Разбуди меня

Один год девять месяцев назад Торп крутил в руках то самое кольцо, которое она так и не успела увидеть. Изумруд красиво переливался в лучах закатного солнца, а обрамляющие его веточки из белого золота шершаво щекотали подушечки его пальцев. Три недели назад она ушла. Ксавье продолжил рисовать и ходил в галерею, по вечерам готовил себе еду, а потом ложился спать — одним словом, жил обычной жизнью настолько, насколько это было вообще возможно. Прибрал в доме и даже переставил некоторую мебель в погоне за уютом, который так любила Уэнсдей. Он ждал ее назад. Аддамс, конечно, не оставила ему своего нового адреса и больше не отвечала на мобильный телефон. Первые пару недель он звонил ей по десять раз на дню, даже не особо понимая, что именно хочет ей сказать — ему было необходимо просто услышать её голос, как нечто постоянное в этом шатком мире. И сначала она действительно отвечала, хоть и довольно равнодушно и слегка раздражённо. А потом она попросила не звонить так часто и сказала, что просто не может себе позволить брать трубку каждый раз. И с тех пор она больше не отвечала на его звонки. Торпа страшно ломало — он, надеясь, что она вскоре к нему всё-таки вернётся, ужасно паниковал от того, что на деле их общение становилось всё реже. В глубине души рассчитывая на то, что она сама осознает, что погорячилась тогда, покинув его дом, и совсем скоро постучит в его дверь, замёрзшая, с чемоданом в руках, он столкнулся с суровой реальностью — она даже не стремилась продолжать общение с ним. И с этим срочно нужно было что-то делать, как-то восстановить их общение и её интерес к нему любыми способами. Поэтому он решил позвонить ей на работу, где ей будет сложнее избежать разговора. — Соедините, пожалуйста, с мисс Аддамс, — проговорил Ксавье освободившемуся оператору в ожидании такого важного для него разговора. Ожидание было недолгим, но даже это время растягивалось и по ощущениям Ксавье казалось вечностью, поскольку он уже слишком сильно по ней скучал. — Алло, Уэнсдей Аддамс слушает, — наконец послышался в трубке бодрый голос Уэнс. Непривычно бодрый, какой он у неё уже давно не слышал. — Уэнс, это я, — он выдохнул с облегчением. — Слушай… Я хотел сказать… приходи ко мне сегодня вечером? Посидим вдвоем и всё обсудим. Мне уже надоело это наше молчание. На том конце провода девушка тяжёло вздохнула, и какое-то время в трубке слышалось только молчаливое дыхание. — Ксавье… Мне правда жаль. Но я не буду чувствовать себя комфортно при такой встрече, — медленно проговорила она. — Я не думаю, что в нашем случае стоит видеться. Мы расстались, и это не поменять. — Твои чувства так и не вернулись? — Ксавье скривил губы, до боли сжимая в руке кольцо. — Они и не вернутся, Ксавье. Теперь я всегда буду такой, какая я есть сейчас. Жаль, что ты ещё не принял этого. — И всё же, давай встретимся, Уэнс. Просто поговорим. — Дай мне подумать. Я напишу тебе о своём решении позже, — ответила девушка после недолгого молчания. — А сейчас мне нужно работать, — в её голосе слышались стальные нотки, отчего создавалось впечатление, что её решения взвешенные и непоколебимые. Она отключилась, даже не попрощавшись, оставив Ксавье снова в одиночестве со звенящей в ушах тишиной. *** Ксавье работал почти круглосуточно. Дни пробегали один за другим, сливаясь воедино, и, казалось, так сильно он ещё никогда не пытался замедлить ход времени, желая успеть больше, чем было в действительности возможно. Но вот уже настал март, и его выставка была буквально на носу — и как назло почти каждый день по нескольку часов времени уходило на то, чтобы презентавать очередное своё творение экспертам, которые, казалось, специально тянули время и вдумчиво обсуждали нарисованное, заставляя Ксавье задерживаться в галерее. Довольно сильный резонанс на заседаниях экспертов вызвал тот факт, что на каждой картине изображена Уэнсдей — нет, с точки зрения искусства их всё абсолютно устраивало. Даже более того, эту серию можно было расценивать как своего рода объдинение постоянного и переменного — сменяющиеся на картинах пейзажи и одна и та же неизменная фигура на них. Выглядит, как любовь к самым различным и непохожим друг на друга местам и к одной единственной девушке, продолжавшей оставаться рядом, что бы ни происходило вокруг. Но Ксавье не был достаточно поэтичен, чтобы сам подобрать к этому какое-то описание — он просто рисовал, как чувствует. Однако эксперты, ощущающие это как