Покинувший отражение

Впереди водоворот,

Я ранимый, не снимай с меня хитиновый покров

— Больно. — А в ебло получать не больно? — Да как-то полегче будет. Жилин морщился: ссадины на лице щипало от перекиси. Игорь убрал вату, нанёс мазь на совсем свежие синяки, перебирая в голове слова Гвидона, услышанные утром — сойти во мрак, забрать сердце, вернуть его на место, — концепция была ясна, как день, но было не ясно, как привязать это к жизни. Вот Серёжа, снова с огнём в глазах и весь побитый, снова курит, снова в его жизнь вернулся Олег, рассказы про которого проели Игорю весь мозг ещё три года назад. Это ли мрак? И если да, то почему УВД№9 находится на дне реки Смородины? — Ничем помочь не могу. Терпи, Жилин. — Знаешь, иногда такое чувство, что я всю жизнь только и делаю, что терплю. Непонятно только, зачем и ради чего, и вообще, — переступив через себя, Жилин затих, попробовал принять вменяемый вид, — ладно. Не буду нести работу в дом, договаривались же, прости. — Не-не-не, — Игорь взял его за руку и потащил обратно на кухню, — сегодня неси. Пока легче не станет. Мне всё интересно. Кофе будешь? — Будешь. Да что говорить — уйду. К ёбаной матери, на лёгком катере, мне хватило. Не хочу так жить. Всё по новой, и так обидно… Так что, пусть этим Олег и занимается, ради бога, мне не жалко, пусть делают с Антиповым, что хотят, но уже без меня, ёбаные великие начальники… — Теперь ёбаный великий начальник — это ты. — Вот именно. Поэтому завтра забираю Витю с зоны, я уже договорился, забираю его и везу на дачу. И больше никаких сюрпризов. Никакой ментовки, никаких каннибалов, никакого Олега и никакого деда. Что ты на меня так смотришь? Ты сказал говорить — я говорю. — Спасибо за это. Ценю, — Игорь поставил перед ним чашку с кофе, — и внемлю. — И толку, что ты внемлешь? — Ты правда хочешь услышать совет? Жилин посмотрел на Игоря расстроенно, что тому невольно стало неудобно за свою отрешённость. Сейчас он понимал, почему Серёжа получал свои повышения и награды в таком бешеном темпе — было бы мало подарить ему целый мир, лишь бы больше никогда не видеть этого грустного лица. — Я-то посоветую, но тебе не понравится. — А ты попробуй. — Поговори с Олегом. Он же не здоров. Игорь увидел в Серёже то, чего сильнее всего опасался: непонимание. Непонимание, обиду и невыносимую боль, застывшую в выступивших слезах. Игорь отдавал себе отчёт в том, что сейчас он вскрыл гнойник, но он даже не мог вообразить литраж гноя в нём. Жилин рвано выдохнул, как будто его ударили, и слова полились из него, как кровь из раны: — Девять пуль, Игорь. О чём мне с ним говорить? — он даже поднялся с места, и рефлекторно вжался в угол кухни, — он не здоров?! А меня ты давно видел?! — и со сдавленного шёпота речь переходила в крик, — Ты ещё скажи, что его остаётся только пожалеть! Или что мне надо быть умней, или, не знаю, что я сам во всём виноват, потому что я заслужил, и спасибо, что вообще не умер! Давай, посоветуй мне быть взять себя в руки, быть сильней, и не вести себя, как истеричка! Игорь не торопил с успокоениями. Он слишком долго ждал хотя бы одной настоящей эмоции, но теперь наблюдал за ними, как за извержением вулкана — в ужасе. Столько злости Игорь не видел никогда, но и злость быстро проходила, сменяясь бессилием: — Ладно. Ладно, я тебя понимаю, думаешь, не понимаю, что тебе это не нужно? Что ты хочешь себе нормального человека, нормального