Бах-бах, ты убил меня

Чонгуку пять, Тэхёну шесть. Но всё равно есть шанс обогнать Тэхёна на деревянных палках-лошадках наперегонки до вон того дерева, ещё чуть-чуть, вот-вот, и… вдруг Чонгук летит на асфальт, коленку и ладонь обжигает, на белой футболке — серая пыль, острее боли жалит обида, а впереди мелькают ноги. Они добегают до вон того дерева, потом возвращаются и останавливаются рядом. — Я бы всё равно выиграл, — говорит Тэхён. — Я быстрее тебя. — Это подло! Нечестно! — А ревут только слабаки. А я не слабак, я бы всё равно выиграл. Чонгук пытается втянуть сопли в нос, выходит с тем ужасным звуком, который как будто всхлип. И оттого что Чонгук всё-таки слабак, он всхлипывает громче. Даёт себе слово в следующих догонялках обязательно толкнуть Тэхёна. И никогда, никогда не быть слабаком. В старшей школе Чонгук уже толкает Тэхёна не в догонялках, а просто. Нужно что-то делать со своим телом, и не находится ничего лучше, чем толкаться. Тело мешает. Оно слишком сильно реагирует. Такого не было прежде, когда Чонгук был мальчиком в белой футболке, а не носил одни только чёрные, как сейчас. И когда Тэхён ещё не имел всех этих заскоков — браться за шею, закидывать руку на плечо, класть её на Чонгука, как на подлокотник. Надо привыкнуть, это же типа друг детства, но привыкнуть невозможно. Тело вздрагивает. Чонгук резко сбрасывает руку: — Охренел?! С размаху бьёт кулаком в плечо: — Крыша поехала?! Со всей силы тычет в грудь: — Достал! Тэхён должен обижаться, Чонгук бы не удивился, если бы тот перестал писать сообщения, но тот снова и снова приходит. И каждый раз изобретает новые способы дёрнуть током. В ход идут ноги, сидя на диване, валяясь на полу. У Чонгука ноги тоже идут в ход: он не стесняется заехать коленом и пяткой. А как не бить, если в ответ на: — А ну слезь с меня, ты мне руку отлежал! — тот провоцирует: — А знаешь, что прикольно делать онемевшей рукой? Она же становится как чужая, понимаешь, да? Чонгук Тэхёна только по яйцам не бьёт, это табу. Но если тот продолжит так дальше, то ей-богу, получит по яйцам. Потому что, хоть Чонгук и не признаётся себе, но кроме эффекта неожиданности, от всей этой херни его тело ощущает что-то ещё. То, что заставляет дрожать. Словно внутри высокое напряжение, а от рук Тэхёна оно усиливается так, что начинает гудеть под кожей. И это напряжение… притягивает. Чонгук втайне хочет и одновременно не хочет чувствовать это. Он не знает, о чём мечтает больше, чтобы это продолжалось или чтобы прекратилось. А Тэхён выбора не даёт — большие руки просто оказываются на Чонгуке и трогают. Страшное и сладкое напряжение уже вибрирует во всём теле. И Чонгук находит единственный способ справиться с этим. Усталость и боль после драки убирают проклятое напряжение. Электрический ток уходит из тела с каждым ударом по мягкому Тэхёну. — Чё, психованный? — спрашивает Тэхён, промокая салфеткой кровь на губе. — Ты психованный! — выплёвывает ему Чонгук. Он не может прямо сказать «не трогай меня» — это значило бы признаться, что это самое «трогай» что-то со «мной» делает. Нельзя думать о том, чтó оно делает. Чонгук ненавидит то, что оно делает. Так Тэхёну и надо, пусть промокает губу. Родители Тэхёна уезжают на два дня, и по договорённости с родителями Чонгука тот должен ночевать в его комнате на матрасе на полу. Никто не видит в этом ничего такого. — Только попробуй, — предупреждает Чонгук, когда Тэхён заваливается в комнату — не с рюкзаком, а с понтовой сумкой, такой типа весь на стиле. — Попробуй что? — улыбается Тэхён. Чонгук не может произнести это. Пока это не сказано вслух, этого как бы нет. Они пацаны, которые дружески месят друг друга, а больше ничего не существует. Но от одного только вопроса «попробуй что?» Чонгук ощущает покалывание под кожей. Жаль, что Тэхёна не за что ударить, чтобы привычно снять напряжение. Среди ночи Чонгук слышит сквозь сон: — Подвинься, на полу холодно. А потом Тэхён просто наползает, как неизбежность, и опутывает руками и