Между панельных домов

Лента в инстаграме привычно скучная, привычно пустая: бесконечные фотографии с дешевых вписок и загадочных туалетных селфи. Скучная, потому что Рустама там нет – вот звали бы его на эти вписки, так это уже и не вписки были бы, а самые настоящие светские вечера. Не то чтобы Рустам хотел на эти попойки ходить – если надо будет, он и дома нажрется, но повыделываться и важно намекнуть бедолагам, что все они – птицы не его полета, да и вообще где они, а где Рустам, очень хотелось.  Как назло, когда у него действительно не оказалось никаких дел, и свалить из общаги повода не подвернулось, всех его соседей застала та же участь, а потому о тишине и спокойствии Рустаму пришлось забыть. Коля, клацая по экрану телефона, то и дело по-дурацки смеялся над своими же смсками, пока Харучевский и Ринат, обосновавшись ярусом ниже с ноутбуком, подозрительно помалкивали.  – Ринат, – зовет Рустам, ерзая на подушке. Так, проверяет просто.  – Чего? – раздается снизу, и будь Рустам чуть более подвержен внезапной драме, он бы с облегчением вздохнул. Вместо этого он сматывает наушники, закрывая инстаграм и переходя в телегу.  – Не, ничего.  Блаженный Хаджимаев так и лыбится в экран, напрочь игнорируя существование Хайтуллиных. Край завешенного пледа обрывается, и снизу показывается недовольное лицо Рината.  – Ты ебанутый? – резонно спрашивает он, но Рустам решает не отвечать.  С тех пор, как он вошел в комнату тогда же, когда Ринат вошел в их общего соседа, прошло уже больше недели, а та мерзопакостная картина так и маячила перед глазами, стоило только кому-то из этих двоих напомнить о своем существовании. Честно, Рустам передумал уже все: гадал, может, что-то не так понял, что они над ним поприкалываться решили, что у Рината наконец сорвало тормоза, и он решил удавить Харучевского на месте – да что угодно сошло бы, правда, вот совсем без шуток, и все же отвратительные липкие шлепки кожи о кожу, рваные вздохи Санька и то, как бессовестно тот терся о бедра Рината – вот это объяснению не поддавалось вообще никакому. Ну вот что тут можно было не так понять?  Не то чтобы застать случайно брата за каким-то непотребством было чем-то новым в жизни Рустама. Они были подозрительно близки с детства – может, виной всему общая комната, в которой приходилось ютиться лет до шестнадцати, пока родители не купили квартиру побольше, и все же в небрежных «съеби на кухню, мне подрочить надо» или «наушники надень и отвернись» уже давно не было ничего, за что в приличном обществе могли бы прилично отхлестать ссаными тряпками. Рустам заставал Рината за опостылевшей дрочкой, случайно натыкался на оставленные этой свиньей салфетки, прикрывал перед родителями, когда те спрашивали, что он так долго делал в ванной, и даже пару раз случайно вваливался в комнату, когда под Ринатом тихо постанывала какая-то девочка – что дома, что на вписках каких-то, неважно. И не то чтобы Ринат сам не заставал Рустама за чем-то интимным – все-таки, все это – прелести жизни в одной комнате, где до поры до времени не было даже щеколды на двери, да и простые человеческие радости вроде мастурбации Рустаму чужды не были. Подкалывать друг другу, в шутку добиваться одной и той же девчонки чисто на раз, чтобы проверить, кому она даст, кто из них привлекательнее, своего рода соревнование, издеваться друг на другом и во всеуслышание на каких-нибудь медосмотрах заявлять, что у кого-то член больше – все было в порядке вещей. Ничто не истинно и все дозволено, никаких границ и рамок. И все же Харучевский немного выбил Рустама из колеи.  