Покинувший отражение

После установления рабочей версии, оперативники получили свои задания, а Жилин — клеймо сумасшедшего, и всё же, все следовали указаниям. До новолуния оставалось две недели, которые полковник искренне хотел провести, занимаясь ничем. В сложившихся обстоятельствах такая перспектива казалась более, чем заманчивой: в отношениях с Игорем настал пропущенный конфетно-букетный период. Несколько дней после честного разговора они только и занимались тем, что без конца гуляли после работы, не чувствуя себя выжатыми, краснели при взгляде друг на друга, держались за руки без повода, и даже целовались — как-то смущённо, то и дело сталкиваясь зубами. Однако, такая вновь вспыхнувшая романтика не могла спасти Жилина от его меланхолии до конца. В один из таких уютных вечеров, когда ничего не предвещало беды, лёжа у Игоря на коленях, он невпопад решил вывернуть душу: — Вот, смотри: ты у меня есть. — Я у тебя есть. Игорь улыбался и гладил по волосам, ещё ни о чём не подозревая. — И я у тебя тоже есть. — Ты у меня есть. — А знаешь, в чём проблема? У меня нет меня. Игорь остолбенел в секунду. Жилин всегда болтает без умолку, но искренности в нём и днём с огнём не сыщешь. — Может, всё-таки поговоришь с психиатром? — Так я же, хороший мой, не болею. Меня просто нет, и всё. — Так, — Игорь начал внезапно строго, — вот же ты. Лежишь тут, со мной. Вот у тебя нос, вот зубы… Ноги, руки, жопа, всё на месте. А вот я. Я есть, и ты тоже есть. — Физически — не считается! Жилин говорил про свою диссоциацию, но с улыбкой на лице. Он уже перестал даже пытаться её побороть, а просто принял, как данность. Ему стало легче обсуждать своё здоровье, а точнее, его полное отсутствие, ровно с тех пор, как Игорь перестал пытаться говорить с ним, как с несведущим. — Я просто, понимаешь, где-то себя потерял. Никак найти не могу. В ментовке искал — не нашёл. В частной практике искал — тоже не то. — А в зеркале смотреть не пробовал? — Пробовал. Там тоже никого нет. И в момент, когда Игорь наконец-то приблизился к разгадке тайны зеркал, когда краеугольный вопрос мог получить ответ, когда все карты могли бы быть раскрыты, именно в тот миг в приоткрытое окно влетела летучая мышь. — Так, занимайтесь. Жилин спокойно встал и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, оставив Игорю поимку ночной зверушки. Раз в две минуты он заходил снова, чтобы проверить ход операции, и тут же выходил. — Нет, Игорь, давай ты как-нибудь сам, ты знаешь, я всего этого боюсь! Игорь послушно кивал, снимая летучую мышь с люстры и заворачивая в полотенце. Но спокойно выпустить гостью ему не дал всё тот же Жилин: — Стой! Дай посмотреть. Я их вживую никогда не видел, — с абсолютно детским восторгом Жилин заглядывал в конвертик полотенца, откуда на него смотрели маленькие, но очень злые глаза. — Привет, малышка! Как тебя зовут? — Он аккуратно гладил мышь между оттопыренных ушей, не выражая и капли испуга. — «Боюсь, боюсь»… Серёг, да скажи ты сразу, что в рот ебал этим заниматься! Ничего ты не боишься, просто ленивый. — Ну да. Я такой! — Жилин улыбался абсолютно бесстыдно. Сейчас он был уверен, что за словами Игоря не стоит ни замечания, ни язвы, — Да и чего мне бояться? Ты же рядом. Игорь, в свою очередь, был совершенно не против такой живой, искренней наглости. И всё же, тема зеркал была утеряна навсегда.

* * *

Рабочая жизнь полковника наполнилась чередой событий, бессмысленных по своей сути, чем он и был более, чем доволен. На очередном собрании старшего начальствующего состава, на котором он присутствовал чисто физически, он решал проблемы чисто бытового характера: думал о том, когда же ему будет удобней в очередной раз съездить к брату, куда можно пойти с Игорем после работы, что приготовить на ужин. Были и вопросы более философские: рассада. Нужна ли она теперь, при условии, что этим летом он уже мечтает уехать из страны? Получиться ли уехать из страны уже этим летом? А может быть, и раньше? Мысли о великом прервал голос Николая Васильевича, точнее, содержание сказанного им: — … так же, спешу напомнить, что завтра мы собираемся по поводу повышения Сергея Орестовича до звания полковника! Жилин даже не поменялся в лице, лишь устало выдохнул: он знал, что представляют из себя эти «обмывания звёздочек». Это заявление, вопреки ожиданиям, не вызвало сопротивления или резкого отторжения. То ли кнопка, отвечающая за нонконформизм, сломалась, то ли очередное желание «проверить себя на прочность» взыграло в странной форме. Решение обмывать было принято безболезненно, скорее даже, как факт. Такое спокойствие, однако, спровоцировало собой весьма и весьма странную реакцию сто стороны начальства: Николай Васильевич, завершив собрание, тут же подсел ближе. На его лице было выражение нарочитой заботы и напускной мудрости. Он начал говорить суетливо, снисходительно: — Серёжа, ты сейчас только не кричи. Я знаю, что ты будешь против… — Почему? — Жилин отвечал немного заспанно, совершенно искреннее, без малейшего намёка на раздражение, — я, так сказать, наоборот, поддерживаю. А что? С товарищами нужно налаживать хорошие отношение, без них каши не сваришь. План операции почти готов, дел особых нет, можно и расслабиться, когда такое последний раз было? Глаза генерала поползли на лоб, рот раскрылся в немом удивлении, не сразу находя слова для озвучивания, что выглядело даже комично. Всё же, перестав изображать из себя рыбу на суше, он выдал простое напоминание: — Серёжа, ты же сказал, что не пьёшь! Как так? — Да, вы запомнили. Ну, как, пью, по праздникам, шампанское. Или что? Я должен по стенкам лазать, кричать, почему? Или вы что, хотели без меня мои звёзды обмыть? Нет уж, не получиться, пусть меня все терпят. Вас же как-то терпят? Жилин улыбнулся. Он улыбнулся не натянуто и не издевательски, как делал обычно. Он улыбнулся той самой улыбкой, которую генерал видел в тот день, когда принимал его на работу. Это была улыбка абсолютной, детской наивности, ослепительная по своей яркости. Николай Васильевич нервно сглотнул. Они разошлись, сохраняя настроение: генеральское недоумение и полковничье простодушие. Только направляясь в свой кабинет, на третий этаж, Жилин внезапно для невидимого зрителя застыл. Пару раз моргнув, он сложил руки лодочкой у лица, скрывая очередную улыбку, будто кто-то мог ей позавидовать. Утренний кофе дошёл до головы, и проснувшись окончательно, он только что понял, что сделал. До Жилина дошла суть недавно случившейся ситуации. Почему-то он был невероятно горд сам собой.

* * *

— Классно. А Олег будет? Вечером того же дня, весь измазанный то ли мазутом, то ли какой-то особой хтонической жидкостью, Игорь сидел на кухне, стараясь не запачкать собой всё окружающее и флегматично наблюдал за тем, как Жилин готовит ужин. — Не знаю. Но я на это надеюсь. Может, выпью, будет не так страшно. Мы болтали, на днях, и, если честно, я услышал то, чего бы слышать не хотел. Игорь приподнял в улыбке половину своих усов. — Что слышал? — Да это так, между нами, девочками. — Ты ж моя, блядь, девочка, — Игорь уже потянулся своей чёрной рукой, чтобы взъерошить Жилину волосы, но был прерван вполне однозначной командой: — Так, мыться! Против человека с кухонным ножом в руках особо не попрёшь, поэтому подняв грязные ладони и пошатываясь, Игорь послушно поковылял в ванну, оставляя Жилина в таком же положении, в каком он обычно пребывал на работе — в окружении овощей. Он закрыл дверь, открыл окно и закурил, вопреки собственной установке о запрете курения в пределах отдельно взятой квартиры. В голове было много мыслей, сюжеты которых шли параллельно, но доминирующим очагом возбуждения в мозге всё же служили слова Олега: »…ты и сам выполнял эти приказы без приказа. Ты тоже убирал тех, кто не нравился нашему начальству.» Забыть такое было сложно, но и воспоминания выходили смутные, смазанные. Все эти приказы сливались в один. Взять хотя бы дело Жорика: На календаре красовалось воскресенье — это точно, и две тысячи десятый год — уже не так точно. Время — примерно полдень. Жилин проснулся не так давно, неторопливо бродил по захламлённой квартире, демонстрируя Игорю и его рыжему коту своё заспанное лицо. Игорь жарил пельмени, или не пельмени, но определённо что-то жарил: вкусный запах стоял в доме и впитывался в ковры, всё ещё висящие то тут, то там на стенах. Ремонт был необходим, но денег на него, как обычно, не находилось — каждый отложенный рубль был ответственно пропит. Даже сейчас на столе стояла водка, которой в процессе готовки становилось всё меньше и меньше. Выспаться, выпить, отдохнуть — всё, чем был занят мозг Жилина в то воскресенье, но Фортуна в лице начальства имела совершенно иные взгляды на его распорядок дня. Телефонный звонок портил настроение, а короткое указание — тем более. «Я подъехал, быстро спускайся.» Жилин выполнял. Накинув на плечи куртку на рыбьем меху, он пулей вылетел на улицу, сел в машину полковника, кивком дав понять, что слушает. Будучи за рулем, полковник принялся наматывать круги по району, давая задание. — Жорика помнишь? — Помню. — В бардачке адрес возьми. Он будет в том районе часа через полтора. — Чем он нам не угодил? — Крышует местных барыг. — И что? Кто сейчас не крышует? — Не крышует сейчас тот, кто не делится. Жорик всегда был конченный мудак, но это уже ни в какие рамки. — А это точно не потерпит до завтра? — Он меня заебал уже сегодня! Поэтому давай, дело на пять минут. Не подведи меня. Единственное, что действительно волновало Жилина в тот момент — сорванный выходной и невозможность поваляться пьяным перед телевизором в компании Игоря. С неба идёт пушистый, тёплый снег, а Жилин идёт на трамвай, держа при себе револьвер. Ехать на машине не вариант — кто-нибудь обязательно заприметит капитанскую машину, даже учитывая то, что на улице в такую погоду не людно. Не людно и около заброшенной школы №23, мимо которой и идёт Жорик. Жилин идёт навстречу, но несколько поодаль, позволяя снегу скрывать себя. В наушниках играет на повторе играет Кровосток:

Рука моя натружено сжимает рукоятку оружия.

Руке не привыкать мозолей не будет.

Оружие, братка, мне вместо суженой и только смерть нас с ней разрубит. Зрачок суженный, интуиция бля раззужена, в мозгу шуршит с битой больной бит. Все барьеры разрушены очень давно, я знаю одно — что не моча, то говно.

Жорик становиться ближе и ближе с каждым шагом. Не сказать, чтобы они с Жилиным были близко знакомы, и не сказать, чтобы Жорик делал ему хоть какое-то зло лично, но приказ — есть приказ, даже если был дан не на службе. «Неписанный устав непоколебим» — одна-единственная фраза заменяла и уголовный кодекс, и конституцию, и святую Библию тем, кто был в этот самый неписанный устав посвящён. — О, здорово, Жорик! Куда идёшь? У тебя что-то упало. Заметив знакомое лицо вне службы, Жорик тут же слабо улыбнулся перед тем, как наклонить голову и посмотреть под ноги. Тут-то Жилин и притянул его чуть ближе левой рукой, практически обнял за шею согнутого Жорика, а правой — всадил ему в живой девять пуль. Слишком уж буквально полковник воспринимал позывной Жилина «девятый», настолько, что по душевной доброте сообразил ему револьвер с барабаном на девять пуль. Бездыханное тело было отправлено в подвал той самой заброшенной школы. Пока Жилин волочил его по полу, из кармана куртки Жорика выпала помятая пачка сигарет, тут же подобранная. Полковник не запрещал забирать у убиенных личные вещи, однако, капитан Сергей Орестович не испытывал слабости к часам и золотым украшениям. Забрать же сигареты, как трофей, было святым делом. Только вот сигарет в пачке не оказалось: только белый порошок, завёрнутый в полиэтилен. Тем не менее, Жилин сунул находку в карман. Кровавые пятна, как и следы, были скрыты снегом — главным соучастником преступления. Жилин закурил, уже направляясь обратно, к трамваю, когда ему практически одновременно поступило два сообщения. «Водки купи! И хлеба.» — от Игоря. «Щенка его с футбола забери.» — от Николая Васильевича. Устало выдохнув, и бормоча себе под нос про то, что он не нанимался в няньки, капитан отправился делать то, чего от него требовали. Он сам удивился тому, как тренер легко отдал ребёнка первому попавшемуся человеку с ксивой, и тому, как сын мента легко давался в руки таким же ментам. Перед матерью пришлось разыгрывать небольшую сцену: — Добрый день, Наталья. На пару слов, хорошо? Только пусть ваше чадо нас не слышит. Жорик… Соболезную. Только сейчас узнали. Выясняем. Все верили грустным, уставшим глазам Жилина. А сам Жилин возвращался домой через магазин. Он думал только про то, что вымотался и хочет отдохнуть. Жорик стирался из памяти, как будто его и не было вовсе.

* * *

Только вспоминая это событие спустя восемь лет, Жилин начал задаваться одним-единственным вопросом: «Почему тогда это казалось нормальным?» По спине пробежал холодок. Было решительно непонятно, как удавалось избегать мук совести, как до этого дошло, и самое главное, почему все знали про эту систему, и хуже того — знают до сих пор, не пытаясь ничего с этим сделать. Жилин ощутил себя внезапно протрезвевшим. Что же пьянило его так сильно, что до сих пор пьянит Олега, что заставляет так безукоризненно выполнять самые абсурдные приказы? Чёткий план действий вырисовывался сам по себе: если он поймёт Олега сейчас, то поймёт сам себя. Ради этого он вернулся обратно, и без этого не сможет освободиться. Сигарета дотлела до фильтра, обжигая пальцы, возвращая в реальность. Овощи, на удивление, не успели сгореть. Во время самого ужина, Жилин решился задать вопрос, без капли упрёка: — Слушай, Игорюш… А помнишь, когда я убивал людей в огромных количествах по первому приказу? Ты, вообще, себя как чувстовал? Не смотря на расслабленный тон, Игорь в секунду начал выглядеть более, чем виноватым. — Честно? Я тогда на это хер клал. Да и на тебя. И на то, что у тебя в жизни происходит. Потому что я был алкашом конченным. — Он сделал паузу, не решаясь смотреть в глаза. — Сердишься? — Нет. Вообще нет. Интересно стало. Хотя, может ты поэтому и бухал, чтобы не замечать, с каким чёртом живёшь. Но это в прошлом, да? — Ага. Что-то ты часто начал прошлое вспоминать. Жилин воспринял это наблюдение как комплимент. Наконец-то найдя место, в котором зарыто его счастье и его свобода, он начал копать усиленно, замечая, что делает правильные выводы. Но радоваться было рано: в его голове зрел новый, оптимистичный план.

* * *

Оказавшись в банкетном зале УВД, оптимизм Жилина заметно поутих. Во-первых, Олега нигде не было, а значит, разговор с ним откладывался как минимум на сутки. Во-вторых, оказавшись в окружении начальников разных мастей и званий, он вспомнил, что в коллективе всегда приживался с переменным успехом: его сторонились. Даже те, кто изначально был настроен на диалог, спустя недолгое время удалялись, поджимая хвосты, то ли из страха, то ли из брезгливости, и один только Витька всё тёрся рядом, что уже порядком напрягало. Жилин прекрасно осознавал причину такого поведения, однако, решил, что на примере этого старшего лейтенанта было бы неплохо изучить свои собственные косяки. Времени ему для этого не дали: все гости оказались в сборе. Николай Васильевич наполнил гранёный стакан водкой до краёв, бросил туда заблаговременно открученные от погон полковничьи звёзды. Банкетный зал погрузился в кромешную тишину. Как только Жилину в нос ударил запах спирта, он в полной мере осознал, что три года не прикасался к крепким напиткам, и сейчас мог ударить в грязь лицом, на что, собственно, все собравшиеся и рассчитывали. Пути назад не было, как и шанса на провал. С невозмутимым лицом, полковник встал и произнёс давно знакомую речь: — Товарищи офицеры! Оперуполномоченный майор Жилин Сергей Орестович представляется по случаю получения внеочередного специального звания «полковник»! Жилин выдохнул, прикрыл глаза и опрокинул стакан. Холодная водка обожгла горло не сразу, лишь после второго глотка. «Я уже делал это раньше, значит, сделаю снова» — одна мантра крутилась в голове. Но думать про водку и вызываемый ею рвотный рефлекс было некогда: надо было ловить звёзды зубами. Пережить столько ранений и найти смерть от удушения казалось абсурдом, поэтому отвлекаясь на сторонние мысли, Жилин пил дальше. Он вспоминал про то, как обмывал майорские звёзды с Олегом. Про то, как они обмывали всё, что только можно было обмыть, как принимали в себя такие объёмы спиртного, что стороннему наблюдателю становилось страшно. Он решил вспомнить даже то, как они познакомились — это было больнее, чем сжигать собственный пищевод спиртом.

