от грешника к грешнику

      в питере всегда идёт дождь.       в питере всегда идёт дождь, и соня больше не может его вынести. слишком много дурного в её жизни связано с дождём. знакомства, связи, смерти — судьба её никогда особо не баловала, но после того, как она повстречалась с настоящим демоном, её настиг страшный рок.       за что ей все эти страдания? чем она могла заслужить столь незавидную участь? сколько бы соня ни задавалась этим вопросом, у него для неё был всегда один и тот же ответ: «бог не посылает нам непосильных испытаний, и ты выстоишь». но с каждым днём её последняя надежда на лучшее становилась всё более призрачной.

***

      в день похорон семёна захаровича тоже шёл дождь, и небо было заволочено беспроглядными тучами. на северном кладбище было спокойно и умиротворённо, и даже вороны не вились над могилами, чтобы не нарушать тишину своим карканьем. через стройные ряды надгробий, крестов и памятников шла немноголюдная процессия, возглавлял которую сосновый лакированный гроб вишнёвого цвета.       похороны были оплачены милостью достоевского. он через соню помог несчастной катерине ивановне, чтобы мать-одиночка не напрягалась лишний раз. на прощание она пришла без родных детей — нечего малышам делать на кладбище. соню привёз ваня тургенев, и фёдор вызвался её сопровождать, выказывая глубокое уважение и ей, и её почившему отцу. других родственников не пригласили — их и не было — поэтому проститься с усопшим пришли только сердобольные коллеги с бывшей работы и соседи-алкаши в надежде на халявную выпивку с закуской.       на соне не было лица с тех самых пор, как она узнала о смерти родителя. он ведь умер не своей смертью, был убит, но, конечно, заниматься расследованием этого дела никто не планировал. там ведь типичный «глухарь» — нож в печень в тёмной подворотне, и привет. хотя местные бомжи говаривали, будто видели в тот поздний вечер одного странного человека в их дворе, и не кого-нибудь, а настоящего клоуна! нет, не рыжего — белого. но в темноте сослепу чего не привидится только.       соня не искала мести и справедливости. под богом все ходят — кара рано или поздно настигнет губителя. такова у её папы судьба, видимо. зато теперь он ушёл в лучший мир, ближе к богу. только ей всё равно было грустно: семён захарович ведь правда любил её, хоть и не смог дать ей всё необходимое. и человеком плохим он не был, просто смерть мамы сони не смог достойно пережить, вот и спился. он ведь и во второй раз женился исключительно ради дочери, чтобы та росла в полной семье. жаль только, мачеха её с детства держала в ежовых руковицах и материнской любовью обделила.       к концу ноября погода в городе совсем испортилась. соня стояла перед глубокой вырытой ямой, в которую уже был опущен закрытый гроб, и смотрела пустым взглядом на горсти земли на крышке, которые бросали друзья её отца, сетуя на тяжёлую долю семёна захаровича. она мокла под дождём вместе со всеми, немного скользя ботиночками по грязи и кутаясь в не свою, но очень тёплую дублёнку. кто-то в мёртвом доме выкинул её старенькое пальто накануне, пока она не видела, зато фёдором ей любезно была предложена новая верхняя одежда. отказаться не получилось, да и выбора у неё иного не было.       когда могилу стали закапывать, соня отвлеклась, оглянувшись на церковь успения пресвятой богородицы, бывшую на территории кладбища. золотые купола не блестели без солнца, но всё равно выглядели как маяк на фоне грозового неба. достоевский вместе с тургеневым остались ждать её там. один не хотел мешать своим присутствием, другой просто присутствовать не хотел. сейчас всё закончится, они втроём вернутся на базу. соня всё ещё была обязана крысам. отца больше нет, но на её попечении осталась мачеха и её дети. теперь соня будет заботиться о них.       на выход с кладбища соня и катерина ивановна шли вровень, отдалившись от остальных. они практически не разговаривали после того, как встретились в прощальном зале. соне ей и сказать-то было нечего, но из-за тяжёлого молчания, повисшего между ними, казалось, что у мачехи на языке крутилась пара ласковых для падчерицы. на кладбище нельзя ругаться, примета дурная, но женщина не смогла удержаться и всё-таки пробурчала, отводя глаза от неё:       — а всё твои деньги, софья.       