Поговорить об увиденном не удалось. Захлопнув дверь, Рустам со злости улетел вместе со своим сальчичоном обратно к лестницам, где был пойман раздраконенным Тохой и им же утащен на улицу перекурить. Слоняясь по району с Шуджиным, хлебая ледяное пиво и заедая колбасой прямо руками, он пропускал мимо ушей вообще все, на что сетовал Шуджин, а по возвращении в общагу Рината с Сашей он уже не нашел – снова куда-то на ночь глядя смылись. На кровати обнаружилась пенопластовая коробка с оставленными ему роллами, гнев немного утих, и Рустам задремал, а потом уже как-то и не до того было.  Просто дело было даже не в том, что Ринат трахался с парнем. Положа руку на сердце, Ринат признается всему миру – ему глубочайше похуй, с кем там трахается его брат, с женщинами, с мужчинами, со всеми сразу – главное, чтобы взрослыми были и живыми, а там уже его дело. Рустам – человек радикально толерантных взглядов, но только не когда дело касается Харучевского. Если очень постараться и представить, что Сашка Харучевский – не результат неудавшегося эксперимента какой-нибудь подпольной биолаборатории, а вполне себе среднестатистический гомо сапиенс, вероятнее всего, у этого самого, как выяснилось, гомо между ног тоже должен быть вполне себе среднестатистический член, что вызывало у Рустама ровно два вопроса: неужели Ринату правда нравятся члены и почему из всех членов необъятной он выбрал именно этот? Потом уже, прокручивая в голове годы совместной жизни с Ринатом, Рустам стал вспоминать, а давал ли тот когда-нибудь намеки на то, что не против и с пацанами покувыркаться. В целом, если не считать тупорылых шуточек с одноклассниками и гачи-стикеров в телеге на быстром наборе, ничего такого подозрительного Рустам за своим мелким не замечал. Однажды в десятом классе на физре, бегая за волейбольной сеткой, после удачной подачи он так звонко отвесил ладонью по жопе своему корешу, что тот взвыл от боли, а у самого Рината рука до конца дня то немела, то покалывала – и это было единственным, что у этого бешеного, на памяти Рустама, было с парнями. Максимум близости.  И все же – почему Харучевский? Как так вышло, что из всех пацанов на свете Ринат подцепил себе именно его? И что теперь у них – отношения какие-то, секс на постоянной основе, или же это была одноразовая акция? – Рустам, – зовет Коля громко, почти орет, когда Хайтуллин залипает взглядом на побеленном летом потолке. – Ты как думаешь? – А? – Ты вообще слушал?  – Нет, – признается честно, удобнее укладываясь на подушке. – Че там? Коля переглядывается с Ринатом, так и не завесившим плед до конца обратно, и смотрит на Рустама так игриво, что Хайтуллин сам себе признается: что бы там сейчас Хаджимаев ни выдал, он в любые игры с ним играть готов.  – Если бы мы были шоколадками, то какими?  Рустам забирает все свои мысли назад.  – Вам заняться больше нечем? – ответа не следует. Снизу раздается тихое чавканье, Коля молчит, и Рустам вздыхает слишком громко. – Ты был бы Гейшей, а Ринат – Баунти.  – Почему Баунти? – подает голос брат, но Рустам взял себе за правило вообще никогда в жизни на его тупые вопросы не отвечать, так что и сейчас он исключения не делает.  – Потому что. А Санек был бы молочной плиткой Красная цена.  Коля с Ринатом фыркают, и Рустам слышит, как недовольно ворчит Харучевский. Не то чтобы Рустам реально его терпеть не мог – просто не понимал, просто любил довести, поиздеваться над ранимым, и про молочную плитку глупость сморозил тоже исключительно для того, чтобы у того в штанах полыхнуло. Знает ведь, что Харучевский был бы клубничным Риттер Спортом – просто самому Харучевскому об этом знать не надо.  – А ты знаешь, чем был бы? – верещит он снизу, так и не высовываясь за пределы кровати Рината. – Ты был бы вот этой гадостью, шоколадным дедом Морозом, уродливым снаружи и пустым изнутри.  