Покинувший отражение

Cherry lady

      Работа на два кабинета, как и старость, никого не делала лучше, в особенности — Жилина. Подчинённые, в свою очередь, считывали настроение начальника не хуже невротичных детей, перенимая его: двери кабинетов истерично хлопали, голоса становились напористее, и вместе с этим — грубее, жёстче. Коридоры наполнялись сигаретным дымом, что смешивался с едким осенним туманом, вплывавшим через приоткрытые окна. Управление вместо со всеми своими подразделениями становилось похоже на кафкианский ад более, чем обычно. Облепихин, вернувшийся после тяжёлой ночи, курил в приёмной. Он больше не ожидал найти утешения в лице Жилина, находя его в обществе Лиды Самсоновой. Окружённый насилием со всех сторон, загруженный, не имеющий склонности к рефлексии, зато имевший доступ к оружию, как и любой сотрудник внутренних органов, он был бледен, подавлен и раздражён, находясь в постоянном поиске баланса между исполнением своих прямых обязанностей и сохранением в себе человека. С каждым днём нахождение этого баланса становилось всё более проблематичным, что не могло не подавлять. Лида же не была сотрудником в широком смысле, не жила в той рамке нормы, в которой жило остальное управление, и в отличие от того же самого Жилина, в котором Витька так отчаянно искал поддержки до недавнего времени, в Лиде, казалось, не было той боли и ужаса, что мешал доверять миру. Она не читала нравоучений, даже в благих целях, напротив — её пытливый ум заставлял задавать новые и новые вопросы, что не оставляло Витьку равнодушным, заставляя заходить в приёмную чаще и чаще. В тот день Витька наведался в очередной раз — полностью раскоординированный, зато захвативший шоколадку. Простой жест, который не должен был вызвать никакой реакции, действительно, её не вызвал. Лиду сильнее интересовали глаза Облепихина: сонные, но широко раскрытые от испуга. — Спасибо, конечно, Виктор Сергеевич, но ты какой-то убитый. Что-то случилось? Может, кофейку? — Ночь сумасшедшая, Лидочка. От кофе не откажусь! Самсонова сварила кофе, пододвинула к Витьке мисочку с вишней и не переставала слушать о трагичных событиях минувшей ночи. Обшарпанная роскошь приёмной наполнилась светом и теплом, расцвела давно забытым, человеческим. Одним своим появлением Жилин убивал всё человеческое и человечное — это было его основной задачей как начальствующей фигуры. — Что у нас тут за чаепития? Работать, что ли, никому не надо? — Работа на два кабинета никого не делала лучше, и Жилин брезгливо разгонял молодёжь рукой, как назойливых мух. — Давайте, давайте, нечего мне тут. Кто у нас тут такой сладкоежка, шоколад ест, ещё и на рабочем месте?! — Это я принёс, — Витька отзывался слабым голосом, — к кофе. Было невооружённым глазом заметно, как у Жилина в голове переключился незримый тумблер, вызвавший короткое замыкание и пожар, заметный в глазах. Витька был искренне изумлён, когда его принялись отчитывать, как котёнка, схватив за ухо, буквально вышвыривая из приёмной. — Ты эту шоколадку себе в очко засунь, долбоёб, фашист недобитый, ещё раз увижу — убью, суку, понял?! Свидетели разбегались по своим рабочим местам, прятали головы в воротники, пока Жилин буйствовал. — Ни на сантиметр ближе вытянутой руки! Услышал меня?! Витька услышал, но ни черта не понял: ни такой убийственной реакции, ни её первоначальной причины. Он какое-то время стоял на месте, окружённый вопросительными взглядами. Голова кружилась, и в ушах шумело, и он, чувствовавший себя нашкодившим щенком, медленно побрёл к себе. А Жилин хотел, наконец-то, попасть к себе, быстро доделать оставшуюся работу и с лёгкой душой уйти на перерыв, но медленно преодолевая приёмную, но неожиданно, услышал крик и громкий цокот туфель: — Серёжа! Зачем ты его прогнал? — А ты сама не понимаешь? Вроде де бы взрослая девочка, Лида. У него же только одно на уме… — Я знаю, что у него на уме! Может, то же самое, что у меня! Я, может быть, тоже хочу секса! Я, может быть, хочу наконец-то с кем-нибудь познакомиться, хочу отношений! Я столько денег отнесла психологу, чтобы не бояться мужчин, и не для того, чтобы ты тут ходил, как курица-наседка и отгонял от меня симпатичных лейтенантов! Жилин сел. Почесал лоб, пытаясь понять, что ему только что сказали. — Ешь, кстати, вишню. Она с