Покинувший отражение

      Над головой сияет только тонкий, старый месяц, подводящий итоги лунному циклу, когда Жилин случайно забредает в круг из мухоморов. — Серёга, выйди, блядь! Выйди, а то феи заберут! — Игорь бросает все свои ведёрки перед тем, как стать с ним рядом. — Игорь, не дури. Какие феи? Нет никого, только мы вдвоём. — Вдвоём, чтобы не забрали. Я тебя каким-то крылатым путанам не отдам. Они эти ведьмины круги и создают, чтобы воровать простофиль. Игорь выглядел, как обычно, серьёзно. В темноте его желтоватые глаза светились обеспокоенностью, как будто он и правда переживал по поводу кражи своего мужа, и светились — не метафорично, вполне себе видимым светом. Его лицо едва освещалось уходящим месяцем, и в этом свете, пусть и таком незначительном, он всегда выглядел особенно красивым, чуть ли не юным, как ещё тогда, до пожара, и Жилин находил в этом чистое волшебство. — А если я поцелую тебя в ведьмином кругу? — То я украду тебя. — Согласен. Жилин не стал распинаться по поводу того, что Игорь украл его ещё давно, ещё в детстве, и никогда не отпускал на долго. Ему не хотелось лишних слов, ему хотелось стоять вот так, в лесу, в резиновых сапогах и целоваться под далёкое журчанье ручья. Не хотелось думать ни о чём: ни о работе, ни о трудностях, ни о переездах, ни о своих проблемах, а только о том, чтобы быть здесь и сейчас, хотя и этим моментом он обязан всецело Игорю с его предложением прогуляться и изучить местность для завтрашнего плана. — Пошли домой. Кабаны шастают, у них сейчас брачные игры. И завтра побаивайся, если кто-то будет шуршать. Меня в том году один хряк чуть не освежевал… Игорь всегда рассказывал интересно, потому что рассказывал правду, в отличие от Жилина, который с самого детства больше любил травить байки, суть которых всегда надо было делить на два. Ночь лилась плавно и размеренно. В лесу не закричала ни одна сова.

* * *

В управлении шли последние приготовления. На уши были подняты все, и у каждого была своя чёткая работа: патрули проверяли каждую машину на трассе и передавали сведения командованию; в лесу, под видом грибников, бродили оперативники, подмечающие грибников настоящих; в состоянии боевой готовности была каждая собака, даже вертолёт, один-единственный на весь округ, ожидал приказа. — … командовать непосредственно около болот буду я, со мной восемь человек из СОБРа, я — девятый. Остальные ждут приказа в назначенном месте, — Жилин обозначал место на карте, самолично перерисованной со всеми подробностями, — около дуба, из которого начала расти сосна… Не ошибётесь. Это основное… Жилин был собран, как никогда, и при этом светился энтузиазмом ярче всех. Ещё бы: дело, висящее мёртвым грузом, должно было быть раскрыто в ближайшие сутки. Его личное, персональное дело, на котором он ушёл и вернулся обратно, то, что должно было стать триумфальной точкой во всей карьере. Этот энтузиазм был заразителен — все исполнители старались лишний раз не дышать, дабы не упустить ни одной детали. — … пользуясь случаем, напоминаю: четвёртым отрядом будет командовать Константин. Константин, вы сегодня вместо Олега. Олега не будет, я счёл его профнепригодным. Все, кто должен был быть в его отряде — ко мне в кабинет, по очереди. На этом, я думаю, можно закончить. Вопросы, предложения, ремарки? Тосты, анекдоты? Ни тостов, ни анекдотов не нашлось, как и сведений про то, что мог иметь ввиду Олег: все люди из его отряда не смогли понять даже сути вопросов. По их словам, Олег с самого начала вёл себя так, как будто знал, что не будет принимать участия в задержании. Закончив с бессмысленными допросами, Жилин не придумал ничего лучше, чем лично перехватить Олега в пыльном архиве и припереть к стенке вполне не фигурально. Олег не сопротивлялся, покорно стояв в своём ограниченном положении. — Ты же понимаешь, что если что-то пойдёт не так, то ты сразу окажешься виноват? — Да. Олег не прятал глаз, не пытался хоть как-то уйти от разговора, и это пугало по-настоящему. — Тогда зачем ты сказал мне? Почему не промолчал? Я тебя не понимаю! В мире есть много раздражающих вещей, к примеру, колючий шерстяной свитер, от которого волосы встают дыбом, или трещина в уголке рта, что не даёт ни смеяться, ни плакать, есть похмелье в туманный день, а есть комочки в манной каше, но ни одно из перечисленных явлений не может и близко стоять к тому уровню раздражения, что испытывает Жилин, когда Олег открывает рот в его присутствии, когда излагает очередную мысль, простую до боли, но делает это так вычурно, так витиевато, что приходится подключать все умственные ресурсы для нахождения элементарной истины, а потом ощущать себя полнейшим, круглым кретином. — Ты всё понимаешь, — Олег выглядел одновременно серьёзным и отчаявшимся, хотя и сказать однозначно, что на самом деле было у него на душе было невозможно, — если бы ты стоял перед выбором: я или Игорь, ты бы без раздумий не выбрал бы меня. И я сейчас поступаю так же. — Ты съезжаешь с темы. — Нет, Серёжа. Я выворачиваю душу наизнанку. Когда у меня больше не будет, что терять, то ты поймёшь и это. — А? — Жилин ослабил хватку и вопросительно повернул голову на бок. — Ты совсем больной? Честно скажи, Олег, больной? У тебя есть своя воля, и ты можешь говорить со мной. Я обещал, что помогу тебе, я обещал, что ты теперь будешь в безопасности. Дай мне сдержать своё слово. Дай помочь тебе. Я же тебе друг! — Но я-то тебе враг. Тупая, пульсирующая боль заполнила всю голову Жилина. Он чувствовал невероятную досаду, но больше — себя последним идиотом за то, что не смог ни подобрать слов, ни прочитать между строк. Как же тяжело давалось каждое общение с Олегом, особенно в новейшем времени, а сейчас к этой тяжести прибавился ещё и вывод, что его очевиднейшим способом дурят. Когда аргументы становятся бессмысленными и бесполезными, теряя свою силу, в ход идут угрозы: — Если что-то пойдёт не так, то я тебя убью. Убью, ты меня слышишь? — Скорее бы. Олег ушёл. Выскользнул из ослабевших рук и растворился в здании управления. Жилин так и остался наедине со своей бочкой мёда и проклятой ложкой дёгтя в ней.

