Покинувший отражение

ЗАЧЕМ НУЖЕН ПОЛКОВНИК ЖИЛИН?

Спрос

На тебя есть спрос

Пёс?

Да какой ты пёс!

— Я действительно нужен в Министерстве сейчас? В таком виде? — Жилин жестом указывал на своё лицо, всё ещё разбитое после драки с Олегом. — Ты нужен им всегда, а сейчас — немедленно. Всем очень интересно, как ты допустил смерть губернатора в своём деле. Но, тебе, как обычно, только красота… Ну замажь этой своей штукатуркой, раз тебя это так волнует. — невежество скользило в каждом слове генерала, по крайней мере, для Жилина это звучало именно так: ещё со старшей школы он знал, что тональный крем, даже самый лучший, не перекрывал свежие синяки. Болезненное безразличие захлебнуло полковника, когда он сел за руль и направился с генералом в сторону Министерства. Раньше Жилин работал на тяге из страха, желания выслужиться и собственного максимализма, но сейчас, когда эти чувства пропали, нужно было искать себе новую мотивацию, но и это было бесполезно: в голове были мысли про Лиду Самсонову, про нерадивого Витьку, про своё прошлое, про Олега, который был занят непонятно чем, про Игоря, который ждал его вечером — про всё, что угодно, только не про каннибалов и не про убитого Губернатора. Николай Васильевич предпринял попытку к разговору: — Уже придумал, как будешь оправдываться за Самоедова? — Разберусь. Краем глаза Жилин заметил, что его собеседник нервничает. — Ты нормально себя чувствуешь? — А какая разница? — Какая разница! Одна даёт, другая дразнится. Я хочу убедиться, что ты в состоянии сделать то, что от тебя требуется. — Напомните, кстати говоря, что от меня требуется? — Как обычно. Генерал спрятал шею в воротнике рубашки, неудобно покрутившись на сидении. Жилин, всё такой же бесстрашный и немотивированный, закурил, пока стоял на светофоре. — Договаривай. Как обычно — что? Не сдерживать себя в выражениях? Может, наорать на вашего начальника лично, потому что ты засунул язык ему в жопу? Выразить за тебя твоё мнение, чтобы отношения портились не у тебя, а у меня? — Серёжа, — генерал делал паузу, прочищая горло, стараясь не перейти на крик, — я последние пятнадцать лет не портил ни с кем отношения только ради того, чтобы бесконечно покрывать твои выходки… — Без которых вам бы не дали генерал-майора, и на которые вы сами меня постоянно толкали, — Жилин перебил, но весьма сдержанно, — это ещё кто кого прикрывал? Выяснять отношения было бессмысленно и жутко не к месту. Уже через какие-то двадцать минут им обоим нужно будет делать вид, что они в одной тарелке. Жилин оборвал диалог, включил музыку и вжал газ так сильно, что Николая Васильевича вжало в сидение.

Я не забуду эту боль

Я не забуду стыд и страх Когда я камнем падал вниз В тобою данных орденах

Жилин бесился глубоко внутри себя от того, что теперь он огрызался при любой удобной возможности, не ища особого повода. Он мог бы принять правила игры, мог бы сделать вид, что всё в порядке, но минувшее временами хватало за пятки, заставляя быть настороже. Сейчас этот расклад мешал: всё-таки, именно сейчас нужно было попытаться работать сообща. Но Жилин не мог. Он давил на газ на каждом припеве и старался отрепетировать грядущее представление. Как обычно, всё как обычно.

