Покинувший отражение

— А тебе не кажется… Ну, то есть… Ты же разбираешься в этих делах куда лучше меня, да? — Жилин изредка поглядывал на дорогу, и по всему его виду было понятно, что этими разговорами он ступает на тонкий лёд не своей специализации, — Может же быть такое, что все эти вещи из прошлого, и Лида, и Олег, и вообще всё — что это не случайно? Что это какая-то карма? — Почему «может»? Так и есть. Игорь сидел на пассажирском сидении абсолютно расслабленно, слегка ухмыляясь. Ему нравилось наблюдать за ходом мыслей Жилина, как за движением давно покрывшихся ржавчиной и паутиной шестерёнок, как за ростом привередливого редкого цветка, вот-вот готового распустить свой бутон. Игорь точно уяснил одно: нельзя показывать дураку то, что он дурак, нельзя говорить психически больному про то, что он болен, но самое главное — ни в коем случае нельзя говорить Жилину ни то, ни другое. Нельзя прямо вываливать ему весь метафизический смысл его работы. Можно лишь подталкивать его, наводить на мысль, давать пищу для размышлений по пипетке, снова и снова. Игорь выхаживал потерянного и слепого волчонка, ни в коем случае не желая навредить, и всё, что ему оставалось — смотреть, вымерять и улыбаться медленному прогрессу. — И что ты хочешь сказать? Что весь мир крутиться вокруг меня? — Ага. — Как-то это слишком эгоистично. — Эгоизм — это нормально. Эгоцентризм — плохо. — Это тебе твоя ведьма сказала? — Психиатр. Толковая тётка. — Стрёмная она, как вся моя жизнь. Жилин не снижал скорость на поворотах по пыльной дороге, от чего их обоих круто заносило. Он торопился, скорее из-за нервов, и очень вряд ли — из-за желания прийти на работу вовремя. — Серёг, скажи честно: что ты опять себе придумал? — Пока ничего. Не знаю. Ничего не придумал. — Жилин снова избегал зрительного контакта, и выдавал себя с потрохами. — А я уже знаю. Чета ты будешь делать. Добравшись до пункта назначения, Жилин резко затормозил. Он выглядел совершенно несобранным, потерянным в своих мыслях. — Говорю же: пока не знаю. А ты меня уже хочешь отговаривать? — Почему же. Я полностью тебе доверяю. Мир крутиться вокруг тебя. — Вот вроде и похвалил, а вроде и засрал. Зачем ты так? — У тебя научился. Ладно, бывай. — оставив на растерянном лице короткий поцелуй, Игорь вышел наружу, — Увидимся!

* * *

Начало рабочего дня погрузило Жилина в эпицентр отсутствия событий. Высокое начальство, как и положено высокому начальству, отсутствовало, Лида копошилась в приёмной под чутким надзором Витьки, остальные подчинённые не тревожили, а в самых глубинах бумажного архива, куда не проникал дневной свет, находился капитан Олег Михайлович, пытаясь найти зацепки в том, в чём не мог их найти долгие годы. Или же, просматривал материалы по новому убийству. Или же, чёрт знает, чем занимался капитан Олег Михайлович — Жилин старался не думать про то, что теперь он тоже присутствует в этом здании, как и прежде, но въедливый запах кокаина, витавший в прокуренных коридорах, обозначал присутствие угрозы. Всё было как раньше, но всё было слишком по-новому: непонятное спокойствие настораживало. Не теряя ни минуты, полковник принялся заниматься своей возлюбленной работой: он старался систематизировать полученные материалы, развешивая их на громадной пробковой доске за своей спиной. Как и следовало ожидать, это не добавляло ясности, лишь отражало объём работы. К тому же, Жилин не смог найти красные нитки, но как будто бы, пока было нельзя ничего связать с их помощью. Сигаретный дым размеренно плыл по кабинету. Настенные часы едва слышно отстукивали свой ритм, наперебой осеннему дождю. Стыл кофе. Жилин пытался собраться с мыслями, но вместо этого — подпевал музыке в наушниках:

Можно верить и в отсутствие веры

Можно делать и отсутствие дела

Он постукивал туфлей в такт, покачивал головой, выпуская дым из носа. Со стороны могло казаться, что в его голове идёт невероятный, насыщенный умственный процесс, но в голове Жилина была лишь звенящая пустота. Сейчас он делал то, что умел делать лучше всего — вид, что занят. Сукин сын Облепихин разрушил всю атмосферу своим нежданным появлением. — Сергей Орестович, я поехал. Лиде я всё показал, рассказал, если что, то мы на проводе. Но не думаю, что ей это надо будет — она толковая, все вопросы по теме, ещё и хорошенькая. Что ещё надо для секретарши, да? И с юмором у неё всё в порядке… — А теперь слушай сюда, — Жилин глянул из-за плеча, говоря внезапно жёстко, — запретить смотреть я тебе не могу, но если я узнаю, что ты руки распускаешь, то получишь у меня по первое число. Понял? — Понял, — Витька, не имевший в виду ничего похабного, и явно не готовый к таким разговорам, моментально сжался в комок, забыв, что хотел поговорить о чём-то ещё, — я поехал? — Свободен. Жилин окончательно сбился с мысли, которой и так не было. Он обречённо вздохнул, отошёл от своей пробковой доски и улёгся на диван. Всё было спокойно, но от этого было только хуже. Для решения этой задачи ему как будто не хватало банального ума, не хватало внимания к мелочам, другого, непривычного подхода. Такой подход был только у одного человека, сидящего сейчас в архиве. Мозг Жилина был построен понятно: что оперативную, что следственную, что прочую работу он выполнял как по учебнику, с академической точностью, либо не выполнял, но всё так же, строго следуя протоколам. В молодости его даже приглашали преподавать на кафедру — его подход всегда был чётким, понятным и выверенным, построенным на сотнях прочитанных учебников. И всё же, его мышление оставалось ломом, которым он ломал двери. Это универсально, это работает, это высоко ценится, и это совершенно не подходит для дел, подобных тому, над которым он думает сейчас. Оперативный отдел, потом следственный, иногда оба сразу — вот точки приложения для этого лома. Мозг Олега же был подобен скорее вычурному, кованному ключу, который запросто открывал неприступные, на первый взгляд, двери. Совершенно не универсальная, но работающая на ура отмычка своеобразного подхода и неординарных решений — то, что всегда приходило на помощь Жилину, у которого день через день отказывала фантазия. Особый отдел — вот оно, место обитания Олега, и неспроста, ведь где ещё работать человеку, одарённому действительно особым складом ума? Жилин был готов скорее повеситься, чем обратиться к нему с любым предложением. После случая на мосту оставалось слишком много недосказанности, слишком много непонимания и банальной обиды, и всё это могло быть улажено простым разговором, если бы не раненная гордость Сергея Орестовича. Он лежал на диване и его пробирала тревожная дрожь. Эта заноза казалась инкапсулированной, но, вот беда — снова начинала зудеть и гноиться. Нужно было решать вопрос, и решать его срочно, но эго, державшее в своих цепях, не отпускало. Нужно было стать сильней, и нужно было сделать это срочно. Поэтому, преодолев себя, приложив титанические усилия, Жилин поднялся с места и отправился, но не в архив. Он пошёл в магазин, знакомый до боли. — Эдик, ну, привет, хороший мой! Сколько лет, да? Продавец круто повернулся на знакомый голос, но тут же замер с разочарованным и брезгливым выражением лица. Он давно знал Жилина, ещё со студенческих лет, знал всю его подноготную и хронологию всех событий его жизни, кроме пары последних месяцев, за которые они не общались. — Ну… Ну, привет, Серёжа. Что надо? Поправляя свои тонкие очки кистью руки, изогнутой на подобие куриной лапки, продавец глазами пробежался и по форме, заострив внимание на погонах, и по уже заживающей ссадине на щеке. Голос его звучал тускло и безжизненно. — Эдь, мне парламент синий и бутылку водки. По карте. Напряжение висело в воздухе. Жилин не слышал прямых претензий в свою сторону, но это не означало того, что их не было. Не в силах выдерживать эту паузу, он спросил первым: — Эдик, что такое? Что случилось? — У меня ничего не случилось, — он начал отстранённо, — а вот у тебя, вижу, много чего. Что, снова на те же грабли? После всех твоих слов? Снова мусор, — и «мусор» прозвучало уничижительно, даже для Жилина, периодически называвшего себя именно так, — снова спиваешься, дерёшься, да? А я думал, ты изменился, но, видимо… Нет, Серёж. Тебе надо к врачу. Но ты же, как обычно, пойдёшь к своим собутыльникам-наркоманам, да? Глаза Жилина были готовы выскочить из орбит, брови поползли ближе к середине лба. Он ожидал услышать всё, что угодно, только не это. Слова не находились, да и претензии такого рода он ещё никогда не выслушивал. — А тебе не кажется, что это не твоё дело? — Кажется. Но ты спросил первый, и я сказал то, что думаю. Я разочарован. Одно слово сработало, как красная тряпка на быка. В голове невольно промелькнули картины из прошлого: Жжение в бессонных глазах и стоящие в них слёзы, жёлтый свет настольной лампы, запах бумаги от накопленных документов по всему кабинету, пылающий дедлайн — до утра, и спокойный, насмешливый голос Николая Васильевича: «Вы разочаровали меня, молодой человек» Бессознательный импульс запустил в Жилине вполне осознанную агрессию. Он закричал, как самый настоящий мусор, сорвался, выпуская всю желчь напополам с гноем: — В жопу себе своё разочарование засунь, разочарованный ты! Ты посмотри, советчик нашёлся. Очень мне важно, что ты думаешь про мою жизнь, долбоёб очкастый, пошёл нахуй! Жилин ушёл в глубочайшем непонимании. Когда спала пелена злобы, он снова и снова прокручивал разговор у себя в голове. Он не отдавал себе отчёт в том, что не является прозрачным даже для, казалось бы, не чужих людей. Он и представить себе не мог, что существует в головах окружающих в таком извращённом виде. Говоря откровенно, у него всё равно не было достаточно времени для того, чтобы беспокоиться об очередном мнении о себе. Было другое, более важное дело, не требующее отлагательств.