* * *

Бронежилет сидел на полковнике не так уверенно, как раньше, да и хоть в нём стало сложнее. Зато оружие лежало в руке отлично — руки помнили всё. В голове было спокойно, даже слишком — почти болезненно пусто. Не было ни противной трясучки, ни предвкушения триумфа, только железобетонная, ничем не мотивированная уверенность, но непонятно в чём. Был ли это хороший знак, или же смирение перед заранее спланированной неудачей сказать было сложно, по крайней мере, Жилину. Он сидел на бордюре и курил в ожидании погрузки и больше всего хотел знать, что же будет дальше. Что будет дальше мог знать только один-единственный человек в мире. Оглянувшись и не найдя слишком много любопытных ушей и глаз поблизости, он воровато достал телефон. От звука гудков сердце почему-то щемило, и пальцы снова дрожали. — Алло, Игорь? Есть минутка? На той стороне было слышно, как Игорь скрипнул дверью, выйдя на улицу, как чиркнула его зажигалка и как дым повалил из лёгких. — Для тебя — хоть десять. Жилин перешел чуть ли не на шёпот чтобы лишний раз не выдавать нетвёрдость голоса: — Я же знаю, что ты некоторые вещи… Чувствуешь, знаешь, предвидишь, или как это у тебя там работает? Ты постоянно говоришь мне что-то вскользь, а потом делаешь вид, что ты не говорил, или что я не слышал. Игорь, пожалуйста, если тебе есть, что сказать мне, то скажи. Я всё выслушаю, честное слово, только не молчи. Сказать, что Игоря в тот момент прошибло током значило бы промолчать, а это и произошло в итоге. Жилин, великий Жилин, что всегда игнорировал происходящее вокруг себя и тончайшую взаимосвязь всего со всем первый раз в жизни попросил о помощи в пределах компетенции самого Игоря. И Катамаранов не смог отказать: после молчания и протяжного хмыканья, он начал медленно и максимально безболезненно доносить суть дела: — Слушай, если готов. Обстоит так ситуация, что излома я не чувствую. — Излома… В чём? В нашей судьбе? Или как это правильно? — Типа того. Вообще твоего дела не чувствуется в воздухе. Как будто… — Пустота? — Пустота. Всё или пройдёт пустяково, что даже не заметишь, или не выйдет у тебя ничего. И ты, Серёг, не расстраивайся, но склоняюсь я ко второму. — И что мне делать? — Делай, что должен. От меня толку сейчас, как от тапка, я тебе не Ванга Чунга-Чанга, извиняй. Я просто оказываюсь в тех местах, где мне надо быть, или говорю то, что надо сказать. Это дело тоньше, чем Восток. — Ничего страшного, Игорь, — и его голос ломался окончательно, — ты не обязан. Каждый должен делать своё дело, но так уж вышло, что со своим я никак не справляюсь, и, если честно, мне показалось, что ничего мне сегодня не светит. Тут, так сказать, такие факторы нарисовались… Я расскажу позже. Мне просто хотелось знать, — слеза отчаянья навернулась на глазах, но так и не стекла вниз, — мне хотелось знать, что я не сумасшедший. Что ты тоже это чувствуешь. Что это есть. — Конечно, это есть. А если есть, то значит, так надо. Когда домой вернёшься? — А это никому не ведомо. Может, не сегодня — так завтра. — Прийти к тебе? — Не надо. Не ходи в лесу сегодня, я тебя прошу. И своим передай, чтобы не шастали, хотя они должны быть в курсе. — Обязательно. И ты себя береги. — Игорь дал осечку: поняв, что в его словах теперь будут слышать точные и недвусмысленные предсказания, он принял решение с этого дня пытаться давать пояснения. — Но это так, не то, чтобы надо будет… Просто береги. Люблю тебя, полковник. — Ты тоже береги себя. Люблю тебя. У Жилина не было возможности даже вздохнуть или вытереть покрасневшие глаза — вокруг собирался его отряд, ожидавший команды и напутственного слова. Восемь пар глаз сверлили его взглядами, полными надежд. — Хорошие мои, а-ну, послушали сюда, — Жилин поднялся, и его бойцы вытянулись перед ним по струнке, — дело серьёзное, но дело это моё. И если оно пойдёт прахом, то виноват останусь я. — Мы вас не подведём! — Плечистый капитан был полон энтузиазма, почти такого же, каким был пропитан сам Жилин пару часов назад. — Не тараторь, господи… Вы меня никак не подведёте, вы сейчас подневольные, а вот я могу и подвести. Что-то мне кажется, что сегодня мы каннибала не найдём — а если это и произойдёт, то духом не падать. И сейчас духом не падать. Делать то, что должны делать, но готовиться к худшему. Это понятно? — Так точно! — Тогда — по коням! Кошки скреблись на душе. Жилин не мог подвести не только себя — теперь он не мог подвести пару дюжин человек, чьё доверие он наконец-то успел завоевать, людей, которых успел вдохновить, тех, кто действительно, как самому Жилину показалось, хотел оказаться под его командованием. А, может, и вовсе не хотелось ловить каннибалов — может, всего-то хотелось наконец-то стать уважаемым или нужным. Да хотя бы просто рукопожатным. Чтобы таланты были оценены по достоинству, а не приняты за должное.