* * *

— А мэр-то наш, король голубых! Наворовал, ни с кем не поделился, и засел в своём баре, что даже арестовать не получится! Вход по дресс-коду! На очередном мозговом штурме обсуждались не только коррупционные схемы мэра, но и его личная жизнь, которая, впрочем, уже приблизилась скорее к общественной. — Так давайте туда нашего оперативника отправим, он мэра и возьмёт живьём! А, Жилин, что скажешь? Кафе «девятый вал», был там? Жилин, конечно же, был в таком заведении ещё год или два назад: денег не было, а выпить хотелось. Надев что-то усреднённое между рыболовной сетью и выпускным костюмом, сделав макияж так хорошо, как позволяли кривые руки, они с Игорем сидели там всю ночь, выпрашивая у богатых мужчин коктейли, а после, — делали ноги быстро и незаметно, дожёвывая селёдку с соседнего стола. Заведение представляло из себя одновременно и самый утрированный гей-клуб, и затхлый кабак для советской номенклатуры, если судить по виду. По сути же, это был чистой воды бордель, и каждый приходящий мужчина был либо покупателем, либо товаром, что было легко различимо по форме одежды: либо большой официальный костюм, подобный тому, в котором сидел хозяин заведения на втором этаже, либо броские, вульгарные наряды, как те, что были на людях, окружавших хозяина. Они выглядели как травести-артисты, но не являлись ими, ведь не устраивали шоу, а только маячили перед глазами, пытая вызвать милость и урвать побольше материальных благ. Жилина выворачивало от этого места, от того, насколько карикатурным было всё происходящее в нём, но и проблески приятных моментов тоже были. Именно там он познакомился с одним депутатом в полосатом костюме и его спутником, не снимавшем очков и перчаток даже в помещении. Они громко ссорились, решая какие-то свои нефтяные вопросы. В тот же вечер Жилин взял под крыло обоих, и обоих не уберёг: Марк Владимирович, пытаясь баллотироваться в мэры, угодил за решётку, а Гриша, в конце концов, отошёл от своих бандитских схем. После этого ни Жилин, ни Игорь туда не возвращались, решив, что после таких знакомств финансовый вопрос решиться сам по себе. — В этом гадюшнике? Вы как себе позволяете такое обо мне думать?! Ну да, бывал. А что, другой кандидатуры, кроме меня, нет? — А кто же, кроме вас? Очаруйте нашего мэра! Вот такой человечек, а, как вам? Только не влюбитесь, а то история этой любви продлиться не долго! Жилин рассматривал личное дело хозяина заведения, взвешивая, что ему дороже: собственная гордость или повышение до начальника отдела, которое маячило на горизонте? — Фу, блядь. Сколько раз его видел, не знал, что он ещё и мэр. Из личного дела на него смотрела фотография человека, чем-то напоминающего Сухорукова. Жилин поморщился. Его окружал шквал голосов, каждый из которых старался звучать остроумнее прошлого, но у всех выходило одинаково криво и стыдно: — Давайте, капитан! Готовы замарать честь мундира? — Хоть посмотрим, как вы ходите вне работы! — Это точно! Я в бабское наряжаться не буду, а у вас-то опыт наверняка есть! — Вам что, повышение не нужно? Один раз, так сказать… Николай Васильевич молча улыбался во главе стала, утверждая Жилина на это оперативное мероприятие. Он наслаждался тем, как его подчинённые, все, как один, словно по команде, стараются клюнуть капитана, каждый раз смотря на полковника, ища в его взгляде одобрения. Когда цирк закончился, Жилин вполне твёрдо заявил после долгого молчания: — У нас очень разные представления о том, что марает честь мундира. Он не обращал внимания ни на кого, кроме Николая Васильевича. Только ему он посмотрел в глаза, нахально хмыкнув, после чего удалился, не ожидая конца собрания. Ему не было страшно. Он ощущал, что это очередная проверка, и вспоминая ситуацию с зоной, это задание казалось сущим пустяком, не считая то, что с последствиями этой самой зоны нужно было быстрее расправляться: свести звёзды с коленей, наконец-то. Они совершенно не будут дополнять тот образ, который придумал Жилин в своей голове для этого вечера. Вопреки домыслам сослуживцев, опыта таких переодеваний он не имел, поэтому учиться пришлось быстро, опираясь на свои собственные представления, увиденное ранее и помощь Татьяны Восьмиглазовой — широко известной в узких кругах телеведущей, с которой Жилин подружился ещё на первом курсе. Даже не смотря на утончённую внешность и некоторую манеру, скользящую в поведении, Жилина ну никак нельзя было назвать женственным, и даже струящееся красное платье и каблуки на убийственной шпильке не делали его похожим на женщину. Они делали его просто красивым, красивым по-другому. Он выделялся даже на фоне местного вульгарного контингента, сидя у бара, и давая понять пристававшим к нему мужчинам, что не заинтересован одним лишь взглядом. Времени у него тоже не было: надо было срочно придумать, как заявить хозяину заведения о себе так, чтобы их разговор точно закончился в приватной обстановке, а уже там и произошло бы задержание. Ни к чему пугать гостей. Думать надо было быстро: опергруппа ждала сигнала в засаде, окружив здание. Нужно было завладеть вниманием хозяина-мэра, с первого раза произвести незабываемое впечатление, выстрелив ярче, чем десяток разодетых мужчин на втором этаже. Опрокинув рюмку коньяка, Жилин двинулся в бой. Образ эдакого рокового соблазнителя налез на него сразу, как сшитый на заказ костюм. Роль далась легко — ему даже казалось, что он не играл вовсе, а только выпустил на свободу одну из своих личностей, что дремала до этого, не находя момента. Веселье на грани страха захлестнуло капитана, когда он бескомпромиссно поднялся на второй этаж, уселся на край длинного стола, прямо напротив мэра, а потом — закинул ноги и прошагал, минуя тарелки и стаканы. Прошагал, как по подиуму, смертельной кошачьей походкой, такой, которой могла похвастаться не каждая топ-модель. Произведённое впечатление действительно было незабываемым. Закончив променад, Жилин уселся на корточки, держа сигарету во рту. — Огня не найдётся? Огонь нашёлся незамедлительно. После короткой и не слишком содержательной беседы, как и было задумано, хозяин попался в тщательно расставленные сети. — Если вам так интересно, кто я, откуда я, и что я умею, то не будет ли лучше, если мы продолжим в более уединённом месте? Сигнал доходил без задержек: Жилина вели за собой на третий этаж, туда, где располагались номера. Красный бархат, вензеля на обоях, бахрома, небрежно свисающая то тут, то там, дубовая кровать с шёлковым бельём, явно не первой свежести — атмосфера идеально подходила для зачатия очередного генсека. Увидев напольное зеркало в углу номера, Жилин остановился и невольно залюбовался: ему действительно шло. Увидев себя, он понял, что у мэра-хозяина нет и не было никаких шансов: к этим ногам в туфлях хотелось положить весь мир. В этом наряде, с этими красными губами и стрелками, нарисованными недрогнувшей рукой Татьяны, он мог делать всё, что захочет, не имея никаких последствий. Сделав вид, что поправляет помаду, Жилин начал говорить, как бы легкомысленно: — Слушай, зай, красиво тут так. Уютно, дорого… Это ты всё на зарплату мэра? Может, мне тоже каким-нибудь депутатом стать, что ли? Каждый нерв был натянут, как струна. Нужно было сохранять трезвый ум, при этом используя то, чего у Жилина было в избытке — красоту и крайнюю степень тупости. Мэр разливал коньяк по рюмкам, сидя на кровати и ожидая скорейшего продолжения. Он был уже пьян, сыт и удовлетворён разговорами с другими людьми, поэтому после таких вопросов, даже в компании Жилина, в пирамиде Маслоу его потребность ебаться сменилась потребностью выёбываться. — Откаты. Знаешь, что такое откаты? — А расскажи. Расскажи, пожалуйста. Я в этом совершенно ничего не смыслю. Жилин строил глаза, подливал коньяк и мотал на ус всё услышанное — позже ему предстояло написать это всё по памяти, а пока он строил из себя полнейшего дурака, местами даже забывая, что строит. На секунду он подумал, что так ему было бы куда проще жить: ходить в броских нарядах, улыбаться и слушать, чем же его пытаются удивить сальные мужчинки с краденными деньгами, ни о чём не переживать, кататься, как сыр в том самом масле и не работать — никогда не работать ни в полиции, ни где бы то ни было. Но эти предположения разлетелись в щепки, стоило мэру лишь прикоснуться к нему. Стоило только оказаться на чужих коленях, как к горлу подступил тошнотворный ком: с этим пора было заканчивать. Жилин уверенно толкнул мэра на кровать, усевшись сверху. Если уж и заканчивать, то красиво. — Я знаю, чего ты хочешь. — В карих глазах горел яркий, жаркий, приглашающий огонёк. — Ты этого не получишь. Мэр-хозяин единожды в жизни увидел, как лицо человека меняется на глазах, услышал, как из голоса уходит вся вишнёво-ликёрная сладость. Жилин и сам не ожидал, что снова станет самим собой по щелчку. — Мордой в пол! Секунда — и хозяин уже валялся на грязном паркете с руками за спиной. — … вы обвиняетесь в хищении бюджетных средств с использованием своего служебного положения, а также в получении взяток, общей суммой не менее… А, точно. — Жилин вспомнил, что должен был подать хоть какой-нибудь сигнал ждущей его опергруппе. Достав из подвязки крошечный пистолет, он выстрелил в окно. Осколки разлетелись, усыпая собой улицу, и небольшой отряд двинулся в здание. Жилин оставил мэра на полу, а сам выглянул наружу. «Господи, ну не дебилы? Сказал же, ждать меня снаружи. Нет, попёрлись… А ты куда встал? Лежать! Сейчас тебе наручники принесут, ну куда бы я их взял?»

