В сердце шторма

Он приходит под вечер. Когда прощальные лучи солнца грозятся обратить в пепел луга, раскинувшиеся среди руин некогда величественного царства. Невесомыми шагами ступает по бревенчатому мостику, что нависает над прудом. И садится около лап вечно скорбящего древа.       — Здравствуй, мой старый друг, — произносит Венти, а затем, проведя по лепесткам сесилии, целует бутон и кладёт на землю. — С праздником ветряных цветов. Мондштадт сейчас очень красивый. Тебе бы понравилось. Словно в ответ, ведомый только ему, налетевший ветерок поиграл с волосами и встревожил сонные ветви. Шелест листьев запел на всю округу.       — И в этот год тебе не стоит ни о чём тревожиться. Все люди счастливы и свободны, как мы тогда и мечтали. Так позволь провести этот вечер вместе с тобой. Короткий вздох срывается с приоткрытых губ. Длинные пальцы неторопливо пробегаются по струнам лиры, и звонкий бисер переливистых нот выстраивается в крошечные петли кружева, извлекая красивую, немного печальную мелодию. Ещё мгновение, и картины прошлых событий прорисовывают знакомый до мельчайшей чёрточки образ: юный лик, тёплый взгляд, бережные руки и такой редкий, но искренний задорный смех.       «Венти…» Неожиданно вспоминается тихий голос, и другое видение резко пронизывает разум колкими иглами, пуская шипы в сердце. Струны издают странный, невыразимо скорбный стон отчаяния и затихают. Горячая соль скользит по щекам дорожками воспоминаний и пережитых эмоций. Нитями раскалённой души, что не находит себе места. Знакомое ощущение рук опускается на плечи. Ледяные пальцы крадутся пауками по телу, пока не замирают в невесомых объятиях. Запах могилы становится слишком явственным, чтобы его отрицать. И Венти снова осознаёт, что всё могло быть иначе.       — Мне тебя порой так не хватает. Жаль, что нельзя взять и всё изменить, — выдавливает он. — Прости… Знаю, ты просил не скорбеть по тебе. Но каждый раз, как мы встречаемся здесь, я не держу обещание. Странно для Архонта, да? Мираж долго и мучительно молчит, а затем растворяется, забирая с собой шорохи и запах сырой земли. Разговор вновь быстро завершается, и Венти остаётся с мокрыми глазами, наедине с тишиной. И мурашками, бегущими по коже. Однако уходить не торопится. Наоборот. Поудобнее устраивается на бархатном ковре и смотрит в небосвод, что теперь пульсирует током иных миров. Далёким. Холодным. Завораживающим. Тяжелеющие веки настойчиво закрывают глаза. Вот только сознание упорно хватается за ушедшие мгновения. Но прежде чем провалиться в долгожданное забытье, в мыслях всплывает когда-то отзвучавшая песнь. И едва слышно с губ слетает тихий напев:

Под горечь слёз и сердца зов.

Под гимн поэтов и певцов.

Сложи молитву из стихов,

Взывай к дыханию ветров.

─── ⋆⋅☆⋅⋆ ───

И сильф, услышав песнь из слов,

Сойдёт к вам с мрачных облаков.