* * *

В лесу тихо, как в могиле: не шумит ветер, не поют птицы, не роют землю своими рылами дикие кабаны и не шуршат ежи. И ровно настолько же темно — луна полностью скрыта в тени и не может осветить ни лес, ни дорогу его посетителям. Густое небытие обволакивает собой Жилина и около полусотни таких же лесных гостей; лишь редкое шипение раций время от времени нарушает морок, но лишь на мгновение, после чего всё снова приходит в былое состояние. «Всё чисто»

«Всё тихо»

«Ничего!»

И снова — тишина. Жилин ждал любого знака, любого шороха, хоть чего-нибудь. Он сидел за кустами болотной брусники и курил чуть больше, чем ему было нужно, сняв респиратор, на котором сам и настаивал: известно, что пары радиоактивных болот опасны, и если хорошенько ими надышаться, то можно получить галлюцинации. Жилин время от времени напоминал в рацию о том, что фильтры надо сменить, хотя для себя решил, что устойчивость к испарениям у него уже выработалась после долгих прогулок с Игорем в этих местах. Ничего не происходило слишком долго, слишком мучительно. Непрошенного времени становилось слишком много, порождая ещё большее количество непрошенных вопросов и мыслей. Жилин паранойяльно пытался понять, в чём будет заключаться проблема будущего провала операции, где он мог допустить ошибки, в какие дыры мог пролезть Олег с его навязчивыми идеями предательства. И каждая мысль, каждый вопрос раз за разом приводил к одному-единственному выводу, не имевшему смысла: всё происходящее с ним за последние три месяца было ничем иным, как одним большим планом по причинению вреда конкретно ему, как будто Жилин — немец, а вокруг — штази, что посягают на смысловое содержание его солонок и сахарниц и подбрасывают новые и новые триггеры для воспоминаний о былом, преследуя единственную цель — сведение объекта пыток с ума. Это казалось правдоподобным, но только здравый ум и логика не давали поверить в такое смелое предположение. Жилин знал, что для совершения любого преступления нужен мотив, а мотива для сведения с ума лучшего сотрудника ну никак не находилось. Жилин снова снял респиратор, снова закурил, прикрывая огонёк ладонью. Он старался перечислять факты: например, факт того, что сейчас не тридцать седьмой, а две тысячи восемнадцатый, не Советский Союз и не ГДР, а всего лишь Российская Федерация, закрытый научный город Катамарановск, где происходят вещи, не вписывающиеся в норму внешнего мира, да и он, Жилин — всего лишь послушный винтик системы, а не какой-то там инакомыслящий. Ни глава оппозиции, ни лидер каких-либо мнений, просто тихий человек, который бы не смог ничего изменить, даже если бы и захотел, а он и не хотел. И пусть он человек капризный, тяжёлый, конфликтный, вызывающий у начальства слишком много вопросов — разве это повод для сведения с ума? Если единственный бунт, на который он согласен это итальянская забастовка, то настолько ли это страшно, что его пытаются довести до ручки? Неужели кому-то и правда есть до него дело? Нет же, правильно? Рация шипит, и из неё страшно рапортуют: третий покинул свою позицию в приступе психоза от радиоактивных испарений — фильтры оказались просроченными; человек, сменивший третьего, в свою очередь, тоже не смог добраться до позиции, так как подвергся нападению диких кабанов; пост на трассе испытал на себе ЧП: электропровода, все, кроме одного, были оборванны неловким дуновением ветра и обрушились прямо на постовых — током ударило двоих, не считая машину. Куда ни глянь — везде были внеплановые ситуации и ненужная беготня. Было ясно, что вся операция обречена на провал, ведь по количеству дыр она напоминала решето сильнее самого Жилина, но в какую из этих дыр мог пролезть Олег было решительно непонятно. Жилин сидел в кустах болотной брусники и уже представлял себе, как по возвращению поставит на уши всех, кого только можно, проверит помещения, где по обыкновению хранятся средства индивидуальной защиты, как будет наворачивать круги около каждого столба, как будет искать в лесу следы чужих сапог, уже при свете дня. А потом точно что-нибудь сделает с Олегом, если найдёт доказательства — закон, всё-таки, превыше всего. Но если доказательств не будет, то Олега просто убьют. Ход мыслей прервался внезапно: Жилин был уверен, что услышал шорох неподалёку, он был уверен, что этот шорох принадлежал человеческому шагу. Звук был слишком близко, и вопреки пессимистичным ожиданиям, исполнение мечты стояло где-то рядом — протяни руку и схвати свободу, не спугнув. Жилин шёл медленно, ориентируясь на звук, не включая фонаря, со слепой уверенностью в том, что он нормально ориентируется в абсолютно тёмном лесу, верой в то, что именно он здесь хищник, а жертва находится между деревьями и лёгкой поступью движется к самой кромке болот, бледно светящихся зеленоватой дымкой. Этого тусклого света было критически мало даже для глаза, утомлённого мглой, и были видны только размытые силуэты, мелькавшие то тут, то там. Жилин присел за ствол старой сосны, на секунду затаив дыхание. Его долгом сейчас было сделать всё необходимое, хоть и от лавра не было даже запаха — его перебивала вонь гниющей ряски, явно ощутимая без респиратора. Шаги приблизились, и бледно-зелёная тень легла рядом. Это был момент, когда надо было выпрыгнуть навстречу, выставить перед собой пистолет, задержать каннибала, кем бы он ни был. И Жилин выпрыгнул навстречу. И наставил пистолет — на густую пустоту вокруг. Ничего не оказалось рядом. Он не смог ничего обнаружить даже в бессильном оглядывании по сторонам. Стихли шаги, и рация молчала. Это не могло быть галлюцинацией — временами, бродя тут в поисках Игоря, у Жилина никогда не возникало галлюцинаций. Если верить потерпевшим, то надышавшись парами болот, они видели своих любимых, и обезумев, бросались за ними, оказываясь в опасной трясине. Может, никаких галлюцинаций не было именно потому что Жилин и так находился рядом с Игорем, а может — потому что привык. Сейчас Игоря рядом не было, ни в виде себя как такового, ни в виде наваждения. Была только зелёная мгла, тишина, и собственное сердце, трепещущее в груди. Как птица в клетке, Жилин метался по островку твёрдой почвы под ногами, не зная, даже не предполагая, где может скрываться каннибал. Он не мог уйти — шаги стихли, значит, он был где-то рядом, затаившись. Сделав очередной оборот вокруг себя, Жилин услышал за своей спиной чьё-то дыхание.

Неужели попал в ловушку?