червями! Полковник не притронулся к ягодам на столе, а только хмурил брови, ища аргументы. — Лида, разве ты… — Разве я что? Разве меня не дёргает от вида шоколадок? — Она брала в рот очередную вишню и ловко выплёвывала косточку в урну через всю приёмную, — Потому что в детстве меня этими шоколадками кормили после того, как насиловали? Нет. А должно? — Должно, Лида! — Почему? Почему я должна жить с этой болью всю жизнь? Серёжа, я это пережила. — Как такое можно пережить?! Тебе не кажется, хорошая моя, что ты продолжаешь искать кого постарше, потому что тебе всё про это напоминает? Потому что тебе удобно в этом? — В моей травме? Мне в ней было неудобно, поэтому я решила вылечиться и идти дальше. Люди так делают: идут дальше. Живут дальше! Не знаю, что там происходило у тебя в жизни, но ты точно не научился жить дальше, и хочешь, чтобы все вокруг не жили. Чтобы жалели себя, чтобы вспоминали о своих несчастьях, и видели себя через призму своих травм. А я не хочу так жить! Я не хочу всю жизнь быть просто девочкой, которую изнасиловал отец! Я больше, чем это. Знаешь, как тяжело, когда на тебя все смотрят с такими же грустными лицами и вздохами, как ты? Я даже не знаю, что тяжелее: это, или когда тебя насилуют? — Когда насилуют. — Ты что, великий эксперт в этом вопросе? Лида напряглась: Жилин, сидящий перед ней, задумался слишком сильно и перестал моргать, глядя в одну точку на полу. Лида привстала и начала щёлкать пальцами перед его лицом. — Эй, Серёжа? Сергей Орестович? Вам что, есть чем поделиться? Жилин вспоминал, пытаясь дать ответ. Вспоминал ночь, когда в крови было всё: и розочка в его руках, и чёрный костюм, и багажник машины, пол, бездыханное тело на нём. Вспоминал самый горький и обжигающий рассвет, свой смех внутри рыданий посреди просёлочной дороги и то, как получил майорское, проклятое звание. — Нет. — А то ты так задумался… Не знаю, о чём, но тебе лучше это отпустить. И жить дальше. Жилин опустил голову в ладони. Он был согласен со всем, но чувствовал себя в тупике, из которого не мог сделать ни шагу дальше. — Хорошо. Как скажешь, Лида. И за Витьку — прошу меня простить. — Нет, Серёжа, перед ним ты сам извинишься! Он всю ночь не спал, у него беда с жилищно-коммунальными… Шизофреники газ не выключили, и бабах! Хорошо хоть газа не много было, а то и подъезд бы обвалился! Не видели новости что ли? Это его дом был! Жилину было не до новостей, и уж точно не до будничных драм с его подчинёнными, которых Игорь в домашней обстановке не переставал называть детьми. Не было времени и на рефлексию, а уж тем более — на чужую, однако, Жилин приходил на работу явно не работать. — Лида, всё! Не надо меня тут грузить уже, господи… Я и так, понимаешь ли, загружен. Тебе за это не заплатят, поэтому отставить поучения вышестоящего лица… Всё! Жилин спускался на этаж ниже, где обычно заседал Витька, а сам пытался посмотреть на себя со стороны: полковник, ещё и извиняется перед каким-то рядовым сотрудником, перед лейтенантом, пусть и старшим, ещё и у всех на глазах, чтобы точно было честно — публично наорал, значит надо и публично просить прощения. Он пытался вспомнить, когда перед ним последний раз извинялся хоть кто-то. Когда Николай Васильевич последний раз прилюдно признавал свою неправоту? И приходил к выводу, что такого и не было никогда. — Облепихин! — Жилин ворвался в кабинет без стука. Там уже сидели ещё двое обитателя кабинета, и четверо тех, кто пришёл к ним на обед. — Ты меня прости. Был не прав. И за ухо тоже прости. — Ага, спасибо, что хоть не откусили! Жилин только смущённо улыбнулся. Он понимал, что его, возможно, хотели пристыдить за вспыльчивость, вспомнив недавнюю ситуацию с Олегом и его бедным ухом, точнее, теперь уже его отсутствием, но ещё понимал, что тут есть за что стыдить. — Вот станешь капитаном, как Олег Михайлович, вот тогда и откушу, а сейчас так, чтобы не расслаблялся… Ладно. Зайдёшь в приёмную, как захочешь. Тебя там ждут. Жилин ушёл. Обедом для него даже и не пахло — дел был непочатый край, а драгоценное время он уже потратил на решение собственноручно созданного конфликта, ещё и загрузился больше, чем обычно, как будто ему было мало Олега, Николая Васильевича, каннибалов и Игоря, который снова слёг с головной болью где-то в лесу, в лисьей норе.

