Покинувший отражение

Минуты до конца рабочего дня тянулись, как просроченный агар; пустующая приёмная и кромешная тишина коридоров не добавляли вдохновения и не помогали думать про дело. Все мысли полковника сейчас были не с ним, а на стройке, рядом с Игорем, наверняка ждущим точно так же сильно. От тоски сердце начало противно болеть, как бы напоминая о том, что оно есть. Работать не получалось, как и уйти: майор Жулин всё нёс и нёс документы на подпись, задавая при этом слишком много ненужных вопросов. Он раздражал одним своим видом, своей циничной манерой, своими надменными интонациями, и в голове невольно всплывало желание Витьки «куда-нибудь его деть» и «что-нибудь с ним сделать», но из вариантов пока что были только глубокие катамарановские болота. Из рабочего дня, и так нагруженного эмоциями сверх меры, удалось вырвать только последние сорок минут и слинять так быстро, как только умел обычно нерасторопный Жилин. Уж лучше он покурит в ожидании около машины, под противной осенней моросью, чем хоть ещё минуту пробудет на рабочем месте.

Он соскучился до невозможности.

Смена заканчивалась, и одни рабочие приходили на место других, изредка и невпопад отдавая честь человеку в форме, на что Жилин не обращал внимания. А вот, среди невзрачной толпы, пошатываясь и сгорбившись, брёл Игорь, и даже с расстояния было видно, как он улыбался одной половиной рта. У Игоря всегда была дурная черта — без малейшего чувства смущения он целовался у всех на глазах, за что Жилин его обычно отдёргивал, но не в этот раз. В этот раз целоваться хотелось сильнее, чем дышать. В этот раз простые прикосновения давали силы для того, чтобы снова сесть за руль и поехать в их любимый ресторанчик, и уже сидя там, снять с себя хитиновый покров, побыть самим собой, расклеиться, пожаловаться на минувший день. — Знаешь, а Витя меня радует. Осознался, пока сидел, что ли? Ни разу такого не видел. Надо будет заехать к нему на днях. Главное, что всё, закрыли этот вопрос. А у меня ещё столько их… Господи, и всё в один день, навалилось же… Но! Можешь меня, так сказать, поздравить. Завёл себе секретаршу. Хотя там тоже подводных камней ещё столько… — Да прям, — Игорь оторвался от своей тарелки, сложив приборы строго по этикету, — это тебе твоя чуйка сказала? — Да нет, хороший мой, там не чуйка, там всё на поверхности. Помнишь… Помнишь, когда ты из Чечни сбежал? — Забудешь такое! — Игорь улыбнулся в свои все, более, чем тридцать два зуба, — время классное было. Ну не вышло у нас тогда, и что? Всё равно, классно было. На контрасте с Игорем, который предавался воспоминаниям с блаженным выражением лица, Жилин старался не превращаться в грустную картошку, рассказывая историю Лиды Самсоновой. Он знал, что это всё равно будет грызть его ровно до тех пор, пока он не поделиться. Начинал Жилин издалека: — Знаешь, почему я тебе тогда ни одного письма не написал? — Потому что ты писать не умеешь? — Ну, не без этого.

