Покинувший отражение

Для августовского вечера погода стоит просто замечательная, ровно настолько же, насколько замечательным был спектакль — теперь они ходят в театры вместе намного чаще и даже не берут с собой коньяк в термосе. На Игоре чистая рубашка, на Жилине — костюм без галстука. Игорь всё ещё пахнет сигаретами, а Жилин совсем не курит, если не считать пар от безникотиновой жидкости. В их жизни имеет место быть только слащавое, приторное счастье, которое, кажется, может существовать только в самых низкопробных фильмах про любовь, и это счастье способно затмить глаза кому угодно. Кроме, разумеется, Игоря. Краем глаза он замечает едва уловимую перемену в своём Серëже: что-то в этом переулке здорово его беспокоит. — Игорюш, подожди меня в машине. Я сейчас вернусь. Он знает эти просьбы, звучащие как приказы. Он слышит в этом сладком, нарочито высоком голосе дрожь. И продолжает сидеть в машине, честно отмеряя критические семь минут. Их вполне хватает для того, чтобы Жилин вернулся. — Мне ничего не спрашивать? — Да, Игорь. Ты как всегда умница. Игорь привык быть умницей, но это не значило, что он привык быть дураком. Его многозначительное молчание в такие моменты говорило громче любых слов. Это молчание могло означать всё что угодно, но каждый раз Жилин безошибочно угадывал, что именно. Спустя столько лет рядом друг с другом они сокращали до смысла, убирая разговоры тогда, когда можно было подумать сразу. И сейчас они ехали в тишине, наполненной мыслями. Жилин смотрел на дорогу, а Игорь поглядывал на его сбитые костяшки, но не они выдавали суть его похождений, а затуманенный, бегающий взгляд. Такого взгляда не было ровно три года.

