Покинувший отражение

Одиночество — обыденное состояние Катамаранова с тех самых пор, когда небо обрушило на его юношеские плечи бремя горящего сарая. Друзья стремительно начали отворачиваться от вмиг постранневшего мальчишки, что могло быть даже обидным, если бы не приносило облегчение. Самым главным было то, что Жилин и Инженер остались неизменными в его жизни. Самым главным было то, что они понимали глубокий, можно даже сказать, глубочайший и неизведанный внутренний мир товарища, с каждым днём углубляющийся сильнее и сильнее. Но теперь Инженер сошёл с ума и не собирался обратно, а Жилина нет рядом вторую неделю, и внутренний мир захватывает искалеченное сознание, ширясь и множась посекундно. Жилина нет, как нет и смысла возвращаться домой — что есть дом без хозяина, как ни четыре стены, хранящие в себе барахло, пусть и бесценное? Если никто не придёт домой со службы под вечер, то и ужин готовить смысла нет: Игорь вполне способен есть крыс, или не есть вовсе. Менять и стирать постельное бельё совершенно не нужно, потому что так оно дольше сохранит запах Жилина, а ещё потому что спать в недрах теплотрассы намного более привычно. Комфорт и уют не перестают иметь для Игоря значения, как может показаться, просто свобода одиночества страшно кружит голову. Предоставленный сам себе, ставший ничейным человеком, Игорь всегда сходил с ума. Оставаясь один на один со своим безумием, он становился самым счастливым на свете, пугая этим своим счастьем, больше походившим на манию, прохожих. Он всегда оказывался там, где ему положено, причиняя добро тем, кто этого заслуживал, часто без воли и ведома заслуживших.

А потом — ничего.

