от грешника к грешнику

      в питере иногда идёт дождь.       в питере иногда идёт дождь, и он омрачает настроение сони. говорят, что когда идёт дождь, на небесах плачут ангелы. плачут по бедным грешникам и своим падшим братьям. и от осознания этого ей всегда становилось грустно, особенно если она представляла, как часто её ангелу-хранителю приходилось лить слёзы по её несчастной душе.       соня — не очень хороший человек. она грешная, жалкая, бесполезная. даже семье своей толком не могла помочь, спасаясь одними молитвами. но бог не мог внять её просьбам, потому как голос у сони от стыда был робкий и тихий. лишь один человек услышал её и даже посодействовал. но лучше бы не делал ничего.

***

      душещипательная история мармеладовой фёдора не впечатлила. таких, как мармеладова, не то что в питере, а по всей россии с десяток в каждом доме наберётся. отец — беспробудный пьяница, которого не так давно выгнали с работы. мачеха слаба здоровьем и сидела дома с прицепом в виде трёх маленьких голодных ртов. соня — единственная кормилица. но какая из неё кормилица-то? она ведь даже одиннадцать классов, бедняжка, не закончила, а как все беды разом свалились, так и колледж забросила. копейки, которые ей удавалось получить за долгие смены поломойкой, отдавала все в семью — себе ни рубля не брала. да только перебиваясь такими редкими заработками далеко уйти нельзя было, вот она и пошла на крайний шаг — решилась стать падшей женщиной и продать свою девственность какому-нибудь богатею за несколько сотен тысчонок под протекцией петра лужина, а потом уже работать по предложенному им же тарифу.       у лужина пети язык подвешен дай бог каждому — любому умел присесть на уши.       у фёдора её рассказ вызвал усмешку. знай соня, на каких условиях работали шлюхи лужина, ни за что бы к нему не сунулась. но если смотреть на ситуацию под таким углом, то выходило, что достоевский её, вроде как, даже спас от самой горькой участи. по крайней мере, соня могла бы утешать себя этим. ведь любая на её месте была бы рада видеть рыцаря, что бы вызволил её из грязных лап злодея? хотя из достоевского такой себе рыцарь.       дьявольский разве что.       — ну надо же. а я распорядился выплатить лужину за тебя сотню кать в условных единицах. неужто продешевил?       соня таких денег даже по телевизору не видела — баснословная сумма, и его издёвка только сильнее огорчила её. не стоила она столько. стянув с головы чёрный платок с бледно-серым узорчиком, она сжала его мелко подрагивающими пальцами и нахмурилась, не отводя глаз от собеседника. фёдор смеялся над ней в открытую — смеялся над её глупостью и наивностью. грешнику стесняться грешника незачем. а перед богом всё равно все равны.       — я вам не понравлюсь, — тихо, но уверенно пробормотала девушка. — вы слишком дорого меня оценили.       — с чего такие выводы?       соня с ответом не поспешила, замявшись. глаза спрятала и поджала губы, ссутулившись. ну конечно, стыдно ведь цитировать её бывшего нанимателя, который ей тоже сразу заявил, чтобы она на многое не рассчитывала. «у мармеладовой ни кожи, ни рожи» — озлобленные одноклассницы любили плевать в её сторону ядом. лужин же высказал всё без яда, оперируя сухими фактами: на её тело ей ловить нечего.       молчание затянулось. фёдор знал, в чём проблема. тут и без слов всё было понятно. он только вздохнул и покачал головой с притворной печалью.       — меня не интересует твоё тело, соня, если ты об этом.       «пока не интересует», — но это он не стал произносить вслух.       — ублажать ты меня будешь языком. в переносном смысле.       она украдкой покосилась на него с подозрением. его слова прозвучали двусмысленно и сомнительно. из-за чего ещё он мог купить её, если не из-за тела? соня ведь… ни на что не годна всё равно.       — я не понимаю.       святая простота, как ребёнок, ей-богу. фёдору её почти жалко. но жалость мимолётна, а вот желание испытать её мягкий характер и веру в бога на прочность чисто для развлечения перманентно.       — хочу, чтобы ты говорила со мной о боге. хочу, чтобы ты молилась за меня. хочу, чтобы слушала меня, когда я решу выговориться. ведь, знаешь, ты была права, — он подпёр бледную щёку кулаком и фальшиво улыбнулся. — мне действительно не хватает исповеди. дурные мысли грызут, как дворовые псы грызут кости, а облегчить душу и не перед кем. но ты же не бросишь несчастного грешника в беде, правда?       