* * *

Архив — место, в которое никто не заглядывал без нужды. С годами нужда отпадала всё чаще и чаще по мере оцифровывания данных, что совершенно не волновало Олега. Ему было комфортно в компании пыли и света жёлтой лампочки, оставшейся единственной выжившей из полка. Жилину такие условия тоже играли на руку — их здесь никто не увидит и не услышит, даже при желании. Жилин просачивается в узкую щель приоткрытой двери, без лишнего шума подходит ближе, минуя ряды шкафов и видит сгорбленную спину, обтянутую грязно-серым свитером. Его голова всё ещё туго обмотана бинтом, напоминая про то, как пару дней назад Жилин в сердцах откусил левое ухо. Олег сидит в окружении бумаги, в окружении пыли, в окружении затхлых призраков прошлого, и всё это, кажется, давит на него, заставляя выглядеть крошечным. Жилин не может объяснить, почему, но каждый раз, когда он видел Олега — без пяти минут своего убийцу — он не испытывал той звериной ярости, с которой жил, и которую пытался подавить всеми силами. Он медлил, и в движениях не читалась уверенность. Беззвучно выдохнув с абсолютно страдальческим выражением лица, Жилин всё-таки начал действовать: твёрдо поставил бутылку рядом с Олегом, дёрнувшимся от неожиданности. Завёл его руки за спинку ветхого стула, сковал наручниками. — Ты прости за это. Мне так будет спокойней. И собственный голос казался отвратительным, и спокойные интонации звучали насмешливо. Олег смотрел глазами акулы перед лицом смерти. Он действительно не казался здоровым: что-то в нём было не так, но невозможно было понять, что именно. — Говоришь прямо как он. И по смыслу, и по звуку. И методы у тебя такие же. — Ты ещё скажи, что разочарован. — Не скажу. — Олег говорил низко и тихо, спокойно, вкрадчиво, так, как обычно говорил с задержанными, когда ему выпадала роль «хорошего» мента. — Я тебе никогда и ничего не скажу. То, кем ты был, что ты делал, и кем стал — не твоя вина, и не твоя заслуга. — Он кивнул головой в сторону бутылки, — Зачем это? Просто возьми второй стул. — Ты мне ещё пошути, блядь. С раздражением, Жилин открутил крышку, и зажимая Олегу нос, начал вливать водку прямо его в горло до тех пор, пока тот не начал захлёбываться, кашляя. — Не моя вина. Знаю, что не моя вина! Твоя. Целиком и полностью. — Не там ищешь, Жилин. В глотку Олега снова полилась водка, вытекая из носа, стекая вниз по шее — полковник не унимался. Когда он решил, что Олегу достаточно, то сел напротив в устрашающем безмолвии, ожидая, когда стихнет лающий кашель. — Может, хоть так у тебя язык развяжется? Хоть так начнёшь говорить? — Что говорить? — Олег жадно глотал воздух ртом, — тебе самому сейчас хочется многое сказать, разве нет? — Нет! — Соврал Жилин, неосознанно, — мне нечего тебе сказать. Мне нужно… Я хотел только знать: зачем?! Как ты мог, Олег? — Неписанный устав непоколебим. — Он откровенно косил в бок корпусом, уронив голову на грудь после влитой в него водки, — ты и сам выполнял эти приказы без приказа. Ты тоже убирал тех, кто не нравился нашему начальству. — Да. Да! Я убирал тех, кого мне говорили, но я бы никогда не стал стрелять в своего друга. Я бы что-то обязательно придумал, я бы умер сам, но я бы никогда не предал тебя. А ты… Ты сука, Олег. Сука, слышишь меня?! Жилин трусился, как осенний лист. Он был готов поклясться, что у него поднялась температура — во рту пересохло, а по шее стекали капли пота. Он дышал, и вся грудь ходила ходуном, рождая определённое сходство с бойцовским псом, ждущим команды. Зрачки расползлись во всю радужку, из-за чего видеть Олега чётко не представлялось возможным. На самого Олега такой внешний вид не оказывал никакого эффекта — видел уже. И не такое видел. — Но ты остался жив. Ты выжил, а мне влетело. До сих пор влетает, и я ничего не могу с этим сделать. Ты только подумай: ушёл с должности майора, и не в гроб. Ты стал легендой, Серёж. Как тебя все полюбили заочно… А я — так и остался. Я теперь на этом поводке навсегда. Он точно никогда меня не отпустит. — Потому что не надо спрашивать разрешения, тупой ты баран! Надо брать и уходить, молча! Надо яйца в кулак собрать и уйти, и если придут за тобой, то не бояться убить и их. И убивать до тех пор, пока они сами не поймут, что к тебе лучше не соваться! — Жилин перешёл на откровенный крик, извергая первые слова, которые приходили к нему в голову, не обдумывая дважды, — ты начальник отдела! Ты самый лучший профессионал в своей сфере! Ты всегда был единственным незаменимым человеком, так почему ты до сих пор боишься старую тварь?! Почему ты ждёшь его одобрения, если и так понятно, что его не будет?! — Не все такие сильные, как ты. Но даже ты его боишься, до сих пор. И до сих пор ждёшь его одобрения. Мы с тобой в одной лодке. — Больше нет. Жилин отвернулся, пугая сигаретой ком, подступающий к горлу. Он не был согласен или не согласен — только испытывал бесконечное сожаление и физическую боль ноющего сердца. Жилин знал, что если хоть ещё один раз заговорит с Олегом, то больше не будет той звериной ярости, заставившей откусить ему ухо, но лучше было бы ощущать ярость, чем беспомощность новорожденного. Сейчас он хотел простить, но не мог. Всё, что он мог — сунуть сигарету в рот капитану и подкурить. Не имея возможности пользоваться руками, щуря один глаз от дыма и кривя рот, Олег заговорил: — Прости меня за всё, за что можешь простить. Но не суди меня, и не говори громких слов, если прошел со мной одну дорогу. Тем более, мы снова идём по ней вместе. — Не говори хуйню. Мы разошлись ещё до того случая, только я пошёл по красной ковровой, а ты — по пути наименьшего сопротивления. Знаешь, а в чём-то ты прав: не все такие сильные, как я. Никто не смог уйти с должности не в гроб. — И никто не думал вернуться обратно. У тебя стокгольмский синдром. — Снова хуйню несёшь. — А ты себя послушай: говоришь, как он, работаешь, как он, щенка себе воспитываешь, как он. Ты всё от него взял. Даже эго, которое он тебе вскормил. — Чем это он кормил моё эго? Унижениями? Побоями? Может, этим шедевром рабочего графика — сутки через ноль, семь на семь? Олег улыбнулся в своей манере, неуместно и наигранно: — а ты забыл? Про то что «вот Серёжа Жилин, наша звёздочка»? Или как он там тебя представлял в министерстве? — Понятно же, что он так не считал. Это блеф. — Но ты вёлся. Кому не хочется быть звёздочкой, да, Серёжа? В моменте стало слишком тяжело думать. Душа обнажилась, как провод, и искрила во все стороны. Чтобы хоть как-то реагировать, нужно было в начале принять сказанное, но, увы: в ушах снова стоял плеск воды. Ситуация была нерешаема, из неё не было выхода. Произошло всё, чего Жилин боялся, было сказано всё, что он уверенно гнал прочь долгие годы. Выход появился одним открытием двери. Как гром с ясного неба, в архив ворвался сначала голос, а потом и весь Облепихин целиком: — Сергей Орестович, мы задержали каннибала! В один момент Олег перестал иметь значение, как и всё сказанное до. Слова били по лицу наотмашь. Негодование захлестнуло изнутри, перекрывая собой все иные, более тонкие чувства. Всё не могло закончиться так