Потом — он лежал в канаве и любовался звёздным небом в абсолютном одиночестве, выжатый досуха, как лимон, отработанный, как ядерное топливо, понимая, что ни с кем не может разделить это чувство. Это чувство вечности, это чувство абсолютной наготы перед Господом пугало, заставляя бежать обратно домой, широко распахнув ослепшие глаза. Игорь сам запирал себя в клетку квартиры с надеждой, что это поможет, но и это делало только хуже. В доме, в котором зияла точно такая же пустота, он понимал, зачем сбегал. И Игорь сбегает снова. Две недели он бегает туда-сюда, как неупокоенная душа, а на третью ноги сами приводят его к УВД№9. Сердце болит: внутри этого здания точно так же пусто, как и дома, а значит, нужно срочно делать ноги. И вопреки всему, в сознание Игоря приводит ужасающее по своей громкости мяуканье. Теперь он точно знает, что оказался тут не напрасно — забравшийся на столетний ясень, бродячий кот истошно кричал, фрустрируя невозможность спуститься обратно на землю. — Не ори! Ща достану. Игорь, не жалея себя, полез на дерево. Взбираться на ясень было легко и спокойно — дерево добротное, крепкое, и прошагать по толстой ветке к самому её краю совершенно не опасно. Не может же она треснуть у самого ствола и упасть на крышу управления, захватив с собой и Игоря, и кота? Как оказалось, может. В этом городе может быть всё, что угодно. Сам того не желая, Игорь проложил путь между двумя мирами, отгороженными друг от друга колючей проволокой. Кот сбежал, а Игорь так и остался стоять на крыше, думая, как же ему лучше поступить: идти обратно по обломку дерева — логично, самую малость опасно и безумно скучно; попробовать найти пожарную лестницу и спуститься по ней — тоже логично, намного более безопасно, но ещё более скучно; прыгать по карнизам ментовки — очень опасно, неоправданно, нелепо, ненужно и очень, очень заманчиво, и именно поэтому Игорь избрал свой путь — путь воина. За годы он не растерял навыка лазанья по стенам, более того — преумножил во время ведения хтонической жизни. Для Игоря совершенно не составляло труда спускаться по трубам и перепрыгивать из одного оконного проёма в другой, совершенно бесшумно и без излишних разрушений, успевая попутно заглядывать внутрь. Правда, внутри он замечал только чьи-то чужие синие фуражки, которые его совершенно не интересовали — и Катамаранов спускался ниже по обломку заржавевшей пожарной лестницы. Игорь подсознательно стремился к третьему этажу — помнил, что именно там находится кабинет Жилина. Из головы не выходила наивная надежда заглянуть в окно и увидеть там человека, что вежливо улыбается своим подчинённым, пьёт кофе, точит ручки и бросает неровные взгляды на доску с разноцветными нитями. Кажется, что если захотеть достаточно сильно, то можно даже услышать, как он говорит что-то вроде: «всё, всё, мне некогда! У меня тут, вообще-то, работа!» своим вечно простуженным голосом, но, как и ожидалось — ничего из этого не воплощается в жизнь. Внутри кабинета темно и пусто. На столе стоит недопитый кофе, документы, не собранные в папки, валяются рядом, а на полу лежит кожаная сумка, которую Жилин вечно таскает с собой на согнутой руке. Сразу становится понятно, что полковник сбегал с работы в свой крайний день, раз забыл свои вещи — не то, чтобы до этого было непонятно, но такая грустная картина только подливала масла в душевный огонь Игоря. Из раза в раз это проклятое место разбивало Жилина на мелкие осколки, и из раза в раз он возвращался сюда в надежде спокойно делать свою любимую работу, осуществлять своё признание, и из раза в раз эта работа так или иначе разлучала их на неопределённые сроки. Была бы воля Игоря — он бы снёс тут всё под основание, но нет у Игоря воли над чужим призванием. Над загробным миром, над Богом и Дьяволом — есть, а над Жилиным — нет. Он перелезает по стене за угол, и настроение у него пакостное. Глазами он начинает подыскивать жертв для совершения пакостей, но находит только Лиду с Витькой, воркующих в приёмной. Нет, им пакостить не хочется, да и не нужно. Зачем пакостить тем, кто дан Жилину самой судьбой? А вот кому точно можно напакостить — так это генералу. Его кабинет как раз на четвёртом этаже. У Игоря, к его сожалению, нет высшего чувства того, что генерал должен быть убит, но к счастью, нет и чувства того, что над ним нельзя издеваться. Почему-то никому не было дела до человека, что карабкался по зданию УВД вверх-вниз, как ящер; может, потому что это место было не самым проходимым, а может, потому что к выходкам Катамаранова все уже давным-давно привыкли. Самому же Катамаранову не составило труда найти кабинет генерала: из распахнутого окна несло не только сигаретным дымом, но и парами пятизвёздочного коньяка. Это, конечно, можно было понять: целый генерал, как-никак, может себе позволить. А с другой стороны, куда ему пять звёзд, если своя — только одна, пусть и большая? Игорь осторожно заглянул внутрь: генерал сидел к нему спиной и бубнил что-то под нос, ни на что не обращая внимания. Простор для пакостей огромен, однако, Игорь не успел придумать ни одной: дверь кабинета распахнулась и внутрь вошли трое. — Чего вы так долго?! Куда?! Я не разрешал садиться! Слушайте сюда, идиоты… Игорь фукнул про себя: нет, Жилин не врал и не преувеличивал, рассказывая про дурные нравы начальства, а возможно, что и преуменьшал. Проглотив раздражение, Игорь продолжал подслушивать: — … так о чём это я? А! Сюда слушайте: вот адрес, где проживает наша звёздочка-Жилин, который решил вторую неделю не выходить на службу и не отвечать на звонки. Вам нужно узнать, не сдох ли наш бобик, хорошо ли себя чувствует… И объяснить на понятном ему языке, почему прогуливать — это плохо! Усекли, утята?! — При всём уважении, Николай Васильевич, ехать к Жилину домой — это… — Это приказ! — генерал сорвался с крика на настоящий вопль, — И он не обсуждается! Вас трое, он — один! Что он вам сделает?! Я же не сказал его убивать, придурки, просто припугнуть! Если не будет брыкаться, конечно… Тогда можете убивать! — Генерал в одно мгновение переключился с воплей на спокойный, даже издевательский тон. — Чего головы повесили, утята? Я не изверг. Вы всегда можете выбрать, чего хотите: сходить к Жилину, преподать ему урок и получить повышения, или чтобы Жилин сходил к вам? Игорь снова заглянул внутрь одним глазом: трое стояли, опустив головы, не смея даже взглянуть на генерала, что развалился в кресле, упоённый своей властью. Наступило время для мелкой пакости. — Но… — начал один из троицы, и оказался перебит. — Что «но», Кротов?! Думаешь, если лётчик-испытатель, тебя мои слова не касаются?! Игорь легко и бесшумно, как кошка, вошёл внутрь, стал на подоконник и одним выверенным движением снял фуражку с головы генерала, настолько деликатно, что никто не заметил пропажи: генерал был слишком увлечён раздачей указаний и угроз. — Утричком, часов в пять к нему заедите, а потом сразу на работу… И ещё! В кабинет к нему зайдите. Всё, что он нарыл на каннибалов — возьмите и сразу ко мне! Придётся самому что-то решать, а то дело простаивает, пока наш великий полководец дурью мается! Всё поняли, утята?! — Да. — Было сказано хором и невнятно. — Только…Одно уточнение, — голос подал самый младший из троих, — Он ведь живёт не один, ну, вы знаете… Что делать с его… Сожителем? — С сожителем делайте, что хотите, меня он не интересует! Вот его можете и убить, если это поможет замотивировать Сергея Орестовича! Выполнять! Генерал хотел рефлекторно поправить фуражку, но не обнаружил её на голове. Он начал вертеться в разные стороны в поисках головного убора, стараясь сохранить лицо. — Фуражку мою не видели? — Не видели, Николай Васильевич! — Да куда же она… Идите, идите! Свободны! Игорь, сидящий на выступе стены с обратной стороны, крутил фуражку в руке, злобно улыбаясь самому себе. «Не интересует, да? Щас заинтересует!» — одна мысль засела в голове, не желая уходить. С Жилиным, конечно, бывало разное. Сколько он вынес издевательств, маскируемых под жизненные уроки, сколько раз его пытались убить, вуалируя убийство под рабочие инциденты, сколько раз он и сам не понимал, что с ним пытаются сделать и ради чего — но никто ни разу не приходил в его дом, и ни разу в издевательствах над Жилиным не был использован Игорь. Это стало последней каплей в политике невмешательства, и Игорем стал разрабатываться план, а потом он ударил себя по лбу, чуть не забыв про насущное: каннибалы. Детище Жилина нужно было спасать любым доступным способом. — Лидка! Дай ключ! — проделав обратный путь по стене, Игорь постучался в окно приёмной, жутко напугав секретаршу. — Знаю, что есть у тебя! Быстро отдавай! В лице Лиды сразу после испуга мелькнула стервозная невозмутимость. — И вам привет, Игорь Натальевич… Как Жилин? Зачем ключ? — Жилин нормально, в санаторий его отправил. Теперь за его вещами пришёл. Ключ давай! Сейчас эти псины в фуражках придут его дело отбирать. Никого не впускай! Я быстро. Проникнув в кабинет, Игорь заперся с обратной стороны. Перед ним сразу возникла проблема: он понятия не имел, что в этом бардаке относилось к делу напрямую, а что — косвенно, что тут важно, а что побочно. Он принял единственное верное решение: непослушными руками принялся сдирать с пробковой доски сделанные им же схемы с разноцветными нитями, собирать абсолютно все папки и журналы, до которых мог дотянуться. Игорь уже хотел сбросить всё нажитое в кожаную сумку, так кстати оставленную на полу, но она оказалась совершенно неподъёмной. — Да че ты в неё носишь-то, мент?! — Он приступил к осмотру содержимого, и всё стало на свои места. Внутри лежали оба паспорта самого Игоря и его же свидетельство о смерти, документы на машину, на квартиру, на гараж, кастет, некогда подаренный Стрельниковым и вполне себе автомат — со складным прикладом и полным магазином. Автомат вопросов не вызывал, оружие в их жизни имело не последнее значение, а что вопросы вызывало, так это каркас самой сумки: в мягкую кожу были вшиты ощутимой толщины листы свинца. Именно свинца — Игорь узнал по запаху. Любой материал он определял в первую очередь на запах, за что ценился на работе, пусть и оставаясь непонятым. — Ну ты, Серёга, блин, вообще ферзь! — До Игоря дошел смысл вечной привязанности Жилина к своей сумке. Не доходило то, с какой лёгкостью он всегда таскал её в сгибе локтя, будто это дамский ридикюль, а не набор для программы «Сдохни или умри». Тем не менее, Игорю удалось уместить абсолютно всё — лучше так, чем позволить хотя бы предложению информации утечь. В приёмной послышались шаги шести ног и голоса трёх гортаней. Игорь понял, что попал в просак. Нужно было уйти незамеченным, ведь быть заметным — это задача для следующего дня. Помимо тяжёлой сумки и бутылки скипидара, в его инвентаре до сих пор оставалась генеральская фуражка, ну совсем ненужная в такой ситуации. — Лидочка, солнышко, открой нам дверь! У нас приказ от генерала! — Нет у меня никакого ключа! Думаете, мне полковник доверяет свой кабинет? Думаете, мне полковник доверяет хоть что-нибудь?! — Ну, это значит, взламывать надо будет… — Только попробуйте! Игорь понял: в этой ситуации ему удастся уйти незамеченным и не подставить Лиду только применив свои навыки строительства. Осушив бутылку скипидара до дна, он принялся за дело. Применив отмычки, справившись с дверью, трое вошли в кабинет развязной, вальяжной походкой, с надменными лицами — и тут же осунулись. В кабинете была абсолютная пустота, и только фуражка генерала лежала на середине стола. Окно было распахнуто настежь, а за ним красовалась решётка, которой до этого не было. Стены кабинета тоже чувствовали себя неважно — на них красовались ровные полосы, как если бы их штробили, но и следов штробления в виде камня и крошки под ногами не было. Пока трое разводили руками и думали, как же им всё-таки поступить, Игорь, шатаясь, шёл в сторону дома, держа в руках тяжёлую сумку. Он невольно думал о том, что Жилин, у которого не осталось ни одного здорового органа, ни одного целого сустава, весь больной и искалеченный таскал эту ношу при себе каждый божий день, всегда держа спину прямо, никогда не показывающий ни одной мышцей на лице, что ему тяжело. И думал Игорь не только про тяжесть сумки.

* * *

Сидя в коридоре собственной квартиры, Игорь злился. Злился тихо, как научился на бесконечных психотерапевтических сессиях — принимал свою злость, понимал, что чувствовать её сейчас это нормально, пытался разложить всё по полочкам и прийти к рациональному решению, но у него совершенно ничего не выходило. Мешал один простой факт: тут нет и не может быть ничего нормального. Он оглядел видимую часть квартиры, которую покупал Жилин, а ремонтировал он сам, смотрел с трепетом и тоской на их уютное гнёздышко, на их кокон, в котором можно было спрятаться от всех проблем, на их облачко, неизмеримо далёкое от остального мира, в которое Жилин клялся не тащить работу, смотрел и не мог поверить: работа сама придёт сюда. Трое людей придут сюда уже завтра рано утром с целью растоптать, разрушить, унизить и осквернить это место, в котором небольшая семья скрывалась от всех своих проблем. Уже завтра утром прятаться будет негде. Игорь снова делает глоток скипидара, а потом допивает бутылку залпом. Тут точно нельзя разобраться с помощью разговоров, как нельзя и отсиживаться, как нельзя убегать, в надежде, что доблестная полиция отстанет, увидев пустующую квартиру, а не перевернёт тут всё вверх дном, ища что-то запрещённое за форзацами книг в семейной библиотеке. Тут надо разбираться так, как умеет только Катамаранов. Тут надо подниматься с земли прямиком на небеса. Скипидар обжигает своими парами нос, и все краски вокруг размываются. Растворяется и бежевый, стерильный уют, и серая безнадёга, и лимонно-жёлтый страх. На передний план выходят кислотные цвета настоящей жизни, так долго скрываемые от себя и друг от друга. У Игоря есть ещё целый день, вечер и ночь, которых ему с головой хватает для того, чтобы сесть за руль и приехать прямиком к воротам дачи.