***

В их квартире до неприличия уютно и спокойно, как под транквилизаторами. Время будто застыло в этом вязком, как сироп, чувстве любви. Запах выстиранного белья и парфюма для дома действовал на жителей как дурман, заставляя забывать обо всём на свете, как только они переступали порог. Тут не существовало ничего, кроме их мира, напоминавшего плотный кокон, из которого ни один не желал выбираться. — Ты завтра с утра или в ночь? — С утра. После семи лет совместной жизни и ещё двадцати лет знакомства такое времяпрепровождение казалось неприличным — целоваться перед телевизором, валяться друг у друга в коленях, ведя разговоры обо всём и ни о чём одновременно. Им было всё равно. Им хотелось коротать вечера именно так. Была бы их воля, они бы пролежали здесь до конца своих жизней. — Я встану, кофе тебе сварю, провожу. — Не встанешь. — Да, не встану. С момента посещения театра прошла неделя, и внутренняя бдительность Игоря начинала сходить на нет. Он привык выжидать и наблюдать молча, не наводя лишней суеты. Ему всегда казалось это очень хорошей стратегией — волновать своё волнение, не вовлекая посторонних. — Игорь? — М? — Принеси чего-нибудь погрызть. И мои таблетки... — Верхний ящик. Всё в их квартире было отточено до мелочей. Всё всегда стояло на своих местах, а если не стояло, то обязательно туда возвращалось спустя непродолжительное время. Даже Игорь, ведомый своей манией тащить в дом коробки, дверные косяки, шаровые опоры и животных, в этой атмосфере всеобщего порядка научился по крайней мере сортировать свой хлам, вынося что-то на свалку, а что-то оставлял пылиться в гараже, над которым у Жилина уже не могло быть никакой власти. — Тут их нет. — В машине забыл, — Жилин обречённо вздохнул, — сейчас приду. Пятиминутное дело — спуститься по лестнице, пройти две минуты до гаража, залезть в машину, взять таблетки и повторить в обратном порядке. Положить в карман телефон — просто по привычке. Не набрасывать на плечи ветровку, не переодевать домашнюю пайту. Это просто для нормального человека. Это практически невозможно для Жилина, который хочет находится в своём коконе и предаваться гедонизму до самой ночи. Сейчас же что-то щёлкает, и он идёт. Всё происходит до ужаса тихо и быстро, начиная с нахождения таблеток и заканчивая мешком, надетым на его голову. Жилин знал, что это может произойти в любой момент, но всё равно зачем-то удивился. Удивился тихо, сам с собой. Ему не было страшно, только обидно, что это произошло, но в то же время спокойно — ему хватило ума не забыть телефон. Жилин узнал место, в которое его привели даже с мешком на голове. Узнал по количеству поворотов на дороге, по ощущениям ступеней под ногами и запаху подвальной сырости. Он узнал того, кто сидел перед ним, даже с закрытыми глазами, поэтому, когда ему вновь позволили видеть, он даже бровью не повёл. Безразличным и потухшим взглядом он упирался в человека с генеральскими погонами. Жилин точно знал, как будет происходить разговор, точно знал, как его нужно вести, знал и сидел молча, ожидая, пока Генерал заговорит первым. — Вот ты и попался, Серëжа. — Не понимаю, о чëм вы, — он оглянул человека перед ним снизу-вверх, спокойно, как будто бы сидел сейчас без наручников. — с повышением, кстати говоря. — Не кокетничай. Генерал выложил на стол фотографии того, что когда-то называлось человеком. — Кто это сделал? — Не надо разговаривать со мной, как с собакой. — Ты и есть собака, Жилин, мы оба это знаем! — Почему я в наручниках? — Потому что собака должна сидеть на привязи. Генерал замолчал, закурил. Протянул сигарету и Жилину. — Бросил. Генерал разочарованно цокнул в ответ. Время шло. Тишина крепчала. Молчал Генерал. Жилин к разговору тоже не проявлял никакого интереса. Он мог молчать вот так месяцами. Честно говоря, генерал тоже про это прекрасно знал, но успел забыть, а когда вспомнил — докурил уже до половины. — Возвращайся. — Или что? — Во всём-то ты слышишь угрозу. — А от вас другого ждать не приходилось. С этим было сложно поспорить. Генерал внимательно изучал Жилина, пытаясь найти в нём что-то знакомое, но ему это удавалось с трудом. Вот же он, тот же человек, то же лицо, но что-то не так: не идёт ему эта нездоровая худоба, не красят ни аккуратные брови, ни пальцы с маникюром, вся эта напускная свежесть и лоск — всё странное. Не знались бы они до этого, Генерал бы подумал, что перед ним очередной сладкий мальчик, аж до тошноты сладкий, и из всего этого выбивались только глаза. Глаза не врут. И в глазах у Жилина не было ни огонька, ни лезвия. — Дело о каннибалах помнишь? Ноль реакции. Генерал продолжает: — Так вот, это снова происходит. Ноль реакции. По Жилину сложно сказать, слушает ли он в принципе. — Жилин, возвращайся. Мы без тебя пропадём. Тридцать человек за семь лет, неужели не интересно? Твоё дело, Жилин. Поможешь нам, получишь свои лавры и гуляй. Только одно дело. Молодых будешь консультировать, документы перебирать, график свободный. Звание новое дадим. Всё для тебя. Только возвращайся. —  Почему я должен хотеть вернуться? Генеральское терпение кончалось со взрывом, и он