* * *

Понимая головой, что он является центральной персоной собрания, Жилин не оставлял надежды отсидеться молча. Он опустил голову, стараясь не привлекать внимания к синякам и ссадинам, рисовал в блокноте кривых, и от этого очень грустных птичек, пока в наушниках играл Наутилус. Оттягивая неизбежное, он лишь приближал его: Министр перевёл тему на убийство Губернатора, даже не пытаясь сделать вид, что всё ранее сказанное имело хоть какое-то значение. — … тридцать убитых, не считая Самоедова, и это за семь лет… Сергей Орестович, что вы можете сказать от себя? — Я тут не для того, чтобы говорить от себя, а для того, чтобы поддакивать начальству, забыли? Присутствующие засмеялись в один голос, но Николай Васильевич — громче всех, да и выходило у него нервно. Министр тоже нервничал — он знал Жилина не понаслышке и вполне мог предвидеть исход их общения, как и то, что он никак не сможет надавить на человека, которому, по словам Николая Васильевича, плевать на всех. — Сергей Орестович, это дело начинает приобретать политическую окраску, и, если этим заинтересуются наверху, ну, вы сами знаете. Я пытаюсь понять, вам что, не хватает финансирования? В таком случае, оно не заставит себя ждать! — Оно заставило себя ждать ещё семь лет назад, когда убитых было пятеро, а нам всё не устанавливали серию. Сейчас уже поздно. Или нужно было, чтобы Самоедова убили сразу? Или вас? Или кого-то из наших сотрудников, которых тогда было две калеки, включая меня? — Повторюсь: если проблема в этом, вам будет выделено столько единиц личного состава, сколько потребуется. — Проблема не в личном составе. У меня в подчинении и так… Сколько? Две тысячи человек? И я для них — царь и бог. Прикажу — будут работать, хоть собак возьмут, хоть вертолёты поднимут, умрут, об стенку расшибутся, но сделают. — Для неподготовленного слушателя такие слова были бы праздным хвастовством, но для Жилина они были мерой ответственности и тяжёлым бременем. Он продолжал, всё так же спокойно: — Дело не в составе, не в финансировании, а в том, что нам не с чем работать. У нас ничего. И как мне помогут ещё две тысячи ртов, которые ничем не будут заниматься? С этим я прекрасно справляюсь и один. — У вас не может не быть ни одной зацепки за семь лет! Зачем вы притащили столько папок, если в них пусто? «Как обычно. Всё как обычно.» — Если вы настаиваете, я могу посвятить вас и всех наших коллег в подробности дела, которых нет. Он насмешливо хмыкнул, выпрямил спину и принялся отвратительно неторопливо раскладывать материалы дела на отвратительно длинном столе. — Первое убийство: тело обнаружено в Катамарановском лесу рабочими около девяти утра. Мужчина, сорока шести лет, уроженец Подболотска, переехал с семьей в девяностых, работал токарем. Не бомж, не алкоголик, но и не Губернатор, да? Второе убийство… Я могу рассказывать до бесконечности, поверьте. Каждый из убитых мне уже как родственник, и кстати про них — мы отработали каждого. Каждого из семьи тридцати человек. Это не считая работников стройки, работников автосервисов, лесников… — А старика Гвидона? Жилин наградил Министра своим самым снисходительным взглядом. Затем посмотрел на Николая Васильевича: тот улыбался едва заметно и очень самодовольно, как смотрят заводчики на своих клубных доберманов. Он моргнул обоими глазами, отдавая команду к нападению. — Мне послышалось, господин Министр, или вы только что предложили мне сделать то, что я сделал в первую очередь ещё семь лет назад?! — Откуда я должен был знать, чем вы занимались семь лет назад, вы, ваше начальство и ваш напарник, кстати, где он?! — А где мой так называемый напарник, тебя ебать не должно. Откуда знать? А кому я всё это время отчитывался?! То, что вы не удосужились прочитать отчёты по самому громкому делу округа глазами, а не задницей, это не мои проблемы! К чему этот цирк? Собрались тут, ёбанные великие начальники, чтобы я пересказал то, что было у вас семь лет?! Пошли на хуй! Николай Васильевич подкурил сигарету и расслабился, когда ссора начала обретать оборот. Ему приносило какое-то особое удовольствие наблюдение за Жилиным в его рабочей ипостаси, когда по одной невербальной команде он срывался, как дикий, не оставляя оппонентам и шанса выйти из словесной перепалки сухими. Тяжёлое полковничье слово, которым