* * *

Жила, совсем не ожидавший визита, просиживал свою жизнь на веранде в окружении сигаретных бычков. Брат всегда предупреждал о том, что заедет, а если не предупредил — значит, произошло что-то действительно серьёзное. Вот только из машины выходит не Жилин, а самый настоящий Игорь Катамаранов, и вид у него так себе. Жила с опаской открыл калитку и нехотя подал руку. Он прекрасно знал про отношения брата с Игорем, и знал Игоря, но только со школьных времён. Их совместную личную жизнь Жила сначала осуждал, затем старался не комментировать, а после последнего срока даже поддерживал выбор Жилина — правда, только на словах, и только на расстоянии. Одно дело — поддерживать, имея дело с абстракциями и образами, а совершенно другое — видеть всё в жизни и на самом деле. — Привет, Игорь. — Жила реагировал совсем сконфуженно, не зная, чего ожидать, тем более — от Игоря. — Здорово. Брата любишь? Стрелять умеешь? — Да. — Жила ответил сразу на оба вопроса, не до конца понимая, как они связаны. Он усвоил, что если говорить мало и по делу, не задавая лишних вопросов, то можно сойти за умного. Но умом Жила никогда особо не отличался. — Что? — Поехали! Поможешь. Примерно таким же образом Жила обычно встревал во все свои криминальные ситуации: сначала не задавал вопросов, а потом стоял на стрелке с подболотскими братками, делая вид, что оно ему больше всех надо. К счастью самого Жилы, ему не пришлось задавать вопросов самостоятельно, потому что Игорь тезисно посвятил его в суть дела: — Короче… Убивать никого не надо! Припугнуть только, меня прикрыть… Ничё сложного. Винтовку — дам. — Это всё очень хорошо… Серёга тут при чём? — Нервы Жилы окончательно сдали. — У него какие-то проблемы? Где он вообще?! — Он завертел головой по сторонам, как воробей, как будто Жилин мог внезапно найтись в периметре салона. — Проблем нет, сработаем хорошо — и не будет. Серёга сейчас здоровье поправляет. Скоро вернётся.

* * *

Генерал внимательно осмотрел кабинет Жилина. Его решили пригласить лично, потому что легче один раз показать, чем сто раз пытаться объяснить, что здесь произошло. Он прошёлся взглядом по изуродованным стенам, по решётке, которой до этого не было, по пустующим шкафам и пробковой доске, на которой должны были висеть карта с фотографиями в обрамлении цветных нитей, но больше всего его интересовала собственная фуражка на середине стола. Сигарета в трясущейся руке слабо помогала скрыть страх, и без того читаемый в выцветших глазах. В последнее время ему всё сложнее и сложнее становилось скрывать то, что вся эта ситуация с Жилиным его отчаянно беспокоит. Глаза генерала были широко распахнуты в непередаваемой эмоции, прикованы к фуражке, пропавшей с его собственной головы чуть менее часа назад. Генерал всегда был суеверен. Генерал всегда приписывал своим оппонентам свои собственные качества. Генерал дожил до своих лет и до своего звания, не нажив себе врагов, и всё благодаря исполнителям, которых он взращивал, дабы быть в безопасности. Химеры вырастали и грызли друг друга до тех пор, пока не съели окончательно, ведомые жаждой крови, к которой были приучены хозяином. Но вот беда: две последние химеры, пресыщенные вкусом плоти себе подобных, наотрез отказывались изживать друг друга со света. Для генерала это было скорее плюсом: ему нужна хотя бы одна живая тварь, которая будет охранять его, а с мертвецов спрос невелик. Но есть и ужасающий минус: химера в форме Жилина начинала кусать хозяина. Сначала — палец, потом будет кисть, а потом откусит руку по локоть. Сколько бы генерал не отправил непутёвых сотрудников на съедение Жилину, как бы не подогревал полковничью кровожадность и ненависть к окружающим, напоминая, что он здесь — чужой и непринятый стаей — Жилин ненавидел хозяина всё больше и больше, постоянно выкидывая новые фокусы. Однажды Жилин сожрёт и генерала, и генерал всегда был к этому готов. Он смотрел на свою фуражку с широко распахнутыми глазами, не зная, что именно приводило его в такой ужас — может, непонимание, а может то, что он видел в своей химере больше себя, чем Серёжу Жилина, который пришёл сюда в далёких нулевых. Он смотрел на фуражку и понимал: Он всегда хотел сына. Создать своё продолжение, точную копию себя, подобно Богу, но создал только камень, который сам не в силах поднять. — Убейте… Убейте Жилина, когда заявитесь к нему. — Генерал говорил спокойно и вдумчиво, но его руки всё так же тряслись. — Это… Это точно обязательно, Николай Васильевич? — Самый младший из троих, что стояли за спиной, робко подал голос, не веря своим ушам. — Это дело государственной важности, Ставридов! — Генерал тут же повысил голос. — Убейте его, если не хотите, чтобы он убил вас, и меня вместе с вами! И его петушка вместе с ним убейте, всех убейте, кого найдёте — И его крик распугал троих за спиной, а вместе с ними и воронов, сидящих на столетнем ясене. Генерал не смел притронуться к фуражке, как если бы она была проклята.

* * *

Игорь проснулся. На часах — четыре утра, за окном — туман и полумрак, самая вдохновляющая погода для конца ноября. Он прошагал на кухню, заварил крепкий чай с чабрецом и ждал. Ждал звука колёс с улицы и неслышного звона колокольчика из своей груди, который должен опережать всяческие звуки из этого мира. Он убрался в квартире, но весьма по-своему: все документы и оружие были сложены в сейф, стоящий в закрытой спальне, туда же были вынесены любые хрупкие безделушки: ваза в виде лебедя, бокалы, любимые кружки, даже ковры и подушки, которые Жилин выбирал с особым трепетом. Всё было идеально подготовлено для приёма буйных гостей. Была бы воля Игоря, он бы отремонтировал всю квартиру наоборот, вернул бы деревянные рамы, синие панели и ковры на стенах, потому что по его скромному мнению, гости заслуживали именно такого приёма, но не хотелось тратить силы. Колокольчик в груди сильно ударился о сердце. Вслед за ним послышалось и мурлыканье мотора. Было пора идти на прогулку. Игорь точно знал, что у него всё получится. Он был уверен, как никогда, и шаткой походкой спустился по лестнице на первый этаж. Выйдя из подъезда, он сразу закурил, ожидая встречи. Встреча не заставила себя ждать: развязными походками, из тумана вышли трое. Игоря затошнило от одного этого зрелища. Он знал по Жилину: менты туповаты, особенно когда чувствуют, что у них развязаны руки, и сейчас ему придётся иметь дело с этой туповатостью. После тошноты накатило чувство весёлой злости, и он начал говорить первым: — Ну, здорово, злодеи. К Серёге пришли, да? И обо мне вас предупредили? Если предупредили, то чего стоите? — Игорь пошатывался от раннего подъёма и скипидара, говоря так, что его вполне можно было принять за пьяного. — Вы меня не бойтесь. Если предупреждён, значит вооружен, да? А тут и вооружаться не надо: я ж у Серёги ручной! — Да ладно? — Подал голос самый старший на вид. — Прям ручной? — Он стоял расслабленно, не вынимая оружия, наивно полагая, что сможет воспользоваться им в любой момент, полагая, что пистолет не пригодится в борьбе с пьяным человеком. — Ага! Ручной, как граната. А она всегда при мне! Из кармана ватника Игорь действительно извлёк гранату, пару раз подбросив её, хватая за рукоять. — Рванёт — всем достанется! А она рванёт, я дурак, у меня справка есть. Так что пистолеты свои на пол положили и ко мне ногой подтолкнули. — Игорь, как он и ожидал, увидел страх и скепсис в трёх парах водянистых глаз напротив и решил, что настало время для аргументов. — Быстро! Всё равно подохните или от гранаты, или от пули. — Игорь вытянул вверх руку с раскрытой ладонью, по которой пробежала небольшая красная точка. Трое, сменив скепсис на неприязнь, нехотя сложили оружие. Они не были готовы к такой засаде, но к тому, что последовало за ней, они были готовы ещё меньше. — А теперь, господа офицеры, раздеваемся! — А это ещё зачем?! — Откуда мне знать, что у вас с собой больше ничего нет? — Игорь сжал руку в кулак, и на асфальт, разделяющий его и троих, попала пуля, чудом не отрикошетившая никому в лицо. Попала в асфальт, потому что Жила, сидевший с винтовкой тоже был туповат, а не отрикошетила потому, что был фартовый. Дёрнувшись от звука выстрела, трое спешно принялись сбрасывать с себя одежду, сохраняя при этом выражение напускной гордости на лице. Выражение лица может быть разным, но ничего не выдаёт людей так сильно, как их глаза: отчаянно скрываемый, в них купался страх наполовину с унижением. Игорь наблюдал за происходящим нейтрально, держа в одной руке гранату, а во второй — сигарету, доживающую свой век. Где-то глубоко в душе ему нравилась именно такая реакция, именно та, на которую он и рассчитывал. Не было в его характере злорадности — но только до того момента. — Руки поднимите, чтобы я видел! А теперь — за мной! Хотели к нам в гости заглянуть, да? Ну так чего стоите, труситесь?!

