Бах-бах, ты убил меня

Пацаны в раздевалке спортзала обсуждали: прежде чем это самое, надо помацать, чтоб девушка завелась. Хорошенько так помять. Чонгук, слушая эти разговоры, запоминал инструкцию — и сам едва не заводился. Помацать. Помять. С Тэхёном от волнения инструкция забывается. Но всё происходит само собой, когда тот впервые ночует у Чонгука по его просьбе, а не из-за родителей. Сначала они целуются, и это так же хорошо, как в первый раз. Даже без зубной пасты. Это такой… настоящий вкус, и он тоже потрясающий. В поцелуях то, что всегда было нельзя, вдруг становится можно. Губы, на которые Чонгук не разрешал себе даже смотреть, открываются для него, и ему вдруг позволено их касаться, и не просто касаться, а ласкать, и не просто ласкать, а губами и языком, и это до того захватывает, что голова кругом. После поцелуя один смущённо усмехается, другой говорит «бля», и оба начинают суетливо расправлять кровать и — для вида — матрас на полу, просто чтобы что-то делать. А потом опять стоят одетые друг напротив друга, и непонятно, что дальше. Раздеть другого человека и разрешить ему раздевать себя, а потом прямо вот трогать друг друга голыми — немыслимо. Но Тэхён улыбается во весь рот как придурок. И тут он спрашивает: — Ты когда-нибудь был по-настоящему с девчонкой? Чонгук не может стерпеть такой наглости и толкает Тэхёна на свою кровать. И прижимает сверху. Тэхён выворачивается, его тело трётся о Чонгука, отчего под кожей делается так хорошо, что Чонгук не может остановится. Щекотка, которая прежде возникала от прикосновений Тэхёна, от этой возни пробегает сверху вниз: вот как надо было раньше. Надо было не кулаками, а всем телом! Чонгук борется, Тэхён елозит под ним, даже больно от столкновений коленями, но это хорошая боль. Чонгук хочет раздвинуть ноги Тэхёна, потому что щекотка стекается вниз, и там внизу обещается что-то очень-очень сладкое, что наступит, если прижаться теснее, а Тэхён всё не раздвигает ноги, Чонгук не понимает, как ему объяснить, что это надо обязательно сделать — и тут открывается дверь. Чонгук на Тэхёне каменеет. — Это мы выясняем, кто первый в ванную идёт, — говорит Тэхён из-под Чонгука в самой вежливой форме, какая только есть в корейском языке. Но звучит всё равно по-идиотски: они дракой определяют очередь в душ, что ли? Тэхён, видно, сам понимает, что ляпнул не то, потому что добавляет: — Не можем договориться, кто последний, я хочу уступить ему, а он мне. — Ну-ка прекращайте, — произносит мама и захлопывает дверь. Этот стук как разрешение — «делайте что хотите, но прекращайте шуметь». Они продолжают — только беззвучно, стараясь даже дышать потише. Тэхён уступает, так что Чонгук наконец раздвигает его ноги и оказывается между ними, эти самые ноги стискивают по бокам, и это сжатие и правда такое сладкое! Пацаны в раздевалке не упоминали, что когда мнёшь и мацаешь, то от этого сам заводишься. Чонгук от этой возни заводится сильно, как никогда прежде — только однажды такое было раньше, во время той самой ночёвки. Сейчас он не может больше, он чувствует себя каким-то зверем, он весь в огне, и это изнуряет, внизу живота всё напряжено, это больше не приятно, а жарко и тяжело, и Чонгук согласен на что угодно, чтобы просто перестало быть так. Он перекатывается на бок, потому что не понимает — как. Что дальше. И тогда Тэхён сует руку ему в шорты и сразу попадает в трусы. Прохладные пальцы берутся там, где всё пылает, а Чонгук кусает Тэхёна за футболку, потому что в жизни нет ничего приятнее этих маленьких прикосновений — там, где никогда не трогал никто другой. Это до того хорошо, что Чонгук сжимает зубы, чтобы ни звука, а эти пальцы каждым касанием будто ищут и находят новые места, где можно дотронуться, про которые Чонгук не знал, что там тоже можно. И ещё он не знал, что когда уже сладко, то может стать ещё слаще. Пальцы касаются там, где чувствительнее всего, трогают нежно и настойчиво, и Чонгук сдаётся этим пальцам, подставляется, а пальцы не останавливаются, спускаются ниже, где яйца, где Чонгук раньше боялся трогать сам себя, и это оказывается уже запредельно. Чонгук жмурится изо всех сил, и под веками вспыхивает, под кожей вспыхивает, всё тело становится сплошной сладостью. Когда Чонгук открывает глаза, то первое, что он видит — это… как Тэхён подносит руку ко рту. — С ума сошёл, — шипит Чонгук. Ужасно, что Тэхён пробует это на вкус. — Сошёл, — легко соглашается Тэхён. Но руку опускает. И начинает дрочить сам себе со спермой Чонгука. Это самое развратное, что Чонгук видел в жизни. Никакое порно не сравнится с этим. Он и чужой член никогда не видел таким — тяжёлым, твёрдым, с лиловой головкой и приоткрывшейся щёлочкой… блестящим от размазанной спермы… его собственной спермы. У Тэхёна лицо становится растерянным. Рот приоткрывается. Дышит прерывисто. — Дай мне. Чонгук впервые трогает такое. Обнажённое. Горячее. Скользкое. Ладонь идёт гладко, а Тэхён хватает воздух ртом. Это заставляет двигать рукой быстрее, сжимать сильнее, кулак на члене хлюпает громче, Тэхён стонет, запрокинув голову, хватается руками за руку Чонгука, и его прошибает дрожь. Сперма у него горячая. Но пробовать её на вкус Чонгук не будет никогда. По крайней мере не сегодня. Потом они вытираются и лежат на кровати в обнимку. Впервые у Чонгука во всём теле от прикосновений Тэхёна не зудящая щекотка, а спокойное удовольствие, не надо ни за чем гнаться, потому что всё уже здесь. То чувство, когда можно обниматься, не стесняясь самого себя — до того хорошо, как будто это и есть счастье. — Можешь доёбываться, — говорит Тэхён. — Мне нравится, что ты… такой. Только не до крови. И чтоб не кулаками. Чонгук и так знает. Он больше не будет доёбываться. Не станет драться с Тэхёном — по крайней мере, в полную силу. И правда, зачем до крови. Есть же другие телесные жидкости.