
Пэйринг и персонажи
Метки
Психология
AU
Счастливый финал
Алкоголь
Как ориджинал
Обоснованный ООС
Рейтинг за насилие и/или жестокость
Курение
Второстепенные оригинальные персонажи
Насилие
Пытки
Жестокость
Элементы слэша
Психологическое насилие
Магический реализм
Психологические травмы
Покушение на жизнь
Character study
ПТСР
Полицейские
Темное прошлое
Психологический ужас
Самовставка
Новая жизнь
Тайная сущность
Описание
"— Обязан он на земле правосудие свершать, проводить его в твою метафизику, а оттуда ты уже сам, сам должен ему подсказки давать, чтобы он в мирском не ошибся. А вы чем занимаетесь, оболтусы? Всё боитесь, прячетесь, построили себе кокон, да разве же спасёт этот кокон от той силы, что в вас течёт? Мент твой должен крылья отрастить, с ума сойти и обратно зайти, и ты — его духовный проводник. А всё жалеешь его, сильнее, чем он сам себя… "
Примечания
1) Я не имею ни малейшего понятия, что происходит в этих ваших полициях. Я врач, а не мент.
2) Сказка ложь, да в ней намёк — всем бегущим от себя урок.
Посвящение
Тем, кто остался рядом.
Нулевые кончились
04 июня 2024, 03:00
Минуты до конца рабочего дня тянулись, как просроченный агар; пустующая приёмная и кромешная тишина коридоров не добавляли вдохновения и не помогали думать про дело. Все мысли полковника сейчас были не с ним, а на стройке, рядом с Игорем, наверняка ждущим точно так же сильно. От тоски сердце начало противно болеть, как бы напоминая о том, что оно есть. Работать не получалось, как и уйти: майор Жулин всё нёс и нёс документы на подпись, задавая при этом слишком много ненужных вопросов. Он раздражал одним своим видом, своей циничной манерой, своими надменными интонациями, и в голове невольно всплывало желание Витьки «куда-нибудь его деть» и «что-нибудь с ним сделать», но из вариантов пока что были только глубокие катамарановские болота.
Из рабочего дня, и так нагруженного эмоциями сверх меры, удалось вырвать только последние сорок минут и слинять так быстро, как только умел обычно нерасторопный Жилин. Уж лучше он покурит в ожидании около машины, под противной осенней моросью, чем хоть ещё минуту пробудет на рабочем месте.
Он соскучился до невозможности.
Смена заканчивалась, и одни рабочие приходили на место других, изредка и невпопад отдавая честь человеку в форме, на что Жилин не обращал внимания. А вот, среди невзрачной толпы, пошатываясь и сгорбившись, брёл Игорь, и даже с расстояния было видно, как он улыбался одной половиной рта. У Игоря всегда была дурная черта — без малейшего чувства смущения он целовался у всех на глазах, за что Жилин его обычно отдёргивал, но не в этот раз. В этот раз целоваться хотелось сильнее, чем дышать. В этот раз простые прикосновения давали силы для того, чтобы снова сесть за руль и поехать в их любимый ресторанчик, и уже сидя там, снять с себя хитиновый покров, побыть самим собой, расклеиться, пожаловаться на минувший день. — Знаешь, а Витя меня радует. Осознался, пока сидел, что ли? Ни разу такого не видел. Надо будет заехать к нему на днях. Главное, что всё, закрыли этот вопрос. А у меня ещё столько их… Господи, и всё в один день, навалилось же… Но! Можешь меня, так сказать, поздравить. Завёл себе секретаршу. Хотя там тоже подводных камней ещё столько… — Да прям, — Игорь оторвался от своей тарелки, сложив приборы строго по этикету, — это тебе твоя чуйка сказала? — Да нет, хороший мой, там не чуйка, там всё на поверхности. Помнишь… Помнишь, когда ты из Чечни сбежал? — Забудешь такое! — Игорь улыбнулся в свои все, более, чем тридцать два зуба, — время классное было. Ну не вышло у нас тогда, и что? Всё равно, классно было. На контрасте с Игорем, который предавался воспоминаниям с блаженным выражением лица, Жилин старался не превращаться в грустную картошку, рассказывая историю Лиды Самсоновой. Он знал, что это всё равно будет грызть его ровно до тех пор, пока он не поделиться. Начинал Жилин издалека: — Знаешь, почему я тебе тогда ни одного письма не написал? — Потому что ты писать не умеешь? — Ну, не без этого.* * *