* * *

Триединое Зло

Казалось, что не может быть ничего хуже невыполненного приказа. Оказалось, стоять в одном нижнем белье на улице в самом конце осени всё-таки хуже. Но ничего не могло быть страшнее, чем оказаться в назначенном месте и в назначенное время не в качестве исполнителя, а в качестве заложника. Трое негласно решили разделить свою беду на всех себя, в надежде, что от этого разделения беды станет в три раза меньше, но в итоге всего лишь слились в своей бессознательной ментовской немногословности, трусости и невежественности, сидя за столом квартиры и смотря на Игоря дикими псами. — Что молчите? Пришли в гости — давайте знакомиться, — Игорь делал то, что хотел делать. На него давно не работал ни взгляд мента, ни игра в молчанку, — будем пить и знакомиться. А потом устроим конкурсы: вы мне частушку, а я вам жизнь продлю. Загадки загадывать буду! Игорь открыл абсолютно пустой холодильник, доверху забитый банками с мутнейшей бражкой, купленной у цыган давеча, взял одну единицу тары и разлил по гранёным стаканам. — Если мне частушки не понравятся — зажмуритесь. Загадку не отгадаете — зажмуритесь! — Игорь начал подвигать стаканы к незваным гостям, попутно вынимая из левого кармана револьвер с барабаном на девять патронов. — Но не всё вам жмуриться… Пить будем. Кто меня перепьёт — того отпущу. А кто не перепьёт… Игорь осушил свой стакан бражки в три больших глотка, не отводя ни взгляда, ни дула револьвера, с шумом поставил пустую тару на стол и выстрелил около ноги сидящего ближе всего, не жалея ни пороха, ни плитки, самостоятельно положенной. — А кто меня не перепьёт — зажмурится! Так что пейте, щенки! Игорь никогда не упивался властью, хотя имел её в избытке. Упиваться властью — это по части Жилина, Игорь всегда упивался свободой, а власть — ничто иное, как возможность свободу отбирать, и сейчас Игорь занимался именно этим. Сейчас Игорь смотрел, как трое давились мутной жидкостью и кашляли, пытаясь сохранить остатки гордости, смотрел не скрывая пренебрежения, удивляясь, как верхняя губа сама поднималась к сморщенному носу, как если бы в кухне смердело гнилью. Хотя, что у них отбирать? Никакой свободы, сплошная несвобода. — думалось ему в тот момент. — Закуси не дам. Делать нечего, как кормить вас. А чего молчите? Что молчать, если пришли? Знакомиться не хотите? И не надо. Знаю я вас: вот тебя, Кротов. Дед твой, авиаконструктор, летчик-испытатель, ум светлый… Да, я и его знал, и на его клюквалёте пилотировал, было дело… А ты, Ставридов? Брат твой старший в нашем НИИ работает. Открывает, временами… В основном, двери, конечно, но в НИИ! И вы, бестолочи, блядь… Что ты смотришь, поляк? Пулю захотел? — Игорь вновь пригрозил револьвером. — Думаешь, не знаю, что дядька твой такие фильмы снимал, от которых зрачки набухали?! Всё… Всё знаю про вас. А вы — ни про меня, ни про Серёгу моего — ни хуя. Знаний нет, а наглости прийти нас убивать — так пожалуйста, да? Чё молчите, утята? Расскажи, Кротов, на кой ляд пришёл? Лично ты! Игорь щурил глаза и видел перед собой не людей, а трёхглавое чудище, склеенное воедино чёрной и вязкой круговой порукой. Игорь закрыл глаза совсем, попав в тончайший план, где своими руками потянулся к голове Кротова, пытаясь оторвать его от зловонной массы. — Да что мне тебе объяснять?! Всё равно не поймёшь. — неровно, но очень хабалисто подал голос Кротов. — У нас так говорят: неписанный… — … устав непоколебим. Знаю, плавал я с вашим уставом. Или повышение, или голову оторвут — такие правила в вашем уставе. Ну, это если в двух словах. Думал, что, не знаю? Я с ним живу лет… Десять. Точно, десять. Мне ваш устав уже вон где сидит. — Выразительным жестом, Игорь провёл пальцами по своей шее. — И сейчас вам точно голову оторвут. Или я, или на работе. Игорь сделал несколько больших глотков прямо из шестилитровой бутылки, в которых измерялась бражка. В себе он был более, чем уверен, но, тем, не менее, приходилось контролировать своё лицо в выражениях, чтобы на нём, не дай бог, не возникла стойкая и откровенная неприязнь. В этот момент Кротов решил дать объяснения самому себе: — На работе нам голову не оторвут, а вот Жилин — вполне. Нам так Николай Васильевич говорил. Или мы придём к нему, или он придёт за нами. Жилин же страшный человек! Как он человека убил за кражу холодильника! Игорь улыбнулся, утирая усы. Он знал эту историю вдоль и в поперёк. — Холодильника? А-ну, расскажи! Игорь сел расслабленно. Ему было важно не потерять контакта с заложниками, поэтому он слушал самозабвенно. — Ну, дело обстояло так, — Кротов начал, ощутив грамм воли над собой и своей памятью, — что Жилин, ещё в звании капитана, человека принял за кражу холодильника. Принял его, значит, два часа мурыжил, потом отпустил. Все обвинения снял, за порог проводил — и там же застрелил! Чтобы без разбирательств. Труп спрятал, и представь себе, никаких вопросов! Игорь засмеялся в голос. Такой краткий пересказ был усладой для его ушей. Он знал, что произошло на самом деле. — Старые формы уже устарели, а новые ещё не утверждены. И как вы мне прикажете оформлять задержанного? — Жилин, уже уставший от троих суток безвылазной работы, спокойно, даже слишком спокойно, спрашивал у своего полковника. — Ну, Серёжа, случается и такое в нашем руководстве. Ну напиши, что на допросе внезапно остановилось сердце, и будь здоров! — Да что вы такое говорите. Кража, даже не убийство, куда ему сердце останавливать? Изверг я, что ли? Спустя около получаса повторной беседы с задержанным, Жилин принял волевое решение снять с него все обвинения под устное обещание вернуть холодильник законным владельцам, и проводив вышеупомянутого до дверей, он выдохнул с облегчением: никаких убийств, никакого насилия, никакой волокиты. Сегодняшний вечер будет просто замечательным! Вдохнув ровно две не слишком плотные дорожки белого порошка прямо с руки и невольно залюбовавшись собой после этого в зеркале, Жилин включил музыку в наушниках, собираясь уходить. Первый раз за месяц он возвращался домой вовремя. Но, как только он покинул здание ОВД №9, он заметил свежий труп прямо на ступенях. — Ну ты хоть за собой убирай, падла! — раздался голос дежурного, вышедшего на перекур. Жилину предстояла тяжёлая ночь. В глубине души он понимал: сегодня вечером ему не светит выполнение супружеского долга, а лишь служебного, и того — с натяжкой; вряд ли закапывание трупов в лесу входило в его служебные полномочия. После столь неблагодарной работы, испортившей весь вечер, ему предстоял ещё и обзвон своих знакомых из числа криминальных кругов: вдруг они бы могли подсказать, чьих рук это могло быть дело? По итогу, убийство, совершенное одной из местных банд, было внегласно повешено на Жилина, который в тот момент больше всего на свете хотел попасть домой. Такие события были скорее исключением, чем правилом, но случались с разной периодичностью. Игорь кратко выложил положение дел своим заложникам, а потом налил им ещё по стакану. — Вот, как в жизни бывает, да, утята? Или как вас называет этот… Седой калека, короче. За справедливость в вашем деле, святую и неподкупную! Триединое зло, от которого медленно откалывался один человек, уже начинало пьянеть. В этот момент в кухню вошёл Жила, одним своим видом заставивший заложников встать, при этом дрожа. — Да сидите вы! Господи… — только и успел обронить он, осматривая происходящее, — ну, и мне налей, чего ты! Алиса, а-ну, включи старую лирическую песню!