правда, не бросит. не сможет. не посмеет.       соня никак не могла понять, чего от неё хотели. вернее, понять поняла, но в толк не могла взять — зачем это всё? она сама не могла знать больше него о том, что касалось веры. разве же дано ей? соня не семи прядей во лбу, грамоте едва была обучена. а достоевский, хоть и не до конца честен перед богом, но всё же образован, наверняка знал многое. и такой, как он, хотел, чтобы она беседовала с ним на высокие темы?       — вы странный человек, фёдор.       фёдор искренне рассмеялся в ответ на такое заявление, запрокинув голову, так что ушанка с него чуть не свалилась. девица пугливая, но осмелилась в лицо сказать ему такое, так ещё и без обиняков. в самом деле, забавная! он явно не ошибся с выбором.       соня молча наблюдала за его реакцией. достоевский смеялся легко и заливисто, обнажив острые белые зубы. у него как будто даже лицо порозовело от здорового румянца — ему он шёл больше, чем болезненная бледность. её его смех не обидел, ведь он был настоящим. она тоже была честна с ним и высказала своё честное мнение. и это даже хорошо, что ей удалось его насмешить. значит, что-то она всё-таки сделала правильно.       когда его смех сошёл на нет, фёдор выдохнул с удовлетворённым видом и откинулся на спинку кресла, бросив на соню взгляд из-под ресниц.       — ну хорошо, я объясню, — наконец снисходительно произнёс он. — такому, как я, путь в церковь заказан, соня. я живу во грехе и в нём же умру. чтобы бог смог услышать меня, мне нужен проводник. этим проводником ты и станешь.       соня слегка нахмурилась. бог милостив ко всем своим детям. фёдор не пришёл бы в храм, если бы не мог себе этого позволить. он пытался её запутать, обмануть? возможно. он ведь и сам сказал, что соня чересчур наивна. доверчивость — это плохо. но соня не умеет не верить.       — и грех мой есть беззаконие… — фёдор улыбнулся. — то, чем я занимаюсь, соня, на всех континентах считается терроризмом. я преступник, но не отступник. бог меня простит, если ты поможешь. верно?       — вы меня не отпустите? — она ответила вопросом на вопрос. невежа.       в голосе сони не было ни капли страха. она смотрела прямо на него, и в голубых глазах не отражалось даже сомнение. она его не боялась. может, ума не доставало, чтобы осознать своё положение. фёдор её не винил.       — я выкупил тебя как добрую помощницу, а не заложницу. для тебя здесь найдётся и работа, и место, — он жестом обвёл комнату, имея в виду здание целиком: — этот дом мёртв, и в нём поселились крысы. каждой из них есть что тебе рассказать, о чём исповедоваться. помощь ближнему — благое дело, не так ли? так помоги им по своим силам, не побрезгуй. все под одним богом ходим, в конце концов.       достоевский говорил очень красиво, и соня заслушалась. он отвёл её от греха похоти, привёл к свету. но исповедование — большая ответственность. могла ли она позволить себе взять её на себя? а если не справится? а если кого-то обидит ненароком?       страх у мармеладовой всё же был, только не перед фёдором, а за него. в отличие от него, соня была очень неуклюжа в своей речи и всегда говорила невпопад. а фёдор ведь её спаситель, благодетель — она бы не посмела сказать о нём что плохое! что же ей делать?..       — будьте милостивы к тем, кто сомневается… — тихая мольба сорвалась с её напомаженных губ, когда она прикрыла глаза, пытаясь найти решение. кажется, ей нужна была помощь.       фёдор встал из-за стола и, неспешно обойдя его, остановился перед соней, положив руку на спинку её стула. соня распахнула глаза, когда почувствовала тёплое дыхание на своей щеке. вблизи он пах не лекарствами и кровью, а вином и чем-то сладким. склонившись над девушкой, вкрадчиво зашептал, будто сам дьявол:       — мы должны помнить слова, сказанные господом иисусом: «блаженнее давать, чем получать».       соня вздрогнула, почувствовав невесомое прикосновение к задней стороне шеи под волосами. длинные и холодные пальцы, как змеи, защекотали её позвонки, вызывая табун мурашек под одеждой. стало жарко как в аду. воздух резко испарился. фёдор усмехнулся и отпрянул, с наслаждением наблюдая, как её щёки начали наливаться краской, которую не скрывала даже косметика. бедняжка мармеладова до ужаса застенчивая — какая прелесть.       — ты поняла, что я хочу сказать, соня?       соня отмерла, когда он вернул ей личное пространство, и захлопала глазками, подняв на него невинный взгляд. посмотрела так внимательно, как будто попыталась уличить в чём-то постыдном, но что толку? фёдору не известно такое чувство, как стыд.       — я поняла, — одними губами ответила девушка, чуть дыша. — я буду вам помогать.       фёдор довольно кивнул и подал ей руку, предлагая встать.       — я запомнил твою доброту, соня, и отвечаю тебе добром, — он повёл покорную девушку за собой прочь из кабинета: — идём, я покажу тебе комнату.       благодетель оставил её в чьей-то обустроенной спальне и заверил, что завтра же они решат все деловые вопросы. лужин вернёт её паспорт, фёдор заплатит ей — точнее, её семье, как поправила соня — а сама соня сможет приступить к новой работе.       работа. что она скажет папе и мачехе, когда они спросят, кем она работает? она ведь так и не осмелилась признаться, что собралась идти по жёлтому билету. но, может, оно и к лучшему. что-нибудь да придумает, даже если они не поверят.       увеселение грешников — вот работа, достойная такой же грешницы.       соня молча смотрела, как за спиной достоевского захлопнулась деревянная дверь, когда он оставил её, заботливо пожелав сладких снов.       так в доме, полном крыс, захлопнулась мышеловка.

***

      в мёртвом доме на малой митрофаньевской жили крысы — много крыс. они приходили и уходили, проворачивая свои небогоугодные дела, ругались и смеялись, жили своей жизнью, в общем-то, почти не обращая на соню никакого внимания. но даже в месте, полном грешников, она не смогла слиться с толпой — на их фоне была слишком чистой и невинной. как овца на псарне, но, к счастью, никто не рисковал её трогать.       как будто все без лишних слов видели на ней метку демона.       и хотя фёдор сказал, что соня будет беседовать с грешниками, никто с ней говорить не спешил. а как ей ещё отрабатывать деньги? помощнице-то.       помощница должна быть полезной, но соня, в силу отсутствия каких-либо талантов, только и могла, что в быту пригодиться. хотя о каком быту могла идти речь в мёртвом доме? никому ненужная уборка, стирка и готовка. фактически, соня стала прислугой для самой себя, лишь бы создать видимость деятельности. она и папе с мачехой так сказала, когда в первый раз привезла в отчий дом деньги, мол, устроилась, как это сейчас у богатых модно говорить, горничной, а уважаемый фёдор просто занятой, зато добрый и нежадный. семён захарович никак на слова о нанимателе дочери не отреагировал, потому что забыл обо всём на свете, пересчитав хрустящие купюры в белом конверте. зато мачеха, катерина ивановна, распознала в словах сони ложь, да только тоже ничего не сказала.       соня — не заложница, а труженица. но поскольку никакой личной жизни у неё не было, то большую часть времени она проводила в стенах мёртвого дома, излазив его с тряпкой и веником вдоль и поперёк, благо, достоевский никаких запретов на неё не наложил. незнакомым людям на глаза старалась не попадаться, хотя и сама ни с кем знакомиться не спешила. но создавалось впечатление, будто соню замечали только те, кому это было дозволено.       одним из таких людей оказался поверенный фёдора — обер-камергер, как он сам представился, передавая соне её паспорт с дружелюбной улыбкой, будто не замечая взявшиеся из ниоткуда свежие брызги крови на коричневой корочке. и звали того человека иваном гончаровым.       — хозяин — тот, кто приносит счастье в этот мир без бога, душечка, — как-то за беседой с чашкой чая произнёс иван, пока соня, с его, разумеется, позволения, аккуратно смахивала пыль со старенького радио.       а хозяин — это, несомненно, достоевский.       — хотите сказать, что фёдор… замена бога в этом мире? — неуверенно уточнила соня, украдкой бросив на мужчину взгляд.       — замена? как можно! — искренне возмутился он в ответ такой богохульской мысли. — посланник, посланник бога! ведь бог один, а нас у бога много, вот и не хватает его внимания на всех. хозяин же несёт в этот мир свет с его подачи. и совсем скоро он приведёт нас в лучшую жизнь! можешь даже не сомневаться в этом, душечка.       