* * *

Дело было сделано отлично. Жилин отдыхал сидя на кровати, поправляя помаду, когда мэра-хозяина забрали от него. — Отличная работа, капитан! — Сказал кто-то, накинув ему на плечи китель. — Переодеваться не будете? — Позже. — Уверены? Там уже журналисты набежали. — Уверен. Журналисты, действительно, уже караулили у входа. Каждый хотел получить ответ на свой вопрос от мэра, матерящегося прямо в камеры, но его тут же оставили в покое, завидев Жилина. Теперь все вопросы были обращены только к нему. Больше всех, как обычно, надрывался Грачевич, широко раскрывая глаза за толстыми линзами очков: — А что вы тут делаете, в такое-то время?! Да и ещё и в таком откровенном наряде! Пару слов, капитан Жилин! — Наша служба и опасна, и трудна. Всё, хорошие мои, всё, рассос! Нечего тут снимать. Поснимали — и хватит. Работают профессионалы. Когда журналисты удалились с боем, оставалась пара штрихов: опросить не успевших сбежать гостей, оформить мэра, заказать на баре пару-тройку бутылок вина «Медвежья кровь» — в счёт заведения, разумеется. Этим занимались уже совсем другие люди. Жилин курил у машины, ставя последние подписи. Рядом стоял Облепихин, тогда ещё — старший сержант. Он долго молчал, мялся, пока не выпалил слишком резко: — Знаете, Сергей Орестович, а мне всё равно, что говорят. Вы не поймите неправильно, но мне кажется, вам идёт! То, что испытал Жилин, нельзя было описать словом «удивился», это можно было описать только словом «охуел». Он поспешно отвернулся, скрывая выражение своего лица. Облепихин поступил так же: он и сам толком не мог понять, зачем он решился на такой комплимент, потому что хотел сказать нечто совершенно другое. — Спасибо, Вить. — Но я не это хотел сказать! Я хотел сказать, что с вами хотят поговорить. Вон, начальник особого отдела. Витька кивнул головой в сторону приближающейся фигуры, а сам поспешно удалился, пряча под фуражкой красные уши. Жилин насторожился: с ним не часто хотели говорить не на повышенных тонах. Фигура приближалась, и в свету красно-синих мигалок можно было рассмотреть его обладателя: вытянутый, как палка, широкий в плечах, движется плавно. Чёрные волосы острижены коротко, выбрит гладко — как и положено по уставу для оперативников, да и выглядел начальник отдела как вполне дефолтный, ничем не выделяющийся мент, если бы не его глаза: абсолютно чёрные, как у акулы. На его лице отсутствовало какое-либо выражение, сильнее, чем если бы он был обычным ментом. По этому отсутствию мимики нельзя было абсолютно ничего сказать — нечего анализировать, нечего читать. Жилин сжался в комок, ощетинился в ожидании надвигающейся угрозы. — Олег. — Угроза представилась вполне лаконично, протянув руку, но даже по голосу можно было мало чего сказать. — Сергей. — Жилин, в свою очередь, пожал протянутую руку и ощутил, что держат его весьма внушительно, и от этого расслабился. Он всей душой ненавидел хлипкие рукопожатия, которые почему-то были среди его коллег частым явлением. Или не настолько частым — Жилин был не самым рукопожатным человеком на службе. Олег дёрнул руку на себя, вынуждая подойти ближе, в достаточно недружелюбной манере, а потом продолжил говорить всё так же нечитаемо: — Жилин. Верно? Я наслышан. Скажи, ты такой же гений, как про тебя говорят? — Боюсь представить, что про меня говорят. — Полковник тебя обожает. Постоянно ставит мне в пример. Не только мне, всем вокруг. — Врёшь. Думаешь, я не знаю, что я тут что-то вроде отброса? — Никак нет. — Было решительно непонятно, что же отрицал Олег, но он тут же сменил тему. — Наши отделы скоро совместят, а тебя уже утвердили в начальники, я видел документы. Поработаем, капитан? — Раз совместили… Поработаем, капитан. — Николай Васильевич собирает экстренное совещание по поводу мэра и твоего назначения. Садись ко мне в машину, поедем вместе. — Нет-нет-нет, — Жилин тут же отпустил руку, которую всё это время держал в своей, — в таком виде? Мне переодеться, умыться… — Зачем? — Первая эмоция появилась на лице Олега, и это была эмоция непонимания, — Ты в чём-то испачкался? Настал черёд Жилина не понимать. Он не знал, что закладывает Олег в эти слова, не знал, как реагировать, поэтому ему оставалось только отвечать до безобразия прямо: — В таком виде? Полковник меня обложит с головы до ног. — Каком виде? Ты выглядишь со вкусом. Не твоя проблема, что у кого-то его нет. Тем более, — Олег уже шагом направился к служебной машине, — разве не этот вид обеспечил успех операции? Не этого от тебя и требовали?