мужа. Чтобы на него можно было положиться. Чтобы с нормальной работой, с нормальной жизнью, и весь нормальный. Я понимаю! Я пытался, я честно пытался, но у меня не получается, — и вместо запятых в монологе стояли рваные вздохи, как безуспешные попытки удержать слёзы, — я хотел быть лучше для тебя, но ты сам видишь, — он казал руками на своё лицо, — что ничего не получается. И надрывный плач скрипки, который выдал Жилин, ужасал своей оглушающей громкостью. — Это не твои мысли. И не мои. — В смысле? — к Жилину в моменте вернулись вся его сдержанность и собранность, что выглядело даже смешно. — В коромысле. Сядь, — надавив на плечи, Игорь усадил Жилина обратно на стул, и, продолжил объяснять, не убирая рук, как будто бы Серёжа мог сбежать в любой момент, — я тебе хоть раз говорил, что тебе надо быть умней? Или сильней? Жилин только мотал головой из стороны в сторону, стыдливо пряча глаза. — Или что ты истеричка? Или что ты что-то заслужил? Или что я тобой недоволен? — Нет. — Но тебе же кто-то это говорил? Вопрос остался без ответа. Жилин молча поджимал губы, показывая, что на него ведётся слишком большое давление, но пути назад не было. — Ты говоришь, как твой начальник. И сам в это веришь. А это неправда, это бред, который ты подслушал, в который поверил, и заставляешь верить меня. Пойдём. Игорь за руку выволок Серёжу в коридор, показал ему настенную вешалку, и предельно серьёзно задал вопрос: — Почему ты ставишь обувь наверх, если там лежат шляпы? Жилин ответил, не задумываясь: — Потому что, когда обувь стоит внизу, твой кот её ест. — Правильно, — Игорь растянул «р» в успокаивающей интонации. — Потому что у меня ненормальный кот. А почему я хожу на болота в туфлях, а в рэстораны — в кирзачах? — Потому что… — Правильно. Не бойся. Потому что я — ненормальный. Такой же, как и ты. — Бешеный. — Во! И, думаешь, мне хочется с жить с кем-то нормальным? Жилин уронил голову ему на плечо и издал грустный смешок. До него наконец-то дошло, но Игорь решил подытожить: — Я люблю тебя, потому что ты такой же странный, как я. И я хочу жить с тобой. Не с твоим начальником, по возможности. Где-то внутри сдвинулся камень, позволяя жизни течь своим чередом, наполняя собой каждый омут, соединяя Жилина в единое целое. Как долго он ходил вокруг этого камня, спотыкаясь, но продолжая усердно не замечать. За свою слепоту стало даже стыдно, однако находясь в правильном окружении стыд исчезал, как сигаретный дым. Разговор продолжался весь вечер, размеренно вплетаясь в готовку ужина и мытьё посуды. — … вот поэтому я и хочу уйти, чтобы ты не жил с моим начальником! — Я жил с твоим начальником даже тогда, когда ты не работал в ментовке. Проблема вообще не в ментовке. А в тебе. — Спасибо, радость моя, очень приятно. — Да ты, блядь, не слушаешь, — Жилину прилетел не злобный шлепок кухонным полотенцем, — в себе разберись. А из ментовки можешь не уходить, — Игорь немного стушевался от того, как живо принялся раздавать разрешения и выстраивать чужие планы, потупил глаза, сбавил голос, — я ж вижу просто, что тебе нравится, именно работать. Ты счастливый такой сразу… Жилин чувствовал себя настолько морально выжатым, что не находил в себе сил задаваться вопросами про своё счастье. Он открылся, но совсем ненадолго, и тут же закрылся обратно, как дверь на сквозняке. У него остался один нерешённый, болезненный вопрос: — Так и что с Олегом?