Он медленно повернулся ещё раз, всё так же крепко сжимая пистолет в руке. За спиной не оказалось ни человека, ни пустоты. За спиной оказался дикий зверь, дышащий Жилину в грудь. Заметив пистолет, зверь зарычал, наморщил нос и прижал уши к голове — этого зверя можно было бы назвать волком, если бы не совершенно ужасающие размеры, и, казалось — сложенные на спине перепончатые крылья. Весь воздух вышел из лёгких за один громкий выдох, как от крепкого удара в живот. Жилин остолбенел, и только пистолет в руке ходил ходуном, как лист на ветру. Волк рычал вполне угрожающе, скаля длинные клыки и сверля двумя карими — как человеческими — глазами. Эти глаза показались Жилину знакомыми. Нетвёрдой рукой он убрал пистолет в кобуру, как ему тогда показалось, и поднял раскрытые ладони в примирительном жесте. — Хороший мальчик… Или ты девочка? Не ешь меня, пожалуйста. И я не буду тут шастать, по рукам? То есть, по лапам? Как только оружие пропало из виду, волк сразу же успокоился. Он фыркнул и упёрся холодным носом полковнику в грудь, туда, где по обыкновению у людей находится сердце, заворчав. — Согласен? Тогда, я пойду… Волк упал на передние лапы на собачий манер и вильнул совершенно громадным хвостом. — Нет, дружок, сейчас у меня времени нет, — Жилин решил, что раз волк обитает в лесу, а тем более видит в темноте, как ночное животное, то и свидетель из него получится просто отличный, — но если ты мне сейчас кое-что расскажешь, то мы обязательно поиграем. Я тебе даже одного человека могу скормить, хочешь? Волк только сильнее завилял хвостом, дружелюбно завертел головой, а потом — поднялся во весь рост, опустив передние лапы Жилину на плечи со всей силой. Жилин упал в болото под весом громадного зверя. Он падал и считал это какой-то горькой иронией на грани издевательства: уже второй раз в жизни он тонет, и первый раз в жизни это может оказаться действительно смертельно. В первый раз у него был Игорь под мостом, заранее вызванная скорая и неизмеримая, невозможная удача. А сейчас не было ни моста, ни Игоря, ни одного врача в радиусе нескольких километров, и ни то, что удачи — ни одной горсти простого человеческого везения. В ушах снова шумела вода, снова жгло в носу и снова обидно до слёз за свою глупость; единственное, что отличало этот случай от предыдущего — в Жилине не было ни одной пули, что значительно увеличивало его шансы на жизнь. Его беспокоила другая вещь, но совершенно не та, которая должна беспокоить тонущего: когда тебя предаёт человек, пусть и очень близкий, это можно обосновать хоть каким-то мотивом. Но когда тебя пытается утопить собака, пусть и дикая, то хоть ищи, хоть нет — а мотива точно не найдёшь.

Выходит, не для всего в этом мире нужен мотив?

Жилин чётко решил, что сейчас ему нужно прежде всего всплыть, а там, дай бог, и ответы на все вопросы как-нибудь найдутся. Почему-то он открыл глаза, и тут же испугался, что их может просто-напросто разъесть радиацией, но всё вышло строго наоборот: под слоем мхов, торфа и болотной мути находилось самое чистое в мире озеро, светящееся изнутри. «Так вот, почему ты тут пропадаешь!» — Жилин вспомнил про страсть Игоря к купанию в подобных местах. Болото, в каком-то смысле, само по себе напоминало Игоря: под слоем мхов, торфов и прочей неприятной, хотя и необходимой грязи скрывался мир, полный волшебства в самом чистом смысле этого слова. Здесь росли подводные растения, совершенно не похожие на земные — огромные водоросли, не ограниченные гравитацией, тянулись с самого дна, упираясь в торфяной потолок, с которого в свою очередь вглубь опускались синие-синие цветы. Жилину казалось, что в их сердцевинах прятались глаза, чутко приглядывающие за ним. На далёком глинистом дне обосновалась подстилка из зелёного мха, в котором сновались светящиеся рыбки, наполняя воду голубоватым блеском, а под мхом — те самые подболотники, что появлялись на столе круглый год. А на камне, лежащем среди всей этой красоты, на самом дне, ярко блестело что-то красное, подобное скорее рубину, манившее своими отблесками к себе. Жилин был уверен в том, что ему точно хватит воздуха в прокуренных лёгких для того, чтобы непременно достигнуть дна и рассмотреть лучше, и его надежда оправдалась — ему плылось легко и спокойно, даже вальяжно, если бы бронежилет не мешал своим неповоротливым массивом. За очередным кустом водорослей показались чьи-то костлявые руки и чешуйчатые хвосты —самые настоящие русалки махали и подмигивали ему, маня к себе. Он стоически не поддавался, жестом указывая, что держит курс на самое дно. — Давно не виделись, зятёк. Не ожидала, в наших-то местах. Жилин услышал знакомый голос Он замотал головой по сторонам и наткнулся на источник звука: на него смотрела собственной персоной Наталья Катамаранова.

* * *

Жилин улыбнулся и протянул руку. Наталья выглядела совершенно не так, как обычно — на земле; не было на голове строительной каски, прикрывавшей седую стрижку, как и сеточки морщин. Сейчас перед ним была молодая женщина с чёрными волосами, длинными, повторявшими изгибы водорослей; ушами, загнутыми и заострёнными, ногами, что превратились в смоляной хвост с уймой плавников, перепонками и когтями на руках, и глазами — ярко-жёлтыми, горящими, даже ярче, чем у Игоря. Наталья пожала протянутую руку и снова заговорила: — Что, за сердцем своим пришёл? А что же мой Игорёк тебе его не выловил? А, вижу-вижу, — она бросила взгляд на то самое красное нечто на дне болота, — тяжёлое сердце, никто не поднимет, кроме тебя. Чего встал? Плыви! — Тёть Наташ, у меня работа! Я как дело сделаю — вернусь! Жилин совершенно забыл, что находился под водой, и хоть дышать тут не надо было вовсе, но и говорить, как оказалось — тоже. Он начал захлёбываться, как в тот самый день. Увидев это безобразие, Наталья начала вытаскивать бедового зятя на поверхность. — Балда, Серёжа! — последнее, что он успел услышать перед тем, как вынырнуть наружу.