* * *

В эту незамысловатую компанию на удивление удачно влился Жила, сначала расшевелив троих видом своего лица а потом ввёл в заблуждение татуировками на кистях. — Сергей Орестович?! — Виктор. Виктор Орестович Жилин, статья триста восемнадцатая. Услышали, опездолы?! Наутилуса знаете? Если знаете, то подпевайте, пока вас пулями не накормили!

Кто сказал, что бесполезноБиться головой об стену? Хлоп - на лоб глаза полезли, Лоб становится кременным.

Игорь засмеялся в голос от того, что у обоих братьев есть привычка разговаривать статьями, но в абсолютно разном контексте. Трое ментов не умели пить точно так же, как не умели петь — зато Жила с Игорем были более, чем довольны, успев ещё и сплясать.

Хлоп!

В кухне становилось слишком жарко от человеческого дыхания, сигаретного дыма, не выходившего в окна, бражки и батарей, которые работали с КПД, чуть-чуть преодолевшим цифру «сто». Такая разработка Игоря беспроигрышно давала результаты по снижению морального духа заложников, а после исполнения такого танца Ставридов даже начал говорить сам: — Так это что получается: что ты уткой подсадной был вместо брата? Что нас этими байками только пугают? Ну, как с убийством за холодильник. — Мечтай. Был он кумом, даже на башке написано, что башню клинит. А что за история про холодильник? — Да только что рассказывал же: человек холодильник украл, его Жилин отпустил, а потом прямо на пороге и расстрелял. Круто, да? — Круто! Только вот это правда Жилин сделал. Жилин, который я! — Да нет… — Не нет, а да! Думаешь, я врать тебе буду? Я честный человек! Игорю бесконечно нравилось наблюдать за тем, как Жила подключился к раскручиванию трёхглавого и весьма пьяного зла на качелях амплитудой от восторга до страха, но в комнате становилось просто невозможно дышать. Игорь вышел в зал, толкнув Жилу в плечо и вместе они проследовали на балкон, оставляя троицу в пьяном недоразумении. От свежего воздуха кружилась голова. День медленно догорал в багровом закате, стыдливо прикрытом рваными облаками. — Неплохая у вас бобровая хатка… Дорого брали? — Жила закурил с удовольствием и начал разговор первым. — Брал Серёга дёшево. Ремонтировал я — дорого. — Игорь отвечал, не глядя на собеседника. Ему было странно поддерживать зрительный контакт с Жилой: вроде, близнец, но совершенно другой. Ещё с детства и взрослые, и одногодки не уставали твердить, что все Жилины на одно лицо, и только Игорю удавалось их различать. В основном, конечно же, по глазам — Серёжа пусть и был туповат в силу полицейского анамнеза семьи, но Витя, казалось, был на ступень ниже. Никакого блеска, никакого понимания своего места в этом мире, амбиций, желаний, кроме желания с кем-нибудь подраться, но и не глаза определяли разность лиц близнецов. Просто одно лицо вызывало желание поцеловать, а второе — ни разу. И ни Игорь, никто либо другой не мог объяснить, почему одна и та же внешняя оболочка вызывала такие противоположные чувства. — Вот это у тебя руки из правильного места, конечно, растут! — Да ладно. Чё тут… Для нас это дело нехитрое, раз-два и готово. Сам как, со своими талантами, справляешься? Или угомонил? — Да я-то что, — Жила приземлился в уютное плетёное кресло, купленное как раз для нужды курящих, — потихоньку. Серёга денег дал, я по врачам походил, сердце там, туда-сюда, в тубдиспансер — ты не подумай, всё хорошо, просто разное у нас подцепить можно. Магазин у нас, который один на весь район — ну, ты знаешь, — там подрабатываю, что-то разгрузить, что-то подвезти, так, по мелочи. А то на этого ханурика очкастого смотреть больно, надорвётся ещё, он же этот, из ваших, из петухов! Игорь взглянул из-под поднятой брови: не зло, не агрессивно, просто вопросительно, но от одного этого взгляда Жила тут же почувствовал себя неуютно, зрительно ища, куда же спрятать себя в периметре отдельно взятого балкона. — Из кого? — Ну, в смысле… — Не, ты не бойся. Ты скажи нормально. Козлёночком не станешь, я проверял. — Ну, в смысле… Из ваших, из этих… — Из кого? Жила разнервничался хуже, чем на допросе. В нём боролись два волка, и оба были безбожно упрямы, но ещё сильнее они были пристыжены. — Ну из голубых, из кого! — Жила даже прикрикнул, но скорее обиженно, чем злобно. Игорь безошибочно уловил именно это в его голосе. — Теплее. А теперь скажи, как нормальные люди говорят. Не ссы. Скажи по-человечески: продавец в магазине — он кто? Без осуждения, без насилия, медленно и верно, Игорь пытался воспитать второго Жилина, взяв за основу опыт по воспитанию первого. — Он… Ну кто он? Гей! — Во! Подвиг! Игорь победно затушил сигарету в пепельнице, не поменявшись при этом в лице, пока Жила сидел, по ощущениям, на тысяче иголок. Сам того не желая, он начал оправдываться за самого себя: — Да… Блядь, ну не могу я так! Сам пойми, я ж на улице рос, у нас такие вещи вообще не одобрялись, до сих пор не одобряются. Я ж знаю, что это всё ненормально! А потом на вас с Серёгой смотрю — и вроде нормально. Живёте же как-то, не первый год? И брат он мне, всё-таки, пусть и этот… Ну, в смысле мент! Но это он от природы такой, от бати нашего, что я сделаю?! Да, не поддерживаю я это всё, но, как видишь, с ним общаюсь, к тебе пришёл на помощь… Но и вы-то нормальные оба! То есть, оба ёбнулись! Зато как одновременно, как друг друга нашли, если бы не нашли — Серёга бы подох давно, он сам так говорил. Не знаю. Я запутался с вами! Жила стянул с себя шапку и спрятал в ней растерянное лицо. Игорь, молча выслушал исповедь, к которой был готов, хоть и не просил о ней, и щёлкнул Жилу по красному носу: — У мамки под юбкой ты рос, а не на улице. Мне хоть не пизди, я знаю. И про то, что что-то где-то не поддерживается не пизди. У вас все лидеры банд уже друг с другом поперетрахались — тоже знаю. И все знают! Время щас другое. — Игорь, ну ты тоже не наезжай. Я ж ничего личного. Просто странно это всё для меня! — Я не наезжаю. А вот эти трое из запоя — ага-ага. По этому самому поводу и пришли нас терроризировать. Ну, они пришли, а наезжает начальство. Всё ему наша личная жизнь покоя не даёт. Да и сам он — козёл. — В смысле? — Жила в один момент выпрямился и ощетинился. —До сих пор, что ли? Тьфу ты! Мне Серёга уже что-то такое говорил, что по этому поводу на зоне и отдыхал, но это когда было?! Ну посидел, показал, что не ссыкло и не тряпка — так после этого и отстать можно! Вот этого, Игорь, я точно не одобряю. Кого вообще ебёт, с кем он живёт и с кем он спит? — Видимо, генерала. — Так это вообще…Мы зачем с ними играем? Давай их перестреляем, и дел с концом. Игорь устало потёр переносицу. Ему не хотелось объяснять, что на этом пути было перестреляно уже столько людей, что гробов не хватит, и с каждым новым испытанием, с каждым новым наказанием проблем у Жилина становиться всё больше и больше. Игорь думал, точнее, знал, что его не поймут, а если и поймут — не в полной мере. Он устало похлопал Жилу по плечу, предлагая вернуться обратно: — Эти пока пожить должны. Ты доверяй мне. Погнали, а то они отдохнут.