Впереди водоворот

Не щади меня, сними с меня хитиновый покров

* * *

Игорь проснулся на следующее утро от бегущего с открытого балкона холодка с запахом сигаретного дыма: Жилин бегал туда-сюда, то на перекур, то за ручкой с бумагой, в моменте громко разговаривая по телефону. Игорь не мог передать, как ему нравился этот деловитый, полковничий тон, но даже любование своим мужем не сглаживало скверность незапланированного подъёма. — Да. Да, добро. Как договаривались. Нет уж, всё вы возьмёте, не люблю оставаться кому-то должным. Хорошо. Я выезжаю, до связи. У Игоря не выходило не выглядеть недовольным, опираясь на дверной косяк, и речь выходила ещё более булькающей, односложной: — Шо ты? — Не шо. Еду забирать своего так называемого. — А потом — увольняться? — Да. То есть, сначала поработаю, потом уволюсь. Уточню один моментик с загранником, а там посмотрим. Главное, чтобы быстро и тихо. — А потом во Францию? — В Германию. — Скука смертная твоя Германия. Жилин бегал, копошился, собирал свою тяжёлую кожаную сумку, в которой носил непонятно что на все случаи жизни, терял и снова находил то ключи, то фуражку, торопясь выезжать. — Давай сначала с документами разберёмся? А потом хоть во Францию, хоть на Мадагаскар, господи… Игорь поднял руки в побеждённом жесте. У него самого внезапно начала болеть голова от количества разговоров и откровений за прошедший месяц. Он поцеловал Жилина на прощанье, и бросил как бы небрежно: — Бля, Серёг. Береги себя. Непонятное что-то происходит. — Со мной или вокруг? — Да и с тобой, и со мной, вообще… Не знаю. Доверяй чуйке там, или как ты это называешь. Игорь закрыл дверь и упал на кровать без сил, досыпая законные полчаса, тут же забывая всё, что происходило ранее утром. Жилин же, уже находясь в машине, всё никак не мог отпустить эти слова, накручивая себя ещё больше. Руки тряслись, сердце стучало, временами как бы проваливаясь ниже, но такие ощущения не пугали, напротив — давали сил закончить задуманное. Приехав на место встречи, он понял: вид зоны не вызывает в нём никаких чувств. Оставаясь реальной в его сознании, она просто не имеет никакого веса. Начальник колонии получает деньги и обязуется молчать, пока полковник прочищает горло и включает чисто ментовской тон для произнесения одной-единственной фразы: — Жилин, на выход! Жила, никем не предупреждённый, выходит из камеры. Начинает, было, улыбаться во все зубы, но становиться резко подозрительным. — Чё с еблом? — вместо «привет». — Эта история, — Жилин выдыхает устало, — уходит корнями в то время, голубчик, когда я ещё был капитаном. — Под пепси расскажешь. — Не сегодня. Пошли. Я тебя на дачу закину, а сам — на работу. Мне ещё увольняться, понимаешь ли. Жила поплёлся за братом, ухмыляясь недоверчиво. «Что-то ты мутишь, Серёг, что-то нечистое.» — и мотает головой, как пёс, и снова начинает задавать бесконечные вопросы: «А как?» «И что?» «А что случилось?» «И куда ты теперь?», от которых Жилин только и успевает отмахиваться за неимением ответов. Выйдя за стены, обнесённые колючей проволокой, каверзные вопросы кончаются, сменяясь детским восторгом: — Вот это красавица! Жилин бы никогда не подумал, что отвечать на «сколько жрёт?» и «сколько лошадок?» будет приятней, чем рассказывать о своей жизни. Особенно, брату. Особенно тому, который оказался не мёртвым. Выехав на трассу, Жила даже был пущен за руль, чему тот оказался безмерно рад, но даже в такой ситуации умудрился наступить Жилину на больную мозоль: — А чё зеркала так странно стоят? Не видно ж ни хрена! — Мне в них и так не видно нихрена, как ни ставь, — Жилин дёрнулся неожиданно для себя, — не трогай ничего! Не видно тебе? Ну так всё, обратно. Да и вообще, дальше пост, так что давай рокировочку сделаем. Проверят у