Жилин предпочитал не изъясняться последние пару лет, не щадило никого. — … тоже мне, деятель ёбанный, вроде бы умный, в очках, а сидит тут, тужиться, пошёл на хуй! А что ты сделал, чтобы меня отчитывать? — А сам ты что сделал, петушара, у которого тридцать один убитый и ни одной рабочей версии?! — Козёл, ты меня заебал! Всё как обычно. Всё по старой, давно отработанной схеме, только это не греет душу. Жилин ругается по команде, но в его глазах нет задора. Он спорит с пеной у рта, а внутри соглашается: у него нет абсолютно ничего, и весь его гонор не стоит и рубля, особенно, когда в конце зала, прямо над тумбой, висит зеркало, отражающее присутствующих. Жилин резко замолчал. Снял китель, и ненароком привлёк к себе внимание — он завесил зеркало, как будто после чьей-то смерти. Было тошно от себя, было тошно от наблюдающего, сутенёрского взгляда Николая Васильевича, было противно ругаться матом, выставляя себя с самой худшей стороны. — Вы хотите от меня рабочих версий? Не поверите, но я тоже хочу рабочих версий от моих следователей, но проблема в том, что они ещё большие долбоёбы, чем собравшиеся тут! Но, раз сверху требуют, давайте, давайте разбираться! Распотрошив свои папки, Жилин забегал вокруг отвратительно длинного стола, рассказывая уже не столько о жертвах, сколько о том, как они были убиты: перерезано горло, части тел изъяты уже после смерти, и из всей этой системы выбивался только Самоедов, убитый ножом в спину. Жилин уселся на стол, закурил, указывая рукой на ту или иную бумагу время от времени, сдабривая речь оговорками: «я, конечно, не криминалист, но…», «я, конечно, свечку не держал, но мне кажется…», «исходя из данных следствия, можно сделать вывод…» Министр перестал злиться — он завороженно наблюдал за тем, как полковник, не смущаясь десятка взглядов со стороны, уже забрался на стол, и опираясь на колени, дотягивался до заключений криминалистов, при этом живо ведя рассказ. — … таким образом, был сделан вывод, что нам нужен крепкий, коренастый мужчина средних лет, холостого и без высшего образования, по профессии либо мясник, либо охотник, и очень вряд ли — хирург. С психиатрическим прошлым, вероятно, воспитанник интерната. Только это всё не то. — Не то?! — Министр заметно оживился, чуть ли не подпрыгнув на месте. — Ага. Только Жилин мог стоять в позе, чуть ли не виляя бёдрами, сохраняя при этом самое серьёзное выражение лица. Это был единственный, и весьма сомнительный плюс от хождения под богом в облике Антипова — себе можно было позволить абсолютно всё, что угодно, и сохранить хотя бы видимое, но уважение. Он продолжал, всё так же спокойно: — подумайте сами: если всем убитым перерезали горло, и скорее всего, стоя лицом к лицу, стали бы они подпускать так близко мужчину средних лет и среднего ума? Вряд ли. Нам нужен кто-то, кому хотелось бы довериться, даже в дремучем лесу. Убийца — это… — Жилин устало улёгся прямо на свои документы, передавая кому-то бычок, дабы не выкидывать его прямо на пол, — девушка. Молодая, среднего роста, субтильная. Может, с каким-то дефектом, одноглазая или однорукая. Легко одетая, напуганная, шатенка или рыжая. — Мы ищем маленькую однорукую женщину? — Ага. Назовём её Лидка Лиса. Может, даже сидевшая… А значит, пробить её не составит труда, дел на один день, неделя на отработку всех вариантов, и — оп! Мы раскрыли бы дело, мне бы дали генерал-майора и какую-нибудь медаль, подвинули бы Николая Васильевича. — Жилин посмотрел на своего глубоко ошарашенного начальника, который видел за годы службы много и разного, но работающего настолько эффективно — или хотя бы сколько-нибудь работающего Жилина — впервые. — Да не пугайтесь вы так, родной наш. Не подвинут вас никуда, потому что дело мы не раскроем. А знаете, почему? — Тут он посмотрел уже прямо в глаза Министру, — потому что я это придумал только что. А вы уже уши развесили, уф! Уже поверили, что пришёл Шерлок Холмс и будет чудо, а чудес, извините, не бывает. Я вам тут что, Иисус, чудеса показывать? Дела так не делаются, простите, тут работать надо. Жилин остался недоволен тем, на что тратил свою жизнь, но главным было то, что его начальник был доволен вполне, а Министр — снова пил настойку пустырника в невообразимых масштабах, соответственно, ещё какое-то время не мог отдавать приказы.