снова переходил на крик: — Был бы ты, сука, человеком, Жилин! Был бы ты человеком, выбирал бы пряник! Теперь не надо жаловаться на кнут! — А он у вас есть? — Жилин говорил, смотря в пол, смотря в потолок и по сторонам — в этой комнате ничего не поменялось за исключением рассадки за столом. Он чуть ли не игнорировал собеседника, попутно делая ему легчайший втык: — Вы сами прекрасно знаете, что ваши папки с компроматом уже не имеют никакого веса. В тюрьму меня отправить не получится, а касательно физической расправы, — ну, что ж, хорошие мои, расправляйтесь. Расправляйтесь, Николай Васильевич, я посмотрю на тех, кто согласится привести это в действие. Смысл слов терялся за взмахами пушистых ресниц, скрывался в неестественно-приятном голосе, но доходил, и это бесило до ужаса. — Да нет, дорогой ты наш, кнут остался. Кнут есть всегда. Николай Васильевич встал со своего стула не без усилия и пошёл к выходу, попутно хлопая Жилина по плечу: — Предупреждаю сразу — будет больно. — Больнее, чем было, уже не будет никогда — Жилин даже обернулся на уходящего, улыбнулся нахально, наигранно, как улыбаются только уверенные в своей правоте люди. Жилин ошибался, уже второй раз. На столе папка, на папке — его фамилия и отчество, но другое имя. Этого не может быть. Он бегло цепляется взглядом за страницы, переворачиваемые генералом, пытается прочитать, найти хоть что-то, что говорило бы про обман— этого точно не может быть, он видел, своими глазами, видел, даже больше, он своими руками нажимал на курок, его брат не мог выжить в тот день, а если и мог, то почему после того случая он, Жилин, оставался капитаном полиции? Конечно, закон не работал в учреждениях, которые были созданы для того, чтобы его блюсти, и уж тем более не работал для таких, как Жилин, но от этого становилось только хуже. Он заплакал бы прямо там, за тем столом, если бы мог, но вместо этого только часто захлопал ресницами. — Тебе никто не мешал работать у нас, а ему никто не мешал сидеть. Но ситуация изменилась, и это можно очень легко исправить. Это было не больнее. Это был удар, которым добивали лежачего. Это был плевок в лицо тому, кто не может сопротивляться. — Откуда мне знать, что вы не врёте мне? Если бы это было правдой, мне бы сообщили про это раньше. — Во-первых, дорогой мой, я тебе никогда не врал, — Николай Васильевич снова уселся напротив, и не зная контекста, можно было даже сказать, что он добродушно улыбнулся. только Жилин контекст знал, и знал, что сейчас над ним неприкрыто издеваются, — во-вторых, ты сам не захотел узнавать. Ломал комедию в больнице, а потом ушёл от проблемы. Жилин, ты всегда уходишь от проблемы, даже сейчас. Жилин снова замолчал. У него не было ни аргументов, ни сил, ни понимания, только дрожь и давно забытое чувство адреналина в крови. Мир снова утекал у него сквозь пальцы, снова рушилась под ногами хлипкая опора, которая так долго и тщетно выстраивалась. Генерал ударил кулаком по столу так, что Жилин дëрнулся. — Чего ты разнылся?! Что-то знакомое до боли. Что-то пришедшее заново к абсолютно другому человеку. Что-то из прошлой жизни. — Ты посмотри на себя. Кем ты стал? Самому не противно? Жилину становилось хуже с каждой секундой — он так и не выпил таблетки. — Если это правда, то нам нужно встретиться, — его голос дрожал. Генерал засмеялся: — Это будет интересная встреча. У него-то насчёт тебя было ровно такое же мнение! Но, бог с вами. Если ты согласен — любой каприз. В кармане Жилина зазвонил телефон. Уровень хаоса нарастал с каждой секундой. Руки его всё ещё скованны за спиной. — Мне нужно ответить. Генерал не препятствует: встаёт со своего места, достаёт телефон, скептически осматривает экран. «Игорь♥» Осматривает их совместную фотографию на вызове. —Всё ещё, Жилин? До сих пор дурь в одном месте играет? Всё тот же? — А почему я должен быть с кем-то другим? Николай Васильевич принял вызов, поставив Игоря на громкую связь.  — Я должен у тебя что-то спрашивать? Прошло уже полчаса, и Игорь не находил себе места. Он снова был в дурацком положении: он не мог больше беспокоится, что с Серëжей что-то случилось, ведь он взял трубку, но теперь был злым до невозможности. — Не должен, Игорюш. Всё хорошо. Я расскажу тебе всё дома, ладно? — Как скажешь. Только давай честно: я сильно охуею, когда ты вернёшься? — Ты даже себе не представляешь, насколько. Игорь услышал эхо из телефона и вновь насторожился. — У тебя там шуршит. Куришь? — Курю, родной. Но скоро снова брошу. — Не сомневаюсь. Николай Васильевич даже приподнял седые брови — впечатлился. Короткая передышка окончилась, и Жилину нужно было снова окунуться в свою самую большую на данный момент проблему. — Если я согласен, то любой каприз? Николай Васильевич, выражавший только злорадствие, даже выдохнул, мысленно поблагодарив всех, кого только можно было. Жилин заметил это, но только в силу опыта — что-то с годами не уходило никуда. — Правильно. Но только, если ты согласен. — Мне нужно несколько дней. Кое-что узнать, посоветоваться с Игорем, и три звезды. — Ты про коньяк, я надеюсь? — Не надейтесь, я больше не пью.