тебя документы, а тебе по этим документам ещё три года сидеть. — Заёба. Заёба и тихушник. — Какой есть. Проехав ещё с полчаса в напряжённой тишине, они свернули сразу после поста, спустились вниз по дороге и остановились около ворот небольшого дома, окружённого убранным садом. Жилин выдохнул с видом великомученика перед тем, как начал давать инструкции: — Деньги на первое время. Вот телефон, с заднего сигареты возьми. — А пистолет? — Какой тебе, прости господи, пистолет, ты с ним обращаться не умеешь! Не перебивай. Магазин знаешь, где. Не суйся никуда. Я тебе наберу, на днях заеду. Малому твоему цифры тоже оставлю. А дальше — по ситуации. — Жилин замолчал на диагностическую минуту, выглядя при этом более, чем виноватым, но не услышав в ответ ничего, решил задать уточняющий вопрос: — планы какие-нибудь есть? — Да работу бы себе найти. Должен же я тебе всё вернуть… — Ничего ты мне не должен, Вить, — в глазах Жилина снова стояли слёзы, которые он не мог объяснить даже самому себе, — просто не создавай себе проблем. И будь, пожалуйста, живым. Он обнял брата и в первый раз понял, как сильно скучал и сожалел обо всём. Жила не мог не обращать внимания на эту дрожь в плечах, когда обнимал в ответ и принимал безуспешные попытки успокоить: — Да чего ты. Я больше никуда не денусь, за меня не переживай. Как устаканится всё, сразу работу найду, не буду тебя грузить, потом — женюсь… — На ком ты женишься, балда? — Да хоть на Танюхе. Как она там? Ждала меня? Жилин робко засмеялся в ответ на такую самоуверенность: — Не захочешь ты с ней быть, Вить. У неё уже две девочки от двух разных козлов, всё она бегает между ними, не знает, кого выбрать. — Пока два козла будут бодаться, мы с Танюхой уже третьего заделаем. И девочек воспитаем. — Ты для приличия хотя бы познакомься с ней. Поболтай, на кофе пригласи, великий воспитатель. — А вот ты нас и познакомишь. А я не буду больше в дела лезть. По рукам? — По рукам. Жилину нужно было спешить, но уезжать абсолютно не хотелось. Столько всего ещё нужно было узнать, столько всего обсудить, хоть это бы и не далось легко — но явно сменивший приоритеты Жила вызывал столько же доверия, сколько и интереса. Жилин даже невольно завидовал, вспоминая себя, вернувшегося после полугодовой экскурсии в тюрьме — грубого, замкнутого, напряжённого, как струна, сравнивая с расслабленным и даже осознавшим себя братом, у которого появились зачатки эмпатии. — Так и это… Серёг, колись, откуда машина? Для уволившегося с ментовки как-то слишком кучеряво. — Частные юридические консультации, — Жилин упал на руль, — иногда консультировал очень больших людей, у которых были очень большие деньги. — Насколько больших людей? — Больших, как Рома Малиновский. — Нихуя себе! — Жила даже схватился за голову, — Малина! Да как так! А что у него? Не говори, что… — Говорю. Да, отошёл от своих… Я так и не понял, чем он занимался, но, если бы не перестал, у него были бы большие проблемы. Сейчас время такое — все работают легально. Кончились и девяностые, и нулевые. Жила закурил, удивлённо хлопая глазами. Его картина мира начала дополняться недостающими деталями. — Так, значит, и у меня получится… Ну, отойти от всего? Новая жизнь, все дела? — Получится, Вить. Всё у тебя получится. Я твою отсидку из личного дела как-нибудь того, и будешь ты новым человеком. А потом уволюсь, и тоже буду новым человеком. Жилин не был уверен в своих последних фразах, но ему надо было вселить уверенность в брата, лишь бы не затушить в нём вспыхнувшую искру энтузиазма. Он не стал говорить про то, что новая жизнь иногда оказывается не такой красивой, как хотелось бы, и не такой приятной, как смотрится со стороны, и история про Малиновского служила об этом лучшим напоминанием. В тот день Жилин