* * *

Полковник отдыхал в приёмной, ожидая, пока Николай Васильевич навешает Министру лапши на уши. Настроение было скверное, и домой хотелось убийственно сильно. Только побывав в очередном клубке змей, он понял, насколько сильно ему не хватает Игоря. Недолго думая, Жилин сделал звонок, и заговорил тихо: — Алло. Да, привет. Да… Соскучился сильно. Устал. Занимаюсь тут черти-чем. Заехали в Министерство, по делам. Знаешь, я сейчас чувствую себя самой дешёвой в мире шлюхой. Игорь был не то, чтобы свободен: он говорил по телефону, пытаясь участвовать в диалоге, сверялся с чертежами, крутил в одной руке ошмёток арматуры, а другой здоровался с таким же рабочим, умудряясь при этом не выпускать сигарету изо рта. — Тебе там, блядь, кисельные берега наобещали, что ты снова согласился на концерты перед стариками? — Ага, с молочными реками. Нет, всего лишь гарантию нашего скорейшего семейного счастья. Но это как будто бы не всё. Я… Я, знаешь, себя на прочность проверяю. На другом конце несуществующего провода Игорь подавился дымом. — Серёжа, ты заебал. Проверил уже. Доволен? — Ты не понял. Послушай, — Нет, — Игорь оторвался ото всех дел, встал с насиженного места и отошёл на улицу, где его никто не беспокоил, — это ты послушай. Я рад, что ты снова при деле и у тебя глаза горят, но второй раз рыдать у твоей койки я не буду. Не выдержу. — До этого не дойдёт. — Пообещай. — Игорь несколько раз подряд крупно вздрогнул всем телом от нервов. — Обещаю. Я тебе клянусь. В этот раз всё будет по-другому. Жилин хотел верить в свои слова со всей силой. Закончив внезапно напряжённый разговор, он сложил голову на кулаках: дурак. Просто полный идиот, раз поверил в то, что смог измениться, и даже заставил поверить в это всех вокруг. Всех, только не Игоря. От мыслей, полных самобичевания, его отвлекла добравшаяся до слуха беседа его начальника с Министром, что сидели за дверью. Вспомнив детство, Жилин не нашёл ничего лучше, как начать подслушивать: он давно заметил, что всё, что якобы случайно попадает в поле его внимания — отнюдь не случайно. Затаив дыхание, он подошёл ближе. Сначала говорил Николай Васильевич: — Не знаю, друг мой, не знаю. У меня с ним седых волос прибавилось. Щенок вырос, кусается, но пока договариваемся. — Не боишься, что твой щенок однажды тебя съест? — Не боюсь, а точно знаю. Если кто за мной придёт, то только он. Сначала за мной, а потом за всеми вами, так что не надейтесь, что он вам в руки дастся. Я-то, с ним, считай, с самого детства, нашёл очень особый подход… — И раздраконил. И переломал его. Коля, ты всегда ломал людей на допросах, и с подчинёнными делал так же. И что теперь? Ты сам себе вырастил врага. Ладно, самому себе — нам всем. Как с тобой после этого работать? — А с кем?! Хочешь поработать с Жилиным? За дверью, Министр выдохнул раздражённо. Жилин не видел, но тот потёр переносицу и подлил себе пустырника в рюмку. — А теперь мне приходиться работать с тобой, ёбанным дрессировщиком боевых петухов. Что у него с лицом? Ты опять за старое взялся? А где твой второй орёл, с которым они всё вместе таскались? Генерал сдавленно засмеялся: «мой петух-то чуть орла не склевал. Злопамятный.» — Коль, честно: не были бы мы друзьями… Жилин накрыл руками веки: всё