***

Домой Жилин возвращался пешком, в абсолютной тишине. По дороге обратно, он всё-таки зашёл в гараж, нашёл свои таблетки, выпил, а потом крепко задумался: "Будет ли от них смысл в ближайшем будущем, если всё, что я услышал — правда?" Солнце уже почти село. Разогретый воздух щекотал Жилину лицо, отбирая у него ощущение реальности. Ему надо было подняться домой и как-то поговорить с Игорем, а потом — не только с ним. Игорь стоит в коридоре, собранный, но шокированный, смотрящий волком. Он понимает, что с ними может происходить всё, что угодно, понимает, но принятие запаздывает. — Не знаю, как сказать. — Напиши! Писать такое — тоже не вариант. Жилин ещё какое-то время просто стоит, опустив голову, а потом идёт в комнату. Открывает шкаф, начинает залезать дальше, в самые доисторические времена, и достаёт оттуда кожаную дорожную сумку. Швыряет её, и она приземляется у самых ног Игоря с громким стуком. — Это по поводу..? — Моего прошлого места службы. Игорь выглядит так, будто эта сумка приземлилась ему на голову. Он ожидал разного. Он ждал всякого. Опыт показывал, что с ними может произойти даже невозможное, даже самое страшное, но ничего не укладывалось. Не сходился рисунок. — И… Прямо говоря, там есть определённые условия. Такие условия, хороший мой, что я, если честно, что называется, убит наповал. Жилин протянул записку, в которой был написан адрес колонии, почтовый индекс и имя его брата. — Тебе не кажется, что тебя крупно наёбывают, Серёжа? — Кажется. Поэтому у меня есть несколько дней, чтобы всё проверить.

***

Из уст Тончика никогда не звучала речь без мата и ругани, но и лжи в ней не было ни грамма. Тончик, имевший обыкновение пить пиво во дворе за девятым домом, был глубоко впечатлён тем, что его снова «накрыли мусора», сильнее впечатлён он был тем, что его накрыл мусор в отставке, но когда речь зашла про то, что Жила, оказывается, вполне себе жив-здоров, Тончик охуел. — И чё мне с этим сделать? Подтереться? — Делай, собственно говоря, что хочешь. Но ты можешь написать ему, законом это не запрещается. И если ты ему напишешь, и в лучшем случае, получишь ответ, ты очень поможешь мне. Поможешь мне не стать ментом снова, если тебя это успокоит. — А сами чё не напишете, а, дядь Серёж? — Потому что мусора, как ты знаешь, хуже говна. Тончик всегда имел скептический настрой к Жилину-старшему-из-близнецов, к его роду деятельности, а в особенности к тому, что Жилина-младшего он-то и завалил пару лет назад. Но что могла сделать сентиментальная душа пацана из детдома, которому подсовывают чистой воды надежду на то, что единственный из близких людей — жив, а мент дядь Серёжа, вероятно, не такая уж и тварь? Жилин ждал три дня. Ждал он, конечно, скорее звонка, но вместо него получил старый-добрый крик под балконом. — Дядь Серёж, ответил! Живой он! В подтверждение, Тончик помахал листом бумаги и конвертом. Вылетев во двор, Жилин сразу принялся верифицировать бумагу: почерк его, ошибки в словах — тоже. Спрашивает про новости на воле, спрашивает, поставили ли брату памятник. — Ну, что сказать, пиво ты своё заработал, держи. А про меня ничего писать не надо. Я к нему сам заеду, сюрприз сделаю. Бывай. В других обстоятельствах, Жилин бы безумно обрадовался факту жизни своего брата, но сейчас только впадал в отчаянье. Сидя на кухне и ожидая Игоря с работы, он пытался принять свою судьбу. На столе остывал чай, за окном заходило солнце. Жилин набирал номер начальства, пока реальность просачивалась сквозь пальцы, как ящерица, оставляя в руках только мерзкий, ещё движущийся, хвост.