Рустам хохочет гортанно – вот, чего он ждал, чего добивался и чего хотел, ответные подколы, истерики Харучевского и незамедлительные реакции Рината, которому везде нужно засунуть свой нос.  – Нет, он был бы этой, – он щелкает пальцами, – шоколадкой Дав.  – Почему он шоколадка Дав, а я молочная плитка Красная цена?  – Потому что он прикольный, – признает Ринат вслух, теша эго Рустама, но стоит ему продолжить, рожа Рустама киснет моментально, – но иногда мыло лучше.  – Мы все знаем, что я не молочная плитка Красная цена, – бросает Харучевский почти обиженно, и Ринат строго обрывает его на полуслове.  – Ты не молочная плитка Красная цена. Все, не отвлекайся.  И после того, как важный вопрос на повестке дня закрывается, в комнате снова воцаряет приятная тишина. Коля снимает телефон с зарядки, тихо клацает по экрану и едва слышно хмыкает, читая сообщения, и Рустам следит за ним лениво – а потом переворачивается на спину, снова упирается взглядом в побеленный потолок, и в голове снова закручивается карусель одних и тех же вопросов.  Харучевский. Харучевский. Харучевский. В голове – только то, как он выгибается под Ринатом, как волосы Рината спадают, прикрывая розовое лицо Сашки, и как сам Ринат на это недоразумение вообще смотрит. Рустам никогда не любил, не влюблялся, даже не симпатизировал никому, но то, как горят глаза Рината, когда он просто смотрит на Харучевского, вызывает вопросы даже у него, исключительного профана. Глаза у Рината всегда были грустными, уставшими будто, с опущенными вниз уголками, а цвет – такой холодный, что казалось, тепла от его взгляда можно в принципе не ждать, и все же на Харучевского он смотрел с неподдельной нежностью. И это бесило.  Бесило, что он не рассказал Рустаму. Разве есть вообще во всем мире хоть что-то, что можно скрыть от родного брата – или, если не скрыть, то просто недоговорить? Что, если у них начались отношения, и Ринат не решил необходимым поставить об этом в известность Рустама? А если же не отношения, а просто скромный перепих на раз – разве о таком не нужно было лететь, рассказывать сломя голову и сплетничать о том, какой Харучевский придурок, и какой среднестатистический член его совсем не средний, а тоже очень даже скромный? Да кто, если не Рустам, будет шутить над ними? Рустам никогда бы не рассказал родителям, даже Коле бы не пизданул случайно – потому что дело касалось не только жопы Харучевского, но и гордости и чести его родного младшего брата, но разве буллинг и откровенное свинство – это не прямые обязанности старшего ребенка в семье? Рустам готов принять это как оскорбление.  И пока Коля тихо смеется над своими идиотскими переписками, одновременно натягивая на себя джинсы – снова спелся со своим Инупиным и пропадает на полдня, а с яруса ниже, наспех завешенного пледом на манер шторки, раздаются слюнявые причмокивания, Рустам крутится на постели, проклиная Рината за неслыханное хамство. В теории, конечно, можно было бы закатить скандал и обвинить Рината во всех смертных грехах, но был нюанс: во-первых, если бы дело дошло до драки – а с Ринатом оно бы обязательно до драки и дошло, тот бы обязательно Рустама искалечил, раз уж пути когда-то они выбрали разные: Ринат – заниматься джиу-джитсу, Рустам – заниматься какой-то хуйней после уроков перед телеком; во-вторых, теперь, судя по всему, у Рината появился цепной пес, который кинется защищать достоинство своего ебыря ценой собственной жизни и почти наверняка раздерет Рустаму лицо. Он же чокнутый. Тут и к гадалке ходить не надо. И стерпеть все это можно было