некий крик души, как «любовь, которой не страшны ни время, ни расстояние», стали с особой серьёзностью дискутировать на тему того, насколько представленное вписывается в современный мир, где подобной любви больше не место. — Слишком провокационно для нашего времени! — покачал головой усатый тучный мужчина средних лет в строгом костюме. — Боюсь, после подобного могут быть проблемы у галереи! Стив уверял, что выставка состоится в любом случае, что подобные процедуры — просто формальность и никакой закон они такой тематикой не нарушают — ведь в США всё ещё есть, хоть и очень условная, но свобода любить и жить парами. Подобные обещания обнадёживали, и Ксавье продолжал рисовать и презентавать всё новые работы. Но одна мысль немного поменять тематику картины всё же пришла ему в голову, вдохновленному противоречивыми обсуждениями экспертов. Идея была безумной — и один из экспертов, ляпнувший что-то про «любовь, которой не страшны ни время ни расстояние», даже подумать не мог, что эта его фраза натолкнет Торпа на новую, последнюю, работу. Выставка была послезавтра, и важно было успеть нарисовать ещё одну картину. В отличие от предыдущих, здесь Ксавье решил изобразить Вашингтон, а именно — Юнион сквер, откуда открывается вид на главный Капитолий страны, на фоне которого люди гуляют у фонтана, сидят на траве или же предпочитают лавочки. Желая подчеркнуть, что действие происходит в недалёком будущем, когда все вокруг будут вакцинированны, он намеренно рисовал людей парами — парами, которые распались и, сидя рядом, напрочь отвернулись друг от друга, не желая никак коммуницировать. Задумка была безумной и не особо реалистичной — он даже не был уверен, что у него получится правильно донести вкладываемый в неё смысл. Но если на всех предыдущих картинах он по сути рисовал своё прошлое — их с Уэнсдей поездки по миру и иногда их несостоявшиеся и воображаемые им путешествия, которым не суждено было произойти, то здесь он рисовал завтрашнюю реальность, где каждая пара была разлучена и люди больше не были привязаны друг к другу, были одиночками, которых ничего друг с другом не объединяет. И он собирался нарисовать здесь как обычно Уэнсдей, но на этот раз — держащей его руку. Единственной из всех на этом полотне, любящей и любимой. Времени было в обрез — но эта, последняя картина действительно придала бы всей его коллекции чувство завершенности, где так неожиданно даже для него на первое место вышла вовсе не «Планета в красках», как это планировалось изначально, а любовь, которой не страшно ни время, ни расстояние. Ни даже этот безумный препарат, отключающий чувства. И хоть последнее, как показывала ему его собственная жизнь, было абсолютной ложью, но хотя бы в его воображении и на его холсте изобразить своего рода победу чувств над суровой реальностью чертовски хотелось. Иногда ему вспоминался разговор с Тайлером, на который когда-то он возлагал основные надежды, но после него прошёл почти месяц — и, очевидно, что некий Юджин, разрабатывающий вакцину, просто не заинтересовался встречей с незнакомцем, желающим узнать несколько секретов во имя решения своих собственных проблем. Конечно, его это беспокоило — но он уже привык, что живёт в какой-то своей реальности, где иллюзия того, что его надежды оправданы, питает его, заставляет его просыпаться каждый день, есть, пить и рисовать. И одна лишь мысль о том, что Юджин однажды действительно свяжется с ним, чтобы подтвердить, что действие препарата необратимо, и никакой надежды нет и быть не может, ужасала его, ввергала в ужас и оцепенение. Страх, что его жизнь в самом деле остановится после этого, и уже ничего, включая его выставку, больше не будет иметь значения, заполонял всё вокруг, не давая ему предпринимать никаких больше действий для того, чтобы самому отыскать этого Юджина и расспросить о том, что его мучает. Другим словом, он боялся. Боялся, что, подойдя к правде настолько близко, он слишком сильно обожжется, узнав, что все надежды были напрасны. И в тот день, когда он уже вовсю рисовал свою последнюю картину, когда уже решил, что до конца выставки он не будет искать встречи ни с Юджином, ни с Тайлером, ни узнавать по поводу препарата у кого-то ещё, и даже выяснять у Галпина, приняла ли Уэнс его подарок (а ведь Ксавье в тот день действительно решился передать ей конфеты через Тайлера), он вдруг получает смс с незнакомого номера — это Юджин просит его о встрече. Сегодня вечером. Пребывая