***

— Ну, что, Жилин, обманул я тебя? Не обманул. Никогда не обманывал. Жилин сидел в машине своего начальника, пытаясь принять то, на что он шёл, не испытывая при этом какого-то яростного сопротивления. Если бы его спросили, он бы сам не смог дать ответ, было ли это смирение, отчаянье или всё-таки желание что-то доказать, в первую очередь, самому себе. И всё-таки, теплилась в нём ещё надежда на то, что всё не так серьёзно. Всё было серьёзно. — Николай Васильевич, я не смогу. Не потому, что не хочу. Я действительно стал другим человеком. У меня не получится. — Значит, всё-таки хочешь? Усатая тварь, улыбается, улыбается и вычленяет из услышанного только то, что хочет слышать сам, переворачивая всё под себя. — Я не знаю, чего я хочу. Просто знаю, что не готов. Чего бы вы не ожидали, я точно вас подведу. Истерика бушевала внутри, но Жилин знал, что именно этого от него и хотят. Он не покажет ни одной эмоции, чего бы это ему не стоило, по крайней мере, сейчас. — Ты за меня не переживай, Серёжа. Не переживай. Просто приходи, первого сентября. Первый раз в первый класс, да? — И он смеялся, смеялся так, что хотелось заехать в челюсть со всей злобой. — Никто за вас не переживает, Николай Васильевич. До свидания. Жилин хлопнул дверью. Ему нужно было послушать умного человека.

***

Игорю слушать было некого, поэтому он слушал кукушку. Они частые гости на месте этой стройки, часто прилетают к нему на кран и кукуют, но совершенно не дают ответы на вопросы. — Будет ли у Серёжи всё хорошо? Ку-ку, ку-ку — Ждёт ли его что-то страшное на работе? Ку-ку, ку-ку — Будет ли с ним то же, что было в прошлый раз? Ку-ку — Он сделает выводы? Ку-ку, ку-ку Игорь шёл не домой, Игорь после работы шёл дальше в лес, к Гвидону, чтобы прояснить некоторые вещи хотя бы для себя. Свои походы к Гвидону он не то, чтобы скрывал, но не афишировал. Гвидон только мотал головой: — Совсем у твоего диагональ ослабла. Многое в себе держит, да не удержит, сорвётся. Бессилен тут я, все бессильны. Только самому надо будет через туман идти. В окружении лисьих хвостов и пучков шалфея и крапивы, свисающих с потолка, было обманчиво спокойно. Метафизические красные нити пронизывали воздух, не дрожа, тихо заполняя пространство. Игорь просто подтверждал то, что уже знал. Гвидон раскладывал карты — игральные, стёртые, столетние, получал сигналы. — Таким, как пиковый король он не станет, нет, не станет, и пажа своего воспитает правильно. Спасёт его тот паж, человек светлый. Нет, королём не будет. Императором станет, а потом — мир только, мир без крови. Да не умрёт волк, что один, крылатый, что второй, у которого Луна в голове… Игорю всё было одновременно и очевидно, и ничего не понятно. Он шёл домой больше часа, пытаясь решить, как же ему не терять самообладания, а дома его ждал тёплый ужин, мягкий свет и Серёжа, не подающий вида. Уже завтра он будет кем-то другим, а если не завтра — позже, но он будет, в этом не стоит сомневаться. — Ничего не бойся — шепчет ему Игорь перед сном, шепчет ему, а как будто самому себе — Ничего не бойся, я всегда рядом, только свистни. В себе не замыкайся, слышишь меня? Не забывай, кто ты на самом деле. Ты меня слышишь? Жилин слышал, но ни одно слово не мог применить к своей жизни. — Тут не то, что не забыть, тут бы узнать, кто я. И зачем я. — Ты мой муж. И самый любимый человек. А ещё самый сильный и самый умный из всех, кого я знаю? Подходит? — Это — подходит.