бы, заняться своими делами, запутаться в собственных мыслях – да что угодно, но нервы будто разом все, как струны, лопаются, когда снизу снова раздается хлюпанье – до неприятного знакомое, так режущее уши. Перед глазами будто завеса опускается, мутная, белая, перекрывает все, и Рустам едва не задыхается от злости с такой вопиющей наглости. Хочется подскочить и сорвать плед с кровати, вышвырнуть обоих в коридор и хлопнуть дверью, но он не шевелится – увидеть это снова он не готов, поэтому просто недовольно рычит, заставляя забывшегося Колю вздрогнуть: – Блять, вы там что, сосетесь? – и звук резко обрывается. – Или дрочите? Что за чавканье?  Ринат тихо хмыкает снизу, и Рустам вдруг понимает, что звуки, вырвавшие его собственных мыслей, больше походят не на то, как кто-то сосется – скорее на то, как кто-то сосет, и от осознания становится совсем уж неприятно.  – Какое чавканье? – невинно интересуется Харучевский так, будто если какое-то чавканье все же и было, то явно не от него.  – Не прикидывайся. – Иди сюда, – зовет Ринат, но Рустам ожидаемо медлит. – Русь, наклонись.  Колино спокойствие внушает доверие, и Рустам действительно наклоняется. Ринат, оперевшись спиной на стену, щелкает по пробелу ноутбука, ставя кино на паузу, пока Харучевский, не опасаясь никаких таких слухов, что в теории мог бы распустить Рустам, мирно сосет мороженое, устроившись животом на коленях Рината. Ничего противозаконного – никаких чужих языков или членов во рту, все относительно цивильно, если не брать во внимание тот факт, что Харучевский омерзительно хлюпает.  – Никакой дрочки в комнате, – вредно крякает Ринат, передразнивая и выбивая смешок и из Харучевского, и Рустам важно откидывается обратно на подушку, возвращая все свое внимание к единственному человеку в комнате, который все еще его хотя бы немного, но заслуживал – к Коле, рассовывающему мелочь по карманам. – По крайней мере пока вы не заснете.  – Ты что, реально дрочишь, пока мы спим? – Рустам кривится и тут же жалеет, что вообще о чем-то спросил.  – Нет, – честно отвечает Сашка, но у Рустама на каждый его случай своя правда.  – Если тебе так приспичит, дождись, пока все уйдут, и занимайся, чем хочешь, – строго наказывает внезапно встрявший в разговор Коля.  – Ты так и делаешь? Ты реально занимаешься этим на нашей кровати? – С каких пор это наша кровать? – грубо в ответ. – Тебя сюда вообще никто никогда не приглашал. На своей кровати я буду делать все, что захочу.  Окинув Колю внимательным взглядом с ног до головы и оценив, что за покемон вообще пытается учить его жизни, Харучевский провел языком по капающему мороженому от самой палочки до стаявшего верха и заключил: – Ты мерзкий.  Но по скромным подсчетам Коли как человека, который вот-вот выпустится с экономического, мнение Харучевского не стоило и ломаного гроша, а потому и было привычно проигнорировано. Перебросившись парой слов с Рустамом, он ушел восвояси, напоследок еще раз запретив Сашке приближаться к его кровати хоть на метр.  Пока Харучевский рассуждает о моральной стороне мастурбации при соседях, пусть и спящих, Рустам снова возвращается к мыслям о том, как мелкого угораздило связаться с этим недоразумением. Не то чтобы Рустам имел привычку переживать за кого бы то ни было, но понакручивать себя – это запросто. Ну вот к чему приведет связь с Харучевским? Если он не наградит Рината букетом венеричек – уже хорошо, а так – да хер его знает, если честно, чего ожидать. Вот Коля – другое дело. Хаджимаев, может, и пытался скрывать истинные намерения относительно своего обожаемого Сашки, называл его исключительно лучшим другом и любые кривые ухмылки пресекал на корню, но