* * *

В глаза ударил серый свет: наступило утро. «Вот он, всплыл!» — слышалось с берега безымянного болота от боевых товарищей, сонных и обеспокоенных. На берегу были разбросаны все полковничьи вещи: рация, пистолет и респиратор, по которому и было установлено его нахождение. — Мы тут минут двадцать уже стоим, думали, что вы утонули! А как же… — Какие двадцать минут? Я же только что… Меня волк утопил, волк с моими глазами, а на дне тёща сидела, говорила, мол… — Сергей Орестович! Утро уже. Вы болотом надышались! У нас ещё одно тело! Жилина обдало холодной водой, намного холоднее чем та, из которой он вылез. Недавние события, такие красочные и наполненные спокойствием и волшебством начали казаться бредовым сном и порождениями воспалённой фантазии, хотя до этого казались более, чем реальными. — Где?! Я должен увидеть! — Поберегите нервы, Сергей Орестович, такой жути ещё не было! — Ведите! Жилин был вымокший до нитки, пропахший стоячей водой и выглядел абсолютно осатаневшим. Такому человеку было невозможно отказать, однако, его вели нехотя: бравые молодцы из СОБРа сами не хотели наблюдать случившееся во второй раз. Жилин понял, почему, стоило ему только приблизиться. Под ёлками уже крутились криминалисты, на всякий случай вытягивавшие руки, пытаясь жестом отговорить навязчивого начальника. — Вы хоть кофейку выпейте, грохнитесь же сейчас! Жилин был настырен, игнорируя всё сказанное, а потом пожалел, что не послушался. Хотя, и кофе бы тут не помог. Он привалился на ближайшую сосну одним плечом в расслабленной позе — чтобы не грохнуться, как ему и пророчили. — Докладывайте. — Женщина, на вид лет тридцати… — Лёшка, давай по существу… Лет тридцати, беременная… А что-нибудь не очевидное? Лёшка глянул на Жилина в щель между очками и волосами, недобро, как на последнего в мире психа, но продолжил докладывать: — Ничего не пропало, насколько сейчас можно судить. — Да у неё всё кишки наружу! — Жилин закурил и прикрикнул от раздражения. Что конкретно его раздражало, сказать было сложно, но скорее всего — кровавое месиво перед ним в сочетании с грандиозным провалом и предвкушением разочарованных взглядом подчинённых. — Вот именно. Но точно говорить можно будет уже в морге. Уже придумали какое-нибудь обьяснение? Жилин зажмурился от дыма, стукнул по дереву со злостью — объяснение точно было: — Я же говорил, что мы ищем каннибалку. Конечно: нашла жертву, начала вскрывать, видимо, чтобы забрать печет, увидела это — он жестом указал на землю, где в кровавой каше можно было заметить крошечные руки с ещё более крошечными пальцами, — и, видимо, не смогла доделать задуманное. — Нет, — Лёшка пояснил деликатно, но не скрывая пассивной агрессии, — то, что убийца — девушка, видно по тому, как наносились раны: рубала, как умела, все края кривые… Лучше подумайте, как перед начальством оправдываться будете. — Не умничай. Занимайся своим делом, а за меня не переживай. Нашёлся великий, блядь, советчик!