* * *

В глазах смотрящего

— Сергей Орестович, вот ваши… Что бы то ни было. — Витька нагрянул после обеда, и выглядеть лучше он не стал: всё такой же бледный и помятый. — Спасибо, голубчик. На стол кинь. Так и что у тебя стряслось, подрывник? Сотрясения нет? Жилин интересовался одновременно искренне и отрешённо в силу своей непрекращающейся беготни. — Вроде нет, но башка всё равно болит, газом, что ли, надышался… Но бабахнуло ощутимо, аж стёкла треснули, и штукатурка отвалилась. Ни газа, ни света, ни воды, всю ночь не спал. Это же эти, те, которым кишечники лазерами выжигают раз в сезон! То ли специально напустили, то ли нет, не разберёшь уже… Жилин подошёл вплотную, покрутил Витькину голову в стороны, проверил глаза, попросил высунуть язык, как будто понимал в сотрясениях больше, чем сидящая за дверью Лида. — Дела, дела… Ничем, к сожалению, помочь не могу, только ибупрофена дать, от головы. Я им всё подряд лечу… — он отвлёкся на человека, зовущего из-за двери, — во втором ящике возьми. И поспи, если никуда ехать не надо, а я… Да иду я, господи, иду! Жилин оставил Витьку один на один с собственным кабинетом, и Витька тут же полез во второй ящик. Жилин, как обычно соврал ему: там лежала целая уйма разных таблеток с такими названиями, от которых голова кружилась только сильнее, а зрение окончательно подводило. Тем не менее, решив, что всё лежащее являлось ибупрофеном, просто под разными торговыми названиями, Витька взял таблетку, но она оказалась такой маленькой, что вдогонку было выпито ещё две. Таблетки были странные, а ещё касаясь языка они заставляли его неметь, и неприятно горчили в горле. Витька хотел бы не думать о том, что ибупрофен был каким-то странным, и о том, что уже пятнадцать минут ему совершенно не хочется ни о чём переживать, а просто сидеть на месте полковника и безмятежно смотреть в окно. Никакие проблемы его не волновали, не было ни тоски, ни печали, ни восторга — был просто момент тишины, в которой хотелось оставаться. Посидев ещё с десять минут, Витька всё-таки решил подняться и пойти делать свои дела, но стоило ему оторваться от кресла, как в глазах потемнело, навалила слабость и сонливость, вновь опускавшие его в кресло. — Облепихин! Ты чего тут расселся, дел своих, что ли, нет? Ещё и в моём кресле, в моём, понимаешь ли, кабинете! А ну, брысь отсюда! — Жилин был похож на растрёпанного филина, весьма грозного и громогласного. Но и повышенный голос никак не резонировал в Витьке: он продолжал сидеть и ничего не делать. От такой несвойственной флегматичности на грани с хамством, Жилин подошёл ближе, рассматривая Облепихина возмущёнными глазами. — Ты чем тут занимался, дурной? — Ибупрофен пил, потом сидел. Даже слова выходили изо рта приятно, не находя препятствий, не проходя через внутренние фильтры. Жилин посмотрел Витьке в глаза — зрачки у того были по пять копеек, во всю радужку; бросил взгляд на свой стол: помимо пепельницы, погрызенных ручек и кипы документов, на нём лежала картонная коробочка, надпись на которой неоднозначно говорила:

«Амитриптилин»