все же от Рустама не ускользало то, как Коля говорит о нем, как смягчается его голос, каким нежным тот становится вдруг, когда Коля отвечает на его звонки, как часто он с ним где-то пропадает – да и к тому же Коля вообще собрался с ним съезжаться. И Инупин этот производил впечатление человека самого приличного, который и поддержит, и прикроет, и при необходимости лицо снесет – даже Коле, если уж на то пошло. Рустам за Колю не переживал: если съедется с Инупиным – не пропадет. А если и Ринату вздумается связать свое будущее с Харучевским? Тут Рустам видел несколько исходов: в одном Харучевский садится за какие-нибудь закладки, и Ринат таскает ему штучные сигареты в пакетах на передачки; в другом – один убивает второго и снова садится, потому что ужиться надолго они вряд ли смогли бы. В конце концов Рустаму пришлось бы хоронить Рината, павшего жертвой голодной смерти, потому что сам он до безобразия ленивый транжира, который вечно остается без копейки денег в кармане, а представить Харучевского на обычной работе по трудовой книжке Рустам не мог. Максимум – надыбает где-нибудь гидравлические ножницы и пойдет срезать медный кабель на цветмет.  Исключительно из интереса, чем живет это чудо природы, Рустам забредает на его страничку в инстаграме, тут же громко цокая и отбрасывая в сторону телефон – аккаунт закрытый. Хочется попросить телефон у Рината – дал бы без вопросов, наверняка подписан же, и только Рустам раскрывает рот, как на дверь обрушивается тяжелый кулак, снова и снова, барабанит изо всех сил.  – Да блять, – вздыхает он тяжко, приподнимаясь на локтях, пока Ринат и Санек, не ждущие гостей, упорно игнорируют стук. – Открыто! Рустам терпеть не мог чувство дежавю – чувствовал себя некомфортно, как будто просматривает жизнь, которую кто-то прожил за него, и сейчас – не исключение. Снова дурацкий стук в дверь, снова ему приходится работать за попугая, снова на пороге вырисовывается бычья морда с уродливым андеркатом на пустой башке. Снова он войдет без приглашения и затопчет все своими берцами.  Что привело Ясика вновь – в принципе, догадка есть, но Рустам даже не пытается с ним разговаривать – ему просто плевать, сам свалит. Ясик же, кривя губы в недоброй улыбке, без приветствий присаживается на корточки перед кроватью Рината, всматриваясь в Харучевского, который изо всех сил пытается его игнорировать. Он тянет руку к затянутым в хвост волосам, и Сашка грубо шлепает по ней прежде, чем тот успеет его коснуться.  – Все так и скачешь по чужим койкам? – выдыхает он как-то подозрительно тепло, внимательно рассматривает курносый профиль. Ринат напрягается. Хочется влететь в тупую физиономию локтем, задушить да вышвырнуть куда-нибудь в канализацию, чтобы по течению уплыл, но Харучевский почесывает его по животу через футболку, почти незаметно, но приятно ощутимо, и тело само собой расслабляется.  – Почему трубку не берешь? – Иди домой, – бросает небрежно Сашка, грызя палочку от мороженого, все так и лежа на коленях Рината. Ясик усмехается. – Так не пойдет. Поговорить надо.  – Мне не о чем с тобой разговаривать, – сухо выпаливает, снимая фильм на ноутбуке с паузы, и Ясик ловко щелкает по пробелу, снова останавливая. И Ринат снова едва зубами не скрипит – аккуратно, не вызывая лишних взглядов, кладет ладонь Сашке на поясницу, чтобы занять руки хоть чем-то и не разбить наглую рожу прямо тут, и Харучевский по-кошачьи изгибается, подстраиваясь под невинную ласку. У Ясика лицо сереет. – Пойдем, обсудим кое-что, – поднимается он, хватая Харучевского за руку, но тот ловко высвобождается, и взгляд его из безразличного становится совсем недружелюбным.  