проснулся без будильника, ближе к середине дня. Его совершенно не волновало то, что уже через пару часов у него была запланирована встреча с Малиной в кафе в центре. Это было первое лето после произошедшей катастрофы. Пение птиц не могло пробить плотную пелену тумана, окружившего голову Жилина, и даже солнце, припекавшее спину через лёгкую рубашку казалось едва ощутимым. В этом был плюс для самого Жилина — вечно мёрзнущий, он мог согреться только в подобном тридцатиградусном аду, но даже в нём — не до конца. Запив две крошечные таблетки кофе, он направился к выходу, но был остановлен небезызвестной мозолистой рукой. — Куда пошёл? — С Малиной надо поболтать. — Не страшно? — Нет. Игорь должен был догадаться, что человеку с такими стеклянными глазами уже ничего не будет страшно — ему будет глубочайше, можно даже сказать, клинически всё равно, но полупьяный рот Игоря продолжал выдавать обеспокоенные фразы. — Ты как поедешь? Зрачки по пять копеек. Кредит ещё не выплатил, а новое корыто уже разъебёшь. Зачем ты вообще… Что попроще взять не мог? — Не мог, — Жилин еле шевелил губами, из-за чего речь превращалась в спокойный шёпот, — нужна мотивация работать, и не бояться таких, как Малина. Нам ещё ремонт делать, не забывай. Забыть было сложно: голые стены пахли свежей штукатуркой, а в солнечных лучах танцевали пылинки. Ни о каком уюте говорить не приходилось, но Жилин усердно называл хаос, в котором жил, «итальянским стилем». Малиновский уже ждал на летней веранде кафе, и в отличие от своего консультанта, расслабленно покачивающегося на горячем ветру, он был весь на иголках, курил пятую подряд сигарету, только и успевая смахивать пот со лба. Он знал Жилина давно, знал, что идёт на риски, посвящая его в дела своего предприятия, но другого выбора у него не было: только человек видевший закон изнутри сможет помочь. Тощая, нетвёрдо стоящая на ногах фигура вызывала скепсис. Случившееся с ним было секретом Полишинеля, но Малиновский всё равно думал, что Жилин будет хотя бы пытаться если не скрыть это, то не афишировать так явно. Малиновский даже не предполагал, что даже эта чахоточная томность давалась отставному майору с великим трудом. — Добрый день, Сергей Орестович, — Малиновский протянул руку, и она была сжата ухоженной, костлявой кистью с невероятной и неожиданной силой. — Ром, давай на «ты». Знакомы, ей-богу. — ответ был настолько же тихим, насколько же и твёрдым. Спокойным, выверенным. Жилин снял очки, продемонстрировав масляный взгляд. Малиновский был не идиотом. Эта слабость на грани обморока могла одурачить кого угодно, но не его. Насколько бы не были вмазаны глаза напротив, Малине не составляло труда чтобы точно сказать, что перед ним сидит мент. Насколько бы тихо Жилин не говорил, в полушёпоте проскальзывали те самые интонации, которые можно услышать только от человека в погонах, и всё это держало в напряжении от начала и до конца. — Тут только закрываться. Банкротиться и закрываться. Иначе — зона. Ты там ещё не был, это я знаю. И тебе там не понравится. — По чём знаешь? — Знаю. Малиновский размышлял, наблюдая за тем, как Жилин не может выкурить сигарету дальше половины, каждый раз хватаясь за голову и пытаясь дышать не так судорожно, а потом решил весьма однозначно: — Займёшься этим. Сопроводишь дело. — Я этим никогда не занимался. Думаю, тебе поможет кто-то другой. — Мне не нужен кто-то другой. — Рискуешь, голубчик. Представь, что будет, если я сейчас соглашусь, а потом не смогу. И тебя подставлю, и за слова свои не отвечу. Малиновский угрожающе надвинулся всей своей массивной фигурой: — когда ты говорил мне «стоять, сука, стрелять буду», то ты всегда стрелял. — Да, когда ж это было, Ром. — В том году это было. Невозмутимость играла на лице