соня поджала губы и шмыгнула носом, пряча маленькие кулачки поглубже в карманах дублёнки. верно, деньги отца сгубили. деньги и водка, которую он на них накупил. купчино — плохое место, в котором за деньгами следить надо особенно тщательно, а семён захарович последние дни на радостях купюрами так и разбрасывался, угощая всех подряд. при нём ведь денег как раз и не обнаружили. ясное дело, за них его порешили.       — простите, катерина ивановна… — только и смогла прошептать слабым голосом в ответ девушка.       мачеха сухо фыркнула, бросив косой взгляд на работодателя сони, крестившегося перед крыльцом церкви. мрачный молодой денежный мешок. он выглядел как пациент психушки и как бандит одновременно — женщина на таких насмотрелась ещё в девяностые. но соньку, кажется, не обижал, и жадным не был, вон, даже ритуальные услуги все оплатил. влюбился, может, в непутёвую девчонку? хотя… было бы там что любить.       — сдалось мне твоё «простите», — буркнула катерина ивановна. — семёна нам это не вернёт, — потом она сделала паузу и договорила, посмотрев на собеседницу: — а этот твой на поминки тоже пойдёт?       соня тихонько качнула головой, наблюдая, как мачеха дышит на покрасневшие на холоде дрожащие ладони, пытаясь отогреть пальцы.       — простите, катерина ивановна. мы не пойдём, наверное. я чувствую себя не очень хорошо.       женщина прищурилась, и её острый взгляд порезал соню без ножа.       — так и скажи, что брезгуешь теперь в отчем доме есть, — она сухо усмехнулась. — ну ясно всё с тобой.       соня снова покачала головой и промямлила себе под нос:       — это неправда…       — бьюсь об заклад, обо мне с младшими-то теперь и не вспомнишь. забудешь и бросишь жить на пособия, — мачеха схватилась за сердце, но даже не ссутулилась от боли. — а квартиру, софья, у нас тоже отберёшь? по миру пустишь? за всё добро, что я тебе сделала.       соня вздохнула, глядя на неё украдкой. в такие моменты, как этот, мачеху она боялась особенно. ей ведь нравилось наговаривать и на себя, и на соню, давить на жалость, ругать её на чём свет стоит. соня знала, что она это не со зла. она ведь просто болела, и ум её был не совсем ясен. но всё равно каждый разговор с мачехой сильно ранил сироту, которая даже постоять за себя не умела.       — зачем вы так, катерина ивановна?.. — промямлила она и снова отвела взгляд. — как я могу вас бросить? видит бог, непросто нам придётся. но всё в порядке, справимся.       — ну надо же, о боге вспомнила, — катерина ивановна фыркнула. — что там библия-то о семье говорит?       соня поджала губы и немного погодя ответила:       — если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного.       — правильно. хотя… — женщина покосилась на падчерицу и смерила её недовольным взглядом: — тебе ли о вере говорить, профурсетке.       это больно — слышать такое от не чужого человека.       — я не торгую телом… душой больше. ради вашего благополучия.       — ух! — мачеха замахнулась на неё, и соня машинально сжалась. помнила ещё, как катерина ивановна любила воспитывать её не только грубым словом, но и грубым обращением. но сейчас до удара, к счастью, не дошло. — поговори мне ещё здесь. душой она торгует. где твоё хвалёное благочестие, софья? — мачеха цокнула языком в раздражении и отвернулась. — поди прочь с глаз моих. и без тебя тошно.       и соня пошла. стыдливо пряча покрасневшие от накатывающих слёз глаза, она просеменила до крыльца церкви, пока не остановилась, увидев напротив своей обуви кожаные ботинки вани и тёмно-красные сапоги фёдора — до того чистые, что, казалось, грязь к ним попросту отказывалась приставать. не заметить перепалку мачехи и падчерицы было сложно, но она, разумеется, надеялась, что с неё никто не спросит и ей не придётся оправдываться. не любила соня сор из избы выносить. да и зачем? всё равно она все укоры заслужила. отца не уберегла, свела в могилу, а теперь мачехе дерзила.       вот она какая, грешница.       первым тишину нарушил тургенев, хлопнув себя по карманам куртки:       — ну что, едем? — он бы хотел и соню поддержать, конечно, но перед начальством чувствовал себя неловко и как-то даже неуютно. всё-таки среди крыс проявлять мягкосердечность было не принято.       достоевский качнул головой, и его фиолетовые глаза потемнели от недобрых мыслей, но соня этого не увидела.       — вы идите к машине, — произнёс он, неожиданно легонько подтолкнув её за плечи вперёд. — я на минуту.       