в смятении, он метался меж двух огней — с одной стороны, было важно закончить картину к выставке, а также очень желательно было бы не терять надежды до тех пор, пока она не закончится, но соблазн наконец узнать что-то важное и новое, такое, что действительно наконец даст ему настоящий ответ, можно ли сделать хоть что-то, что угодно, только бы вернуть Уэнсдей чувства, был настолько велик, что он понял практически сразу — он не сможет отказать Юджину, и даже отложить встречу на потом. И он согласился встретиться сегодня. В качестве компромисса Ксавье позвал его к себе домой, решив, что будет дорисовывать свою картину одновременно с беседой с этим мужчиной. Волнение по мере приближения к уговоренному времени возрастало — он понимал, что сегодня вечером с большой вероятностью будет положен конец всем его надеждам на счастливое будущее с Уэнсдей Аддамс. Морально подготовиться к этому было сложнее всего — ведь когда он точно узнает, что уже ничего нельзя сделать с чувствами девушки, у него пропадёт тот стимул, который за последние пару месяцев так внезапно вернул его к жизни. Сложно было сказать, удастся ли ему в таком случае сохранить лицо хотя бы на время его выставки, но это было необходимо — ведь его профессию он любил почти так же сильно, как и бывшую возлюбленную. Он даже было подумал, что категоричное «нет» на его вопрос разработчику вакцины поможет ему в конце концов смириться и, быть может, действительно вакцинироваться после того, как пройдет его выставка. Люди вокруг были правы, и смысла страдать всю жизнь, если сделать всё равно ничего нельзя, не было. Дверной звонок раздался в тот момент, когда Ксавье вырисовывал контуры руки Уэнсдей, которая своей маленькой хрупкой ладонью держала его за руку. Поспешив открыть дверь, Ксавье впустил в дом Юджина. Это оказался никакой не мужчина, а скорее молодой парень — можно было подумать, что он вообще ещё школьник. Довольно низкий и всё ещё похожий на ребенка, он при этом, возможно благодаря своим очкам, казался начитанным и умным, действительно подходящим для роли младшего научного сотрудника. — Привет, Ксавье! — Юджин немного наивно улыбнулся, сняв пальто, и пожал Торпу руку. — Я — Юджин Оттингер. Парень, также как и Галпин, молча открывал свой кейс и жестом намекал, что следует положить туда телефон и другие устройства. На этот раз Ксавье уже знал, что нужно делать, поэтому очень быстро они закинули всю технику в маленький чемоданчик. — Что ж, теперь можно говорить, — Юджин снова улыбнулся и неуверенно прошел вглубь гостиной к дивану. Казалось, что ему немного неуютно в гостях и он в принципе редко общается с людьми. — Попьём чаю? — Конечно, — Ксавье нахмурился, запоздало подумав, что даже ничего не приготовил, пригласив парня в дом. Быстро поставив чайник, он открыл шкафчик и нашел какое-то печенье, которое, вероятно, покупала Бьянка, заварил чай и сел к гостю на диван, поставив на журнальный столик френч-пресс и две чайные пары. — Тайлер мне рассказал твою историю. В общих чертах, — начал Оттингер, откусив кусок овсяного печенья. — Но что именно ты хотел узнать? — Можно ли вернуть её чувства? — голос Торпа сделался немного хриплым от волнения. — Разбудить в ней возможность любить… Юджин нахмурился и где-то с минуту раздумывал, пока Торп, ожидая ответа парня, почти перестал дышать от волнения, ожидая собственного приговора. — Я знаком с твоей Уэнсдей, поэтому мне сложно сейчас сконцентрироваться на том, как эту ситуацию видишь ты, — наконец нашелся с ответом Юджин. — Ведь она тоже пережила расставание с тобой, и она скорее всего понимала, что делала, когда уходила. — Она говорила тебе об этом? — с надеждой спросил Ксавье. — Об отношениях, расставании? — В общих чертах, — Юджин задумался, отхлебнув чаю. — Но я её знаю уже больше трёх лет, с того самого момента, как мы оба пришли работать в ФБР с разницей в пару месяцев. Оба ещё молодые и неопытные, мы как-то периодически общались, хотя наши отделы практически не взаимодействовали тогда. Так вот, к чему это я… — он снова сделал глоток чая. — Я помню то время, когда ей поставили вакцину. И помню, как потом она с тобой расставалась. Как она переживала. И тут ты ко мне обращаешься через целых два года. Это же огромный срок, Ксавье! Я очень сомневаюсь, что она вообще о тебе ещё помнит! Торп нервно выдохнул. Это была правда, которая больно резала грудь. Он действительно потратил целых два года на то, чтобы принять, что подобный