* * *

Осень, в небе жгут корабли

Осень, мне бы прочь от земли Там, где в море тонет печаль Осень — тёмная даль

      Жилин ехал в служебном микроавтобусе, сидя бок о бок со своим отрядом — бок о бок с теми, кого подвёл. Он смотрел в их измотанные лица, заглядывал в глаза, в которых ещё вчера плескался энтузиазм, а уже сегодня — только догоревшее разочарование и что-то ещё. Все аккуратно делились между собой событиями минувшей ночи: — … да кто ж знал, что у нас СИЗы, дай бог, из восьмидесятых! Как и всё остальное снаряжение! — Во-во. На меня как этот хряк кинулся — и нет броника! Ещё и все ботинки мне, гад, объел, почти до костей… — Куда начальство смотрит? Начальство смотрело на пол, осознавая всю ситуацию: так понадеяться на удачу и потерять её навсегда. Жилин не выражал ровным счётом никаких эмоций, хотя эмоций была уйма — досада, предательство, обида, разочарование в себе дополнялись болью в спине и плечах, жуткой мокротой амуниции и противным холодом. Заметив его пустой взгляд, отряд моментально осёкся: — Сергей Орестович, это мы про снабженцев! Вам-то, с вашими делами, когда за ними уследить? Это же факт, что любая война кем выигрывается? Снабженцами? — Отставить оправдания, — Жилин испытывал странное чувство реванша каждый раз, когда люди, что готовы смешать его с землёй при первой возможности, беспомощно лепетали перед его погонами, но сейчас на месте реванша была простая человеческая мерзость, — ты всё сказал по делу. Я знаю, где у меня косяки. И это — мой косяк. Да и не на войне мы. Он видел, что на него смотрели с опаской, но не мог понять, почему. Он бы понял, будь у него возможность смотреться в зеркало: взгляд совершенно обезумел от бессонной ночи и тяжёлых мыслей, а под глазами залегли чёрные тени. Ничего не осталось от того холёного полковника, которым он был ещё сутки назад. Сам Жилин не считал своё самочувствие слишком уж плохим, а себя великомучеником — было в жизни и хуже, и выглядел он соответственно, только вот окружающим эти моменты биографии были неведомы, отчего Жилина то ли жалели, то ли упрекали: — Сергей Орестович, да не переживайте! Лица на вас нет. Всё уже случилось. Зачем вы вообще с нами поехали, ещё и в первые ряды? Хорошо, хоть не убились в том болоте! — Не убился бы. Если бы не тот волк, может быть, и тридцать третьего трупа бы не было. — Какого волка? — плечистый капитан посмотрел с непониманием, — никаких волков не было, даже следов нет! — Ну волка. Большого такого, с меня ростом, и с моими глазами… Ещё крылья эти у него… Жилин ярко почувствовал на себе взгляды восьми пар глаз, и эти глаза смотрели на него, как на сумасшедшего. Восемь нервных улыбок, восемь доз снисходительного тона доводили психику до накала. — Вам бы поспать, Сергей Орестович. И поесть, а то совсем худенький, смотреть больно.

Осень, доползём ли, долетим ли до ответа?

Что же будет с Родиной и с нами? Осень, доползём ли, долетим ли до рассвета?

Осень, что же будет завтра с нами?

Недобрые мысли снова завладели полковником. Он не был параноиком, но идея о том, что над ним просто издеваются, уже не казалась такой уж беспочвенной. Музыка тихо играла, забивая собой целый ворох непрошенных советов и неуместных комментариев, от которых не спасали даже погоны.

* * *