***

Ничто не забыто, Мои нервы дрожат на пределе,  Губы застыли  В привычной защитной улыбке.  С пеной у рта  Меня опять заставляют поверить,  Что вся моя жизнь — Одна большая ошибка.

Не смотря на свободный график, неведомая сила подняла Жилина в пять утра, а липкая тревога не давала больше заснуть. Он встал, посмотрел на медленно восходящее солнце за окном — его тошнило. Он отвык от ранних подъёмов, от крепкого кофе, от утренней зябкости, но всё это было знакомо до боли. Он отвык от ощущения формы на своём теле, от того, как звёзды больно давят на плечи, особенно — на левое. — Доброе утро. Я же обещал, что однажды сварю тебе кофе? Игорь стоял в дверном проёме, лохматый и сонный, сладко потягиваясь после сна. Он унимал дрожь одним своим видом, и, честно говоря, хотелось остаться с ним в этот день, а потом — в любой следующий за ним. — Ты обещал, что однажды будешь сам бриться. — Может, и это однажды произойдёт. Жилин сидел на тумбе около раковины, пока у его лица Игорь орудовал опасной бритвой. За спиной Серёжи — шкафчик с зеркалом, открытый, демонстрирующий всё своё содержимое.

И так уже третий год.

***

За рулём сегодня Игорь. Такая у него дополнительная функция — привезти утром и забрать вечером. — Готов? — Никогда не буду к этому готов. Игорь вздохнул. Ответ не по их протоколу — плохо и очень грустно. Тут ничего не поделаешь, тут можно только выйти, открыть Жилину дверь и поцеловать его прямо перед участком. — Ты чего? — Предлагаю ничего не прятать! — Предложение принято. — Оставляю тебя тут, как кота на передержку. Очень плохо. — А мне как плохо. — И то верно. Но я тебя заберу. Только позвони, когда забрать, и я мигом. Слышишь? — Слышишь. — Береги себя. Я ведь очень сильно тебя люблю. — Я тоже люблю тебя. Признания на краю бездны могли бы звучать менее драматично и надрывно, но бездна уже была, теперь — то, что в ней. Серёжа натягивает тёмные очки и идёт.

***

Жилин знал, что сейчас будет, поэтому решил не идти против ветра, а просто дать этому произойти.

Вдох.

Он делает шаг через рамку на проходной. Холл наполняется мерзким писком, на который сразу реагируют дежурные.

Выдох.