но только соня хотела оглянуться, как тургенев придержал её, останавливая.       — не смотри туда, сонь… — на удивление тихо произнёс он, уводя её к воротам, положив руку на спину. ваня хоть и недолго служил при мёртвом доме, но хорошо знал этот взгляд фёдора. кое-что плохое случится вот-вот. и лучше бы соне не знать об этом.       хотя она узнает всё равно. достоевский всё делал на публику и не мог без реакции окружающих. бесстыжий демон без совести, чтоб его.       фёдор нагнал их достаточно быстро уже у ворот. поровнялся с соней, положив руку ей на плечо. но та даже поднять на него глаза не успела, как вдруг позади них издали раздался громкий напуганный голос одного из коллег её отца:       — вызовите скорую! вдове плохо!       соня в тревоге посмотрела на достоевского, и у неё тут же спёрло дыхание. он улыбался ей — улыбался дьявольской улыбкой, как тогда, в «луже». и впервые она поняла, к какому человеку попала в руки, кому вверила свою жизнь и за кого молилась.       фёдор есть не грешник — фёдор дьявол во плоти.       вырвавшись из его весомой хватки, девушка резко развернулась, чуть не поскользнувшись на мокрой каменной плитке, и бросилась бежать на помощь мачехе. достоевский остался стоять на одном месте, глядя в ей вслед с нескрываемым наслаждением. мрачный тургенев же, наблюдая за своим хозяином, который высматривал бедную соню, точно лань на охоте, в очередной раз убедился, что такому, как фёдор, не то что законы — ему и библия не писана.       просто их хозяин очень не любил, когда кто-то, кроме него, обижал подчинённых ему людей.

***

      катерину ивановну похоронили рядом с семёном захаровичем на третий день. в этот раз процессия прошла ещё скромнее, но на прощании присутствовали её осиротевшие дети в присутствии соцработника — соня настояла на этом. фёдор не препятствовал, напротив, снова всячески помогал. она его благодарила с опущенными глазами, сквозь зубы. и больше о здравии за него у бога не просила.       со смертью её отца и мачехи едва ожившее крысиное пристанище вновь стало мёртвым. больше не стоял запах выпечки и чистящих средств, больше никто не бегал от одного подоконника к другому с книгами в поисках места посветлее, и крысы больше не проводили время за новыми для них дружескими беседами. несчастная мармеладова чахла на глазах: побледнела и похудела ещё сильнее, ела и пила только если в её комнату кто-то приносил забытый ею поднос и к молитвам перестала обращаться.       зато у фёдора как будто появилось больше времени и поводов приглашать бедняжку на разговоры о важном. он видел, что соня к нему в кабинет каждый раз как на каторгу шла, но и не думал прекращать. нет, не заслужила она облегчения своей тяжкой участи. она с ним повязана. она обещала молиться за него.       и молитва переходит из её уст в его уши, от грешника к грешнику.       фёдор не переставал думать об этом, разглядывая сидящую напротив него соню. колени сжаты вместе, подрагивающие пальцы переплетены, плечи устало ссутулены, а глаза с залёгшими под ними глубокими синяками смотрели искоса в зашторенное окно, словно она могла там что-то увидеть. соня совсем плоха стала, но нет, ему её не жаль.       ему не знакомо слово «жалость».       — гончаров снова расстроен тем, что ты перестала заглядывать к нему и слушать радио. сказал, вчера транслировали «золушку» россини. тебе бы понравилось.       соня отвечала не сразу, как будто его слова доходили до её разума запоздало.       — я прошу у него прощения.       её ответы звучали всегда одинаково, и фёдор на них больше даже бровью не вёл.       — гоголь пожаловался, что без твоих пирожков пухнет с голоду. он пытался давеча самостоятельно замесить тесто, но только перепачкал всю кухню и чуть не сломал духовой шкаф.       и снова между их репликами последовала затяжная пауза.       — мне очень жаль.       достоевский сцепил руки в замок под подбородком и прищурился, внимательно наблюдая сонину реакцию.       — а что говорит священное писание об унынии, соня?       она наконец повернула к нему лицо и обратила внимание, глядя глаза в глаза. её некогда голубые глаза посерели и стали блёклыми, но он всё ещё видел в них всё то, что хотел. всё, кроме веры в лучшее. но не это привлекало фёдора, а сам её взгляд. соне не хватало наглости и воспитания, чтобы выступать против него открыто, но по её лицу было ясно, что она о нём думала. она осуждала фёдора, она не понимала его мотивов, она злилась.       