быстро, так бездарно и блекло, слишком просто. В жизни Жилина ничего не было бездарно и блекло, а уж тем более — просто. Его триумф не мог быть похоронен волей случая. — В мой кабинет его. В мой другой кабинет. Я подойду. Не оставалось места для астении, для самобичевания и разбора полётов — место было лишь для простой, как пять копеек, злобы. Жилин сжал челюсти до скрипа и вылетел прочь, так и оставляя Олега прикованным к месту в компании бутылки водки. Пробравшись сквозь душный, ватный шёпот коридоров, Жилин планировал сразу же приступить к разносу майора по всем статьям, из вредности. Майор раздражал круглосуточно и круглогодично, но их с Витькой авантюра по отбиранию дела о каннибалах стала последней каплей. Он спустился по ступеням подвального помещения неторопливым, тяжёлым шагом, сжимая кулаки до побелевших костяшек в карманах брюк. Злость, разочарование, обида — всё это продолжало гнить внутри, незаметно для посторонних глаз за строгой, спокойной маской. Жилин открыл дверь и прошёл внутрь импровизированной допросной с претензией: — Майор Жулин, вы, я вижу, охамели в край. Чем вы меня отвлекаете?! Жилин не дождался ответа: он потянул носом воздух, в котором витал знакомый, можно даже сказать, родной запах каменной пыли и технических жидкостей, и если всё это можно было списать на то, что каннибал — рабочий, то въевшиеся в нос ноты скипидара говорили весьма однозначно. Он медленно повернул голову в сторону подозреваемого. Игорь расселся на стуле так вальяжно и расслабленно, как будто не был в наручниках. Он улыбался всеми зубами, как бы без слов спрашивая: «прикольно?» Жилин поменялся в лице моментально, и настолько сильно, что непреднамеренно осадил Катамаранова. — Это какая-то шутка? Вы что сказать пытаетесь? Встали в угол, оба, не мешайте работать! Облепихин, наручники сними, не смотри на меня так! Игорь, снова заимевший волю над своими руками, не выглядел шокированным. Не было в нём больше и снисхождения к происходящему. Было в его взгляде что-то другое, и весьма откровенное — он любовался. Бесстыдно разглядывал Жилина, севшего напротив, прямо на стол. Полковник тоже разглядывал Игоря в своей самой серьёзной и сдержанной манере, внимательно, с едва уловимым беспокойством, не знаешь — не заметишь. — Что случилось? Всё рассказывай. — Короче говоря: стою. — Ага. — Курю. — Мг. Где стоишь? Где куришь? — Как с объекта идти, около трассы. — Другого места покурить не было? — А ты слушай: перерыв. Пришло ко мне такое желание — пройтись. Звери неспокойные были, хотел глянуть. Глянул — всё нормально. Решил дальше пойти, покурить. — А дальше? — А что? Стою. Курю. — Сергей Орестович, дело как было… — из тёмного угла донёслась несдержанная реплика майора. — Не с тобой общаюсь, Жулин! Я же просил не мешать мне! — Жилин несдержанно крикнул, чем вызвал у Игоря неоднозначную улыбку, — продолжай. — Стою, курю. Едут эти двое. Ну, едут и едут, мне-то что? Проезжают ещё метров тридцать, тормозят. Выходит вот этот, с мордой, — Игорь кивнул на майора, стоящего в углу, — ну, и начинается: «чё стоим? Кто такой? Пьяный, что ли?» А я не пьяный. И паспорт в сумке оставил. Говорю ему, мол, дядя, ехай куда ехал. А он кипишной такой… Жилин смотрел волком на майора, видел, как его лицо краснеет, покрываясь потом, как воротник рубашки с галстуком становятся удушающими. И всё же, он жадно внимал всему, что говорил Игорь: — …как начал орать, что тут ходить нельзя, что я людей ем, и вообще, сейчас отвезёт меня к полковнику, и он со мной начнёт делать что-то такое… Ну чё, полковник, сделаешь со мной что-нибудь такое? Игорь понял, что Жилин усердно делает вид, что они не знакомы, в целях безопасности. Отсюда и отрешённость, и эта серьёзность, которая, безусловно, была к лицу, и это беспокойство, усердно скрываемое, едва дрожащие белки спокойных, следовательно, злющих глаз. Ну прямо оловянный солдатик, крепкий орешек — и тем сильнее хочется его расколоть. Нога Жилина спокойно стояла на стуле, прямо рядом с Игорем, чем он и воспользовался — сунул руку ему под брючину, несильно схватил за лодыжку, наблюдая за реакцией. Между ними летали искры, которые было невозможно не заметить, не смотря на все попытки Жилина делать вид, что они не знакомы. — Обязательно. Не надо с полицейского носки снимать. А потом что было? Рассказывай всё. — Да что рассказывать? Схватил меня за руку, вот так, — Игорь продемонстрировал, оставив в покое ногу, взял Жилина выше локтя и несильно дёрнул на себя, — в машину посадил, наручники надел, и рот не закрывал. Говорил всё, пиздец тебе, будешь гнить у меня… — Покажи, — Жилин строго перебил, — руку покажи. — Не, не покажу. Да нормально всё, чего ты… — Быстро! Не дожидаясь ответных действий, он всё-таки сдвинул ватник, открывая себе обзор. Игорь увидел то, чего видеть бы не хотел: глаза Жилина стали стеклянными в несколько мгновений, а причиной тому были ещё свежие, красные следы от пальцев. — Не надо раздевать подозреваемого, — Игорь дёрнул ватник на себя, и он легко выскочил из застывших полковничьих рук. Жилин продолжал смотреть в одну точку, не проронив ни слова, а затем обратился к майору очень спокойно: — Майор Жулин, мне кажется, нам нужно остаться наедине. Вы услышали? Теперь я говорю с вами. — Это с какой стати?! — Правильно говорить не стати, а статьи. За превышение должностных полномочий, слышали о такой? А ты, Облепихин, в это время где был? — Я в машине сидел, Сергей Орестович! — Видел что-нибудь? Так всё и было? — Да. — Витька смог выдавить из себя только одно слово. Он видел, насколько его начальник был спокоен, но от этого спокойствия по спине пробегали мурашки. Он не смог придумать ничего кроме того, чтобы сказать правду, хотя и не до конца понимал, к чему всё идёт. Из присутствующих, полная картина была видна только Игорю. Он никогда не был свидетелем подобных ситуаций и подобного Жилина, но чётко понимал, к чему всё идёт. Он видел итог событий на три шага дальше, чем следовало бы. Катамаранов приходил в действие. Ему нужно было делать то, для чего он оставался на этой Земле до сих пор — ему нужно было спасти ситуацию. — Жилин. Ответной реакции не последовало. Жилин был похож на собаку на прогулке, увидевшую другую собаку через дорогу. Что говори, что кричи — вот-вот и кинется. — Это вы мне припоминаете о превышении, Сергей Орестович? Вам напомнить, в каком виде вы приводили задержанных? — Жилин. — И снова — безуспешно. Игорь как будто перестал существовать в его поле зрения. — Лучше себе напомните, Жулин, я думаю, вам эти знания сейчас нужнее. — Я привёл вам единственного подозреваемого за семь лет, а вы меня тыкаете в превышение?! — С чего такая уверенность в том, что это подозреваемый? Игорь закатил глаза так далеко, как только мог, а потом ударил ногой по столу, на котором Жилин продолжал сидеть, так, что того даже подбросило. — Да посмотри на меня! И Жилин посмотрел, так недовольно и рассержено, что Игорю в моменте стало не по себе, а после сказанного, и подавно: — Хороший мой, а скажи, ты кого защищаешь? — Да кое-кого. Дальше начало происходить то, а