— Витя, а давай теперь серьёзно: это похоже на ибупрофен? — Да кто ж его знает, что сейчас только не придумают… Жилин обречённо потёр лицо руками. Когда он выбрасывал из окна все запасы таблеток от башки, он совершенно не принял во внимание то, что успел натащить на работу целый склад. — И сколько выпил, рассудительный ты мой? — Три. Жлобские какие-то таблеточки были, маленькие… — Зато очень удаленькие! И что мне теперь с тобой делать, не подскажешь, а, Облепихин? — Жилин спросил больше у самого себя, чем у Витьки, и тут же принял меры: залез под диван, предназначенный для посетителей либо для сна самого полковника, он достал тёплое покрывало. — Ну, всё. Иди сюда, поспишь хотя бы… Притулило тебя сильно, да? Да, знаю, сильно, особенно в начале… Всё, считай, до следующего дня ты выпал из жизни. Витька послушно поднялся, сделал два нетвёрдых шага и упал на диван. Как только его голову накрыло покрывалом, он моментально провалился в сон, а Жилин поставил руки в боки, смотрел и смеялся, покачивая головой. — Да-а… Без света, без газа, без тепла, ещё и в таблетках… И куда мне тебя деть, а, Облепихин? Жилину пришлось продолжить делать рабочие дела под мерный сип Витьки, а ещё — позвонить Игорю, находящемуся не в лучшем состоянии, чтобы попросить совета. — Игорюш, привет. Слушай, а ты не будешь против, если у нас сегодня будут гости? Один-единственный, очень тихий гость, переночует… А как ты понял, что это Облепихин? В конце рабочего дня Витьку всё-таки пришлось разбудить — не тащить же его на себе? Разбудить, подождать, пока он поборет назойливый кашель, сотрёт слюну со щеки и нехотя, опираясь на Жилина, пойдёт в машину, чтобы доспать ещё десять минут на задних сидениях. — Мы куда…? — На Кудыкину гору, Облепихин! То есть, ко мне. Не на штукатурке же тебе спать, ещё и без благ цивилизации? — А… А Игорь? — А что Игорь? Игорю, значит, можно в дом всякую живность тащить, а мне нет? Садись, ложись, отдыхай, дай покурить на свежем воздухе. — Я тоже курить буду! Жилин засмеялся от такой решимости: Витька стоял нетвёрдо, как пьяный. — Ну, кури! Если смелый. Жилин дал огня и не переставал ухмыляться, зная, что будет дальше, а именно это и произошло в итоге: докурив сигарету почти до середины, у Витьки резко подкосились ноги. — Всё, спать! — Жилин затолкал Облепихина на задние сидения, отобрал сигарету, докурил и занял место водителя. Он наивно полагал, что будет ехать с тихим пассажиром, но пассажир настойчиво просил то воды, то музыки. — Сергей Орестович… А включите. Апостол Андрей. — Любой каприз за ваши деньги! В ту же минуту, в машине заиграла музыка.

С причала рыбачил апостол Андрей,

а Спаситель ходил по воде. И Андрей доставал из воды пескарей, а Спаситель — погибших людей.

Жилин ехал и думал о том, что такое наказание было дано ему неспроста. Он вспоминал Игоря, который то и дело говорил о том, что всё в мире переплетено, все люди имеют определённую связь и ни одно знакомство не бывает просто так, не вовремя или зря. Исходя из такой логики, Жилин пытался расставить всех по своим местам: Лида Самсонова, например, появилась в его жизни в это самое время, очевидно, для того, чтобы он мог посмотреть, как несчастные люди могут стать счастливыми. Его брат оказался живым для того, чтобы Жилин не был одинок в своих детских проблемах. А все остальные? И чему его должен был научить Витька, пускающий слюни на кожаный салон? Мысли шли плавно и размеренно.

Онемел Спаситель и топнул в сердцах

по водной глади ногой. «Ты и верно дурак!» и Андрей в слезах побрел с пескарями домой.