прекрасные чувства.       бесстрашно глядя на него, она, спокойно и уверенно произнесла без запинки:       — дóлжно всегда молиться и не унывать.       фёдор улыбнулся. он поднялся на ноги и обошёл стол, пока не остановился перед ней. соня запрокинула голову, чтобы заглянуть ему в глаза, и он склонился над ней, с осторожностью обхватив её подбородок пальцами. она не дрогнула. стойко удержала его тяжёлый взгляд.       мармеладова софья — это эпитома библии. маленькое чудо. он таких, как она, уже много лет не встречал.       большой палец фёдора добрался до розовой нижней губы девушки и коснулся её, чуть оттягивая вниз. соня громко сглотнула от волнения, так что хрящик на шее заметно дёрнулся. она его не боялась, но определённо чувствовала рядом с ним дискомфорт. до сих пор не привыкла к нему, какая жалость. а ведь фёдор планировал сблизиться с ней вскорости.       — ну тогда молись, соня, — лукавая улыбка достоевского стала шире. — молись… и не впадай в уныние.       так обычно заканчивались их беседы. только соня перестала молиться и не могла не унывать. в раненном сердце перестала теплиться надежда.       соня знала, что единственный в мёртвом доме, кто по-настоящему жалел её и пёкся о её благополучии, был тургенев. все эти дни ваня буквально силком вытаскивал её на улицу, чтобы она развеялась. возил её к церквям даже в рабочее время, лишь бы на мгновение разглядеть в её глазах знакомый живой блеск. насильно кормил и поил; специально брал еду на вынос и ел вместе с ней прямо в машине. а ещё говорил, говорил, говорил — много говорил обо всём, что только приходило ему в голову.       она начала реагировать не сразу. сначала была очень вялой, апатичной. потом уголки её губ начали приподниматься против воли. и лишь спустя долгие попытки расшевелить её соня наконец смогла улыбнуться искренне, как раньше. но ване этого было недостаточно. он понимал, что своими силами не сможет по-настоящему вернуть девушку к жизни.       мёртвый дом — это паразит, который высасывает силы из любого, на кого указывает достоевский. и от сони он мог кормиться очень долго.       соня думала, ваня помогал ей по доброте душевной, а он в неё влюбился, так сильно, что был готов буквально на всё ради несчастной светлой девочки. тут всё было ясно как день божий. чтобы не заметить этого, нужно было быть либо глупышкой мармеладовой, либо кротом. но кроты в мёртвом доме не водились, зато водились крысы, которые владели отличным слухом и были на удивление глазасты. все знали, как, когда и насколько юнец увозил девчонку. знал и достоевский. а тургенев знал, что они знали, поэтому решил, что так будет даже проще. пришла пора разобраться в ситуации раз и навсегда.       когда фёдор в очередной раз вызвал соню на ковёр, в кабинете, помимо него, был и ваня. на рабочем столе стоял раскрытый полный кейс с парой выброшенных пачек какой-то валюты. ваня, непривычно серьёзный, стоял напротив стола, сложив руки на груди. фёдор с улыбкой смотрел на него снизу вверх.       — помогай ближнему по силе твоей и берегись, чтобы тебе не впасть в то же. не так ли, соня?       соня молча кивнула, с опаской переводя взгляд с фёдора на ваню. достоевский хмыкнул, встав из-за стола, и приблизился к своему водителю. спокойный, расслабленный, но тургенев всё равно выглядел так, словно ожидал удара. потому что знал, что удар обязательно последует.       и вот они стояли друг против друга, как на дуэли. а соня на расстоянии с тревогой смотрела на них обоих, предчувствуя беду. но тут острые глаза фёдора стрельнули в её сторону, и она вздрогнула, сжавшись.       — можешь себе представить, соня? тургенев пришёл ко мне с деловым предложением. выкупить тебя собрался, причём денег принёс даже больше, чем я за тебя лужину заплатил, — он снова посмотрел прямо на тургенева и улыбнулся с издёвкой. — не сильно хоть в долги влез, иван?       тургенев нахмурился, сжав кулаки.       — это мои накопления. если хотите, работать бесплатно дальше буду. только соню отпустите.       фёдор наигранно удивлённо моргнул, приподняв брови, и развёл руками.       — разве же я держу соню возле себя? она здесь тоже работает. захочет уйти — уйдёт. а если не ушла до сих пор, её всё устраивает, значит.       