      Сил совсем не осталось — какие бы временные искажения не происходили в болоте, но Жилин не видел снов уже сутки, и возможность их увидеть не мелькала даже на горизонте. Нужно было заглянуть домой хотя бы на двадцать минут, сбросить мокрое обмундирование и смыть с себя запах гнили и крови, леса и дыма, пота и застарелого парфюма, выпить кофе, причесаться наощупь и поехать прямиком в министерство — лучше самому доложить о катастрофе, чем плодить цепочку ненужных формальных недовольств.       Но только переступив порог собственной квартиры, он отбросил любые планы: дома пахло скипидаром, и всё вокруг стало неважным. Стало плевать на следы от грязных ботинок на ламинате, на испачканный самим же собой край постельного белья — хотелось прямо в таком виде, не раздеваясь, пройти в спальню, хотелось увидеть, как поджав ноги, головой к изножью кровати лежит Игорь и посапывает, ожидая пробуждения. Жилин гладит его по волосам осторожно, не желая разбудить — только прикоснуться, побыть рядом, ощутив присутствие, напомнить самому себе, как безумно успел соскучиться. Но даже сквозь сон Игорь льнул ближе к холодной руке и ворчал, как-то ли кот, то ли лисица; в полудрёме он обхватил ногу, облачённую в сырую штанину, умастил голову на худом бедре и без всякой брезгливости притёрся щекой ближе.

Вот оно — счастье.

Мог ли Жилин хотя бы мечтать о том, что Игорь будет ждать его дома, вот так — в чистых простынях? Можно ли было желать, чтобы солнце светило только ему одному? Игорь сонно потянул носом, и его лоб тут же наморщился, а брови собрались в кучу на переносице. Глаза распахнулись, демонстрируя замешательство. — Скажи на милость, Серёжка, — он приподнялся на локте, и после сна мямлил хуже обычного, — а ты где шлялся? — Игорь принюхался ещё раз, проверяя, не мог ли запах болот почудиться ему во сне, но этот специфический запах был не сравним совершенно ни с чем. — На работе, родной. Ничего не вышло. Ещё одна. В болоте ещё чуть не утопили, зато с мамой твоей поболтал… — Ну нихуя себе. — Игорь не смог сказать ничего кроме. Взгляд у него был совершенно расфокусированный, как будто пьяный, и Жилин сразу понял, что это может означать. — И не говори. Голова опять болит, да? — Болит. — На работу не пойдёшь? — Посмотрим. Полежим, потом подумаю. Иди сюда. Он потянул Жилина за собой, и надо было иметь совершенно стальную волю, чтобы не поддаться. — Не могу. Мне надо к Министру, за пиздюлями. Но я обязательно вернусь вечером, а может, ещё раньше. Хорошо? Жилин пытался уйти, чувствуя, как вырезает себе сердце тупым ножом — настолько больно было отказывать единственному в мире человеку, который так отчаянно нуждался в нём здесь и сейчас. — Пять утра, Серёж, какой в жопу Министр… Лежи. Я разбужу. — Ладно. Ладно, я сейчас. Исходя из соображений опыта, иррациональности и самобичевания, Жилину не хотелось засыпать. Сейчас он был если не бодр, то полон тревожного импульса, и знал: если уснёт хотя бы на два часа, то превратится в рыхлую и безвольную массу. Да и какое право он имел спать сейчас, когда кто-то корпел над свежим трупом? Он, Жилин, считал, что не имеет права отдыхать, пока не решит все вопросы из списка тех, что решить ещё можно было. Но сонный, одомашненный Игорь, у которого раскалывалась голова и который хотел только одного — уткнуться в плечо и уснуть крепким сном — был важнее любых проблем. Важнее Министра, важнее убийств, собственной паранойи, предательств, всего, чего угодно — он был тем, после которого ничего не имело значения, и ничего не существовало в моменте. Осталась только любовь и тяжесть в голове, тянувшая к подушке. Смыв с себя всю грязь и слякоть под кипятком ровно за три минуты, Жилин завёл уйму будильников и сдался в плен длинных рук. Сон обрушился почти сразу же под аккомпанемент гула в ушах, утащил сознание в вязкую тишину и темноту, но даже эта темнота не была такой всеобъемлющей, как та, которую удалось застать в лесу.