* * *

Вернувшись из рейса, Нюра не узнала своего мужа: Жилин всё чаще замыкался в себе, заимев привычку пить вечерами прозрачную пепси в одиночестве. Подобное поведение не могло остаться без замечаний, но на любую претензию Жилин отвечал одинаково: «ну так давай разведёмся, раз я такой плохой.» Поначалу, Нюра не хотела разводиться — честно любила новоиспечённого мужа. В это же время, Жилин не знал, был ли он способен чувствовать хоть что-то кроме вины; теперь он был виноват не только в том, что был плохим сотрудником и плохим человеком, а ещё и ужасным супругом. Впрочем, разубеждать его в этом никто не торопился. — Серёжа, я ничего не понимаю! Ты со мной почти не разговариваешь. Не ночуешь дома, постоянно пьёшь! У тебя что-то случилось? Почему ты не можешь просто со мной поговорить? — Потому что ты никогда не спрашиваешь, — Жилин говорил медленно и полупьяно, избегая взгляда глаза в глаза, — потому что тебе вообще похер на меня. — А тебе как будто не похер на наши отношения! Каждый день одно и то же: давай разведёмся, давай разведёмся! А знаешь, что, родной? Давай. Давай разведёмся. Нюра откровенно блефовала, и было трудно представить её удивление, когда моментально протрезвевший Жилин встал с насиженного места и принялся собирать её вещи. Она рыдала, осыпая младшего лейтенанта проклятьями, не находя себе места, припоминая каждый его проступок, но так и не смогла предотвратить страшный момент, когда стоя на пороге с размазанной по лицу косметикой, услышала от Жилина заключительные слова: — А чего ты ревёшь? Тебе что, не будет лучше без такого козла, как я? Оспаривать этот факт было бессмысленно, но свою пощёчину Жилин всё-таки получил. Он знал, что принял пусть слишком быстрое, но верное решение, а вот как справляться с собственными мыслями, оставшись в полнейшем одиночестве — не знал. Пусть они и совсем не разговаривали за минувшую неделю, но присутствие Нюры заземляло. Она выходила из душа и пахла своим шампунем и кремом, курила тонкие сигареты на балконе, пока щебетала по телефону с подружками, стучала каблуками по утрам, смешно открывала рот, когда красила ресницы и включала концерты по телевизору, забрасывала тощие ноги на Жилина по утрам и недовольно морщила нос, когда просыпалась. Ходила по дому исключительно в нижнем белье, разбрасывала носки и громко цокала языком по каждому поводу. Но это было неделю назад, а сейчас Жилин остался в кромешном одиночестве: ни тощих ног в каблуках, ни запаха шампуня, ни «настольной книги стервы» на прикроватном столике — только пустота и тишина, и ничего не поможет не сойти с ума. Он уснул под звуки дождя, абсолютно пьяный, не подозревая, что эта проблема решиться уже совсем скоро. На следующий день, когда в дождевых облаках догорал кровавы закат, заливая своим инфернальным светом коридор, раздался звонок в дверь. Промокший до нитки и весь измазанный грязью, как болотный чорт, облокотившись на косяк, в ментовских дверях стоял собственной персоной Игорь Катамаранов. — Ждал? — Если совсем честно, то нет. — Войду? — Конечно. Игорь переступил порог квартиры, разрезав собою пространство, как горячий нож разрезал масло. С чёрных волос на паркет стекала грязная вода. Одним своим шагом он поделил жизнь Жилина на «до», «ранее» и «вследствие». Пряча усмешку под усами, он поинтересовался: — Что мне делать с тобой? — Новый пачпорт, Серёг. — А случилось, собственно, что? — Пятьсот. Как у Высоцкого: кругом пятьсот… Но я не про тайгу, понял, да? Игорю казалось, что после этой встречи Жилин спас его, совершенно не подозревая, что в тот вечер он сам спас своего Серёгу от преждевременного схождения с ума. Выслушав историю про Лиду Самсонову и причины развода от корки до корки, Игорь успел выпить литр чая, не разу не перебив, и только после этого задал единственный в мире интересовавший его вопрос: — Слышь, а почему ты мне никогда не рассказывал? — Да я… Да не было никогда момента, и… Я вообще всю жизнь старался это забыть, а тут жизнь как будто сама подкидывает мне воспоминания. Ты же не думаешь, что я специально от тебя что-то скрывал? Жилин выглядел абсолютно подавленным. Он морщил лоб и методично рвал на части уже вторую салфетку, как будто именно она была виновата во всех его бедах. Игорю было физически больно смотреть на такого Серёгу, хоть он и понимал, что уже через час или два ему станет намного легче. — Да ладно тебе. Удивляешь меня просто. Даже через столько лет, — Игорь мечтательно улыбнулся на долю мгновения, — узнаю тебя заново. — Но это же не плохо? — Это охуенно. И всё же, неведомая сила дёрнула Игоря за язык в то время, как он прокручивал у себя в голове историю новой секретарши: — Серёг. — М? — А сейчас детей хочешь? — Нет. Жилин говорил твёрдо и спокойно, но по привычке отводил взгляд. Он говорил «нет», но тоскливо смотрел на шумную семью, сидевшую за столиком в другом конце зала. — Игорь, поехали домой. Я так устал. Жилин отдал ключи от машины, занимая место пассажира. Чувствуя на своём колене мозолистую руку, он задремал. Более аккуратный, в качестве водителя, Игорь объезжал каждую яму. Фонари ночного города били в окна жёлтым светом, отражаясь в каплях осеннего дождя, порождая уют и покой. Игорь остановился около ночных ларьков, горящих разноцветными пошлыми вывесками и невольно залюбовался: и носом-картошечкой, и глазами-бусинами на пол лица, приоткрытыми губами под усами-щёткой — загляденье. В его Серёге было столько нежности, столько беззащитности, почти детской ранимости, которую тот так усердно прятал куда подальше, лишь бы не раниться об этот мир; сколько в нём было животной ярости и звериной жестокости, безрассудства, которые тоже пытались быть убранными в дальний ящик, но всё равно проступали на красивом лице синяками и ссадинами; эти стороны личности никогда не могли уравновеситься, прийти к балансу между «причинять боль себе» и «причинять боль окружающим», а только заставляли Жилина набивать себе новые ментальные шишки. И вся эта борьба, весь этот бег из угла в угол были для Игоря читаемы, как субтитры. Игорь гладил его по лицу и думал, что хотел бы уберечь Серёгу от всей мировой боли, но понимал: не болит только у мёртвых. Он вышел из машины и вернулся обратно уже с букетом красных роз, пахнущих холодом и цветочным магазином. — Я тебя не просто люблю. Я тобой горжусь. — Было бы чем гордиться, хороший мой. — Жилин устало разлеплял глаза и прятал нос в свежих бутонах. — Мне есть, чем. Горжусь тем, как от проблем не бегаешь, а решаешь. — Пока ни одной не решил. — Да ладно. А брат? А загранник? Дело своё. Даже Олега не прибил, хотя пытался. А год назад словил бы пять инсультов, восемь инфарктов… — Это потому, что ты со мной. — Я всегда с тобой. Но сейчас ты сам молодец. — Правда? Жилин спросил совершенно искренне, без иронии, как ребёнок, не верящий своему счастью. Спросил и посмотрел из-под ресниц, едва улыбаясь, заливаясь едва заметным румянцем. — Конечно. Конечно, правда. Звук мотора смешивался со звуками капель, бьющих в лобовое стекло. Именно тогда Жилин не чувствовал надобности шагать из окна девятого этажа, а его крылья, вновь отросшие, были мирно сложены за спиной. Игорь курил в приоткрытое окно, и его рука едва заметно дрожала. Он улыбался сам себе, правой половиной лица, прикрытой спадающими волосами. Было невозможно не начать улыбаться за компанию, было невозможно не спросить: — О чём думаешь, родной? — Да так. Вспомнил наши нулевые.