ваня процедил сквозь зубы:       — вы прекрасно знаете, о чём я.       собеседник вздохнул и покачал головой. его тяжёлая рука опустилась на плечо парня и похлопала как-то ободряюще. соня же прикусила губу, не решаясь вмешаться. не понимала, что разворачивалось у неё на глазах, но и не хотела, чтобы на ваню обрушился гнев его хозяина. фёдор слишком непредсказуем, слишком опасен.       во что тургенев собрался влезть?       — теперь я могу смело сказать, что горжусь тобой, тургенев иван сергеевич, — фёдор крепко сжал его плечо. — несмотря на то, что ты рос с крысами, ты сумел сохранить остатки человеколюбия в себе. вырос добрым и честным. достойная партия для нашей сони.       соня прижала сцепленные в замок руки к сердцу. достоевский над ваней искусно измывался, а ваня явно видел это, поэтому был настороже. но он затеял опасную игру. нельзя, нельзя так — это плохо. если он сделает что-нибудь не так из-за неё, достоевский ему это с рук не спустит. и соня себе этого не простит.       попали, господи, терние всех согрешений его… и да вселится в него благодать твоя…       — так мы договорились?       фёдор снова похлопал тургенева по плечу и чуть склонил голову набок в любопытстве.       — позволь мне… сказать кое-что тебе, — произнёс он вместо ответа и вдруг притянул ваню к себе за затылок. сонино лицо исказилось в напряжении, пока она вглядывалась в прикрытые глаза фёдора, припавшего к уху вани. — я ценю в людях отвагу и честь, потому что мне самому не достаёт этих качеств. знаешь почему? — он сделал паузу и прошептал, сталкиваясь с соней взглядом: — потому что честные и отважные долго не живут.       а в следующий миг раздался оглушительно громкий звук ножа, распарывающего одежду и пронзающего плоть.       чавк. чавк. чавк.       перочинный нож вонзился в бок тургенева ровно три раза. слишком глубоко, слишком быстро, слишком болезненно. свежая кровь брызнула на рукав белоснежного кафтана достоевского, пока он продолжал придерживать цепляющегося за него ваню. тот захрипел, крепко стиснув зубы, чувствуя, как стремительно покидала его жизнь.       он же знал, что так будет. он должен был предвидеть это. он должен был быть осторожнее.       но не был.       фёдор отпустил ещё тёплое тело, и тургенев рухнул тяжёлой тушей, пачкая персидский коврик, и соня рухнула на колени следом за ним. не обращая на неё никакого внимания, убийца провёл пальцами по лезвию, собирая бурую кровь, и растёр её между подушечками. чистыми костяшками почесал себя по щеке и наконец опустил потемневшие глаза на девушку.       как же давно он жаждал увидеть её отчаяние. скорбь сони выше всяких похвал. видит бог, он от такого может кончить.       — читай молитву, софья, — его тихий голос ворвался в её слух как рёв монстра.       на бледном лице сони не отразилось ни грамма осмысления. кажется, она вовсе не услышала, что он сказал. тряслась в тихом ужасе, беззвучно шевеля искусанными губами. всё смотрела на мёртвое тело, может, надеясь, что тургенев под её вниманием оживёт.       выдохнув в раздражении, достоевский с лёгкой брезгливостью переступил труп с натёкшей под него лужицей крови и приблизился к мармеладовой. он схватил её грязной рукой за пшеничные волосы и дёрнул, заставляя запрокинуть голову. соня круглыми глазами уставилась на него, когда фёдор заглянул ей в лицо и холодно потребовал:       — молитву, софья.       соня даже не осознала, что начала плакать, глядя на него в ответ. фёдор действительно только что убил своего подчинённого, её друга — и за что? за то, что тот попытался спасти её? за то, что хотел помочь? за то, что слишком много возомнил о себе и решил, будто может идти против своего хозяина?       да что же фёдор за чудовище?..       безбожник снова дёрнул её за волосы вниз, на этот раз заставив опустить голову, и соня едва не упала на четвереньки. вглядываясь в три окровавленных пятна на теле вани, она забормотала. слова полились из неё сами собой.       — упокой, господи, душу раба твоего новопреставленного…       — упокой, господи, душу раба твоего новопреставленного, — громче повторил фёдор.       — и даруй ему царствие небесное…       — и даруй ему царствие небесное.       — во имя отца и сына и святаго духа...       — аминь.       и соня, ахнув, завалилась на пол в ноги фёдора в беспамятстве.