* * *

Про отдых не приходилось даже думать: музыка гремела до глубокой ночи, веселя Игоря с Жилой и причиняя дискомфорт троим, а вместе с ними — и всему многоквартирному дому. Когда в ход пошли выстрелы под ноги, дабы заставить заложников танцевать, в дверь постучали обеспокоенные соседи. Наставив на своих незваных гостей, в чьих глазах уже мелькнула робкая надежда на спасение, Игорь скомандовал: — В пальто ксиву возьми. С вешалки фуражку надень. Успокой граждан! А вы, суки, не пищите. Всё равно вам никто не поможет. Пока Жила выдавал себя за полковника, Игорь, держа в свободной руке сигарету, думал о том, как в жизни всё бывает интересно: люди, ничем физически не ограниченные, выполняют то, что им сказано. Даже когда остаются наедине друг с другом, они не предпринимают никаких попыток к сопротивлению — не пытаются открыть окно и сбежать, не пытаются открыть его даже для того, чтобы проветрить, не открывают кухонные шкафы, судорожно пытаясь найти хоть что-то, чем можно защитить себя. А жаль — Игорь специально вынес все колюще-режущие предметы. Он решил даже убрать пистолет, заменив его обещанием: — Не ссыте. Будете тихо сидеть — кемарнёте часок. — Зачем вы это с нами делаете?! Кротов слабо подал голос. Он смотрел своими водянистыми глазами, в которых плескался страх и бражка. — А вы зачем пришли нас убивать? — Игорь отвечал вопросом на вопрос, невнятно и приглушённо, чтобы остаться незамеченным для соседей. Один и тот же вопрос, по кругу, девятнадцать часов подряд, так же, как бывает на допросах, так же, как делают люди перед ним, тот же самый метод, на который они напоролись. — Только давайте без своих приказов, не приказов… Вы что, дебилы? Сами не видите, где добро, а где отнюдь? Всё за вас, блядь, решают сверху. За жизнь свою боитесь? Это тоже слышали. А что же ты, Кротов, за жизнь свою боишься, если она у тебя пустая, прям как твоя башка? У тебя что, есть дохрена всего, ради чего стоит жить? Может, тебя кто-то дома ждёт, или на работе ценят? А у тебя, Ставридов? Ну, может ты, поляк, хотя бы бамбину заделал? Статью, может, какую умную написал? Хоть пирог испёк? Да хоть кто-то из вас? Трое смотрели на Игоря водянистыми и уставшими глазами. Они молчали, но не от своих пылких партизанских сердец, а от неимения никаких серьёзных заслуг. — Сами не живёте, другим не даёте, бестолочи, блядь… Жизнь у меня пришли отбирать. А моя жизнь мне очень нужна! Я вот Серёгу с работы встречу, его байки полчаса послушаю, про вас, про дебилов — он уже улыбается. Фундамент дома какого-нибудь заложу — тоже хорошо, дом не упадёт, в нём, дай бог, кто-нибудь жить будет. Собаку бездомную накормлю, колесо кому-нибудь поменяю — всё благое. И денюжка будет. Я на эту денюжку Серёге своему мармелада куплю, он пожуёт и добрый станет. Мне моя жизнь нужна. И не только мне. А вы? Вас сегодня убьют, а завтра таких же полупокеров возьмут, и будут они так же жизнь всем вокруг портить. Да ладно всем вокруг, себе! Вы ж не то, чтобы прям до потолка от своего положения прыгаете, сидите, скисшие, как тот бульон. Чё не весёлые, господа менты?! Жила вернулся, всё ещё переодетый в Жилина, но и от этого не стал больше похож на брата, по крайней мере, не для Игоря, который увидев красивый китель с фуражкой только грустно вздохнул. — Ладно! Это вам на подумать. Давайте, ещё по сто писят и храпите. А потом я снова приду, ваши оправдания слушать. Выпив, троица уснула прямо на столе. Игорь уложил Жилу на диван, чтобы тот немного передохнул, а сам вышел на балкон. Курить уже не было сил, вся квартира и так стояла в плотном дыму, поэтому он молча смотрел на небо. — Когда ж ты вернёшься? Игорь спрашивал в пустоту, не ожидая ответа. Мерзкий ветер гнал облака по небу до тех пор, пока сквозь них не проклюнулась луна, полностью набравшая силу. Вдруг он почувствовал, как не на шутку пьянеет и оперативно сделал несколько глотков скипидара, никогда не убиравшегося далеко — укрепляя свою диагональ, он не давал мирским субстанциям затуманивать сияющий рассудок.

* * *

Не зли моих ангеловПрокуренных ладаном Сгоревшие заживо Рождаются заново

Во время того, как Игорь с Жилой давали новые и новые концерты людям, что становились терпимее и добрее с каждым часом, проведённым в нехорошей атмосфере, Жилин собирался домой. На скорую руку он запихивал в сумку немногочисленные вещи и уже представлял, как его встретят. Позвонить Игорю он не мог: телефон безбожно разрядился, и до ближайшего электрического леса с зарядными устройствами было идти дольше, чем до города. Но знал: Игорь почувствует. Игорь всегда как-то знал, как-то предвидел важные вещи, даже если не до конца понимал, какие именно, а значит, что и в этот раз, совершенно случайно, захочет прибраться, приготовить ужин, расстелить свежие простыни, вернувшись с работы раньше, чем обычно. И пока Жилин предаётся своим фантазиям, Гвидон клокочет рядом, как старый перепел: — Куда же ты идёшь, солдатик, на кого же ты меня, старого, оставляешь! Как же я тут буду, без дичи-то, без готовой бани… Да ладно, дичь да баню, кому я теперь свои картины покажу, горе-то! Кто слушать будет про Абсолютный Вход и Абсолютный Выход?! — Так к вам же морячок ходит, пусть он и слушает. Или Игорь, он тут тоже бывает набегами, вот он и выслушает, да и ему, так сказать, такие вещи ближе. Гвидон только тяжело вздохнул и развёл руками, заговорив тише: — правда твоя, солдатик, правда. Да ты не слушай меня, старый я стал совсем… А ты иди. К суженому своему иди, а я тут, как и прежде, буду картины писать. Картины писать, да за континуумом присматривать. А вы друг за другом присмотрите, ай, присмотрите! Чтобы когда в следующий раз в этот лес вернулся — крылатого волка угомонить, да покой обрести…. Приняв благословение от Гвидона, Жилин пошёл вон со двора. Ему предстояло самостоятельно найти путь домой через густой лес, через неоконченную стройку и пригород, но ему казалось, что такая задача ему по плечу, по карману, и, чего уж скрывать, по башке. Преодолев первый лесной километр, он ощутил что-то знакомое: тревогу. Дрожь шла из самого сердца по рукам и ногам, кружа голову, расползалась по телу сотнями мелких букашек. А потом Жилин остановился в осознании: никакая это не тревога, а самое настоящее счастье. Счастье от долгожданного возвращения, счастья от целенаправленности своих действий, от ясности и трезвости ума. На его лице заиграла улыбка. И всё-таки, была в этом осознании горечь: сколько лет он потратил, стремясь унять любое сильное чувство, приравнивая его к тревоге и страху. — Отстань от меня! Отстань! Жилин обернулся в поиске источника звука. — Да что тебе от меня надо?! Хватит, я сама себя накажу! За всё накажу! Около болот, достаточно далеко от самого Жилина, давно знакомый крылатый волк терроризировал маленькую фигуру. Фигура была настолько хрупкая и одетая не по погоде, что даже обладая детективным умом, Жилин мог сказать о ней только то, что это девушка. Волосы у неё какого-то грязного цвета, а лица и в помине не видно, копошится в торфе, лупит руками-палочками волка по его морде и верещит, явно не ища помощи. — Эй, дружок, иди сюда! Отстань от девушки! — Жилин свистнул и позвал волка, как звал обычно. Волк, заметив его, тут же бросил все свои дела, пулей примчался и стал рядом. — Ты зачем грибников пугаешь? Прекращай. Что она тебе сделала? Жилин поднял голову: девушки как и не было, и на своём месте, и между стволами деревьев. Волк, в свою очередь, лизнул ему руку и достаточно шумно для волка, ускакал прочь. Снова оставшись наедине с самим собой, Жилин продолжил идти по направлению к дому. Маршрут казался совершенно знакомым и понятным, как если бы в голове включился небольшой навигатор. Справившись с лесом, Жилин вышел на трассу, закурив последнюю сигарету. Лес в его сознании начал уступать место городу, а вместе с ним и детективному чутью. « Убийца — это девушка. Молодая, среднего роста, субтильная. Может, с каким-то дефектом, одноглазая или однорукая. Легко одетая, напуганная, шатенка или рыжая.» «— То есть, это правда твоя рабочая версия? — Ещё не решил. А что? Вам есть, что мне сказать?» Жилин почти не сомневался. Ни в том, что, скорее всего, видел свою главную зацепку, ни в том, что в этом деле каким-то образом замешан генерал. Не задавая себе глупых вопросов про его мотивацию и цели, Жилин решил довериться самому себе. Сколько раз он наступал на грабли неверия, что люди могут делать что-то ужасное по своей воле? Сколько раз он допускал ошибку выжившего, думая, что его точно не могут ненавидеть всерьёз? Докуривая последнюю сигарету, Жилин шёл, держа спину ровно. До дома оставалось не так уж и много.