* * *

Сжигать собственный пищевод спиртом оказалось всё же больнее, чем вспоминать знакомство с Олегом, а попутно — череду событий, которые к этому привели. Он ловил звёзды зубами, ловил воздух носом, ловил на себе пристальные взгляды. Пора было заканчивать испытание стаканом: звёзды отправились в руку. Жилин громогласно рапортовал: — Полковник Сергей Орестович Жилин! И без сил, хотя и аккуратно, повалился на стул под собой. Витька, следуя традициям, принялся прикручивать звёзды обратно на погоны. Опьянение произошло незамедлительно. Спустя несколько лет трезвости, Жилин стал действительно пьяным. Когда пьёт Жилин — это страшно. Страшно не так, как страшно идти одному в тёмном переулке или встретить на дороге стаю волков, и совершенно не так страшно, как страшно стоять на крыше и смотреть вниз. Пьяный Жилин страшен, как страшна неизвестность. Как истошный смех в пустой квартире, как тот, кто стучится по ночам в окна, как страшен полдень в пшеничном поле. Страшен, как математика с её теорией вероятностей, которая всегда оставляет ужасным вещам шанс произойти. Пьяный Жилин — не более, чем кость в руках шутливого Бога. Скорее всего, конечно, Бог выбросит кость из рукава и получит какое-то конкретное число. Шесть — и Жилин пойдёт спать после второй рюмки, и на утро даже не вспомнит, что пил. Пять — Жилин будет долго болтать сам и слушать собеседника с упоением. Четыре — ему захочется перемыть всю посуду в доме и обязательно позаботится о том, чтобы все вокруг были сыты, укрыты и счастливы. Три — и он безумно захочет Игоря, и, пошатываясь, они под руку и строго по взаимному согласию пройдут до ближайшей горизонтальной поверхности, но в случае чего, стена тоже окажется неплохим вариантом. Два — Жилина тошнит. Он скучает и хочет уйти, чего бы ему это не стоило. Один — и анекдоты, кажется, сами приходят в его голову, танцы становятся всё активней, песни громче, и стоящий на столе салат совершенно не становится препятствием для праздника. Согласно теории вероятностей, все эти состояния могут произойти с равной долей возможности. Но иногда Бог бросает кость, и она становится на ребро, и тогда рюмка в руке полковника летит в голову первому попавшемуся, что и произошло в тот вечер. Из его памяти стёрлись события, предшествующие вспышке агрессии, но, если бы он захотел подумать чуть глубже, он бы наверняка понял, что виной тому стал очередной комментарий, который тот счёт нелестным. Память полковника в тот момент не вызывала крепкого доверия, но причиной его агрессии послужило то, что Облепихин, сидящий за правым плечом, выпил аж две рюмки, добросовестно налитые генералом. Жилин, не способный давать здравую аргументацию своим действиям, удалился прочь, куда-то во мрак коридоров УВД. Он курил злостно, ненавидя себя за несдержанность, за потакание своим желаниям, за то, что согласился на эту авантюру, но больше всего — за то, что обессилил и не смог реализовать задуманное, за отсутствие Олега и за то, что Витька пьёт всё, что оказывается у него в рюмке. Бесчеловечный свет фонарей встречал Жилина в прохладном, безлюдном коридоре. Может, он действительно чувствовал себя плохо из-за совокупности всех факторов, но хуже всего — из-за того, что снова дал волю эмоциям, ещё и выпивши. Сколько бы он не старался держать их под замком, в чулане собственного разума, но не выходило: снова и снова он показывал характер, брыкался, стараясь хоть как-то защитить себя и свои убеждения, но каждый раз оказывался перед чувством вины за себя. Так и не смог преподнести себя достойно. Не смог показать себя с лучшей стороны. Не смог понять, почему же действительно его сторонятся все, кому не лень, и не смог ничего исправить. На душе скреблись кошки. В коридоре послышались шаги. Конечно же, это был Витька. Больше никому нет дела до его истерик. — Сергей Орестович, вы в порядке? С этим пора было заканчивать. Жилин не выносил этого покорного тона, этих щенячьих взглядов, этого слепого, практически безропотного послушания, ненавидел, как ему заглядывают в рот, ненавидел быть тем, к кому обращено всё это детское обожание. Он решил, что если и может разобраться с чем-то сейчас, то это будет именно Облепихин. — Вить, нахер ты за мной ходишь? Дел своих нет? Вышло немного грубее, чем планировалось, а виной всему была водка, плескавшаяся в желудке. Игорь когда-то говорил, что алкоголь имеет свойство усиливать Диагональ, чем бы она не являлась. Он продолжал задавать вопросы: — Думаешь, я не знаю, зачем ты вечно около меня трёшься? Не знаю, что это он тебе сказал? Что-то вроде «вон, смотри на него, ума набирайся, однажды дослужишься», да? И ты до сих пор не понимаешь, баран, для чего это всё надо? Витька только помотал головой, опустив глаза. Было видно, насколько ему было больно выслушивать эти обвинения, и этого Жилин тоже не мог выносить — даже сильнее, чем взглядов, полных беспочвенной надежды. — Разве ты не понимаешь, что он хочет, чтобы ты стал таким же, как я? Чтобы я сам сделал тебя таким же, как я? — Да что вы такое говорите?! Витька поднял глаза: они казались одновременно злыми и потухшими от непонимания. А Жилин только вспоминал слова Олега, сказанные с неделю назад в архиве: «А ты себя послушай: говоришь, как он, работаешь, как он, щенка себе воспитываешь, как он. Ты всё от него взял. Даже эго, которое он тебе вскормил.» Он ходил вокруг да около, большую часть своего свободного времени, спотыкаясь об это опасение, но ему никогда не хватало смелости посмотреть вниз и признаться самому себе в том, насколько же он стал похож на человека, которого ненавидел больше всего в мире. Смелости поделиться этим хоть с кем-нибудь не хватало тем более. Всё, чем занимался Жилин — старался свести это сходство к минимуму любыми путями, не отдавая себе отчёт в том, что у него не получается. Он никогда не видел смысла в обмывании звёзд, но, вероятно, именно выпитый стакан водки в этот раз сделал его тем, кем он должен был стать сам без всякого алкоголя — полковником. Жилин чувствовал, как смелости становиться всё больше, и, всё-таки, объяснил: — Я говорю то, что знаю. Когда он был полковником — у него всегда были любимчики, ты же знаешь. Он не может руководить спокойно, ему всегда нужны те, кто готов выполнять даже самые абсурдные приказы. Ему нужны не сотрудники, а собаки, и мы с Олегом, — Жилин грустно и пьяно усмехнулся, — собственно, стали ими. Мы его псины, а он наш хозяин, и ничего с этим сделать не можем, понимаешь меня? И теперь, когда я сам стал полковником, эта старая тварь хочет, чтобы это продолжалось. Ему мало того, что я стал как он. Ему надо, чтобы ты стал, как я. — Я вас понял. — Витька действительно выглядел понимающим, но от этого не менее расстроенным. — Я знаю всю эту систему. Но вы действительно считаете, что я идиот, и ходил бы за вами только потому, что мне так сказал Николай Васильевич? Почему вы не верите в то, что я просто… Я просто хочу быть, как вы? — Малыш, не будь, как я. —Жилин выпалил, не задумываясь. Выпалил первое, что пришло в голову — то, что ему иногда говорил пьяный отец, когда возвращался со службы в тяжёлый день. — Пожалуйста. Думай своей головой. Цени своё время. Не беги вверх по головам. И не будь, как я. Хотя, знаешь — ты уже похож на меня. Даже больше, чем хотелось бы. И я ничего не могу с этим сделать. Я могу только не дать допустить тебе те же ошибки, и постараться быть нормальным начальником. — Лучшим начальником, — Витька отозвался внезапно бодрым голосом, — я серьёзно. Николай Васильевич бы никогда не стал рассказывать про свои угрызения совести. Он бы никогда не захотел менять имеющуюся систему, а вы хотите. Вы намного лучше, чем он. А я — немного не такой прожжённый, как вы. Жилин отвёл взгляд, пряча улыбку. Было неожиданно приятно слышать такие слова, видеть себя чужими глазами, в которых он был не зверем, а чуть ли не благородным рыцарем, который хочет что-то там менять. Это давало невероятную силу, но вместе с ней — возлагало неподъёмную ответственность. Жилину до того момента казалось, что разочаровал вообще каждого человека в своей жизни, однако, осталась пара голубых глаз, что видела в нём что-то светлое. Ком-то, в ком была надежда. — Спасибо тебе, Вить. — За правду не благодарят. Постойте, не дёргайтесь, — Витька занёс одну руку над виском Жилина, вырвал один волосок, — смотрите! Первый седой волос. — Был бы он первым, — Жилин беззлобно закатил глаза. — В смысле? — В коромысле. Я ж крашеный: от этой работы уже все виски седые. Так же хочешь? Не хочешь. Вот и всё. — Полковник, пусть и вдохновлённый таким разговором, всё же решил сменить тему. — Там третью уже пили? — Не пили, вас ждут! — Ждут все, а послали тебя? Ты им что, мальчик на побегушках? — Сергей Орестович, хватит! При чём тут это? Вас все бояться, а я не боюсь, вот и посылают на переговоры… Если бы вы попробовали с остальными, как со мной, может, всё и было бы хорошо. — Делать мне нечего, осталось только с ними откровенничать. Не будь балдой: меня тут просто никто не принимает, и не делай вид, что не знаешь, почему. — Так поэтому и не принимают, что не понимают! Жилин не верил в саму идею о том, что можно поменять убеждения окружающих одним лишь разумным, добрым и вечным. Как правило, окружающие были слепы к такому роду вещам, или лелеяли свои убеждения, потому что только на этих убеждениях держался хрупкий мир убеждённых. Но Жилин решил довериться Витьке, который в отличие от Жилина, больше времени проводил в окружающем мире, а не в своём кабинете. Он решил довериться. Решил лично узнать: являются ли его подчинённые невежами, или просто бояться его, как тараканы бояться света.

* * *

— Третий тост — не чокаясь! Жилин вернулся в банкетный зал с серьёзным намерением почтить память тех, кого не было с ними, и лично он имел ввиду не только погибших, но и Олега, с которым их развела если не судьба, то начальство. — А я думал — третий за любовь… — Любви мне, Облепихин, в жизни хватает! Чего не могу сказать о некоторых наших товарищах. Жилин заметил, что сейчас все взгляды были прикованы к нему, а тишина, внезапно повисшая, была наполнена чем-то неоднозначным: все ждали слов от виновника странного торжества. Жилин не стал томить: — За тех, кого с нами нет. Давайте не будем забывать не только их, но и почему многие из них не с нами. Перед его глазами мир то ли двоился, то ли кружился после выпитого, от чего оценивать обстановку было тяжелее, чем обычно, но даже в этом состоянии Жилин заметил: Николай Васильевич сверлил его взглядом, наблюдая, как содержимое рюмки отправляется к стакану. Сам же генерал, после такого смелого укола в свою сторону, пить не стал, а молча вышел. — Полковник, закусывайте! — Голос раздался откуда-то извне, и это был голос не Витьки. — И так еле на ногах стоите! Могли бы не пить после такого! — Женечка, ну как я могу не выпить третью? — Жилин обращался к одному из капитанов ласково, последовав совету Облепихина, и говорил от всей души, — Зверь я, что ли? Сердца у меня как будто нет, не вспомнить ушедших? — Сергей Орестович, вы не обижайтесь, но не похожи вы на тех, кому есть дело до товарищей. — Правильно говорить «огорчайтесь», — Жилин мягко поправил капитана. Он ничего не мог поделать с этой привычкой, оставшейся после своего первого испытания на прочность, — а почему я не похож? Сижу тут, понимаете, с вами, гроблю печёнку, точнее то, что от неё осталось… — То есть, не врут, когда говорят, что вы без печени живёте?! — А вы, капитан, больше слушайте, что говорят. Осталась у меня моя печень, врач даже обещал, что заново отрастёт, если буду жить, как праведник. Вот, я и жил! — С ума сойти! Краем глаза Жилин заметил, что его слушают. Как же мало о нём знают те, за кого он теперь несёт ответственность. Может, и права была чуйка Витьки? Может, и желание Жилина сплотить коллектив вокруг себя было не пустым? Он всё больше утверждался и в первом, и во втором по ходу разговора. Чувствовал он себя, если говорить совсем откровенно, будто находился перед журналистами: вопросы сыпались горой, пусть задающие их люди и казались весьма робкими, даже если учитывать прошедшее время и добродушный тон полковника. Рюмка шла после рюмки на удивление легко. Видно, печень, отросшая заново, как и уверял врач, работа безукоризненно. Генерал в поле зрения так и не появился. — Сергей Орестович, а вот скажите, как вы… — в хмельной пучине раздался очередной голос, но до конца ответ Жилину не дал дослушать знакомый мотив:

Господа офицеры, по натянутым нервамЯ аккордами веры эту песню пою

Надо было стать слепым, чтобы не увидеть, как у Жилина набухли зрачки. Было в этой песне что-то, что не могло оставить равнодушным любого человека, носившего погоны. Как бы Жилин не пытался отдалиться от всего, происходящего на работе, от своей формы, от своих коллег-товарищей, которых предпочитал не считать за товарищей — тем не менее, их объединяло нечто, что было сильнее принципов. Уже спустя минуту банкетный зал наполнился самым настоящим воем:

Офицеры, офицеры Ваше сердце под прицелом За Россию и свободу до конца Офицеры, россияне, пусть свобода в вас сияет Заставляя в унисон звучать сердца

Жилин не жалел голоса. Было что-то приятное в том, чтобы принадлежать коллективу, и он надеялся, что коллектив разделяет его чувства, выражая их сначала в робких похлопываниях по плечу — проверить, сожрёт или нет, ведь полковник ненавидел прикосновения — а потом во всё более смелых, крепких объятиях. От водки кружилась голова, но по счастливому случаю совершенно не тошнило. Жилин открыл окно, впустив свежий воздух. За окном шёл первый осенний снег, липкий, но успевающий формировать подобия сугробов. Посмотрев на эту почти торжественную картину, полковник остро ощутил потребность сказать что-то ещё. Видимо, простояв на ребре совершенно недолго, кость, выброшенная Богом, решила перевернуться на цифру пять. Нужно было извиниться перед тем, в кого полетела брошенная со злобы рюмка. Нужно было напомнить Витьке, чтобы он больше не пил, ведь кто повезёт Жилина домой. Нужно было спеть ещё несколько песен, и, испытав новоявленную на свет печень, выпить ещё немного. Хотелось говорить тосты, прерывая речь икотой, взявшейся из ниоткуда: — И, знаете, товарищи, — он стоял одной ногой на стуле, а другой на столе, — должен вам признаться: да что уж вам, главное, себе. И всё-таки, друзья, я мент. Как и вы. Под звуки одобрительного гудения очередная рюмка была опрокинута. На душе становилось странно легче после этого заявления. Разбитую чашку можно было починить, залив швы золотом, сделав её при этом ещё более изысканной, прочной и наполненной смыслом. Разбитую чашку своей души Жилин предпочитал не чинить вовсе, яростно отрицая наличие одних осколков, на контрасте превознося другие. В тот вечер одна часть души была возвращена на место. В тот вечер было сказано ещё много слов: о том, что все вопросы теперь решаются через Жилина, о том, что своих он в обиду не даст, и о том, что теперь можно совершенно не бояться дурацких указаний Николая Васильевича, и Жилину самому было тяжело понять до конца, говорил ли это алкоголь, или, может, он сам, уставший от постоянной изоляции и немногословности. Впрочем, ответная реакция была вполне себе живой и однозначной, хоть и отчасти пугающей своей излишней откровенностью. — Сергей Орестович, ну, мы на вас рассчитываем! — откуда-то сбоку поддакивало красное лицо капитана, которому прилетело рюмкой по голове немногим ранее, — Вся же проблема в ком? Да в нашем генерале: подумайте только, уже генерал, а до сих пор в наших делах роется, делать ему, что ли, нечего? Вон, как только ушёл — и беседа завязалась, и у вас щёки сразу порозовели! Душат нас, ничего не скажешь. И кто душит? Да свои же! — И не говорите. — Жилина напрягало то, в какое русло уходил разговор, но жажда информации была больше, и он продолжал слушать. — Но вы же как-то к нему подход нашли? Да вы не умерли! В нашей работе это уже много. Больше, чем много. Честно говоря, — капитан наклонился чуть вперед, позволяя галстуку лежать у себя в тарелке, — мы всем отделом голову ломали, почему же вы вернулись. Стыдно таким делиться, — в моменте он перешёл на громкий шепот, — но сначала нам казалось, что вы совсем уже того, ёбнулись, раз два раза в одну и ту же мышеловку. А Жулин, который ушёл недавно, вообще говорил, что на вас надавили. Сплетничали, каюсь. Зато сегодня я понял, зачем вы вернулись. Жилин только вопросительно поднял брови. Он понимал, что сейчас он может либо говорить, либо соображать, но никак не всё разом. — Вы же его разоблачить хотите! — капитан сказал совсем тихо, но всё же стучал кулаком в грудь, — И давно пора. Он уже всё управление затрахал своими выкидонами! Я что, не правду говорю? Разве не хотите? Да на вашем месте каждый бы хотел! Жилин закрыл глаза рукой, почувствовав, как крутиться Земля вокруг своей оси. Он поменял опцию мышления на опцию разговора: — Знаешь, чего хочу? Домой. К мужу хочу. Волнуется, ждёт… А если бы не он, я бы тут сейчас не сидел… Так что, всё. Я поехал! Жилин улыбнулся, встал из-за стола и покачиваясь направился к выходу, не забывая взять всё ещё закрытую бутылку, спрятанную под скатертью в левую руку, и Витьку за шкирку — в правую.