***

      проспав несколько часов без сновидений, соня проснулась уже поздней ночью. в её комнате было темно, лишь слабая полоска света падала на пол через окно. уже давно ставший привычным шум дождя перестал успокаивать. матрас кровати прогнулся под чьим-то телом: кто-то лёг рядом с ней, приобняв. тёплое дыхание опалило шею сзади, в нос ударил знакомый запах кровавого вина и лекарств.       она лежала на боку, чуть дыша, боясь пошевелиться. фёдор прижал её ближе к себе, устроив руку под её грудью. сам он тёплый, но замогильный холод его ладони чувствовался даже сквозь одежду. сонино сердце стучало быстро-быстро, как у испуганного зайчонка, в отличие от его, которое билось размеренно.       фёдор ведь не бессердечный. у него есть и сердце, и другие внутренние органы, и кровь, как у всех людей. но он бессердечен в переносном смысле. жестокий, чёрствый, злой. божьи дети не могли быть такими. кто же он тогда? сын дьявола? посланник ада? а его набожность — насмешка и притворство? просто поразительно. в таком случае он и гончарова, и гоголя, и всех-всех крыс своей игрой обманывал.       — я давно не слышал, чтобы ты молилась за меня.       да как такого только земля носит?       — мне не известна такая молитва, которая бы могла… спасти вас, — тихо-тихо, почти себе под нос, прошептала соня. фёдор сухо усмехнулся у неё над ухом, так что короткие волоски у висков зашевелились.       — отказываешь мне в спасении? — он как-то огорчённо промычал, поглаживая её по плоскому животу. — а как же «бог милостив», «помощь ближнему благое дело»? или то было пустое бахвальство?       тонкие пальцы с обгрызанными ногтями забегали по её напряжённому телу, переместившись с живота на талию, а затем опустились на бедро. юбка платья задралась во время сна и совсем не мешала пробраться под неё. фёдор рукой заскользил по гладкой поверхности капронового чулка, пока не остановился на границе резинки с молочной кожей. соня ощутимо тряслась и от испуга, и от холода, чувствуя себя в ловушке. не спрятаться, не сбежать, не спастись. а фёдора забавляла её тревога.       страх — это очень вкусная эмоция.       собравшись с духом, соня снова прошептала, игнорируя его вопрос:       — не мучайте. убейте меня лучше.       достоевский цокнул языком, играючи поддевая пальцами плотную резинку чулка. та шлёпала по худому бедру, и с каждым шлепком девушка вздрагивала. держалась из последних сил наверняка, чтобы в ужасе не забиться.       — убить тебя? как можно, — по интонации было ясно, что он улыбался своей привычной дьявольской улыбкой. — нет, нет, не смогу я взять на душу такой грех.       соня резко втянула воздух через нос и втянула живот, когда широкая ладонь фёдора накрыла её лобок.       — грехом больше, грехом меньше… — её руки вцепились в его запястье под платьем, пытаясь остановить. — какая вам разница-то.       фёдор низко рассмеялся, уткнувшись носом в стык её плеча и шеи.       — смотри-ка, дерзить научилась, — с подозрительным удовольствием заметил он и стиснул её в своих нелепых объятиях, не убирая руки. — не проси меня о смерти, соня. и о свободе не проси.       — я кого-нибудь другого попрошу меня убить, — упрямо заявила девушка, безуспешно пытаясь отодвинуться.       достоевский фыркнул, приподнимаясь на локте. он склонился над соней так близко, что его губы почти коснулись её уха, когда он зашептал:       — глупая, глупая сонечка. думаешь, жадные крысы согласятся лишиться своей любимой игрушки? — он мягко коснулся её виска в целомудренном поцелуе. — ты у нас такая одна. тебя не то что никто не убьёт — все будут беречь как зеницу ока отныне.       его слова были сродни смертельному приговору. соня поджала дрожащие губы и с тяжестью выдохнула. ни свободы, ни спасения. кого они пытались вылепить из неё? великомученицу? собственного идола? несчастные грешники — будто соня могла им всем помочь.       — и что… мне теперь делать? — неосознанно задала она вопрос. фёдор вздохнул, с эфемерной нежностью поглаживая по нижней части живота. он выдержал паузу, прежде чем ответить:       — поплачь, если пока не хочешь молиться. поплачь для меня.       и соня заплакала. заплакала, спрятав лицо в ладонях, пока фёдор продолжал осторожно ласкать её. он прислушивался к её прерывистому дыханию, утопая в ощущении девичьего горя. такому, как достоевский, моменты умиротворения были доступны редко, но теперь соня будет дарить их ему чаще. молиться тоже будет. и плакать для него будет до самых его похорон.       хотя наступят его похороны ещё очень не скоро.