НАУЧПОП

Всё в Игоре было как-то невпопад: в нем не складывались числа Фибоначчи, всё было мимо золотого сечения, и, казалось, что даже диаметры всех его окружностей не дадут число π; на Игоря не действовала теория вероятностей, зато в нём жила квантовая механика. Он был явным гостем из параллельной сети, и одно его присутствие резало глаз. Многим становилось не по себе рядом с ним, но только не Жилину — Жилин любовался им завороженно, как своим самым ярким квазаром, пытался разгадать, как чёрную дыру, каждый раз терпя поражение, не отчаиваясь. Жить вместе с ним в одной квартире было сплошным удовольствием. — Давай выпьем бутылку водки. — У нас есть повод? — У нас есть бутылка водки. Так проходил почти каждый день после самовольного дембеля, но в один из дней повод действительно был: новый паспорт, и было бы кощунством оставлять такой повод не обмытым. — Ну, теперь всё! Ты, голубчик, теперь новый человек, во всех смыслах. — Ага. И жив, и мёртв. Как кот Шрёдингера. Жилин уточняющих вопросов не задавал, но его собственное лицо с субтитрами в виде взлетевших бровей выдало его с потрохами. Чрезмерно сильно заикаясь, Игорь принялся за объяснения, приводя в пример собственного кота: — это как… Смотри, короче. Вот рыжий. Иди сюда… Кладём его, допустим, в коробку… Жилин слушал молча, наблюдая за Игорем, как за восьмым чудом света и нещадно грыз ногти. — И где ты всё это узнал, хороший мой? — Где-где? Пугаешь меня, Серёг. Физика, девятый класс. Или восьмой. Или математика… — Я в школе с тобой за одной партой сидел, и что-то никаких котов не запомнил. — Сидел. И читал свои французские романы. А надо было слушать… Не грызи, блядь! — Игорь стукнул Жилина по руке, ставя точку в издевательствах над красивыми пальцами, — Голодный, что ли? Некрасиво же. Игорь не был похож на того, кто думал бы о красе ногтей, да и ему это было как будто не нужно вовсе: сколько бы времени он не проводил за станками в цехе, сколько бы окопов не прошёл — ни одного заусеница. Да, мозоли, да, грязь под ногтями, но не было ни заусениц, ни следов собственных зубов. У него были руки не простого рабочего, но представителя инженерно-технической интеллигенции. С такими руками ему бы сидеть на кафедре и зачитываться Стругацкими, или в лаборатории, вместе с небезызвестным Инженером мастерить новые аппараты для химических реакций, однако, Игорь избрал другой путь — обрезать Жилину его засохшие кутикулы, сидя на кухне. — Ай! Ну ты чего делаешь? — Прости. Злополучный тремор и выпитое дают о себе знать, и около ногтя у Жилина выступает кровавая роса. Недолго думая, Игорь прижимает пораненный палец к своим губам, и то ли спирт, то ли есть в нём что-то действительно волшебное, но кровь тут же останавливается, а жаль: Игорь бы порезал Жилину хоть все пальцы, лишь бы целовать их вот так, ненавязчиво. Жилин не сказал про это вслух, но тоже был не против принести в жертву хоть пальцы, хоть руки по локоть. Только бы восьмое чудо света сидело напротив, говорило про физику и ненавязчиво целовало пальцы.