точнее, начало происходить ничего, и это ничего притягивало к себе внимание и майора, нашпигованного ментальными иголками, и перепуганного Облепихина, который до этого старался смотреть в пол: Игорь весьма посмотрел Жилину в глаза. Жилин, в свою очередь, показал на себя пальцем, изогнув брови в немом вопросе. Игорь покрутил пальцем у виска в качестве такого же немого ответа. Жилин дёрнул подбородок вверх, спрашивая очередной раз, на что Игорь только развёл руками. Дальше полковник не выдержал и перешёл на человеческую речь: — А что, вариантов много? Игорь сохранял молчание. Теперь он пристально смотрел собеседнику в левый глаз. — Я, по-твоему, дурак, если только один вижу? Взгляд строго в левый глаз продолжился. — И что? Ждать, пока проблема сама собой решиться? И снова, взгляд в левый глаз. На этом моменте было глупо пытаться скрывать то, что между немыми переговорщиками есть определённая, и очень сильная связь. Жилин устало выдохнул. В такие ситуации он ещё не попадал, но видимость следственного мероприятия поддерживал: — Ладно. Это остаётся мне. Перейдём к делу: гражданин Катамаранов, вы пытаетесь от меня что-то ещё утаить? Игорь посмотрел ему в правый глаз. За дверью слышалась возня и неясные звуки голосов. По мере того, как шум приближался, усиливаясь, Жилин напрягался сильнее и сильнее — меньше всего он хотел, чтобы его сейчас отрывали от дел в очередной раз. — Хорошо. Я понял. Облепихин, есть, что добавить? Реплики, замечания? С вами, майор, я буду говорить отдельно и в другой обстановке. Молчите. Ну, Облепихин? — Да, — Витька, вытащенный из анабиоза, неуверенно затараторил, — мы задержанного по базе пробили, но там какая-то ошибка. Написано, что Игорь Натальевич Катамаранов уже больше десяти лет, как умер в Чечне. Полный тёзка, ещё и лицо одинаковое! Как такое может быть? — Ума не приложу, как такое может быть, — Жилин улыбнулся, а Игорь засмеялся в голос, — ещё и лицо одинаковое! Подумать только, в нашем городе… Жуть. Жуть! В дверь постучали, а в следующую секунду — распахнули. «Можно командира специального полка МВД номер девять?» — незнакомый голос говорил вполне уверенно, а Жилину только и оставалось, что поднимать брови выше и выше. — Нет тут командиров. Тут следственное мероприятие, не видите? — Жилин. Жилина нет? — Жилин есть. Это я. Но никаким полком я не командую, всё, выйдите! — А Николай Васильевич сказал, что… — Как вы все мне дороги! — Жилин вскочил с места и уже направился к выходу, попутно раздавая указания сидящим в комнате: — стойте там, где стоите, никакой самодеятельности. Это всех касается! Я сейчас вернусь. — он вышел, закрыв за собой дверь, но даже через неё была слышна канцелярская ругань: «а это с каких пор я командую специальным полком? Меня о моих полномочиях не уведомляли… Так и решайте свои проблемы с Антиповым, он на четвёртом этаже…» В допросной повисла зловещая, густая тишина. Её разбавил только Игорь, закинувший ноги на стол: — Да-а-а… Правду говорил: работает с дегенератами. Я всё не верил, слушал, поддакивал, куда без этого, думал, ладно, преувеличивает, ему поныть — только дай, хлебом не корми. Кому ж коллеги нравятся? Но вы и прям дебилы. Что с лицом, товарищ майор? — Игорь заметил, что майор действительно сдал: упал на стул по другую сторону стола, ослабил галстук, уронил голову в ладони, сжатые в кулак, чтобы скрыть крупную дрожь. Если до этого он был красный, словно перегретый на солнце, то теперь побледнел, нервно закурил. — Не труситесь. И не злитесь, я тут вообще не при чём! — Да ты вообще знаешь, что со мной будет теперь? Это конец! — Я всё знаю, — Игорь тоже захотел курить, но бегло ощупав карманы, понял, что при задержании у него изъяли всё, что только можно, — это вы меня не знаете. А я про вас — всё. Не ссы, майор, начальство сменилось. Думаешь, не знаю, чего ты боишься? Весь ваш внутряк знаю, аж тошнит уже. Нормально всё будет. — Он повернул голову в сторону Облепихина, который так и стоял в углу, стараясь лишний раз не дышать, — Витька, будь другом, верни сигареты! Облепихин приблизился к Игорю, возвращая вещи. Для Игоря, который читал даже Жилина, не прилагая усилий, Витька был даже не открытой книгой. — Что? Заметил что-то? Спросить хочешь? Ты же не совсем дурак, заметил, точно говорю. Спрашивай, не съем. Игорь откровенно игрался в отсутствии Жилина. Тот никогда не подпускал к УВД слишком близко, ограждал от работы, не знакомил ни с кем из коллег, за исключением Олега, да и с тем Игорь виделся ровно один раз, на их импровизированной свадьбе. О жизни внутри этих стен Игорь знал только по рассказам, и теперь, находясь тут, он чувствовал, что дорвался до лакомого куска. Было интересно всё и все. Это было похоже на чувство, которое возникает, когда маленьким ребёнком приходишь к родителям на работу, только ещё более приятное и острое. — Вы с Сергеем Орестовичем… — Ага. — То есть, я правильно понял, что вы его… — Ага! Улыбка обнажила белые зубы, слишком белые для рабочего, и слишком острые для человека. Витьке показалось, что их слишком много, но пересчитывать он, на всякий случай, не стал. — Ну, — Витька неуверенно продолжил, запустив руки в карманы кожаной куртки, которую носил на гражданке, — это, если честно, было легко заметить. Не потому, что Сергей Орестович не стал проводить допрос нормально, а по тому, что вы друг друга понимаете без слов. Ещё он такой спокойный стал… — Ага, как покойник. Ты ж сам чуть в обморок не упал. Я его тридцать лет знаю, Облепихин. Злой, как чёрт, не видишь, что ли? Поэтому вам, майор, — Игорь внезапно повернул голову, сменив собеседника, — советую ретироваться. За дверью снова послышалась возня, ругань и приближающиеся шаги — Жилин, даже потерявший в весе, ходил, как слон, и вопреки обещаниям, данным самому себе, на работе ругался, как сапожник. — Всё. Всё, отстаньте от меня! Я не хочу иметь с вами ничего общего, а что до моих полномочий… Да идите вы все на хуй! Вот такой мой первый приказ, как командира специального полка! Он вошёл в допросную, хлопнув дверью, и сразу же сменил тон с раздражённого на непонимающе-раздражённый: — Что у вас здесь происходит?! Если комментарии исчерпали себя, то… — Не исчерпали, — майор вышел из своего анабиоза рывком, хватаясь за тонкую соломинку надежды, — Сергей Орестович, вы не дали мне слова. Непосредственно перед задержанием мы с Облепихиным слышали женский крик. А проехав ещё с половину километра заметили этого вашего. Или что, вы и дальше будете прикрывать каннибала?! — Пф, блядь, — не успел Жилин среагировать хоть как-то, Игорь тут же заулыбался себе в усы на грани смеха, — Серёг, всё нормально. Это я выдал им базы. Я сейчас покажу, какой крик был слышен. Держа в одной руке сигарету, а в другой отданный Витькой телефон, Игорь быстро вписал какой-то запрос, а потом — по допросной разнёсся душераздирающий крик, отразившийся от стен. — Вот так ваша женщина кричала? М, менты? — Да! — в один голос закричали майор с Облепихиным. Игорь флегматично показал экран телефона застывшему Жилину, пытавшемуся проработать принятие в условиях цирка.