Кем ты себя возомнил?Кто ты вообще такой Чтобы рушить мой мир И убивать мою любовь?

* * *

— Чего молчишь, поляк? Все уже высказались по девятому кругу, раскаялись… Твоя очередь! За несколько дней в душной квартире без еды и чистой воды Игорь начал терять человеческий облик. На его небритом лице два жёлтых глаза светились, как цитрины, а речь всё больше напоминала дикий рык. Ничего больше не сдерживало его в мире людей, и оторвавшись от земли, он всё чаще видел чёрные щупальца, спускавшиеся с потолка. Он не знал, сколько ещё времени придётся издеваться над своими заложниками, знал только одно — кульминация произойдёт тогда, когда станет всё равно на время, завязанное в крендель. — У меня есть собака, которую я очень люблю. — Поляк, сдержанный в выражениях, повторял одну и ту же фразу третий день подряд. — Кормят твою собаку, чепушила, не дави на жалость! Кормишь же, Вить? — Кормлю, кормлю, не ссы. Только от неё вернулся! Жила, находясь в такой среде, казалось, чувствовал себя лучше всех. У него единственного был доступ к свежему воздуху и человеческой пище, поэтому то, что для ментов было пыткой, для вора было бесконечным праздником. — А теперь, утятки мои… Никакого тихого часа! Будем слушать великую классику… Игорь не успел договорить: он услышал дверной звонок, от звука которого всё людское было тут же возвращено. Он точно знал, кто стоит за дверью, он точно знал, что спектакль окончен. — Никому не двигаться, ноги откушу! И путь от кухни до входной двери казался вечностью. Игорь верил: сейчас он увидит своего Серёгу и почувствует счастье, а всё, что будет потом — не имеет никакого смысла. Трясущимися руками он открыл замок на двери: предчувствие его не подвело. Вот и Жилин: прямой, как струна, с блестящими, чистыми глазами, с ног до головы покрытый запахом лаванды. Он делает шаг вперёд и сгребает Игоря в невероятно крепкие объятья, вот только целуется без энтузиазма, отстраняясь первым: — Родной мой, я очень по тебе соскучился. А почему у нас воняет казармой? — Да тут это… Гости пришли, по твою душу. Вот я их и встретил. Посидели с мужиками… Жилин громко цокнул языком и пошёл на запах. Ему было вредно удивляться, но открыв дверь кухни, он всё-таки удивился, но тихо, сам про себя. — Игорюш, это что за черти, позволь узнать? — Эт ты лучше сам скажи. Посмотри внимательно, вдруг лица знакомые. Жилин присмотрелся: на опухших и покрасневших лицах ещё сохранились черты тех, кого он мог видеть в ходе своей работы. Тела, еле державшие себя на ногах, завидев Жилина без татуировок на кистях, предприняли неуклюжие попытки встать. — Сидите! Объясняйтесь. По одному! — Сергей Орестович! — подал голос Кротов. — От генерала Антипова Николая Васильевича поступило недвусмысленное указание о вашем убийстве. И мы хотели его, то есть вас, исполнить, потому что мы, — заикающийся Кротов перевёл взгляд на Игоря, стоящего за спиной полковника, — безвольные, то есть, подневольные существа, которые не могут даже себе счастья принести, а лезем рушить чужое. — Кротов увидел, что Игорь одобрительно кивнул ему. Он икнул, и добавил от себя: — Не убивайте нас, пожалуйста. Жилин потёр переносицу, размышляя. Игнорируя слова Кротова, он обратился к Игорю: — Ты их чем поил? Ещё и всю квартиру прокурили, господи… Ну открой окошко, что ли! Стоишь тут. А с плиткой что? Игорь, ты зачем тут стрельбу открывал?! — Да я всё отремонтирую, начальник… — Да ты меня уже утомил, честно говоря, со своим ремонтом…! Ладно. Займешься. А что до вас, — Жилин переключился на троих, — я вас не убью. Я, знаете ли, занятой, мне с вами некогда. Вас сюда Николай Васильевич послал — вот пусть и сам разбирается, что с вами делать. Жилина прервал Жила, который вернулся после своего очередного перекуса шавермой: — Вернулся! А я думаю, кто тут уже раскомандовался! — Витя! А ты тут каким боком? — Да честь твою отстаивал, по указке твоего муженька. Представляешь, приехал ко мне, значит, глаза по пять копеек, в машину пихает, говорит, дело срочное, с тобой связанное — ну я и вписался! И в этой кутерьме, чуть ли не праздничной, только Игорь перетаскивал на себя внимание Жилина с головой. Только его лёгкий кивок в сторону балкона смог заставить Жилина забыть про происходящее в их доме, и он, как привороженный, следовал за ним. Конечно же, несдержанные, рваные поцелуи, конечно же, объятия до синяков — это всё плата за смазанную встречу на пороге. Жилин даже хотел начать беситься от того, что их совместное время снова забирает работа, но разве можно было впадать в бешенство в самых любимых руках? — Я скучал. — Я тоже скучал. Очень сильно. — Не будешь спрашивать, что я тут устроил? — Может быть, потом. Сейчас не интересно. — А с тузиками что делать будешь? — Тузики пусть едут и сами сдаются, мне их жизнь, так сказать, не особо интересна. — Не поедут они, — Игорь виновато улыбнулся, — не на чем. Жила малого запряг, так тот колёса все скрутил с их мусоровозки. — Колёса скрутил? — Жилин должен был ругаться, но получалось только смеяться. — Ага. И фары забрал. Ему же надо что-то кушать. Жилин рассмеялся своим дурацким совиным смехом, а потом попытался сделаться серьёзным: — Хороший мой, а ты знаешь, что взятие заложников… Трёх штук, да и вас тут с Жилой двое…Ну, лет десять каждому будет! — Знаю. И чё? У меня муж — полковник, он меня отмажет. — Оправдан. Двое совершенно не мёрзли на балконе, снаружи которого декабрьский туман сменился на первый снег. Жилину сейчас хотелось принять ванну, и желательно не одному, хотелось пообедать чем-то кроме дикой птицы, опять же, не одному, и лечь спать в свою законную постель — тоже в сопровождении. Хотелось насладиться домом и друг другом, но сложно было думать про отдых, когда на кухне дремали трое лиц, утративших возможность мыслить и передвигаться. — Игорь, тебе задание: ты всё убери. Вообще всё! И проветри, а то кошмар какой-то, воняет мужиками… А я скоро вернусь. Только вот этих сдам, куда полагается — так сказать, вынесу мусор. Понял? — Конечно понял, мент. Возвращайся скорее. — И дай бельевую верёвку.