Последний минорный аккорд окутал пространство над землёй. А через мгновение стройные линии нот, расправив крылья, улетели, подхваченные прытким ветром, скрывшись где-то над крышами домов. Скромные овации и довольные восклицания ласкали слух юного барда. А звук падающих монет польстил самолюбию. Поправив растрёпанную чёлку смоляных волос, он окинул взглядом немноголюдную публику, что собралась вокруг него на ратушной площади. Их одобрение согревало сердце, сорвав с губ самую жизнерадостную улыбку. Многое было сделано для этой минуты: дни и ночи, потраченные на репетиции и творческое самосовершенствование. И всё это ради короткого мгновения, чтобы шум будничной суеты растворился в переливах изящного голоса лиры. Чтобы мимолетные взгляды прохожих сверкали интересом, позволив им отбросить насущные заботы и проблемы. Чтобы что-то позабытое стало пробуждаться в их душах и разворачиваться подобно тонким лепесткам бутона, возвращая былые надежды и мечты.       — Что ж мне делать-то с тобой, упрямец? Глубокий мужской голос, что донёсся из-за спины юноши, отозвался раскатом грома во всех уголках тела. Вот только юному барду давно стали привычны эти не озлобленные нотки строгости.       — Просто хоть раз признайте, что вам тоже понравилось, господин Гуннхильдр, — улыбнулся Химмель.       — Чтобы ты совсем распоясался? Мне тогда проще, чтобы тебя заперли дома под пристальным наблюдением мадам до твоего совершеннолетия.       — Пощадите… — в ужасе протянул юноша.       — Пощадить? — Гуннхильдр невесело усмехнулся. — А ты меня щадишь? Я ведь просил тебя больше не появляться здесь. А ты мало того что ослушался, так ещё вон сколько зевак собрал. Того гляди, ещё немного, и на площади бы не уместились.       — Меня просто посетило очень неуёмное вдохновение, — виновато улыбнулся юноша.       — Дитя, избавь меня от своих нелепых оправданий, — выдохнул в небо мужчина. — Попридержал бы пока при себе это своё вдохновение. Делов-то!       — Так не получится, — помотал головой Химмель. — Вдохновение же воздушное, неосязаемое. Его при себе не удержать. Оно… Оно как сильфы из моей песни.       — Сильфы, — повторил Гуннхильдр и, осмотревшись по сторонам, стал говорить тише. — Откуда ты про них узнал? Мадам где-то хранит запрещённые книги?              — Что вы?! Хе-хе! — юноша неловко почесал затылок. — Слышал где-то. Но уже точно не вспомню где.       — Ох, Химмель, — мужчина укоризненно покачал головой. — Хорошо это или плохо, не знаю, но врать ты совсем не умеешь.       — Вы об этом не скажете? Я не хочу проблем, — юноша поднял взволнованный взгляд.       — Если не хочешь проблем, то прекрати привлекать к себе внимание.       — Господин Гуннхильдр, тут вы просите невозможного. Я же бард! Как мне быть без внимания? Это звучит так же, как если кристальной бабочке сказать «летай без крыльев».       — Во-первых, ты ещё не бард, и петь в людных местах тебе запрещено. Во-вторых, не смей больше читать те книги, да не вздумай чесать языком почём зря. Иначе там уже я за себя не ручаюсь. И в-третьих, иди-ка ты домой. Рынок — не лучшее место для детей. Даже твоего возраста.       — То нельзя, это нельзя. Как жить при таком количестве запретов?       — Подрастешь, поймёшь.       — Не думаю…       — Или останешься таким же упрямцем, — мужчина по-отцовски потрепал юношу по голове, взъерошив непослушные волосы. — Послушай, Химмель. Я… Не всегда буду рядом. И больше не смогу тебе помочь. Поэтому, прошу, будь разумнее. Не навлекай проблем, что будут тебе непосильны. Не искушай судьбу. Тяжёлые мысли заворочались в голове, пока юноша провожал взглядом удаляющуюся фигуру, что вскоре скрылась в толпе. Может, всё казалось не так мрачно, как он понял. А может, всё было намного хуже, чем толковал господин Гуннхильдр. Сложно было размышлять, когда ветер нахальным порывом раз за разом пробирался через полы рубашки и заставлял мурашки бегать по дрожащему телу. Уходить домой без поощрения за собственный труд не хотелось. Потому, зябко кутаясь в шерстяной плащ, Химмель направился к прилавкам. Там дурманящее сухое разнотравье переплеталось с запахами терпкой мяты и сладкой валяшки. А приглашающе расположившиеся яблоки, словно пузатые фонарики, в одно мгновение притянули взор. Молча протянув горстку дукатов, он выбрал несколько из этих сладостных сокровищ и замер на месте. Прохладный воздух запустил в волосы свои пальцы и потрепал их. Юноша вслушался в шум ветра. Нечто чуждое было в нём — шипение или неразборчивый напев — ни понять, ни разобрать.       — Химмель! — знакомый ему звонкий голосок раздался совсем близко. — Что с тобой?       — Спал плохо, — рассеянно ответил юноша, пытаясь поймать источник инобытного звука. Но глас иссяк. Растаял в гуле людских бесед, словно и не был. И теперь живое тепло детских ладошек приковало к себе всё его внимание.       — А что здесь делаешь ты? Неужели разрешили гулять в таком месте без сопровождения старших?       — Нет! Но дурной пример заразителен, знаешь ли! — ухмыльнулась девчушка, начав тыкать пальчиком в корпус лиры. — Вот ты, к примеру, снова сбежал, чтобы поиграть. Хотя знаешь, что мадам Тильде это не нравится. А если Поль узнает, то вновь поучать будет! А задавать он умеет ой как!       — Ты ведь им об этом не скажешь, верно? — Химмель протянул самое большое яблоко, и девчушка без лишних слов взяла угощение.       — Так и быть. Смолчу. Но знаешь, нам всё же лучше бы вернуться, пока о нашем отсутствии не спохватились. Не явимся — так обоим зададут, и тогда одного яблока мне уже будет мало! — насмешливо произнесла она и выхватила ещё одно.       — Эй! Оно моё! — возмущённо воскликнул Химмель.       — Было твоё, стало моё-оё! — пропела девчушка и показала язык.       — Ах так, значит! — юноша сделал шутливый выпад вперёд. Девочка, тихонько пискнув, бросилась со всех ног, и Химмель побежал следом. Он притворялся, что не может поймать, пока та ускользала от него. Ловко перепрыгивая через препятствия, она заливалась задорным хохотом и укрывалась за проходящими людьми. Похолодало сильнее, и над городом закружили крупные снежинки. Поговаривали, что до падения Сал-Виндагнира тёплые ветра резвились в зелёных кронах, а вода в реках серебрилась в лучах солнца. Говорили, что снег выпадал лишь в самом холодном и отдаленном уголке Тейвата. Для горожан эти истории уже давно стали частью волшебных сказок, которые матери любили рассказывать детям перед сном. Из-за купола вихрей чистого неба в Мондштадте не видели уже более ста лет.