительно положив руку на плечо юноши.       — На вид совсем уж юнец, — подал голос бармен. — Сразу скажу, несовершеннолетним крепких напитков здесь не наливают. Никаких исключений!       — Ох, ему и не нужно! Просто сделай что-нибудь вкусное и согревающее. За мой счёт, — отмахнулся Гуннхильдр и отвёл юношу в сторону. — Что ж. Сегодня ты мне сказал, что бард не может без внимания. Вот тебе публика. Заполучи её внимание!       — Я сейчас вообще ничего не понимаю. Вы это серьёзно? — опешил Химмель.       — У тебя не самое завидное положение, ты и сам это осознаёшь, — положив руку на плечо, добавила Гуннхильдра. — Но, зная тебя и твою своенравную благодетельницу, мы, так и быть, дадим тебе шанс самостоятельно устроиться в жизни. Здесь ты можешь получить еду и кров. Но не бесплатно. А за музыку.       — А так можно?       — Если понравишься господину Рагнвиндру, то можно. Но у меня будет одно условие, — строго сказал Гуннхильдр, отчего юноша даже немного занервничал. — Ради всех Высших, тысячи ветров и владыки Декарабиана, не пой ничего подобного, как на площади!       — Господин Гуннхильдр, думаю, здесь я могу и вовсе не петь, а только играть. С таким-то оживлением простой музыки будет вполне достаточно. Так что насчёт вашего условия не беспокойтесь. Такую возможность я не упущу и вас подводить не стану, — улыбнулся Химмель.       — В таком случае, чего ждёшь? Приступай к делу! Ещё больше расплываясь в улыбке, Химмель оглядел помещение и, заметив дубовую бочку, уселся на неё. Оказавшись выше всех, он довольно взглянул на свою новую, пусть и не самую взыскательную публику. Шумно выдохнул и прикрыл веки. Пальцы плавно коснулись струн. Нежные звуки поплыли по помещению, переливчато переходя из одной ноты в другую. По мере его игры в груди разливалось странное чувство: тягучее и липкое, как жжёный сахар. И Химмель приятно обнаружил, что не желает ничего менять. Он словно уже был дома. И теперь передавал слушателям частичку своих чувств и эмоций, что вибрировали под тонкими нитями инструмента. Вскоре мелодия достигла своего пика и стихла, оставив отголоски во внезапной тишине. Пугающей. Волнующей… Недолгой. Ведь вскоре она неожиданно прервалась уверенными хлопками да просьбами сыграть ещё. Удивлённый и в душе довольный, Химмель пробежался взглядом по помещению, желая найти в толпе знакомые лица… Но не находил.       — Ещё раз добрый вечер! Это вам от господина Гуннхильдра, — бармен оставил на соседней бочке небольшой поднос. Над ровным зеркалом свежезаваренного взвара тонкими нитями извивался пар. А под чашкой виднелся уголок сложенной бумаги.       — С-спасибо, — слегка замявшись, поблагодарил юноша и торопливо открыл записку:

«Всё улажено. Теперь сам не напортачь. Удачи, Химмель».

Улыбнувшись, он взял чашку, и тёплые выгнутые стенки охотно согревали руки. Ароматный напиток коснулся губ и оставил после себя приятную ягодную сладость, забирая усталость дня и даруя мгновения спокойствия. За окном неистово выл ветер, что заставлял людей спешить к своим очагам. И тут юноша радостно осознал, что, по крайней мере, сегодня торопиться ему никуда не нужно. А пока длился момент наслаждения чайной трапезы, ему следовало бы подумать над следующим исполнением. Ведь впереди его ждала длинная ночь и не одно выступление.