«Как кричит лиса»

— Дебилы? — Получается, дебилы. — Даже не спросишь, «какие в лесу лисы?» — Я спрошу, что такое зарница. Жилин перестал злиться. Он засмеялся в унисон Игорю, перестав очень плохо отыгрывать роль незнакомца. Оставив смех, он раздал последние указания: «Игорь, ты со мной. Вить, а ты спустись в архив… Поймёшь сам, когда спустишься. Майор, с вами в отдельном порядке, если вы ещё не успели придумать что-то глупее, чем сегодняшний поступок. Свободны.» Жилин вышел, и Игорь вышел за ним. Он бы однозначно начал радостно вилять хвостом, будь хвост в наличии.

* * *

— Ну, вот как-то так мы тут и работаем, — Жилин шёл чуть впереди, проводя краткую экскурсию Игорю, — вон там у нам лаборатории, там криминалисты занимаются своей наукой. Вон, Лёшка ушёл, клюкву на батарее забыл снова… А справа тренажёры, железо, маты, там, кстати говоря, мы с Олегом и пропадали. Если дальше пройти, то и пострелять можно. Архив на цокольном… Не важно. На первом дежурка, проходная, но это ты всё видел. Бухгалтерия, документоведы — тут я уже не начальник. Тут пока все чай не попьют, им что полковник, что адмирал — все мы едины. На втором кадры — те ещё кадры. Понял, да? — Жилин залился своим дурацким смехом, от которого уши вяли у всех. У всех, кроме, разумеется, Игоря. — Всё решают! А на третьем уже дела серьёзные. Вот тут Витька обычно сидит, когда не в разъездах, и там же, подальше, капитаны гниют в своей кладовке…. Кто тут ещё важный? А, гаишники долбанные, тоже где-то тут шныряют, воняют. Вот, начальник их идёт. Добрый день, Владимир Абдулаевич! Идущий навстречу пожилой мужчина слегка подпрыгнул от удивления, но пожал Жилину руку с несобранной улыбкой. Игорь засмеялся, преодолев некоторое расстояние от начальника. — Что смешного? — Ебать он Лунтик. — Лучше и не скажешь. А вот тут и я работаю. Это Лида, я про неё рассказывал, а это уже и мой кабинет. Жилин достал ключ, открыл дверь и пропустил Игоря вперед, как кошку, которую принято впускать в дом первой. Игорь скептически оглядел помещение и лишь на миг задержал взгляд на пробковой доске. — Так вот, из-за чего весь шум? Игорь сел на стол. Он смотрел на доску с непередаваемым выражением лица, одновременно завороженным, но и разочарованным, и всё же, он больше смотрел на Жилина, который воспользовавшись моментом начал щебетать, наплевав на тайну следствия. Он выглядел необычно живо, его глаза снова зажглись, и горели ярче прежнего, но не злобой или болью, напротив — это были искры неподдельного интереса. — … и, представь себе, нашли нож. Никогда не было, а тут раз — и нож. Над нами издеваются. Ни один маньяк не оставил бы такую очевидную подсказку, поэтому варианта два: Самоедова убил другой человек, который решил таким образом нас запутать. Или же, Самоедов тоже является частью серии, но наш каннибал захотел запутать нас окончательно. Сейчас ждём наших экспертов, что они нашли в трупе. Господи, с ними всегда сплошные проблемы, всё долго, последний раз мы столько ждали, только когда… Игорь слушал, но больше смотрел. На Жилина, на его форму, из упрямства подогнанную под истощавшую фигуру, ловил каждый жест, каждую эмоцию, каждый взмах пальцев со свежим маникюром, ловил, как утопающий ловит воздух. Жилин не пускал Игоря на свою работу под любым предлогом, но были два самых частых. Первый был чисто показательным, и звучал, как «это для моей и твоей безопасности», или очень похоже на него. Игорь этот предлог понимал, и действительно не хотел создавать новых проблем, и всё-таки, безопасность была блефом: после череды определённых событий, к ним бы точно никто не смел сунуться. Второй предлог звучал значительно реже и тише, без пены у рта и ударов кулаками в грудь, поэтому Игорь знал, что именно этот — самый честный. «Не хочу, чтобы ты видел меня на работе.» За этим обычно не следовало никаких пояснений, и Игорь не требовал. Он как никто другой понимал, что у каждого есть свои демоны, и знал, что в некоторые моменты действительно не хочется показываться на глаза людям. Не он ли ещё пару лет назад предпочитал не возвращаться домой по несколько дней, лишь бы не показывать Жилину свой алкогольный делирий, сдобренный тяготами Диагонали? Но надобность в длительных лесных похождениях отпала, как и запрет на посещение рабочего места. Игорь сидел, склонив голову на левое плечо и слегка улыбался, кусая губы. — Ну что ты на меня так смотришь? — Жилин спрашивал снисходительно, хотя ответ на вопрос знал заранее, без всякой интуиции, дедукции или чуйки. В их собственном, немом языке жестов и фраз, было целое предложение: когда хищное лицо становиться мягким, как расцветший хлопок, и в уголках глаз вместо слёз и крови появляются лучики-морщинки, это значит только одно. «Поцелуй меня.» — Ты чего такой сентиментальный, понимаешь ли? — Жилин спрашивает, а сам улыбается, почти так же нежно, как Игорь, и трётся носом об нос. — Нравишься.

* * *

Игорю нравился Жилин в форме, чего он даже не пытался скрыть, и, как оказалось, ему в два раза сильнее нравиться видеть Жилина, занятого делом. Для Жилина, в свою очередь, тоже стало открытием, что работать становиться куда легче, когда на диване есть кто-то, кто беззвучно наблюдает за каждым действием. Время от времени заходящие к Жилину люди не придавали никакого значения тому, что в кабинете поселился Игорь, жующий завалявшееся печенье и сверлящий взглядом работающего полковника. Наверное, спустя почти два месяца, все решили, что удивляться хоть чему-нибудь — дурной тон. Идиллии было суждено продлиться чуть более сорока минут, до тех пор, пока в дверь не раздался стук, по которому можно было безошибочно понять личность стоявшего по ту сторону. — Так, хороший мой, сейчас не влезай. — Пф! Игорь, который и так лежал молча, не нашёл слов для выражения возмущения, но как будто, и они были лишними. В голове крутилась только одна ассоциация: «ябеда». Первый раз в жизни Игорь своими глазами наблюдал, как его муж вершит чужие судьбы, бессовестно пользуясь званием, и всё это во имя одного человека в оранжевой каске, что прогуливает работу. Жилин переменился в лице, слушая оправдание побледневшего майора. Это было лицо, выражающее спокойствие на грани безразличия, на грани брезгливости. Игорь молча наблюдал, как полковник чеканит короткие фразы, пока его глаза снова становятся холодными и безжизненными — не кайфует. Не горит желанием увольнять человека по собственному, а не по статье. — Не нервничайте, Жулин. Езжайте домой, откуда и приехали. Времена теперь другие, и начальство у вас, если вы заметили, другое. Мне нужны нормальные сотрудники, я не страдаю манией величия, и я не разделяю бредовые идеи преемственности. Череда бессмысленных убийств закончилась. Жаль, что на вас. Куда вы смотрите? Вас так смущает, что мы говорим в присутствие посторонних? Или что-то другое? В своей роли злого полицейского Жилин выглядел более, чем органично. Образ собранного, жёсткого начальника сидел на нём лучше самого дорого костюма, и всё же, Игорь видел в этом всём то, что было не дано увидеть остальным: Он видел мерзкого умного мальчишку, который и дня не мог прожить без того, чтобы указать взрослым на их косяки. Он видел взрослого мужчину, который упивался чужой уязвимостью, лишь бы не быть уязвлённым самому. Всё происходящее было безумно красиво, и всё же, печально. — Нет, меня ничего не смущает. — Хорошо. Поздравляю, Жулин, с тем, что оставляю вам жизнь. А погоны можете детям подарить. Жилин поднялся с места, и задумался ровно на одно мгновение. Этого мгновения хватило для того, чтобы в его голове щёлкнул тумблер, и ток ударил в ту часть мозга, которая была ответственна за больные мозоли и нездоровые решения. — Хотя нет, не можете. Жилин достал из верхнего ящика канцелярский нож с новенькими, совсем ещё острыми лезвиями. Парой чётких, ловких движений, он оставил майора без его звёзд. На кителе теперь торчали только обрубки ниток. — Теперь они мои. Майор, уже ставший отставным, выглядел так, как будто ему вместе с погонами срезали плоть. Побитой собакой с прижатым хвостом, он удалился. — Серёж, а это было, извини, зачем? — Не бери в голову. Это я так… Свои заскоки. — Тебе этот чёрт тоже погоны подрезал?