Вернувшись из рейса, Нюра не узнала своего мужа: Жилин всё чаще замыкался в себе, заимев привычку пить вечерами прозрачную пепси в одиночестве. Подобное поведение не могло остаться без замечаний, но на любую претензию Жилин отвечал одинаково: «ну так давай разведёмся, раз я такой плохой.» Поначалу, Нюра не хотела разводиться — честно любила новоиспечённого мужа. В это же время, Жилин не знал, был ли он способен чувствовать хоть что-то кроме вины; теперь он был виноват не только в том, что был плохим сотрудником и плохим человеком, а ещё и ужасным супругом. Впрочем, разубеждать его в этом никто не торопился. — Серёжа, я ничего не понимаю! Ты со мной почти не разговариваешь. Не ночуешь дома, постоянно пьёшь! У тебя что-то случилось? Почему ты не можешь просто со мной поговорить? — Потому что ты никогда не спрашиваешь, — Жилин говорил медленно и полупьяно, избегая взгляда глаза в глаза, — потому что тебе вообще похер на меня. — А тебе как будто не похер на наши отношения! Каждый день одно и то же: давай разведёмся, давай разведёмся! А знаешь, что, родной? Давай. Давай разведёмся. Нюра откровенно блефовала, и было трудно представить её удивление, когда моментально протрезвевший Жилин встал с насиженного места и принялся собирать её вещи. Она рыдала, осыпая младшего лейтенанта проклятьями, не находя себе места, припоминая каждый его проступок, но так и не смогла предотвратить страшный момент, когда стоя на пороге с размазанной по лицу косметикой, услышала от Жилина заключительные слова: — А чего ты ревёшь? Тебе что, не будет лучше без такого козла, как я? Оспаривать этот факт было бессмысленно, но свою пощёчину Жилин всё-таки получил. Он знал, что принял пусть слишком быстрое, но верное решение, а вот как справляться с собственными мыслями, оставшись в полнейшем одиночестве — не знал. Пусть они и совсем не разговаривали за минувшую неделю, но присутствие Нюры заземляло. Она выходила из душа и пахла своим шампунем и кремом, курила тонкие сигареты на балконе, пока щебетала по телефону с подружками, стучала каблуками по утрам, смешно открывала рот, когда красила ресницы и включала концерты по телевизору, забрасывала тощие ноги на Жилина по утрам и недовольно морщила нос, когда просыпалась. Ходила по дому исключительно в нижнем белье, разбрасывала носки и громко цокала языком по каждому поводу. Но это было неделю назад, а сейчас Жилин остался в кромешном одиночестве: ни тощих ног в каблуках, ни запаха шампуня, ни «настольной книги стервы» на прикроватном столике — только пустота и тишина, и ничего не поможет не сойти с ума. Он уснул под звуки дождя, абсолютно пьяный, не подозревая, что эта проблема решиться уже совсем скоро. На следующий день, когда в дождевых облаках догорал кровавы закат, заливая своим инфернальным светом коридор, раздался звонок в дверь. Промокший до нитки и весь измазанный грязью, как болотный чорт, облокотившись на косяк, в ментовских дверях стоял собственной персоной Игорь Катамаранов. — Ждал? — Если совсем честно, то нет. — Войду? — Конечно. Игорь переступил порог квартиры, разрезав собою пространство, как горячий нож разрезал масло. С чёрных волос на паркет стекала грязная вода. Одним своим