ужас действительно приключился с ним и на то, чтобы заставить себя встать с кровати и сделать хоть что-то со своей жизнью, которая враз будто утратила все свои краски. — Да и знаешь, не хочу тебя расстраивать, но она ведь и сама приходила ко мне с этим вопросом, — продолжил Юджин. — Я тогда ей не ответил прямо, сказал, что подумаю, почитаю, узнаю. Нам вообще-то нельзя ничего разглашать, и, хоть я ей и доверял полностью, но прослушку никто не отменял. Но я действительно ей хотел помочь, да и помог бы — только вот она больше не приходила за ответом. Рассталась с тобой тогда и на этом всё. В комнате повисла тишина, нарушаемая лёгким хрустом печенья и глотками чая. Ксавье вспоминал то время, с ужасом думая о том, что тогда, оказывается, Уэнсдей что-то пыталась сделать, как-то спасала их отношения, хотя ему казалось, что ей было абсолютно всё равно. Он думал о том, что ему пришло в голову как-то повлиять на ситуацию только через два года, тогда как она это делала сразу. Но что-то пошло не так. — Почему она ушла, она не говорила? — задумчиво спросил Ксавье. — Если она хотела узнать, как избавиться от препарата, значит, она действительно хотела быть со мной… — Она сказала только, как-то раз, что ты думал только о себе, — он пожал плечами. — А уж было ли именно это причиной, почему она передумала, или что-то другое, я не знаю. Не могу судить. От переполнявших чувств Торпа начало подташнивать. Был ли он эгоистом? Раньше — никогда. Раньше он всегда думал в первую очередь о ней, делал для неё всё, чтобы она была счастлива с ним. Но в те роковые два месяца, которые они прожили вместе уже после её вакцины, ему будто снесло крышу. Его трясло от мысли, что скоро эти отношения могут навсегда закончиться, от мысли, что ей на него уже всё равно, и этот страх заполонил всё вокруг, не давал даже дышать, так, что всё в его жизни занимала эта паника. Думал ли он о том, что переживала тогда она? Он помнил эти пустые, ничего не выражающие глаза, и тогда ему четко казалось, что она абсолютно ничего не чувствует, и ни единой мысли о том, чтобы хотя бы спросить, поинтересоваться, что же хочет она, что она испытывает к нему, как относится к происходящему, у него не возникло. В те два месяца, скорее всего, он действительно думал только о себе. Ему стало, пожалуй, ещё хуже сейчас, от мысли, что, возможно, прояви он к ней больше участия и контролируй он тогда свои чувства и эмоции лучше, всё могло бы сложиться по другому. А могло ли? Уэнсдей пришла за ответом, но она его не получила. Как ещё и не получил Ксавье. — Подожди… — глубоко вдохнув, ощущая всепоглощающий страх услышать, наконец, ответ, он решился спросить. — Так всё-таки есть какой-то способ разбудить её чувства? Юджин вздохнул, поставил кружку чая на столик и поправил очки. Весь его вид говорил о том, что он был напряжён — ещё больше, чем в начале разговора. Торп терпеливо ждал, пока парень соберётся с мыслями и выдаст ответ, который одновременно было и страшно знать, и больше всего хотелось узнать. — Это сложный вопрос на который ещё нет однозначного ответа. Ещё никого ни разу не пытались избавить от эффектов, вызванных вакциной, поэтому можно только строить теории на основе наших знаний о гормонах и том, как они работают. Юджин снова налил чай в уже опустевшую кружку и снова отпил. Его взгляд был расфокусирован — было видно, что его мысли блуждают где-то далеко. — И всё-таки, Юджин, ты не ответил, — нахмурился Торп. Он не очень хорошо разбирался в том, что такое любовь и как она работает — ему больше был понятен язык ощущений, нежели терминов. — Как эти гормоны связаны с моим вопросом? Можно ли вернуть Уэнсдей чувства? Вернуть то самое, что отключила вакцина? — Ну… — Юджин снова тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. — Как раньше, скорее всего, уже не будет. Действие препарата имеет много необратимых эффектов. Но, пожалуй, есть некоторые способы вернуть большинство эмоций и чувств из тех, что препарат выключает — и если это окажется тем самым, что вас объединяло, то, думаю, чувства действительно вернутся. Частично, а, быть может, почти полностью. Сердце Ксавье забилось сильнее, так, что он почти ощущал, как пульсируют виски. Воздух в доме вдруг стал каким-то тяжёлым и плотным, и привычный вдох давался тяжелее обычного. Но мозг продолжал усиленно обрабатывать полученную информацию, чтобы прийти к одному-единственному выводу. Всё не напрасно. У него ещё есть реальный шанс.