* * *

— Помнишь, когда я только пришёл? — После этого даже Николай Васильевич не мог больше игнорировать то, что с Жилиным что-то не так. — Я тогда был такой красивый. Помнишь? — Жилин находился не в кабинете, а в собственном психозе, где ему было безопасней, — а теперь? Зачем ты сделал меня таким? И зеркало выпало из его рук, разбившись вдребезги. Жилин падал на колени рядом, обессиленный, и из осколков на него смотрели десятки его собственных мокрых глаз. Как в кошмарном сне после выпитого литра водки, он снова ощущал на себе взор абсолютно чужих, страшных глаз. Николай Васильевич подошёл тихо, вооруженный ножом для бумаги, и игнорируя припадок, по очереди срезал с кителя майорские погоны. Это было хуже, чем плевать в проигравшего, это было больнее, чем бить лежачего, это чувствовалось так жалко, что никакое увольнение не могло смыть липкий позор. — Свободен. И это была свобода со вкусом соли на губах, кровавая и пугающая.

* * *

— Да было дело. Но это так, в прошлом… Уже не имеет значения. — Я вижу. Жилин для Игоря был раскрытой книгой, размотанным клубком пряжи, наименьшим простым числом, настолько понятным, что иногда становилось страшно за тех, кто не понимал мотивацию его действий. Но Игорь не хотел давить на больное. Он хотел, чтобы в карих глазах всегда блестел огонёк любви: к своему делу, к своей работе, к своей жизни, и, если такое возможно, к себе. — Серёж, не кисни. На одну проблему меньше. Тебе бы вон, лучше заниматься этими каннибалами. Ты не рассказал, кстати, про связь. — Не рассказал. — Жилин выдохнул с облегчением. Ему бы не хватило всего своего словарного запаса, чтобы передать, насколько он был благодарен за такой перевод темы. Жилин утешился быстро, всё-таки, он был человеком. Игорю иногда казалось, что не смотря на всю свою силу и власть, где-то внутри Сергей Орестович оставался просто Серёжей Жилиным, который предпочитал свои детективы всему на свете, который предпочитал своих двоих друзей остальному миру. Его всё так же просто было отвлечь от беды, напомнив о том, что у него всё ещё осталось что-то более важное. Игорь временами искренне и от всего сердца завидовал такой детской непосредственности, пусть и усердно скрываемой. Игорь не мог надолго отвлечься от вещей, действительно важных для Мира. Он не мог оторваться от дела каннибалов, и виной тому был не только красивый и живой Жилин. Было что-то ещё, что-то такое, что виднелось в уголке глаза, что-то, что нельзя было описать просто так. Игорь сел на стол по-турецки и хитро щурился. Вокруг головы Жилина снова сплетались красные нити, хотя их и не было на доске. Красные нитки были в кармане ватника, но что же связать между собой? Что-то настолько же очевидное, насколько и не имеющее смысла? Но не имеющие смысла для кого — для Игоря, который видел мир насквозь, или для Жилина, который не замечал странностей даже за собой, не говоря уж про остальных? — Серёг, а… — Что? Диагональ не давала вымолвить и слова. Слова не нужны гостям из параллельной сети, поэтому приходиться действовать молча. Игорь достал из кармана нитки и подошёл к доске. — Они в порядке смерти? — Да, а что такое? — А места? Где находили? Жилин принялся просматривать дела в очередной раз. Игорь менял однотонные, скучные канцелярские кнопки на карте на разноцветные, строго в своём порядке: красные-синие-белые-зелёные. — Серёга, нитки дай… Белые. И синие, и зелёные. — Тебе тут что, прядильный цех? — В последнем шкафу лежат у тебя! И правда: в нижнем выдвижном ящике в столе Жилина лежали нитки всех цветов и оттенков. — Откуда ты узнал? — Когда я знаю, я знаю! Жилин увидел лицо человека, который понимает, чем он занят. Игорь всегда так же смотрел и так же резко отвечал, когда с упоением копался под капотом или под раковиной. Это лицо и интонация значило только одно: «Не мешай мне» Но в невербальной форме. — Кофе будешь? — Давай. Жилин вышел из своего кабинета в приёмную с поднятыми руками, ясно давая понять, что то, что происходит внутри — уже выходит за рамки его компетенции. — Лидочка, привет. Как первый день? Всё понимаешь? Никто не пристаёт? Кофе будешь? Капельная кофеварка рычала, извергая закипающую воду в виде пара, такого же, который в метафизическом плане выходил из головы полковника. Он ничего не понимал, но чётко осохнавал: так и должно быть. На смену замысловатой мозговой отмычки Олега пришёл инструмент, существовавший только в четвёртом измерении головы Игоря. Сегодня всё было по-другому. Сегодня от Жилина впервые отвернулся человек, не по признаку ориентации, но по месту работы; сегодня простреленный девять раз человек пожалел своего почти-убийцу; сегодня майор отправился в отставку вместо гроба, расследование проводилось строителем, а не полицейским, сегодня начальник делал кофе секретарше. Ничего не складывалось, но всё ощущалось до боли правильно. В приёмную пожаловал Витька. — Вить, не заходи в мой кабинет. Там ведётся важная работа. Будешь кофе? — Хорошо. Кофе — буду. А у нашего отдела больше начальника нет, вы его уволили. Будете коньяк? — Пока воздержусь. Сигарету? — Давайте. По приёмной поплыл дым. Двое сидели на диванчике из кожи дерматина в тишине и тягостном ожидании. Лида смотрела на них, задаваясь вопросом про себя, а в последствии — вслух: — А вам не кажется, что вы слишком концептуально живёте в этом управлении? — Чем больше в нашем управлении концепций, тем проще идёт работа. Одним своим незримым присутствием Игорь заражал метафизикой всё пространство. В прокуренной приёмной проходил курс «проработка принятия», начавшийся так же несогласованно, как митинги в прошлом году. — Сергей Орестович, а мы ждём чего-то конкретного или просто проводим время? — Всё вместе. Когда Жилину показалось, что мыслительный процесс за дверью должен был завершиться, он действительно завершился: Игорь вышел весёлый и уставший. — Готово, начальник! Я сделал всё, что надо было, но что конкретно, ты должен понять сам, — внимание Игоря переключилось на Витьку, державшего в руке бутылку, — оп, сюда. Подлив в свою чашку кофе коньяка, он объяснился перед Жилиным лишь раз: — За рулём сегодня ты. — Да без проблем. Они прошли в кабинет, который за двадцать минут успел наполниться структурной целостностью, оставив Витьку наедине с Лидой. — Вить. Вить! Подойди сюда, спросить хочу. И желание диалога с красивой девушкой перевешивало в Витьке страх утренних слов Жилина. — Что спросить? — А Сергей Орестович с этим грязным мужчиной… Они друг другу кто? — Это ты у него сама спрашивай. Витька замялся, не зная, как продолжить диалог. Не придумав ничего лучше, он предложил: — Коньяку? — Давай. Ты разве не смертельно занят? Чего ты тут ждёшь, ещё и пьяный? — Пока Сергей Орестович выйдет. Коньяк развязывал язык и расслаблял после ужасно муторного дня, который даже не успел закончиться. Обычно дёрганный Облепихин приближался к консистенции, напоминающей суфле, что было очень на руку скучающей Лиде, с которой пока никто толком и не общался. Подлив капельку коньяка себе в кофе, она всё продолжала спрашивать: — Ты за ним ходишь, трёшься вечно, это так в глаза бросается. А я тут полтора дня! Это ты так подмазаться хочешь? — Не то, чтобы подмазаться. Хочу быть, как Жилин. Он всем нравится. — И тебе тоже? — И мне тоже. Только когда Лида засмеялась, Витька понял суть её вопроса и снова напрягся, как струна. — То есть, в каком смысле?!