шагом он поделил жизнь Жилина на «до», «ранее» и «вследствие». Пряча усмешку под усами, он поинтересовался: — Что мне делать с тобой? — Новый пачпорт, Серёг. — А случилось, собственно, что? — Пятьсот. Как у Высоцкого: кругом пятьсот… Но я не про тайгу, понял, да? Игорю казалось, что после этой встречи Жилин спас его, совершенно не подозревая, что в тот вечер он сам спас своего Серёгу от преждевременного схождения с ума. Выслушав историю про Лиду Самсонову и причины развода от корки до корки, Игорь успел выпить литр чая, не разу не перебив, и только после этого задал единственный в мире интересовавший его вопрос: — Слышь, а почему ты мне никогда не рассказывал? — Да я… Да не было никогда момента, и… Я вообще всю жизнь старался это забыть, а тут жизнь как будто сама подкидывает мне воспоминания. Ты же не думаешь, что я специально от тебя что-то скрывал? Жилин выглядел абсолютно подавленным. Он морщил лоб и методично рвал на части уже вторую салфетку, как будто именно она была виновата во всех его бедах. Игорю было физически больно смотреть на такого Серёгу, хоть он и понимал, что уже через час или два ему станет намного легче. — Да ладно тебе. Удивляешь меня просто. Даже через столько лет, — Игорь мечтательно улыбнулся на долю мгновения, — узнаю тебя заново. — Но это же не плохо? — Это охуенно. И всё же, неведомая сила дёрнула Игоря за язык в то время, как он прокручивал у себя в голове историю новой секретарши: — Серёг. — М? — А сейчас детей хочешь? — Нет. Жилин говорил твёрдо и спокойно, но по привычке отводил взгляд. Он говорил «нет», но тоскливо смотрел на шумную семью, сидевшую за столиком в другом конце зала. — Игорь, поехали домой. Я так устал. Жилин отдал ключи от машины, занимая место пассажира. Чувствуя на своём колене мозолистую руку, он задремал. Более аккуратный, в качестве водителя, Игорь объезжал каждую яму. Фонари ночного города били в окна жёлтым светом, отражаясь в каплях осеннего дождя, порождая уют и покой. Игорь остановился около ночных ларьков, горящих разноцветными пошлыми вывесками и невольно залюбовался: и носом-картошечкой, и глазами-бусинами на пол лица, приоткрытыми губами под усами-щёткой — загляденье. В его Серёге было столько нежности, столько беззащитности, почти детской ранимости, которую тот так усердно прятал куда подальше, лишь бы не раниться об этот мир; сколько в нём было животной ярости и звериной жестокости, безрассудства, которые тоже пытались быть убранными в дальний ящик, но всё равно проступали на красивом лице синяками и ссадинами; эти стороны личности никогда не могли уравновеситься, прийти к балансу между «причинять боль себе» и «причинять боль окружающим», а только заставляли Жилина набивать себе новые ментальные шишки. И вся эта борьба, весь этот бег из угла в угол были для Игоря читаемы, как субтитры. Игорь гладил его по лицу и думал, что хотел бы уберечь Серёгу от всей мировой боли, но понимал: не болит только у мёртвых. Он вышел из машины и вернулся обратно уже с букетом красных роз, пахнущих холодом и цветочным магазином. — Я тебя не просто люблю. Я тобой горжусь. — Было бы чем гордиться, хороший мой. — Жилин устало разлеплял глаза и прятал нос в свежих бутонах. — Мне есть, чем. Горжусь тем, как от проблем не бегаешь, а решаешь. — Пока ни одной не решил. — Да ладно. А брат? А загранник? Дело своё. Даже Олега не прибил, хотя пытался. А год назад словил бы пять инсультов, восемь инфарктов… — Это потому, что ты со мной. — Я всегда с тобой. Но сейчас ты сам молодец. — Правда? Жилин спросил совершенно искренне, без иронии, как ребёнок, не верящий своему счастью. Спросил