как обычно. Ничего не поменялось. Он снова и главная страшилка, и козёл отпущения. И самое страшное зло, и самый мерзкий червяк, но главное — он снова в клетке, и он вошёл туда сам. Сам сорвал замок, распахнул дверцу и гордо сел на жёрдочку, пытаясь доказать, что своим пением сможет сломать прутья. Он открыл окно настежь и закурил, хотя три года назад решил, что бросит. Его воли хватило ровно до первого серьёзного стресса. Сколько ещё обещаний, данных себе, он нарушит, пока не раскроет дело? Жилин забрался на подоконник, выпрямился во весь рост, опираясь на раму и зажмурил глаза, вдыхая мокрый осенний воздух. За окном во всю кричали последние ласточки, запоздавшие с перелётом, обманутые тёплым сентябрём, и кричали они так искренне и громко, что заглушали собой разговоры за дверью. Жилину страшно хотелось к ним. Стать свободным, как маленькая ласточка, отрастить крылья и шагнуть с карниза, не боясь высоты, не боясь тесной клетки, не боясь, что его будет держать хотя бы что-то. Просто шагнуть с девятого этажа и почувствовать невесомость на миг, не думая о том, что будет дальше, потому что дальше будет только свобода. Просто шагнуть — так просто, так быстро. «Второй раз рыдать у твоей койки я не буду» Нет, не будет. Игорь будет рыдать уже у гроба, а вместе с ним — Жила, Водолаз, Танечка, Витька, даже Лида Самсонова, и ещё бог знает, кто. Но это только если шагнуть. Набраться лёгкости, вдохнуть воздух и шагнуть туда, к ласточкам, где не будет места слезам. Будет только свобода. — Серёжа… Не начинай. — голос генерала отвлёк от суицидальных размышлений. Услышав его, Жилин тут же переобулся: бодро спрыгнул на паркет, заулыбался. — Да господи, уже покурить нельзя? — Заканчивай. Ты мне нужен живой. — Конечно, нужен. Кем же ещё пугать Министра? Олегом? Он прошёл мимо, шатаясь из стороны в сторону, направляясь к выходу. Нужно было ехать обратно, завершая ужасный, полный потрясений день. Оставалось последнее испытание — пережить двадцать минут наедине с Антиповым, избегая серьёзных разговоров, что было тяжело, так как генералу больно хотелось вставить реплики: — Мощно ты сегодня всех обул. Даже я поверил. Правда, не надо было расстраивать старых людей: верили бы в эту твою Лидку Лису и дальше. — Меньше знают — меньше спросят. Меньше будут ожидать. И меньше будут мешать мне. — То есть, — генерал попытался скрыть за улыбкой явную тревогу, — это правда твоя рабочая версия? — Ещё не решил. А что? Вам есть, что мне сказать? Повисло странное, взявшееся из ниоткуда напряжение. Полетели странные искры, готовые поджечь салон. Жилин ощутил потребность избегать прямых ответов до выяснений обстоятельств такого странного самоощущения его начальника. — Совсем нет. Кроме того, что ты молодец. Всё, как я тебя учил. — Я сам себя научил. Повисла тишина. Жилин снова включил музыку и затосковал, пытаясь держать лицо. Генерал пытался делать то же самое. Оба молчали, стараясь не ссориться лишний раз.

И птица поёт

Пока жив птицелов И жив птицелов Пока птица поёт Птица и птицелов Понимают без слов Когда обсуждают Грядущий полёт Совместный полёт

За окном шёл дождь. Внутри салона надрывался Бутусов. Жилин понимал, что он снова в одной лодке с человеком, сломавшим ему жизнь, и ненавидел себя.