* * *

folie a deux

* * *

Игорь тёплый, как печка, и уютный, как большой рыжий кот, от чего с ним всегда крепко и спокойно спится. Даже когда у него болит голова, даже когда он бормочет в психозе, когда не спит вовсе и шаркает по квартире — с ним спокойно. Иногда он просыпается, поднимается на локтях, отлипая от подстреленного плеча, и смотря в одну точку говорит весьма внятно и разборчиво, обращаясь к кому-то незримому. В такие моменты Жилин просыпается, но только для того, чтобы обнять крепче и снова уснуть — вдвоём, и в этих пробуждениях спокойствия больше, чем во всём минувшем дне. — Пшёл отсюда, шелудивый! — и вот, Игорь снова обращается к кому-то, Жилин снова выныривает из хлипкой дрёмы в надежде занырнуть обратно спустя минуту. — Ты с кем там, родной? — Жилин открывает глаза на мгновение, и этого вполне достаточно чтобы увидеть, с кем он там: крылатый волк стоит над ними обоими, капая слюной из оскаленной пасти. — Не надо на меня дышать, голубчик, — он говорит со зверем, как со старым знакомым, — иди-иди, давай, в лес, откуда пришёл. Зайчиков ловить! Жилин небрежно махнул рукой, как перед своими навязчивыми подчинёнными, и тут же пожалел об этом. «Ай!» — волк, может быть, и был навязчивым, но уж никак не подчинённым, от чего и клацнул зубами. На месте укуса не оказалось крови — чёрные следы, в которых обычно ходил Игорь, украсили кисть. — Ты тоже его видишь, что ли? — Ага. Двое обменялись многозначительными и тревожными взглядами. — И что ты обычно делаешь в таких ситуациях? Ты же часто видишь всякое, кричишь на кого-то… — Тебя бужу. Ты говоришь, что это всё ненастоящее, ну я и забиваю. — Дела-а. Игорь прижался ближе: он понял, что стал абсолютно беспомощным, когда последний оплот здравомыслия и реализма в этом доме пал. — Серёг, сделай что-нибудь. — И что я сделаю? Арестую его? Игорь почесал голову. Волк продолжал рычать, пачкая чёрной слюной белоснежные простыни, и устав от угроз перешёл к действию — наступил обоими передними лапами Жилину на грудь. — Ух ты, сонный паралич! — Жилин говорил сдавленно, не пытаясь себе хоть как-нибудь помочь, да и не то, чтобы мог. Катамаранов прибегнул к жесту отчаянья: пошарив под подушкой, нашёл бутылку скипидара, сделал два больших глотка, после чего закричал, но не на непрошенного гостя, а куда-то в сторону! — Зинка! Зинка! Зверь перестал скалиться и оглянулся — за длинный серый хвост его оттаскивала упитанная лиса. Волк сменил гнев на милость, переключаясь с Жилина на кого-то более здравомыслящего. Принюхавшись один к одному с полминуты, звери побежали сквозь окна, сплетаясь хвостами, не оставляя после себя ничего, кроме мазутных пятен на обоях. Жилин закашлялся — в груди ощущалась зияющая пустота, возникшая явно не сегодня, но замеченная лишь после покушения потусторонних зверей. — Игорь, — он робко позвал сиплым шепотом, — это всё правда? Или мы сошли с ума? — Всё вместе. В комнате посветлело уже окончательно. Двое смотрели друг другу в глаза, полные невысказанных вопросов — они не решались их озвучивать за неимением ответов.

Прозвенел будильник.

Было пора ехать в Министерство.