* * *

Витька проснулся, когда уже стемнело. По ощущениям было около десяти вечера, но достать из брюк телефон и уточнить не было сил. Сначала пробудилось только сознание: он лежал на чём-то вполне себе мягком и был тепло укрыт. В нос бил запах бесконечных парфюмов, свежей стирки и кофе — приятно до одури. Было слышно, как где-то рядом посуда соприкасается с твёрдыми поверхностями, как звенят вилки, как что-то наливается в кружки, и как Жилин тихо щебечет в соседней комнате. Витька сделал над собой усилие и открыл глаза — зал освещался только светом, проходящим через стеклянную дверь кухни и свечкой, что горела на столике возле его дивана и источала приятный аромат. В полумраке, тем не менее, был заметен интерьер со всеми своими шкафами-подушками-пледами, со всеми вазами и картинами, и всё это лежало на первый взгляд неряшливо, но гармонично; каждый кусочек хаоса дополнял друг друга, создавая видимый строгий порядок. Витька чувствовал себя, как на облачке, как на жарко натопленной деревенской печке. Он не мог вспомнить, когда последний раз чувствовал себя настолько спокойно и расслабленно, хотя и понимал, что дело тут скорее в лекарствах, чем в незапланированной ночёвке. Он снова прикрыл глаза, и тут же открыл вновь: что-то маленькое и мягкое коснулось его лица. Это был здоровенный рыжий кот, решивший деликатно проверить лапкой, жив пациент или мёртв. Решив, что пациент скорее жив, чем мёртв, кот покинул диван и вальяжной походкой направился на кухню, приоткрыв своим массивным телом дверь, отчего голоса стали звучнее. Витька даже и не думал подслушивать, но разговор как будто сам лез к нему в уши: —… не знаю я, Игорь, как-то всё в один момент. Это, по-твоему, тоже как-то связано? И то, что Лида сегодня сказала? Зачем это всё? — Связанно. Со мной. — В каком это смысле — с тобой? — В прямейшем. Разные люди говорят тебе то, что я сам не смог донести тебе три года. А Гвидон говорил, что я должен вести тебя по этой жизни. Так себе из меня духовный проводник, а? — Проводник-то хороший. Провожатый у тебя вредный. Витька, всё время, что знал Жилина, пытался заглянуть за его броню, подковырнуть хитиновый покров, чтобы посмотреть, что же спрятано внутри, чтобы понять, какой он, когда настоящий, и только стечение сущих пустяков открыло дверь в этот мир. И этот мир оказался совершенно отличным от всех представлений. — … а у меня пятое авокадо проросло, смотри! — Жилин обращался к Игорю, и его расслабленный, смешливый голос доносился до ушей, — а твои? Авокадо, или снова дуб? — Каштан. — Ну ты даёшь. Попробуй, что ли, жёлудь прорастить, может, тогда и авокадо получится… — Проращивал уже. — И что? — И теперь на даче растёт смородина. Витька пролежал ещё с сорок минут, то проваливаясь в дрёму, то выплывая из неё, когда слышал громкий смех на кухне. Ему не хотелось даже шевелиться, чтобы не спугнуть этот кокон уюта, выросший вокруг, но подслушивать чужие разговоры обо всём и ни о чём тоже было весьма и весьма приятно. Ему даже посчастливилось услышать, как двое тихо напевают, пока моют посуду:

— И вы вдвоём решаете

— Падабадам

— Серега — вор, так пусть сидит

Я помню как тебя любил,

И слёзы на твоих щеках

Я помню, я не позабыл Браслеты на моих руках Твои слова

— Я всё отдам

— Мадам, мадам

Витьке показалось, что Жилин предаётся воспоминаниям о своём пребывании в тюрьме под прикрытием, но он тут же отогнал эти мысли: столько лет прошло! Разве не могла эта рана не зажить на нём, как на собаке? Но Жилин, будто услышавший эти мысли, обратился к Игорю: — Я сегодня, если честно, в шоке был: думал, никому не видно, как я постоянно ковыряюсь в прошлом, а Лиде как будто сразу всё стало ясно. Игорь, скажи честно, тебе тоже видно? Игорь промолчал, но промолчал так громко, что всё сразу стало понятно. Витька не мог видеть, как на его лице зрело пронзительное выражение, зато это отчётливо видел Жилин. — Тогда почему ты меня за это не пинал, так сказать? Господи, Игорь, как ты меня вообще не убил? Прозвучал очередной вздох, наполненный смыслом. — Ты, как обычно, прав. Как обычно. — Вот и хорошо, теперь пошли курить. Облепихин завороженно слушал и не мог перестать удивляться: они ведь действительно понимают друг друга без слов, и не на публике, а просто так, в своей квартире, находясь тет на тет. Это незримое созидание породило грусть: Витька испугался, что никогда не сможет быть настолько счастлив в браке, как эти двое. Дверь открылась, и две фигуры в халатах прошли в зал для того, чтобы оказаться на балконе. Через несколько минут аромат парфюмов и чистоты разбавился сигаретной вонью. Свет потух, стихло и копошение в спальне за стеной: теперь оттуда раздавалась уж совсем тихая, шепотная речь. Витька не смог, да и не хотел разбирать её содержание, но ему показалось, что это были признания в любви. Он уснул уже насовсем, крепко и до утра.

* * *

— Вставай, малой. Я ж говорил, что мы ещё свидимся? Шуруй в душ. Проснулся Витька в пять утра, под взглядом жёлтых глаз, едва не светившихся в предрассветной серости. — Я тебе дам одно задание, пока Серёга спит. По рукам?