Рустам, чуя неладное, подрывается снова, готовясь, как и Колю раньше, закрыть собой придурочного Харучевского, пока сам Ринат, сгребая Сашку руками, с дарованной ему природной жестокостью цедит: – Сказали же, не о чем разговаривать. – Пойдем, Сашуль, – снова улыбается он елейно, игнорируя сразу двух внезапно разозлившихся Хайтуллиных. – Давай-давай, пошли.  Но Сашуля и не дергается даже. Он нехотя поднимается с колен Рината, всматривается в абсолютно тупые глаза точно такого же абсолютно тупого Ясика, и в голове вдруг назревает мысль, делиться которой он не станет. Холодный стеклянный взгляд неморгающих глаз – и Ясик выпрямляется, тут же к дверям прошаркивает, знает – Харучевский его теперь сам не оставит. Было во всем этом что-то, что так и кричало Ринату: есть у них что-то, что они делили, что-то общее, какая-то история, и вся их безмолвная перепалка – то, чего у него с тем же Харучевским нет. На секунду он Ясику даже завидует.  И если бы Ясик знал Сашку чуть лучше, подобного бы в его пустой голове не мелькнуло – и все же он думает, что Сашка действует ему на нервы специально, когда наклоняется к Ринату, чтобы тихо сболтнуть ему что-то, прошептать что-то на ухо перед тем, как слезть с кровати и грубо бросить: – В коридоре жди.  И Ясик послушно выметается, кинув на Рината загадочный взгляд, очевидно намекая на что-то, до чего Ринат пока не догоняет. Харучевский слезает с него лениво, запрыгивает в штаны потеплее и отмахивается от назойливых вопросов Рустама. Не то чтобы Харучевскому в принципе была нужна какая-то помощь – скорее, если помощь кому-то и была нужна, то в данном случае Ясику, но за него Рустам вступаться не станет. – Что ему надо? – спрашивает Ринат, когда Сашка уже натягивает на себя куртку. Утепляется – явно дальше курилки собрался. Харучевский задирает ногу на самый край тумбочки, ловко завязывая шнурки на вымазанных солью кроссовках. – Понятия не имею, – врет. Ринат чувствует.  – Сходить с тобой?  – Не надо, – Сашка хлопает себя по карманам, звеня чем-то подозрительно тяжелым – тяжелее ключей или мелочи. – Скоро буду.  Рустам помалкивает, перевернувшись в кровати на живот и уперев голову на руки, и Ринат следит за Сашкой внимательно – тот всматривается в зеркало, потуже затягивает хвост, наспех мажется гигиеничкой и одергивает полы куртки. Знал бы Ринат его чуть хуже, подумал бы, что прихорашивается; был бы Ринат чуть более ранимым – приревновал. И на душе вдруг что-то действительно скребет и царапает, кричит, что Сашка уходит с кем-то другим, что-то скрывает, и бог знает, чем он сейчас собрался заниматься – и, вроде, хочется навязаться, хочется понервничать, но у Рината нет на это права – ведь они оба пообещали друг другу не влюбляться, решили не брать на себя обязательств и окрестить все происходящее просто дружбой с определенными бонусами, а потому он затыкается.  – Не теряй, – улыбается он напоследок, по-хозяйски вытягивая из кармана куртки Рината желтый крикет, и выходит, не прощаясь, пока Ринат недовольно подлетает с кровати. Но когда он нашаривает тапки и вылетает в коридор, Харучевского, как и Ясика, уже след простыл. Бросаться и останавливать Сашку – дело гиблое, да и куда бежать – неясно, этот любитель злачных мест наверняка мог бы утащиться в какую-нибудь подворотню, о которой даже самый лютый сброд среди местных не знал, и потому Хайтуллин только прилипает к окну, высматривая заметенную снегом тропинку к дороге.  И вот он, действительно, чинно вышагивает, толкая Ясика в спину перед собой. Ринат кривится и цокает, и Рустам, которого хлебом не корми, но дай посплетничать, разворачивается к брату, недовольно пыхтя.  – Че ты его пасешь как мелкого?  – Зажигалку он у меня подрезал.  – И что? У тебя денег на новую нет?  В принципе, дело было даже не в самом факте бессовестной кражи – а в случае с Харучевским все было именно кражей, раз уж он вечно терял все, что одалживал, просто сама зажигалка в кулаке этого тупицы была уже совсем другим разговором. Ринат вырос не в самом богатом районе. Времена были неспокойные, ментам дела не было ни до чего, так что из развлечений у них во дворах были разве что ножички с обязательным столбняком бонусом и разного рода пизделовки на интерес. Ринат с детства знает, к чему приводит зажигалка в кулаке – обычно к сто одиннадцатой статье уголовного кодекса.  – Он же не курит, – как дурачку напоминает Ринат, и Рустам, который все детство с братом делил, затыкается. Тоже свешивается с кровати и всматривается в окно, провожая безысходным взглядом исчезающего за углом соседа. – Может, сходить за ним?  – Оставь, – отмахивается Рустам. – Нашел, за кого переживать.  – Да я за Ясика, убьет же. – Ну убьет – дальше-то что? Посидит и выйдет, передачки ему пособираешь. Да у нас сколько сидит и сколько еще сядет. Хотя этот, наверное, быстрее за хранение и сбыт уедет.  – Что ты несешь вообще?  Но даже если Ринат наивно полагал, что поступил он не туда и вообще МХАТ по нему плачет, Рустам считал иначе: по Ринату плачет дурка. И ведь сразу даже не скажешь, действительно ли из него такой плохой актер, или же Ринат правда настолько тупой, что искренне верит, что Рустам не замечает. Что Рустам, который рос с ним в одной комнате, не понимает таких очевидных вещей. Ломать комедию он мог до посинения – уж это Рустам знал наверняка, вот только терпения на это у Рустама не было. И плевать, что брат спутался с парнем. Честно – вообще похер, по кискам он там, по хуям, лишь бы по человеческим, его дело. Другой разговор – он спутался с Харучевским. Может, Санек и не был плохим парнем, может, в его башке все еще не успел остыть след наверняка пронюханного мозга, но это с позиции соседа, который при желании может выкинуть его из сердца и за дверь сразу. Ринат же очевидно вляпался в него, и Рустам знал: жди беды. Потому что Харучевский – человек своеобразный, и сердца у него нет. Разобьет Ринату его за милую душу, а Рустаму потом сопли ему вытирай. Кому оно надо? – Куда ты собрался? – свешивает голову с кровати Рустам, лениво наблюдая за тем, как мелкий натягивает парадно-выходные джинсы. – Ты че, за Саньком? – Там точно кто-то кого-то ебнет. – А к этому, кстати, ты тоже зачем полез? Хочешь, чтобы он тебя на перо насадил где-нибудь?  Ринат даже усмехается как-то погано – уж кто-кто, а Ясик меньше всего похож на человека, способного знакомить прохожих со своим ножом. Может, тот козел, что харкается на дорогу, или хмырь, кидающий мусор мимо урны – вот тут да, точно Ясик, а чтобы реально полезть в драку со смертельным исходом? Тем более за Харучевского? Не похож.  Хотя Ринат бы, наверное, полез. – Ты не видел, как он его хватает, – цокает презрительно, запрыгивая в кроссовки.  И ведь действительно, будь Сашка чуть медлительнее, тот бы уже сжимал его щеки грубой ладонью, и кто знает, чем все закончилось бы. Скорее всего, вывихнутой челюстью или свернутой шеей. Может, выломанным запястьем Ясика. Даже если откинуть все плотские мыслишки и посмотреть правде в глаза, Харучевский был Ринату не только соседом, но и внезапно близким другом, и даже если бы они не трахались, Ринат бы все равно за него горой стоял до победного. Такой вот он парень – в обиду не даст. Может, Рустама разве что.  – И что? Тебе вообще какое дело до всего этого? Рустам спускается к брату. Ринат, замешкавшись, утыкается в телефон и вопрос игнорирует.  – А вот если бы кто-то так же докопался до Коли, – тянет, завалившись задницей на тумбочку у зеркала, – ты бы тоже помчался на помощь? – Естественно, – выпаливает Ринат без задней мысли, и оба Хайтуллина замолкают. Знают же, что врет.  Коля – классный парень. Прикольный пацан, с которым Ринат общался не так тесно, как с Сашкой, но все же был дружен, делил вечерние трапезы, сплетничал о соседях и периодически обставлял на пару наивных детей в дураке онлайн на деньги. Вопрос Рустам в принципе задает идиотский – да кто бы до Коли докопался? Хаджимаев – само очарование, его либо любят, либо просто игнорируют.  – Да нихера бы ты не сделал, – цокает Рустам, и Ринат кривится в ответ, натягивая на себя куртку.  И спорить Ринат не спешит – слишком много чести. Он ищет ключи по карманам, в столе и на комоде, но, так и не найдя, вытягивает их из кармана пальто Рустама, наспех поправляя перед зеркалом волосы. Смотреть на него – ну цирк с конями, Рустаму даже надоело – просто несмешно уже. Конечно, до Коли бы никто не докопался. У Коли нет ни забот, ни каких-то желаний самоутвердиться, чтобы кто-то желал ему зла. Все, что Хаджимаеву от этой жизни было нужно – это денег мешок и член до кишок, и в принципе в тандеме со своим Сашкой он получал сразу все, так что за него Рустам был спокоен. Другое же дело – вот эта ошибка природы, разработка лабораторий НАТО, кыштымский карлик местного розлива. И он все никак в голову не мог взять: даже если предположить, что Ринату позарез хотелось, чтобы его какой-нибудь пацан объездил, даже если по ТЗ у него стоял исключительно сосед, у него все равно был выбор – буквально пятьдесят на пятьдесят, и все равно это чудо природы умудрилось выбрать не того.  Просто Рустам знает, какую телегу задвинет Ринат, если он будет подбивать к нему клинья окольными путями, а потому вбрасывает прямо: – Пиздос, Ринатик. Син гашыйк булды. И у Рината в штанах вдруг вспыхивает все моментально – может и не спорить даже, Рустам и так уже все понял.  – Чего? – криво усмехается. – Совсем ненормальный? – А чего ты так дергаешься? – Потому что херню какую-то собираешь. Рустам только глаза закатывает.  – Так и не отвечаешь на мою херню, кстати. Че лезешь к нему тогда, если нет? Пусть сам разбирается, нахуй тебе этот Ясик сдался? И Рустам даже не знает, кому хочет сильнее по лицу хлопнуть – Ринату или себе, потому что, когда Ринат открывает рот, Рустам сам едва не отъезжает от внезапного съезда братской кукухи. Просто невозможный идиотизм, который, видимо, заразен – подцепил от Харучевского анальным путем. Изолировать бы его теперь – и сразу в дурку, чтобы о стены мягкие побился, вдруг одумается.  – Пусть место свое знает.  Рустам смотрит на него упрямо и растерянно, молчит, тяжело вздыхает и продумывает, как бы его запеленать, чтобы попроще было передать санитарам. Ринат вскидывает брови в ожидании, и Рустам звонко цокает языком, устало сжимая переносицу пальцами.  – Какой же ты все-таки тупой, это просто пиздец, Ринатик. Это клиника. – У тебя все?  И все или нет – вопрос уж точно дурацкий, потому что комментариев у Рустама – вагон и маленькая тележка, и ему так хочется во всей этой желчи брата утопить, но с другой стороны – марать об это свои руки? Да себе дороже.  – Знаешь, на кого ты сейчас похож? – спрашивает вдруг он. – На маму.  И Ринат ожидаемо всем телом напрягается.  – Вот это я с тобой точно обсуждать не собираюсь, – грубо в ответ перед тем, как хлопнуть дверью.  – Ты же даже не знаешь, куда он пошел, – кричит Рустам ему в спину, высунувшись в холодный коридор, но Ринат уже скрывается за поворотом.  Все-таки, правда невозможно тупой.