душечка. гончаров называл её так без иронии, считая, что соня — всего лишь юница, которая и жизни толком не видела, а потому не могла постичь величие достоевского. но у неё всё было впереди. он ведь тоже не сразу пришёл к тому, что его хозяин есть богоизбранный, пока путь ему не был указан. на его счастье, великодушие фёдора не знало границ. операция по устранению «несчастной» доли мозга кардинально изменила его жизнь — в лучшую сторону, разумеется!       соне понять такое, действительно, было не под силу. счастье и несчастье — две стороны одной монеты, как они могли существовать друг без друга? да и возможна ли вообще жизнь без несчастий? но гончаров был так горд этим фактом, искренне веря, что хозяин исцелил его от напасти в лице несчастий, что соня просто не смела разубеждать его. в конце концов, она здесь была не для наставлений, а для слушания — для этого её выкупил фёдор.       а иван просто был рад обмануться, только сам того не признавал.       — во дни счастья бывает забвение о несчастье, и во дни несчастья не вспомнится о счастье, — очень часто шептала над ним соня, накрывая одеялом, когда гончаров, засидевшись допоздна, засыпал под лунную сонату бетховена, сопровождающую ночное радиовещание.       ещё с соней начал водиться человек по имени николай гоголь. шумный, шебутной, но очень весёлый — такие, как он, обычно считали таких, как соня, серыми и скучными. но, как ни странно, соня вызывала у него щенячий восторг и детское любопытство. он не пытался её «вразумить», как это делал гончаров, не просил отпустить грехи, как это делал достоевский. нет, гоголю просто было жизненно необходимо внимание сони. а ещё её пирожки.       эксцентричный фокусник, уплетающий за обе щеки горячие пирожки — зрелище то ещё. но в такие моменты соня не могла не улыбаться украдкой, краснея от похвалы в свой адрес. мачеха-то частенько говорила, что у сони руки не из того места, а николай её рукам здоровья желал искренне. он лично приносил на кухню самые разные ингредиенты для начинки, ни разу не повторившись, и клятвенно заверял соню каждый раз, что обязательно поделится и с гончаровым, и с достоевским, и со всеми остальными «крысами».       только вот хитрец всё время забывал упомянуть, что крысы из мёртвого дома — до чёртиков жадные личности.       неискушённая соня оказалась просто идеальной зрительницей для его фокусов. её было легко впечатлить, и она радовалась как дитя, когда николай устраивал для неё миниатюрные представления, одаривая то карамельным яблочком, то сахарной ватой, прямо как в цирке, в котором соня никогда не была. хотя сначала соня не радовалась, потому что её знакомство со своим репертуаром николай начал неудачно: сначала снял с головы цилиндр, приветственно поклонившись, потом постучал своей тростью по козырьку раза три и вытащил венок, сплетённый из цветов. он вручил его соне с дружелюбным видом и широкой улыбкой, но… держа в руках холодные цветы, увядшие и опавшие на морозе, соня почувствовала страшный запах.       веночек пах смертью.       — где вы взяли эти цветы?       гоголь гордо выпятил вперёд грудь и усмехнулся.       — насобирал, пока гулял по тихвинскому! — он выудил из-под плаща «ромашку» в яркой обёртке — вероятно, добытую в том же месте — и стал разворачивать. — между прочим, это любимое кладбище феди! — с важностью добавил николай, забросив в рот конфету.       соня тихонько вздохнула, услышав такое, и покачала головой, возвращая ему венок.       — расхищение могил — грех и преступление. вы должны вернуть цветы и извиниться перед усопшими. прошу вас.       гоголь в ответ только фыркнул и отвернулся с обиженным видом.       — зануда! спасибо сказала бы лучше. я ведь старался, цветы искал бегал! — он надулся, покосив на неё свой единственный видимый глаз. — чтоб ты знала, это федя сказал мне взять светло-розовый и белый! он уверен, что тебе очень идут эти цвета.       и соне бы, наверное, это даже польстило, если бы она не была так огорчена чужим злодеянием. даром что трусиха — в тот момент соня смотрела на него твёрдо и серьёзно, и николай успел мысленно посмеяться над достоевским, который уверял его, что юная мармеладова — одуванчик божий.       божий одуванчик, а шипы как у чёртовой розы.       