* * *

Витька выпил три рюмки и не имел с собой водительских прав, зато имел повышенное чувство ответственности и удостоверение сотрудника. Это, конечно, было противозаконно, но это было лучше, чем если бы за рулём сидел Жилин, с трудом различающий право и лево. Он всё ещё неплохо соображал, но свои соображения выражал с трудом, поэтому решил ехать молча. Он не доверял всему тому, что услышал, он не мог поверить в то, что является хоть каким-то авторитетом у коллег. Мысль тянулась за мыслью, как гирлянда, и звучала в голове достаточно неплохо. Вслух же получалось только: — Меня правда все ненавидят, или только некоторые? Витька за рулём казался протрезвевшим от уровня напряжения, но выглядел, тем не менее, намного более уверенным, чем обычно, собранным и готовым излучать оптимизм. — Не знаю, Сергей Орестович. Мне кажется, вас просто не знают, а если бы узнали поближе, как сегодня — вас бы точно полюбили. — Не надо меня любить. Меня уже дома любят! — он снова не смог сдержать внезапной вспышки злобы, хотя для нее не было повода. — Любить можно женщин. Можно мужчин. Можно и тех и других, как я. Можно любить детей, можно любить папу с мамой. А начальство любить нельзя. Можно уважать, можно критиковать. Соглашаться, не соглашаться… Любить начальство — это извращение. Витька выдерживал это достаточно вольное цитирование стоически, а потом констатировал, что они приехали. Жилин, было, хотел выйти, но внезапно передумал, вспомнив о вещах, которые были важнее: — Как там наши сатанистки? — Ничего. Они не в курсе, да и сами знаете, они таким не занимаются. Они больше по автомобильным происшествиям… Но готовы сотрудничать, если надо будет. А пока — глухо. Жилин кивнул, а потом вышел на улицу. Пошатнулся, сделал несколько шагов на пробу прежде чем понять, что всё выпитое сегодня — от начала и до конца — было явно лишним, и выбрав для себя самый пушистый сугроб, повалился в него. — У вас всё нормально? — Абсолютно. Витька решил просто принять то, что ему придётся вести Жилина до квартиры, пусть для этого и не было каких-то прямых указаний. Жилин функционировал с переменным успехом: если он порывался нормально ходить, не шатаясь, то тут же отключал внятную речь, а когда хотел выдать что-то глубоко осмысленное — начинал валиться с ног. Ни один человек, сохранивший милосердие, не смог бы оставить его в таком состоянии, не передавши из рук в руки. Остановившись прямо около дверей квартиры, Жилин остановился, поправив волосы: — Как я выгляжу? — Пьяным. — Хорошо. Как только он успел повернуться к двери и достать из внутреннего кармана пальто бутылку, дверь распахнулась сама, точнее, при содействии Игоря. Он смотрел сонно, одним глазом. Жилин улыбнулся ему совершенно очаровательно, опираясь о дверной косяк. В тепле подъезда градус ударил в голову сильнее, но не так же сильно, как детское счастье при виде Игоря. — Игорь! А ты знал… А я… Такое мне сказали, щас… Ух ты! Витька, всё это время стоявший за спиной, уже думал ретироваться, дабы не быть свидетелем бытовой ссоры, однако, даже в тусклом тёплом свете коридора он ясно видел, как Игорь улыбается. Улыбается не так, как в участке — не скалился одной половиной лица, не пытался без слов сказать: «ну что, мусора, схавали?», напротив — это была самая тёплая улыбка, которую Витьке приходилось видеть в своей жизни, пусть всё же заспанная и неровная. — Сюда, — одним ловким движением Игорь забрал из рук Жилина водку, — мыться, блядь. Только головой не въебись, я умоляю. — Все попытки быть строгим разбивались о Жилина, который лез целоваться и превращались в лёгкий румянец на небритом лице Катамаранова. — Это… Домой! — Жилин прикрикнул последний раз перед тем как буквально провалился в ванную комнату. — Да понял я! Игорь нащупал взглядом Витьку. Он не стал приглашать его внутрь, вместо этого сам вышел в подъезд, захлопывая за собой дверь. Вот теперь он выглядел привычно жёстким, и даже пугающим. Пугающим не из-за намерений, как можно было бы предположить, и не из-за какой-то особой черты. Жилин, к примеру, был пугающим из-за непредсказуемости: никто и никогда не знал, когда из шутливого и брезгливого Серёжи полезет хамоватая ментовская жестокость; Олег был пугающим из-за стеклянного взгляда двух чёрных глаз и абсолютного отсутствия мимики, Николай Васильевич пугал наличием власти, но Игорь — Игорь не был ни злым, ни скверно настроенным. Он просто выглядел, как человек, но имел что-то абсолютно потустороннее в себе. Тысячи звериных черт сливались в нём, образуя, тем не менее, что-то в высшей степени человеческое. Одной рукой он взял телефон, другой открутил крышку и пригубил водку, не поморщившись. Утёрши подбородок рукой, он начал серьёзно: — Карэту я тебе вызвал. Ща будет. — Спасибо. — Ты мне лучше вот, что скажи, — Игорь снова приложился к бутылке, — как он? Культурно вел себя? — Да как сказать… Буянил сначала, рюмку в капитана бросил. — В Олега что ли? — Олега не было. Но потом всё было хорошо! — Витька чувствовал необходимость одновременно и оставаться честным, но чувствовать себя стукачом не хотелось, — выпивал со всеми, общался… Про вас говорил, при каждом удобном случае! Под конец всё заладил: «к мужу хочу, к мужу»… — Да ладно. А старый чё? — Николай Васильевич? Он ушёл почти сразу, не досидел. — Тогда ясно, почему весёлый такой… Ладно, малой, — Игорь прокашлялся, явно в порыве сказать что-то серьёзное, — Олег, не Олег, генерал этот… Ты мне вот, что скажи: Газманова орал? — Орал. — А Высоцкого? — И Высоцкого. — Ну, слава Богине! — Игорь протянул Витьке бутылку без слов, но тот принялся пить без закуски, как будто ему к голове приставили пистолет, — пей, пей, а то больно трезвый. И слушай: я-то в нём уверен. Я в тебе не уверен. Тебе это не нужно. Лучше в баньку сходи, да потрахайся. Дошло? Витька тут же покраснел, ощутив острый укол совести. Игорь говорил с ним не зло, не жёстко, но от этого только сильнее хотелось начать оправдываться: — Да… Это не так, как все говорят! Мне от него ничего не нужно. Я всё понимаю. Просто мне так хотелось быть, как он. На этих словах Игорь отвесил ему несильный, но всё же подзатыльник. Ему показалось, что он понял, что чувствует то же, что чувствует Гвидон, отвешивая ему отрезвляющие тычки палкой. — Сплюнь, блядь! Ещё одного такого же не хватало. Одного Земля кое-как носит… — Не поверите, но он мне сегодня сказал то же самое. Игорь вздохнул как-то горько, пусть и расслабленно. Грустно улыбнулся, выпил ещё пару глотков: — Да не, малой. Очень хочу поверить. Может, и правда, бухать ему надо было…? Слышал, карэта твоя приехала. Бывай, малой. Ещё увидимся, это я тебе так, чисто из интуиции говорю. Игорь пожал Витьке руку и вернулся в квартиру. Жилин уже ждал его на кухне, мокрый и красный от горячей воды, глотая воду прямо из кувшина. — О чём чирикали? — О тебе, о ком же ещё. — Игорь прислонился спиной к стене, наблюдая за Серёжей со стороны. — Пацан же в тебя влюблён по макушку, не видишь, что ли? На кой ты его мучаешь? — Это не любовь, хороший мой. Это желание выслужиться. И мучает он себя сам. Жилин подошёл ближе, пошатываясь, и ненавязчиво подпёр Игоря в стену ещё сильнее. Пахло от полковника всем его уходом сразу, но и сотни гелей с кремами не могли перекрыть то, что больше всего сейчас он пах пропитым бомжом, а может — ещё хуже. Он открывал рот, и запах алкоголя бил Игорю не только в нос, но кажется, ещё и в глаза: — Я ему уже сказал, чтобы он не был… Берегу его, как могу, а он! Если так и дальше пойдёт, — Жилин всё-таки икнул, — то он будет, как я, а я… Я уже, как он. И я, как Олег. А Олег говорит, что я как он… Ну, не он — Олег, а как дед. И уже кто угодно, только не я. Вот даже ты мне не скажешь, кто я. — Скажу, — Игорь ласково сложил руки на чужой груди, покрытой шрамами, взглянул нежно и уже пьяно, — ты — мой самый любимый. Сойдёт? — Сойдёт. Жилин был на вкус не как перегар, но как чистый спирт. Спирт, и почему-то земляника.

* * *

— Серёжа, к тебе тут какие-то бляди на пятнадцать записаны, их отменяем? Утро началось не со звука будильника, а с безжалостного звонка Лиды Самсоновой. На часах было уже десять — Жилин безбожно проспал. — Кто, нахуй? — Из министерства, с проверкой. Предупредили, что заедут. Но мне уже Облепихин настучал, что вас не будет, потому что перебрали. Разбудила, да? Голова болит? — Лидочка, когда ты успела стать стервой? — Жилин оторвал голову от подушки, ощущая, как мир вокруг вращается. Он был ещё не трезвый, но уже не пьяный. Даже голова не болела в привычном понимании этого явления, в голове скорее катался свинцовый шар, издавая низкий гул. — Была же, понимаешь, такая хорошая девочка… — Я смогла вовремя притвориться дурочкой! И что: отменяем? Перезвонить, сказать, что вас нет? — Даже не вздумай. Скоро буду. Память обрушилась на Жилина, как снег на голову. Об этой проверке их предупреждал генерал ещё две недели назад, и всё же, праздник перед ней решил устроить именно он. Жилин понимал, что сейчас ему придётся приложить слишком много усилий для достижения посредственного результата. Встать с постели ему не давала не только алкогольная интоксикация, но и пара мозолистых рук, что жадно держали за плечи. — Как себя чувствуешь? Игорь не говорил — мурлыкал, расплываясь в блаженной улыбке. Он лез целоваться так неторопливо, как будто не предавал абсолютно никакой срочности ситуации. Его шея была покрыта ещё багровыми, в силу прошедшего времени, отметинами, что сразу бросилось в глаза Жилину при первом, ещё неустойчивом взгляде. — Это я? — А кто ж ещё. Игорь улыбался ещё лучезарнее, льнул ближе, мысленно радуясь тому, что Серёжа никак не сможет увидеть свою спину. Как же Игорю хотелось остаться в этом моменте абсолютного спокойствия и душевной близости, как хотелось разделить тяжесть в голове на двоих — даже понимая всю серьёзность ситуации, ему так хотелось просто лежать вместе, до самого вечера. Рациональное внутри него говорило, что дела обстоят очень и очень серьёзно, и надо собрать всю волю в кулак, надо выпроводить Жилина на работу, ведь без этого он не сможет пройти свой долгий и извилистый путь. Но иррациональное, чувственное, чисто человеческое, что было не чуждо Катамаранову в той же степени, что и метафизическое, говорило только одно:

Постой.

Хотелось просто остаться рядом. Хотелось обонять-осязать, хотелось замуровать этот момент в эпоксидную смолу, чтобы нежиться в нём вечно, чтобы складывать в карман и любоваться воровато, наедине с собой, лишь бы ни с кем не делится таким редким и изысканным сокровищем: Серёжей. Погрязшим в сомнениях, заплутавшим в чаще, но так отчаянно борющемся за возможность вновь увидеть свет, несмотря на то, что этот свет пугал его, как ночного зверька: волчонка, что отбился от стаи. И всё же, чувство долга, чувство ответственности, да и чувство здравого смыла всегда брали верх: Игорь нехотя расплетал объятия, оставляя последние, отчаянные поцелуи на виске. «Надо идти» — мироздание обычно шептало именно это в уши Игоря, когда у него случались приступы потустороннего. «Ему надо идти» — мироздание говорило чуть более настойчиво, и Игорь подчинялся. Жилин метался по квартире в попытках собраться на работу. Игорь варил кофе в турке — самое малое, чем он мог облегчить ему жизнь с утра. Варил кофе, курил, решив, что запрет на курение в доме снимается, и слушал. Слушал, как Жилин жалуется на жизнь. — …он же знал про эту проверку! Знал, и сам решил споить всё управление. Зачем он это делает? Это уже не смешно. Я с этим разберусь. Ладно, меня поставить в дурацкое положение — это, сам знаешь, не в первый раз! Но всех остальных-то зачем? Или, я не знаю, хотел, чтобы все шишки мне достались? Да это бред. Это полный бред! Игорь слушал, как обычно, молча. Ему казалось, что он даёт Серёже возможность выговориться — и молчал, не прерывая ход мыслей. Своих мыслей по этому поводу, на удивление, не было. Когда Жилин побрился, не без посторонней помощи, оделся и выпил кофе, он начал собирать свою кожаную сумку, в которой носил абсолютно всё и на любой случай жизни, попутно записывая голосовые сообщения то в горящий рабочий чат, то лично Лиде Самсоновой: — … ты сама говорила, что медсестра. Первое серьёзное задание: лети в аптеку, и всех особо вялых — прокапай. Чтобы были, как огурцы к трём часам, понятно?! Игорь не хотел отпускать его в это место, где ничего, кроме напряжения не светило. Слишком сильно и слишком эгоистично он хотел удержать, оградить, дать возможность встретить похмелье в полном спокойствии, и всё-таки, понимал: без этого — никак. Особенно сейчас, когда Жилин настроен решать проблемы, какие бы они ни были.