и посмотрел из-под ресниц, едва улыбаясь, заливаясь едва заметным румянцем. — Конечно. Конечно, правда. Звук мотора смешивался со звуками капель, бьющих в лобовое стекло. Именно тогда Жилин не чувствовал надобности шагать из окна девятого этажа, а его крылья, вновь отросшие, были мирно сложены за спиной. Игорь курил в приоткрытое окно, и его рука едва заметно дрожала. Он улыбался сам себе, правой половиной лица, прикрытой спадающими волосами. Было невозможно не начать улыбаться за компанию, было невозможно не спросить: — О чём думаешь, родной? — Да так. Вспомнил наши нулевые.НАУЧПОП
Всё в Игоре было как-то невпопад: в нем не складывались числа Фибоначчи, всё было мимо золотого сечения, и, казалось, что даже диаметры всех его окружностей не дадут число π; на Игоря не действовала теория вероятностей, зато в нём жила квантовая механика. Он был явным гостем из параллельной сети, и одно его присутствие резало глаз. Многим становилось не по себе рядом с ним, но только не Жилину — Жилин любовался им завороженно, как своим самым ярким квазаром, пытался разгадать, как чёрную дыру, каждый раз терпя поражение, не отчаиваясь. Жить вместе с ним в одной квартире было сплошным удовольствием. — Давай выпьем бутылку водки. — У нас есть повод? — У нас есть бутылка водки. Так проходил почти каждый день после самовольного дембеля, но в один из дней повод действительно был: новый паспорт, и было бы кощунством оставлять такой повод не обмытым. — Ну, теперь всё! Ты, голубчик, теперь новый человек, во всех смыслах. — Ага. И жив, и мёртв. Как кот Шрёдингера. Жилин уточняющих вопросов не задавал, но его собственное лицо с субтитрами в виде взлетевших бровей выдало его с потрохами. Чрезмерно сильно заикаясь, Игорь принялся за объяснения, приводя в пример собственного кота: — это как… Смотри, короче. Вот рыжий. Иди сюда… Кладём его, допустим, в коробку… Жилин слушал молча, наблюдая за Игорем, как за восьмым чудом света и нещадно грыз ногти. — И где ты всё это узнал, хороший мой? — Где-где? Пугаешь меня, Серёг. Физика, девятый класс. Или восьмой. Или математика… — Я в школе с тобой за одной партой сидел, и что-то никаких котов не запомнил. — Сидел. И читал свои французские романы. А надо было слушать… Не грызи, блядь! — Игорь стукнул Жилина по руке, ставя точку в издевательствах над красивыми пальцами, — Голодный, что ли? Некрасиво же. Игорь не был похож на того, кто думал бы о красе ногтей, да и ему это было как будто не нужно вовсе: сколько бы времени он не проводил за станками в цехе, сколько бы окопов не прошёл — ни одного заусеница. Да, мозоли, да, грязь под ногтями, но не было ни заусениц, ни следов собственных зубов. У него были руки не простого рабочего, но представителя инженерно-технической интеллигенции. С такими руками ему бы сидеть на кафедре и зачитываться Стругацкими, или в лаборатории, вместе с небезызвестным Инженером мастерить новые аппараты для химических реакций, однако, Игорь избрал другой путь — обрезать Жилину его засохшие кутикулы, сидя на кухне. — Ай! Ну ты чего делаешь? — Прости. Злополучный тремор и выпитое дают о себе знать, и около ногтя у Жилина выступает кровавая роса. Недолго думая, Игорь прижимает пораненный палец к своим губам, и то ли спирт, то ли есть в нём что-то действительно волшебное, но кровь тут же останавливается, а жаль: Игорь бы порезал Жилину хоть все пальцы, лишь бы целовать их вот так, ненавязчиво. Жилин не сказал про это вслух, но тоже был не против принести в жертву хоть пальцы, хоть руки по локоть. Только бы восьмое чудо света сидело напротив, говорило про физику и ненавязчиво целовало пальцы.