* * *

В полковничьем кабинете происходил сильнейший мозговой штурм. Жилин пережил за день слишком много ситуаций, настолько, что даже стоя на пороге раскрытия своего главного дела он отодвигал получение разгадки, лишь бы поберечь свой ум. Он знал, что как только сосредоточиться на том ниточном безумии, что творилось на доске, его затрясёт от переизбытка информации с эмоциями. Нужно было хоть как-то отвести душу. Уставший от непонятно чего, Игорь прекрасно понимал Жилина, поэтому даже не пытался хоть как-то вернуть его в рабочее русло. — Игорь, ты зачем красные нитки взял? Куда они тебе нужны были? — Я зашивал чужие штаны. И чем больше они говорили, тем тише и неразборчивее звучали их голоса. — Зачем ты зашивал чужие штаны? Чужие, ещё и красные. — Коричневые! — Тем более. Это связано как? — Теперь это связано судьбой. — Я должен спросить, кому ты так помог? — Константину. Который из Армавира. Ну тот, который вечно гуляет с чужой собакой. Она его за пятки кусает, он потом на работу не ходит, ну, я тебе рассказывал. — А-а-а… Понял. Но связь не уловил. — И не должен, — Игорь разлёгся у Жилина на коленях, развлекая разговорами про связь всего со всем, — ну взял я нитки, помочь захотел. Помог кое-как, а теперь тебе принёс. А если бы я не забрал нитки, ты бы уже нахуевертил, и дело не пошло бы. Видишь? Всё переплетено. И то, что я сюда попал, и смерть Самоедова. Даже пятки Константина. Даже увольнение майора. И то, что за дверью дети сейчас общаются. Нас, небось, подслушивают. Это всё связанно. Тебе должно быть понятно, ты ж следак. — Да не то, чтобы прям следак… Моя роль в этом балагане, сам понимаешь, плавающая. — Тем лучше. — Игорь сел, заглядывая Жилину в лицо, потряс за плечи, подбадривая, — Ну и чё? Отдохнул? — Да не то, чтобы отдохнул. Голова гудит. — Серёж, — мозолистая рука опустилась на лицо совсем ласково, как кошачья подушечка, — это дело твоей жизни. Не поймёшь ты — не поймёт никто. Давай, включайся. В голове Игоря, как молот о наковальню, бились слова Гвидона: « Страшное нынче в лесу твориться. Зверь завёлся, крылатый волк, что всё сущее разрушает да пожирает, и никто, никто не разберётся… Кроме мента твоего. …не испугаться метафизики, а принять её во всём сущем. Иначе всё. Коллапс. И кто же ему в этом поможет, как не ты, мысленная лиса?» Игорь не знал, правильно ли поступал в тот момент. Он никогда не знал, как правильно, знал только то, что обязан пытаться. Однако, Жилин воодушевился не сильно. Пришло время доставать козырь из рукава. — Ты чего? Хочешь, чтобы Олег додумался быстрее? Сделай всё сейчас, и вечером увидишь его кислую рожу. — Ты, как всегда прав, хороший мой. Ничто в мире не мотивировало полковника так, как перспектива сделать что угодно назло, не важно, кому. Жилин поднялся, всё ещё страдальчески кряхтя, облокотился о стол и уставился на доску. Конечно. Всё было настолько просто, что никто даже не обращал внимания. Никто, кроме Игоря. Зажглась искорка творчества. Игорь только подбадривал с дивана: — Ну! Вслух говори. Хочу твои мысли видеть. И цвета ниток-кнопок, и места, где происходили убийства, и их последовательность, и даже части тела, которые были украдены — всё наталкивало на единственную, странную мысль. — Игорь, я же правильно решил, что все убийства совершались исходя из знаков зодиака убитых? — Жилин спрашивал, но не ожидал ответа, а только продолжал свою мысль. — После Козерогов всегда шли Водолеи, а потом — Рыбы, и так по кругу. Эта последовательность никогда не нарушалась. А ещё, то, что ты отметил разноцветными нитками — каждый знак принадлежит к своей стихии, ведь так? Вот и получается, что водные знаки всегда были убиты около речки, земные — в болотах, воздушные — на песчаных пустырях. Только огненных находили недалеко от трассы. Ещё, я подумал… Смотри, чётко видно: у земных знаков вырезали филейные части. Ну, там ягодицы, бёдра. Иногда печень. У огненных — сердца, у воздушных — лёгкие, у водных — почки. Жилин открыл окно, закурил. Он был невероятно сосредоточен и воодушевлён. Одно предположение о зодиакальном круге, одно пустяковое допущение стало ключом к разгадке. — Знаки зодиака никогда не следуют подряд по стихиям, поэтому, следствию казалось, что все убийства случайны по всем критериям, но на самом деле, тут есть система. У меня только один вопрос, Игорь: как ты это посчитал? Как ты это заметил? — Я не считал. Я просто увидел, — Игорь улыбался своей самой яркой улыбкой, так, что щёки заливались румянцем. Он снял каску и показательно хлопнул себя по затылку, — ну, сам понимаешь. Вот эти все вещи. Этот хлопок отдал Жилину в голову моментально. Он распахнул глаза, засуетился, схватил в руки телефон, оставив сигарету тлеть во рту. Прищурив один глаз от дыма, он сделал ремарку: — Стой. Там же есть ещё что-то, да? Их же не могли убивать просто по средам. Тут тоже какие-то сатанинские даты… Не говори. Я хочу сам проверить. — Думай, любимый. Думай, тебе это к лицу. Но я сразу скажу, что один убиенный выходит за рамки сатанинских дат. Ты думай пока, а я проветрюсь. Можно? — Можно Машку… — … за ляжку, и козу на возу. — И телегу с разбегу. — И Ваньку за встаньку. Дебильные армейские поговорки — это моя прерогатива. Я пойду или нет? — Да иди уже, господи. Только детей не пугай. Жилин остался наедине со своим делом. Ему было сложно признать, что всё это время ему нужен был не хитровыебанный Олег, не кокаин и не мефедрон, когда кончались деньги на кокаин, не ночные рандеву в тренажёрном зале, не нервы и крики, не выезды на места преступлений в состоянии алкогольного и прочего опьянения. Ему нужно было больше слушать Игоря. Подумать только: Жилин всю жизнь ограждал его от своей работы, думая, что так будет эффективнее. Лучше. Безопаснее. Но всё вышло строго наоборот: именно Игоря на работе ему и не хватало. Снова закурив, полковник продолжил выписывать в блокнот даты и сверять их со всевозможными календарями. Он решил, что после того, как решит эту проблему, он обязательно извинится. За что бы то ни было.