и хотя со стороны могло показаться, что гоголь — кто угодно, только не христианин, на самом деле, он с уважением относился к религии и тоже верил в божественное — по-своему просто. разговоры о библии на кухне, сопровождаемые его довольным чавканьем, пока соня допекала последние пирожки, вошли у них в привычку. библия — действительно интересная книга, в которой можно было найти ответы на великое множество вопросов, волнующих пытливый ум николая. но больше всего ему нравилось, как соня повторяла одну единственную фразу:       — господь есть дух; а где дух господень, там свобода.       и хотя времяпрепровождение с гончаровым и гоголем можно было вполне назвать интересным, единственным человеком, чьего появления соня ждала каждый день с упованием, был ваня тургенев.       ваня был одного возраста с соней, даже не шестёрка, просто водитель, но очень смелый и любознательный юноша. именно он возил соню к родителям, бесстрашно оберегая на территории злачного, но, как оказалось, и для него родного купчино, именно он выбирал наиболее длинные маршруты, чтобы соня могла развеяться вне мёртвого дома и полюбоваться родным питером, именно он был с соней по-настоящему добр и честен. соня всегда сохраняла для него несколько ещё горячих пирожков, умыкая их из-под носа гоголя, а ваня привозил для неё книги прямо из библиотеки, а после увозил обратно, ничего не требуя взамен.       — я, сонь, вообще далёк от церкви, — как-то сказал он, заметив, как загорелись её глаза и засияло лицо, когда она через приоткрытое окно с её стороны машины услышала переливистый колокольный звон исаакиевского собора. — но я не буду против послушать что-нибудь о боге и всяком таком… если ты хочешь поделиться, конечно.       а соня хотела. она хотела поделиться и просветить, потому что знала, что её будут слушать и слышать. и она говорила наедине с тургеневым, улыбаясь широко и искренне — так, как не улыбалась уже давно.       жаль только, соня тогда ещё не знала, что крысы бывают жадными не только до еды, но и до эмоций — в особенности до таких приятных, как у неё.

***

      в тот день, когда ваня должен был снова везти соню, чтобы проведать семейство мармеладовых, достоевский неожиданно вызвал её к себе на ковёр. фёдор с ней едва ли разговаривал с тех пор, как привёл в мёртвый дом, и соня, окружённая всесторонним вниманием разноплановых личностей, успела отвыкнуть от того, какая, на самом деле, тяжёлая у него аура. стоя против него, сидящего за столом, она не одарила его приветливой улыбкой и молча смотрела в пол, теребя в руках края нелепого передничка на платье. ей неловко? стыдно? страшно?       кажется, раба божия забыла, кто и для чего спас её.       но вот фёдор ничего не забыл, наоборот, за это время выучил даже больше положенного. мёртвый дом полон крыс, а он для них — гамельнский дудочник, поэтому знает всё и обо всех. его холодные глаза и такая же холодная ехидная улыбка не предвещали ничего хорошего, как обычно. но немая тревога сони усилилась, когда совсем рядом с ней из портала выскочил гоголь.       — ах, сонечка, бедная сонечка! — запричитал он, повиснув вдруг на мармеладовой, как на вешалке, чуть не свалив её с ног. — горе-то какое приключилось!       соня, не догадавшись смутиться от мужской близости, удивлённо захлопала глазами, не осознавая, что такого могло случиться. от развернувшегося зрелища злорадная улыбка достоевского перекосилась. по николаю определённо плакал ргиси — мастерски отыгрывал! какой талант всё-таки.       заглянув в лицо сони, николай насупился и оглянулся на друга, выпрямившись:       — как?! — театрально воскликнул он. — ты что, ещё не рассказал ей? — но фёдор только развёл руками, мол, не до того как-то было. гоголь тогда отстранился от сони и кашлянул, прочистив горло, мигом сменив печаль на серьёзность: — любезная сонечка, вынужден сообщить тебе пренеприятнейшее известие. дело в том, что твой уважаемый отец, семён захарович — да упокоет господь его душу — был сегодня ночью зарезан во дворе своего дома самым варварским способом! — он отрапортовал и с чувством выполненного долга поклонился.       соня застыла, выпустив из вспотевших рук передничек. сердце пропустило удар от волнения. голубые глаза заволокли тучи, и на них навернулись слёзы.       фёдор тихонько вздохнул и покачал головой.       — пьянство всё-таки губительно.       николай покивал с деловым видом, опершись на трость.       — ты как всегда прав, федя.       и только соня тихонько стояла между ними, плача беззвучно, так и продолжая пялиться в пол.