Жилин приспускает очки на нос вместо объяснений, обводит присутствующих пустым, уставшим взглядом, вводя их в ступор. — Что, уже не узнаём начальство в лицо? В лицо в этом месте его знает каждый, но никому это не прибавляет понимания ситуации. Жилину предстояло дойти до своего нового кабинета, минуя бывши коллег, минуя липкие взгляды и тихий, мышиный шёпот, который уже начал расползаться по отделению. Жилина узнавали, казалось, абсолютно все: узнавали по походке, по шлейфу духов, по исхудавшей, острой фигуре. Узнавали все, но ни один человек не находил в себе храбрости поздороваться. Даже когда сидящие начали вставать, спешно натягивая фуражки, он знал — это не для него, а для выплывшего из ниоткуда Николая Васильевича. Жилин зажмурился под очками. Гадкое, мерзкое чувство предстоящего показательного унижения засело в груди, огромной лужей разлилось по всему телу. В отделении бытовало мнение, что он, Жилин, любит устраивать сцены, демонстрируя то, что надо и что не надо, но Жилин знал, что единственным, кто любил устраивать сцены, был его начальник. — Сергей Орестович, вы сегодня рано! — У меня свободный график. — А чего это вы не здороваетесь с коллегами? — Поздороваемся ещё, не переживайте. Он говорил тихо, почти шёпотом, спокойно, и этот почти-шёпот заглушал абсолютно всё. Николай Васильевич же добродушно улыбался. Мерзко, мерзко смеялся в свои мерзкие, тараканьи, седые усы, причинял своим смехом Жилину худшие мучения, и всё это в сопровождении взглядов из-под фуражек. Не обязательно было видеть эти взгляды, их можно было почувствовать на своей спине горячими вспышками. Ему казалось, что он попал в осиный улей, тихо и зловеще гудящий. — Если вы хотели мне что-то сказать, Николай Васильевич, то вы можете сделать это в моём кабинете. Пройдёмте. Не положено предлагать пройти куда-то старшему по званию. Но и предлагать что-то человеку, которому надевают мешок на голову — наверное, тоже не положено, однако, сейчас они находились в этой точке развития событий. Жилин пошёл вперёд, не глядя генералу в лицо, как вдруг услышал грохот позади себя. Падало всё: падали папки, чашки и ложки, падали ручки и степлер, и только один человек стоял: человек с лицом, выражающим глубокое удивление на грани ужаса. — Сергей Орестович! Жилин не успел опомниться, когда молодой человек буквально бросился ему на шею. — Витька! Облепихин! — Жилин наконец-то улыбнулся, и улыбка его была искренней, — ну всё, всё, я тоже скучал. Чего ты? Только отлепив Витьку от себя можно было в полной мере увидеть, насколько же он был бледным. — Сергей Орестович, вы живой! Жилин поменялся в лице, переменив улыбку радости на мину глубочайшего разочарования. — Что это за мода такая пошла — меня хоронить? С чего бы мне умирать, а, Облепихин? Иди отсюда, пока тебя самого кто-нибудь не похоронил. Он шёл в кабинет молча, не оборачиваясь. Сзади вальяжно плыл генерал, по обыкновению, нарушающий тишину первым: — Мальчик по тебе скучал. — В Витьке я не сомневался. Почему он меня похоронил раньше времени? — Не только он. — Это вы слухи пустили? — Слухи рождаются и умирают сами по себе, Жилин. И они не безосновательны. А мальчика я тебе отдаю в полное распоряжение, как в старые-добрые. Жилин стоял спиной к генералу, напряженно смотря в стену, пытаясь если не исчезнуть, то хотя бы убить сознание, лишь бы не признавать происходящее с ним.  Это было заметно, даже Николаю Васильевичу, и настолько, что тот даже обеспокоился: — Жилин? Сам-то ты ничего не хочешь мне сказать? — Хочу. Пошёл вон. —  он сказал это шёпотом, настолько тихим, что в ушах зазвенело. И генерал выполнил приказ своего подчинённого. Ушёл прочь, понимая, что теперь этого станет больше. Новоиспечённый полковник осмотрел свой кабинет: когда-то тут сидел Николай Васильевич, который теперь сидит этажом выше. Жилин открыл окно, впустил противный, колючий, утренний воздух. Снял со стены зеркало и поставил за диван. Сунул пепельницу в ящик. Он бы точно сейчас закурил. Вместо этого — лишь сел за стол и снова стал абсолютно пустым человеком. В дверь постучали, затем на пороге образовался Витька с чашкой в руке. — Николай Васильевич сказал, что я полностью в вашем распоряжении. Снова! Кстати, я не забыл: шесть ложек кофе, пять ложек сахара. Что-то ещё? Сердце противно забилось, задёргалось, но слёзы не навернулись. — Принеси всё по последнему убийству, по нашему делу. Надо узнать, из-за чего меня вообще выдернули. Жилин отпил принесенный Витькой кофе и чуть не сжался до размеров чёрной дыры. Кем был тот человек, который пил это по восемь раз на дню? — Сергей Орестович, что-то ещё? У вас всё в порядке? — Витькины голубые глаза нервно бегали напротив. За три года он изменился совсем немного: возмужал, заимел синяки под глазами и звание младшего лейтенанта, но в остальном, остался тем же мальчиком на побегушках, что заглядывает старшим в рот, в особенности, это касалось Жилина. — Облепихин, не лезь мне в душу, там и так не слава богу. Витька, всё такой же обеспокоенный и перевозбуждённый, ушёл, и теперь полковник Сергей Орестович точно мог закрыть лицо руками и горько выдохнуть. Он чувствовал, что ничем хорошим эта история не закончится.