Жилина, не давая места ни страху, ни сомнениям, что не могло не подкупать. Малиновский схватился за телефон. Через секунду Жилину пришло уведомление. Малиновский пояснил: — Аванс. Чтобы не спрыгнул. Жилин смотрел в одну точку, принимая решение. Он то и дело закрывал глаза, с трудом открывая их вновь и дышал едва заметно. — Почему тебе нужно, чтобы это был я? У нас с тобой не самые радужные отношения. — он говорил голосом, становившимся тише и тише с каждой секундой. — А мне и не нужны с тобой радужные отношения, ты уж извиняй, — на этих словах Малины Жилин слабо усмехнулся. Он был в курсе отношений Малиновского со своей бухгалтерией. Малиновский заметил, но не придав этому значения, продолжил: — мне нужно твоё юридического сопровождение. Потому что ты единственный, кто не зассал выстрелить, а сейчас не зассал приехать и поговорить. И в суде не зассышь. Малиновский попрощался, уехал, оплатив счёт, а Жилин снова надел очки и грелся на июльском солнце. От духоты тошнило, и голова разрывалась, неприкрытая тонкой голубой рубашкой кожа краснела, грозя обгореть, но чувство холода даже не думало уходить. Жилин наблюдал за проходящими мимо людьми и проезжавшими машинами, как через стекло аквариума, в полудрёме. Хотелось поскорее уехать обратно, но не было сил даже для того чтобы встать, не говоря уже о том, чтобы сесть за руль. Всё вокруг было невероятно ярким, наполненным сочными летними красками, ядовитым солнцем. Это была долгожданная вечность, наступившая после тьмы подземелий, но дувший ветер свободы вселял глубокий, всепоглощающий ужас. Можно ли испытывать ужас от вида ясного, голубого неба? В своём онемении Жилин не заметил, как пугающе-ясное небо затянулось серыми тучами. Люди прятались под навесы в праздной суете, когда на раскалённый асфальт выпали первые капли. Ветер переменился, стал свежим и влажным, придающим силы. На контрасте с толпой, испугавшейся дождя, Жилин вышел из-под навеса, давая промочить себя с ног до головы. Он шёл, еле переставляя ноги, ерошил каштановые волосы под ливнем, как под душем. Рубашка тут же промокла, прилипая к телу, но это абсолютно не смущало Сергея Орестовича, подставлявшего лицо дождевой воде. УВД№9 одним своим видом дало Жилину пощёчину, напоминая о том, что прошедшее скоро станет его грядущим, но сейчас нужно действовать быстро, подчистив репутацию Жилы. Имея доступ к базам сделать это не трудно — пятнадцать минут, беря в расчёт даже вечно зависающую программу; теперь Виталий Орестович Жилин сможет получить справку о несудимости, когда ему понадобится устраиваться на работу. Теперь он исчезнет с радаров правоохранительных органов. Теперь Жила свободен уже полностью, а Жилину только предстоит пройти этот путь. Распечатав и подписав рапорт об увольнении, он бодрым шагом направился в отдел кадров, всё ещё оставаясь во власти памяти. Ясное, голубое небо. Летняя жара и поздние подъёмы. Отсутствие каких-либо первоочередных дел и сверхурочной работы. Гнетущее чувство незавершённости и невозвращённого долга в отсутствии этой самой работы. Нервная дрожь в моменты абсолютного спокойствия и транквилизаторы, которые уймут её. Транквилизаторы и антидепрессанты, летящие из окна девятого этажа вниз. Он мог тысячу раз говорить, что не хочет находиться здесь, но находиться там, откуда он был выдернут — тоже страшно. Чем сейчас занимаются каннибалы? Чем сейчас занимается Олег? Рапорт ложится на рассмотрение, пока Жилин вслепую поправляет волосы под фуражкой: ему предстоит провести ещё одну двухчасовую пятиминутку перед своим уходом, который, как он знает заранее, не принесёт облегчения. При совокупности всех сложившихся обстоятельств, оставаться было страшно, но ещё страшнее было уходить в вечность, пропитанную ясным голубым небом.