* * *

— … убирайтесь, носите коробки, быстро ходите — очень быстро ходите туда-сюда, хорошие мои! И если, не дай бог вас что-то спросят — посылайте ко мне. Приняли? Ещё со студенческих годов Жилин считал, что вишнёвая жвачка поможет замаскировать бессонную ночь и выпитое накануне, и каждый раз она не помогала. Ни жвачка, ни минералка. Жилин был просто не в себе, не столько физически, сколько морально. Приехав на работу, опоздав на несколько часов, он то и дело ввязывался в различные дела: помогал оформлять или уничтожать документы, выгребать мусор из архива, давать вполне чёткие инструкции отдельно взятым гражданам. Он понимал, что времени лежать под капельницей у него нет, поэтому распивал пиво, не отходя от кассы. Вопреки предложению Лиды «отменить каких-то блядей», проверка бы всё равно нагрянула. В мире было только три неотвратимые вещи: смерть, министерская проверка и Игорь Катамаранов, хотя ни первое, ни последнее не представляло для Жилина серьёзных проблем. Однако, даже к проверке можно было найти подход, при условии, что намеченный план будет работать так же чётко, как он работал в голове, на уровне разработки. И, план действительно сработал на ура: никому не было дела до прочего коллектива, бегающего туда-сюда с коробками. Свежие после капельниц, как огурцы на даче у Жилина, никто не вызывал особых претензий. На контрасте с ними, сам же Жилин — помятый и воняющий спиртом, вызывал сплошные вопросы. Молодая проверяющая не скупилась на замечания, не только касавшиеся внешнего вида и состояния полковника, но и моральной стороны вопроса: «все за вас отдуваются, бегают, пока вы сидите! Пьяный, ничего не делаете! Будьте уверены, я донесу сведенья про это до министра!» Жилин только улыбался, выпроваживая и молодую проверяющую, и остальную комиссию. Он получал слишком много втыков за себя лично, настолько много, что перестал их бояться. Даже министр при одном упоминании его фамилии мог разводить руками и пить валерьянку — это было ожидаемо. Подставлять же остальных не хотелось, особенно после вчерашних громких слов. Нельзя сказать, что все их них были хорошими людьми или хотя бы хорошими специалистами, но если Жилин мог выставить их в лучшем свете, оттенив своим клиническим равнодушием — то почему бы так и не сделать? У этого плана был ровно один минус: голова начинала тупо болеть, и от этой боли не помогала ни одна таблетка. Рабочий день, едва начавшись, уже близился к концу, а Жилину нужно было сделать ещё пару дел, и начать он решил с приятного. В зале для совещаний был объявлен разбор полётов, и с пару десятков испуганных лиц застыли в ожидании втыка. Жилин выглядел весьма потрёпано и говорил немного тише, чем обычно. Зловещая атмосфера повисла, но тут же разрядилась слабым голосом: — Ну, хорошие мои, что я хочу вам сказать? Хуёв в фуражку мне напихали знатных. Но, как будто за дело: кто ж празднует-то среди недели? А вам я могу сказать только спасибо. Спасибо за то, что достойно выдержали этот день, несмотря на то, что половина из вас вчера обмывала мои звёзды. Все вы показали себя с лучшей стороны. Завтра поговорю с бухгалтерией… не обещаю, что всем, но определённо, такая работа должна поощряться. Задерживать долго не буду — если не осталось срочных дел, вы можете быть свободны. Всё, по домам, голубчики! Если вы тут убьётесь, лучше вы никому не сделаете. Витька, как и полагалось ему по складу характера, первый вскочил со своего места и начал волну аплодисментов. Жилин внезапно смутился. — Да ладно вам! Облепихин, ну ты дурак, а остальные? Заканчивайте, господи, вам ли хлопать. И кому? Всё, чтобы тихо было! Впервые с тех пор, как Жилин начал занимать руководящие должности, он действительно почувствовал, что коллектив сплотился. Впервые ему показалось, что ему выказывают искреннее уважение вместо раболепной лести. Он еле стоял на ногах, а глаза слипались. Но оставалось последнее дело — пришло сообщение от генерала. Жилина вызывали к себе, и он бы соврал, если бы сказал, что не ждал этого момента. В кабинете Николай Васильевич встречал его с покровительственным выражением лица. Он хотел, хотел и ждал, когда же ему расскажут про очередные проблема. — Что, Серёж? Перебрал вчера? Опять проблем себе нажил выше крыши? — Как будто не ты мне вчера наливал. Скажи честно, — Жилин даже не садился. Он оставался в дверях, подпирая собой косяк, — это всё зачем? К чему этот праздник жизни перед проверкой? Что, ждал, что все наклюкаются, получат по шапкам, а виноватым снова буду я? И что ты снова придёшь, как какой-то бог из машины и всё уладишь? Знаю я, как тут командный дух укрепляется: меня клюют по твоей указке, потом я срываюсь, и меня снова все обливают помоями. — Ты, как обычно, всё выдумываешь. Не было такого ни разу! — Да пошёл ты на хуй, ёбанный великий начальник. То ли пиво, взыгравшее в голове, то ли внезапная смелость от хорошо сделанной работы, то ли самоуверенность — что-то из этого точно дёрнуло Жилина подойти ближе к столу и слегка повысить голос: — у нас, чтоб ты знал, всё хорошо! Я один за всех получил, и, если честно, вообще не жалею. — А стоило бы! — генерал срывался на жуткий крик, почувствовав что-то, что ему не нравилось, а именно — уверенность сто стороны Жилина. — За кого ты впрягаешься?! За тех, кто готов тебя сожрать при первой возможности? — Готовы сожрать по твоей указке! — Опять я плохой. Опять?! Да я надрываюсь из-за тебя, каждый день, все эти годы, — генерал встал с места, и, побагровев, хотел было начать грозить пальцем, но вспомнив предыдущий инцидент, начал злобно тыкать древесину своего стола, — а ты, неблагодарная псина, продолжаешь винить меня?! Да когда до тебя дойдёт, что тебя, ничтожество, уже бы давно пинал каждый, кому не лень, если бы не я?! — Такого бы не было, — Жилин отвечал уверенно, с лёгкой полу-улыбкой, которая значила железобетонную уверенность в своих словах, — я всегда мог постоять за себя. Я стал полковником в тридцать пять, а ты — в шестьдесят. Кто из нас ещё ничтожество? — Ты стал полковником, потому что я это позволил! — И всё-таки, ты позволил. Николай Васильевич вышел из себя окончательно. По старой, закоренелой привычке он занёс руку, чтобы отвесить пощёчину, как и делал всегда, но, увы, ему это не удалось. Жилин перехватил его за предплечье и сказал устало: — Да хватит тебе уже. Видишь? Даже мне это всё, если честно, надоело.

* * *

Отпустив большую часть состава по домам, Жилин был обязан досидеть оставшиеся полтора часа на рабочем месте. В ожидании, пока его заберёт Игорь, полковник всё-таки не удержался и задремал в своём кабинете на диване. Он знал, что должен гордиться собой, но головокружительной радости не испытывал. На душе была странная, непривычная лёгкость, но от неё только сильнее клонило в сон. В кабинете послышались тихие, вороватые шаги — чёрт бы побрал за дурацкую привычку не закрываться на ключ. Кое-кто, кому принадлежали шаги, имел неосторожность пройти прямо около Жилина, как бы проверяя степень крепости сна. Не открывая глаз, Жилин схватил его за запястье. — Олег, постой. Олег принял неловкое выражение, настолько, насколько ему позволяла его отсутствующая мимика. — Снова будешь пытаться меня убить? — Нет, не буду. Я хотел сказать спасибо. То, что ты сказал в подвале — я думал об этом. Ты просто подтвердил то, что я не сумасшедший. Но я тебя не прощаю. И не надо копаться в моих документах. Это моё дело, и от него зависит моя жизнь и моя любовь. Ты знаешь, что это значит для меня. — От этого зависит и моя любовь тоже. Жилин рывком сел на диване от такого заявления. — Какая у тебя может быть любовь, Олег? Даже не думай, что я сейчас тебе посочувствую. Ты никогда и никого в жизни не любил. Ты не знаешь, как это. Олег выдохнул с тяжестью. Он тупо посмотрел перед собой, потом — в пол, а потом развернулся и направился к выходу. — Я не заставляю тебя верить мне. И не жду, что ты меня простишь. Но я надеюсь, мы ещё поговорим, когда у тебя не будет похмелья. — Или, когда ты перестанешь нюхать. Олег ушёл. Жилин невольно подумал, что действительно хотел бы поговорить с ним, но день и так был слишком нагружен. Голова продолжала гудеть. Жилину пришло долгожданное сообщение: «Выходи, я подъехал.» Жилин точно знал, что если бы облегчение было человеком, то оно бы выглядело точь-в-точь, как Игорь.