* * *

Сказка о потерянном времени

Никто не хотел пить с Николаем Васильевичем. Возможно, из-за того, что никто не считал первый снег достаточным поводом, а может, потому что за последние три недели генерал зачастил. Его знакомые отказывались, ссылаясь на всевозможные срочные дела, а Министр и вовсе прикрикнул на него в трубку: «Коля, хватит пить!» Настроение было ужасное, тоскливо тревожное. Генерал даже допустил мысль, что его наверняка никто не хочет видеть потому, что он плохой человек. Зачем ему дана такая власть, если в сухом остатке нет даже человека, который бы согласился сесть с ним за один стол? Умные мысли оказались быстрее генерала. Он чётко решил: если никто не хочет уделить ему внимания из любви, то будут уделять из страха. В голове быстро замелькали досье тех, кто мог быть согласен на такое времяпровождение: Жилин, даже если бы не шатался непонятно где, точно не стал бы — крикнул бы, что завязался, обсыпал бы проклятьями и ушёл. Олег? Олег податливый, тихий, но пить с ним — удовольствие так себе. Генерала бросили даже его щенки-химеры, потерявшие вкус к чёрствым пряникам и переставшие вдохновляться кнутом. Те, кто были ниже не любили генерала, но и не боялись его, а те, кто выше — относились с таким снисхождением, что во рту было кисло. Генералу нужен был новый щенок. Ему нужен был Облепихин. — Витьку ко мне! Быстро! Дело очень важное! — Генерал кричал в приёмную, и его поручение тут же выполнялось. Уже через пару минут Облепихин стоял на пороге и трусился, как осиновый лист, а рядом с ним почему-то стояла новая секретарша Жилина. — Вдвоём? Вдвоём это хорошо, проходите, не стесняйтесь! Давайте выпьем по такому волшебному поводу — снег пошёл, дети мои, видите? Скоро Новый Год, время чудес! А кто празднику рад — тот пьян накануне, да? Генерал пил, а сам понимал: поздно. Витька — слишком молодой для звания щенка, и вряд ли годиться на смену, а его сучка — и подавно, а те, кто старше — их брать слишком поздно. Щенка надо брать щенком, а не зрелой бродячей собакой, которая признаёт стаю, но никак не хозяина. Генерал помрачнел после третьей рюмки. Он потерял столько времени, что его никак нельзя наверстать. — Николай Васильевич, вам не плохо? — Звонким весенним колокольчиком спросила Лида. — Мне? Мне лучше всех, красавица моя! Находиться в обществе молодых — такая неоценимая награда судьбы… Я-то уже всё, скоро умру! А вам ещё жить и жить! Никто не успел отреагировать на откровение генерала, да и не то, чтобы сильно хотел. Висящие на стене часы пробили тринадцать. Вьюга за окном усилилась, а за дверью послышались шаги, и нужно было быть идиотом, чтобы не понять, кому принадлежит этот топот стада слонов. Двери распахнулись, и в кабинет всей своей точёной фигурой ступил Жилин. Как тюремщик или пастух, на верёвке он вёл за собой троих. Что-то в нём сильно изменилось, и в первую очередь, взгляд. Это не был взгляд щенка или химеры. Это был взгляд полковника. — Своих щенков — себе оставьте. Если придут в мой дом ещё раз — снова приведу к тебе. А если хочешь меня убить — приходи сам, порву, как тузика. Понял, старый? — Жилин повысил голос, но всё-таки он не кричал. — Своих щенков при себе держи, а моих — мне отдай! Пойдёмте, Витька, Лидка. Уходим. Как только дверь закрылась, на Жилина бросились с объятиями с двух сторон, и если со стороны Лиды был слышен радостный визг, то со стороны Витьки у Жилина промокла рубашка. Парень рыдал от всего сердца. — Сергей Орестович, простите меня! — Витя, хватит. Угомонись. — Нет, не успокаивайте меня! Я сказал то, что сказал, потому что я испугался! И сейчас я испугался, и… — Давай так: все мы испугались. И эти трое из запоя испугались, ты, Олег до сих пор боится, я боялся, чего уж тут… Все испугались, все! — Я не испугалась, — Лида вставила свои деловые пять копеек, — я пошла пить водку, потому что это бесплатно! — Ну моя ж ты умница. — Лида получила свой заслуженный поцелуй в макушку. С недавних пор, Жилин больше не боялся разбить девочку из самого тонкого хрусталя. — Ну всё! Вот эти разговоры разговаривать… Соберите мне всех! Будет экстренное собрание. На собрании людей было настолько много, что они едва помещались в конференц-зале. Жилин к такому ажиотажу относился решительно никак: пропало желание тешить самолюбие. Он смотрел на эту толпу, и не видел в ней отдельных людей, только огромную, единую массу исполнителей. — Что головы опустили? Стыдно? Правильно, что стыдно. Но наказывать я вас не буду, сами себя накажите, делать мне больше нечего! Тем более, что вы и так уже люди наказанные, вон, боитесь непонятно чего и непонятно кого. Вот и думайте. Всё, этот вопрос я закрыл, к нему мы больше не возвращаемся. А что касательно работы: кто такой умный вынес из моего кабинете абсолютно всё? — Это Игорь. — Витька поднял голову первым. — Вот козёл. Ну, раз вся моя работа теперь у меня дома, то и сегодня я поработаю оттуда. А кто повесил мне на дверь вот эту забавную штучку? Жилин достал из кармана бумажку, на которой кривым, почти детским почерком было написано:

«Осторожно! Злая собака!»

Незамысловатая иллюстрация бобика в фуражке прилагалась. — Честно говорите. А то всех вас уволю, буду один! — Это я. Кто-то из Витькиных сержантов поднялся с места, не показывая глаз. Было понятно, что он ожидал наказания по всей строгости. — Молодец. Очень смешно. — Жилин добродушно улыбнулся, вновь разглядывая самого себя в образе собачки. — Симпатичный такой получился, наверное, лучше, чем в жизни, да? Я собак люблю. Садись, умник. Больше таким не увлекайся. А теперь серьёзно: дело о каннибалах я закрываю до марта. Усилить работу в сфере пропажи людей, весной будем сверять. Сверять и искать подснежники. — Жилин засмеялся, чтобы разрядить атмосферу, но как обычно, только накалил её. — Всё! Все свободны, всем работать, а я домой поехал!

* * *

Дома хорошо. Запаха казармы как и не было, везде горят свечи; полы чистые, до блеска; на кухне больше нет мутной бражки, вместо неё — тёплый ужин, а самое главное, что дома те, с которыми этот ужин хочется разделить: любимый человек и родной брат, оба живые и весёлые. Рыжий кот, по натуре своей бродячий, как и Жилин, наконец-то вернулся с уличной охоты и мурчал у Жилы на руках. Жилину стало теплее, чем в жарко натопленной бане, и уютнее, чем на деревенской печи. Впереди был Новый Год, позади — несколько месяцев борьбы с самим собой, из которой полковник вышел миротворцем. Всё было хорошо. И один вопрос грыз Жилину душу: стоило ли ему говорить Жиле, какое преступление против их семьи совершил генерал? Он решил, что и этот вопрос подождёт хотя бы до завтра. А сейчас они празднуют первый снег.