ногами. Он тёплый и тяжёлый, Чонгук со сна не совсем понимает, что происходит. А тело понимает очень хорошо. Оно к Тэхёну… прижимается. Оно хочет этой теплоты и тяжести, и нет сил не то что драться — отодвинуться. Напряжение не мучает сонного Чонгука, а становится приятным, и его хочется даже усилить, чтобы сделалось ещё приятнее. Тело помимо воли притирается. Тёплый и тяжёлый Тэхён трётся в ответ. В этом нет ничего такого — только желание, чтобы стало хорошо. Приятные ощущения собираются между ног, и тело само догадывается, что там надо прижиматься сильнее всего. А потом напряжение становится настойчивым, оно уже заставляет совершать движения бёдрами, как будто толчки, оно делается назойливым, сушит во рту, от него горит всё тело. Чонгук отчаянным усилием напрягает обе ноги, упирается и спихивает Тэхёна с кровати на матрас на полу. Сразу становится холодно — а напряжение во всём теле не уходит. Слышно, как Тэхён возится в своём одеяле. Эти шорохи гонят ток по телу не хуже касаний. Тэхён поднимается в темноте и выходит из комнаты. К напряжению прибавляется беспокойство: куда он пошёл? Чонгук не может лежать, между ног всё пылает, он под одеялом стягивает пижамные шорты и остаётся в трусах, это не помогает, он остро ощущает швы на ткани и вес одеяла, невыносимо. Нужно что-то сделать с этим, и тело подсказывает, толкает руку вниз, но Чонгук не может, ведь Тэхён вот-вот придёт. А тот не приходит. Терпеть становится невозможно. Чонгук сбивает одеяло между ног, как бы отделяя от себя то, что там, чтобы оно исчезло. Оно не исчезает, давит и тянет внизу. Дышать тяжело, кровь барабанит в ушах. Что угодно, лишь бы знать наверняка, что Тэхён сейчас не придёт, пожалуйста! Минуты тянутся. А потом тот приходит, и Чонгук радуется, что лежал неподвижно. Слушает тихую возню на полу. Слышит, как дыхание там внизу становится размеренным. И спустя долгую минуту — ох, наконец-то облегчение! — суёт руку в трусы и высвобождает член. Член на ощупь непривычный, не как под душем, а сразу твёрдый и влажный от пота. Чонгук так измучился, что трогать себя уже не стыдно, а лишь приятно. Нельзя шуметь, он не водит размашисто, а только тихонько прикасается — как будто изучает. Как будто его трогает кто-то другой, кто никогда не прикасался там. Кто-то, кто лежит сейчас на полу. От этой мысли между ног ноет, и Чонгук кусает левую руку, а пальцы правой продолжают искать удовольствие. Под душем никогда нет времени, а сейчас есть, и пальцы движутся не спеша, как на горячо-холодно: тут приятно, тут сладко, тут ещё лучше. Головка мокрая, Чонгук просто размазывает — рука сама решает, что так надо. Бёдра сжимаются, немного движутся вперёд-назад, а Чонгук вдруг вспоминает, как Тэхён сказал про онемевшую руку, и представляет себе, что его собственная рука затекла… и что Тэхён тоже делал это онемевшей рукой, чтобы она ощущалась как чужая… и что на члене сейчас чужая рука. Не онемевшая, а просто рука Тэхёна, точка. Сладкая точка. От сладости скручивает судорогой, точка длится, как многоточие, Чонгука трясёт и на каждой из вершин многоточия подбрасывает, а он всё не может остановиться, пока не становится даже больно. Потом он вытирается трусами, натягивает пижамные шорты на голое тело, а трусы скатывает в комок и оставляет под одеялом, чтобы назавтра их никто не увидел. Утром можно будет закинуть их в стиралку и забыть навсегда. На следующий день незаметно пробраться к корзине для грязного белья получается, а вот забыть навсегда — нет. Родители Тэхёна всё ещё в отъезде. Вечером перед тем, как идти мыться — конечно, идти вторым после хозяина комнаты, который уже расстилает кровать — Тэхён сообщает: — На полу холодно. — Только попробуй. Не стоит пробовать — Чонгук бодрый и готовый драться ногами. Тэхён понятливо уходит в душ и возвращается через пятнадцать минут со своим грязным бельём — видимо, неудобно кидать его в корзину чужой семьи, и он кладёт его в свою понтовую сумку. Чонгуку что-то не нравится в этом жесте. С