* * *

— Бухаете? Вопреки наказу Жилина — не пугать детей, Игорь начал пугать детей. Одним своим прищуром и хитрой полу-улыбкой он чуть не довёл Облепихина до удара, а вот Лида даже не дрогнула, только быстрым движением убрала коньяк за монитор. — Да ладно вам. Бухайте, пока папка работает. — Игорь недвусмысленно кивнул на дверь, за которой корпел Жилин. — Только не налегайте. Что-то мне кажется, что он сейчас додумается и вам работы подкинет. Плесните мне в кружечку. За руль не хочу. Игорь пил для того, чтобы оставить меньше так называемым «детям», которые, пользуясь исключительной возможностью и не сдерживаемые рамками приличия, заваливали Игоря вопросами, которые можно было собрать в один-единственный: «А какой он?» — Да какой? Это тебе, Облепихин, вон, девушка расскажет. Она его видела ещё тогда, когда он… А ты? Ты ж и знаешь его только после того, как он старой твари в лицо плюнул. «Какой он»! Да сами скоро узнаете, какой он, что-то мне это подсказывает. Какой он… Да добрый он. Добрый и врёт много, всё, остальное захочет — сам вам покажет. Но это если всё получиться у него… Игорь понял, что начинает говорить лишнее, но чувствовал, что должен это говорить. Он сделал паузу, покосившись на закрытую дверь, и всё-таки продолжил под взорами двух пар голубых, любопытных глаз: — Вот то, что вы сейчас видите — это же так, бледная копия. А ещё и на работе… Ещё и вы дураки. Никогда вы не узнаете, какой он настоящий. И каким был. — Это всё после Олега, да? — Витька решил робко ступить на тонкий лёд темы, которая интересовала его больше всего. — После Олега… А во время Олега? А до Олега, когда он полгода, как зек? А после… — Игорь быстро посмотрел на Лиду, впившуюся в него взглядом, и тут же не стал поднимать эту тему, — да после всего. Много чего было, Олег просто точку поставил. Игорь поймал себя на ужасном чувстве, что слишком многое крутиться вокруг Олега, хотя его тут даже не видно. Прожёвывая эту мысль, он как бы для себя выпалил многозначительную фразу: — Да этот Олег — зеркало Серёжи, в которое он никак не хочет посмотреть. — Кстати про это, — Облепихин не мог не задать главный, гложущий абсолютно всех и каждого вопрос, — а почему… — Почему он в зеркала не смотрит? Не знаю. Он мне никогда не говорил. Да я и не спрашивал. Просто брею его каждое утро, и всё. Распахнув двери, Жилин вышел гордой, тяжёлой поступью победителя, совершенно растрёпанный, уставший, но довольный собой. Решив, что терять ему больше нечего, без лишних слов, он поцеловал Игоря. — Прости меня, за то, что я никогда тебя не слушаю. И за то, что даже не пытаюсь услышать. И за то, что берегу всю жизнь, непонятно от чего. — Да ладно тебе. — Игорь улыбнулся, приятно удивлённый такими резкими выводами. — А что действительно важно, так это то, что все убийства совершались в новолуние. Кроме! Кроме Самоедова. Его почему-то убили и расчленили в полнолуние. А это значит, — скинув гору с плеч, полковник начал красоваться полученными сведениями, — что мы точно можем сказать две вещи: первая — тут явно прослеживается оккультизм. Поэтому Облепихин, тебе специальное задание: внедриться в сообщество таксисток-сатанисток и узнать всё, что может принести пользу. Второе — мы точно знаем, где и когда будет происходить следующее убийство, следовательно! Мы может его предотвратить. Но самое важное это то, что все наши наблюдения могут оказаться пустым, так сказать, звуком. — Это ещё почему?! — Потому что, Витька, надо читать между строк: убийства начали отличаться от тех, что мы видели раньше. Всё может пойти не по плану, но даже это — часть плана. Понял меня? Вижу, что не понял. Собирай опергруппу, через пятнадцать минут у меня в кабинете! Игорь, а с тобой мы идём курить на улицу, чтобы нас никто не трогал, а то я уже устал. И Игорь так же радостно, почти вприпрыжку, последовал за своим полковником на улицу.

* * *

Жилин с Игорем стояли во внутреннем дворе, ограждённым с трёх сторон стенами, а с четвёртой — колючей проволокой. Даже до раннего осеннего заката оставалось время, но небо после дождя уже успело окраситься в багровый, рисуя на лицах яркими бликами. — Игорь, ты себе только представь: если получиться справиться до нового года… или хотя бы до весны. Мы сможем уехать уже совсем скоро. А если не получится, то я потратил ещё пять лет впустую. — Да мы и через пять лет уедем. Куда спешить? — Как это куда? Нам уже будет за сорок. — Прям конец жизни. — Тебе-то всё равно. Я уже сейчас по частям разваливаюсь, а что будет через пять лет? Как ты себе это представляешь? Это же всё новое: страна, работа, а дети? Приду я в школу, на собрание, там все родители как родители, и я — пенсионер, спину не разогну. — Ты же говорил, что не хочешь детей. — Я тебе врал. — До сих пор врёшь. Даже сейчас. Прекращай, а? И так живущий в бесконечном чувстве вины, Жилин не нашел ничего лучше, кроме как обнять Игоря, положив ему голову на плечо. Он не умел справляться с этим, наивно думая, что физический контакт может сгладить углы, чем обычно бесил Игоря до сумасшествия, а после — чувствовал себя идиотом. «— Да мы же всё решили вчера, Игорь! Что не так? — Мы ничего не решали, мы трахались, это тебе не одно и то же!» Давний разговор всплывал в памяти обоих каждый раз, когда нужно было что-то обсуждать, именно поэтому, многие вопросы решались без слов, на уровне понимания, так же, как они сегодня общались в допросной. И всё же, Жилин ничего не мог поделать со своим инстинктом рыбы-прилипалы. Но сейчас это было что-то другое. Не желание сгладить углы, но потребность в опоре. — Я не знаю, чего я хочу. Понимаешь? Я наломал так много дров, что сейчас мне нужно их разгрести. Пока я не разберусь со всем, я буду врать. Не злись, пожалуйста. Я пытаюсь, правда, пытаюсь разобраться во всём сам. — У тебя получается. Сегодня не убил майора. — Потому что ты так сказал. — И нашёл рабочую версию. — Это тоже с твоей подачи. — Так может, в этом и проблема? Может, надо научиться принимать помощь? Кто тебе сказал, что ты должен справляться со всем сам, твой чёрт-начальник? — Если у меня хватило ума создать проблем одному, то мне одному и разгребать. — А мне кажется, ты снова несёшь чухню. Когда я последний раз отказывал тебе в помощи? Вот и всё. Игорь учтиво ерошил каштановые волосы на затылке, прижимая Жилина ближе, так же, как он когда-то прижимал трясущегося после ночных кошмаров Игоря. Круговорот заботы наконец-то продолжил своё вращение, энергия начала циркулировать между двумя людьми, не застаиваясь, и не превращаясь в невысказанные слова и ненужное напряжение. Короткие поцелуи, объятия, улыбки, сопливые разговоры — всё это было жизненно необходимо в отношениях, которые длились около десятка лет. — Давай, мент. Раздай своим опёздолам задания. Тебе это очень идёт. Ты у меня такой красивый, когда командуешь. И когда ноешь. Особенно, когда ноешь. Игорь собрал в кулаки всё свое мужество. Он постоянно, хоть и тихо бесился от недосказанности со стороны Жилина, но не принимал во внимание тот факт, что и сам редко говорил с ним от всего сердца, боясь задеть больные мозоли. Он ненавидел, когда Жилин брал на себя роль защитника от всего зла в этом мире, однако, последние три года и сам то и дело примерял роль самого умного, заставляя вечно до всего догадываться, даже сегодня. — Вообще, Серёж. Мне очень нравиться, когда ты ноешь. И когда бесишься. И когда радуешься. И когда ошибаешься. Когда ты живой. Жилин понимающе, но искренне улыбнулся. Опять отвёл взгляд, но не потому, что врал, а потому что тоже собирался с силами. — То есть, я правильно боялся. Что я стал слишком холодным? С тобой, в первую очередь. — Правильно. Знаешь, я как будто три года без тебя жил. Я по тебе очень соскучился. Я поэтому обрадовался, когда ты в ментовку пошёл. Думал, может там ты снова будешь собой. Хотя я же знал, что тебе тут очень плохо. — Знаешь, я сам по себе соскучился. Тоже думал, что найду тут себя, но я до сих пор ищу. — Тебе поэтому хочется дело раскрыть? — Да. Да, поэтому. Жилин жался спиной к стене, заливаясь краской, как подросток, и всё-таки, не отпускал рук Игоря. Говорить откровенно было сложно, и всё-таки, прятать глаза было глупо. Они смотрели друг на друга, как будто впервые. Они заново познакомились, и мир не рухнул на их бедовые головы после одного честного разговора. — Серёж, — румянец, то ли от ситуации, то ли от глупости сказанного, то ли от блика пылающего неба, захлестнул и Игоря, — а пойдём на свидание? — А пойдём. Я же, как-никак, люблю тебя.