этим жестом что-то не так. Он ждёт, когда Тэхён отойдёт от суперстильной сумки, а потом подходит и внаглую открывает её. А там прямо сверху помимо трусов Тэхёна белеет засохший комок, который Чонгук сегодня лично бросил в корзину для стирки, только тогда тот был ещё липким, а сейчас выглядит почти деревянным. — Пси-и-их! — ахает Чонгук. — У меня мало трусов, — нелепо оправдывается Тэхён. — И ты спёр мои?! — Ну, я подумал, ты же не против поделиться трусами? — Грязными?! — А тебе жалко? За воровство трусов Тэхён должен немедленно получить кулаком, но перехватывает руку, они вдвоём валятся на матрас и давят друг на друга, Чонгук с огромным наслаждением прижимает его тело своим, чтобы тот не рыпался, а тот всё вырывается и норовит перевернуться и оказаться сверху. Наконец Чонгук кладёт его на обе лопатки и фиксирует. Тэхён тёплый, как вчера ночью. Пауза в борьбе — перерыв на тяжёлое дыхание. — Я заплачу тебе за трусы? — нарушает молчание Тэхён. — И сколько ты мне дашь за грязные трусы? И тут Тэхён подставляет подножку, как в детстве: — Я поцелую по-настоящему. Я умею. Руки, которые его держат, вдруг слабеют, и Чонгук перекатывается в сторону. Это то, чего не хватало вчера. Это то, чего не хватает всегда. Этот мудак снова обыграл его, как в детстве, только теперь не в догонялки. Чонгук молча укладывается на кровать. Впрочем, смысла в этом никакого нет, потому что спать невозможно. Чонгук встаёт, тащится в душ и стоит под холодной водой, пока зубы не начинают стучать громко, на всю ванную. Когда он возвращается в комнату, его бьёт крупной дрожью. Он заворачивается в одеяло. По крайней мере, теперь он будет думать о том, как бы согреться. И ни в коем случае не о живой грелке на полу. — Придурок, — шепчет Чонгук. — Я? — приподнимается на локте Тэхён. — А кто ещё! — А что я сделал? По большому счёту, Тэхён ничего не сделал. Может, его вина как раз в этом. — Плати за трусы, — не выдерживает Чонгук. Тэхён тут же оказывается на кровати. Как вчера, он прекрасно тяжёлый и восхитительно тёплый. Он прямо своими губами раскрывает губы Чонгука, раскрывает сердце Чонгука, подбирает ключ к тому, про что Чонгук не знал, что оно вообще может открываться. Поцелуй на вкус как зубная паста, которой они оба чистили зубы. Самый потрясающий вкус. — Ты придурок, — говорит Тэхён прямо в губы. — Кончай уже до меня доёбываться. Ты так меня убьёшь когда-нибудь. И в тот же миг слетает с кровати, отброшенный руками и ногами. Невозможно закончить доёбываться! Это значит признать, что всё, что здесь происходит, нормально. А оно — нет. Напряжение во всём теле от простых прикосновений, поцелуй с другом детства, воровство грязных трусов — всё это такие жуткие извращения, что их и в гугле-то нет, они наверняка даже названий не имеют. Весь следующий день в школе Чонгук делает вид, что у него нет друга детства. У него и правда больше нет. У него вместо друга детства — воспоминание о поцелуе. Тэхён не обманул, было по-настоящему, даже с языком. Воспоминание заставляет облизываться чаще обычного и всё время проходиться зубами по нижней губе. Через день воспоминание никуда не девается. Чонгук уже не верит, что целоваться с кем-нибудь другим в жизни будет так же хорошо. Ещё через день измученный дурацкими мыслями Чонгук решает, что не нужно целоваться ни с кем другим. Такое решение можно принять только от бессонницы, не иначе. Но проверить, какое решение было бы принято в здравом уме, невозможно, бессонница же. Тэхён сказал «убьёшь когда-нибудь», а сам первый убил своим поцелуем. Нечестно. Несправедливо. На другой день Чонгук собирается написать, но не выдерживает и подходит прямо в школе: — Слушай, это самое, можешь переночевать у меня снова. Даже если твои не в отъезде. С предками я договорился. Тэхён прищуривается: — На матрасе? — Нет. Тэхён улыбается, но молчит. Этот придурок ждёт признания, что придурок не он. — Я не буду доёбываться, — выдыхает Чонгук. — Больше никогда. Тэхён снова выиграл. Но он точно жульничал!