Между панельных домов

– Стой на стреме, – командует Шуджин тихо, почти шепотом. – Кто пойдет – кашляй. – Давай быстро, – со сложным лицом, с которым только в депутаты идти, Кеша согласно кивает и, едва не отсалютовав, выплывает обратно к дверному проему в общую кухню. Так уж сложилось исторически – люди делятся на два типа: те, что так грамотно вешают лапшу на уши, что и в жизни не обвинишь их даже в самом безобидном пиздобольстве, и те, что так погано врут, что без слез на них не взглянешь, и если уж Тохе Шуджину посчастливилось попасть в команду А, то Кеша Рюгужин мог бы лично возглавлять команду Б, где Б значит «боже, за что мне все это?» Ни врать Кеша не умел, ни вести себя непринужденно, и лучше бы, конечно, обязанности часового на себя взял Тоха, но Тоха быстрее и проворливее, и даже если попадутся, двухметровая детина Рюгужин хотя бы сможет нагло отбиваться. Он неловко кашляет почти сразу, уперев локти в обшарпанные косяки, и Шуджин отскакивает от плиты нервно, громко шлепая по линолеуму тапками. – Учебная тревога. – Еще раз только, – с неприкрытой угрозой летит в Рюгужина и догоняется вафельным полотенцем, и Кеша, ловко перехватив тряпку почти у самого лица, возвращается к своим обязанностям. – Все чисто. Время – ресурс опасный, скоротечный и невосполнимый, и Тоха может строить из себя кого угодно, но как студент философского факультета, собаку съевший на Аристотеле и прочей шушере, он знает наверняка: такая сложная концепция, как время, должна рассматриваться с нескольких сторон, и если с философской Тоха все еще придерживается Кантовской теории, где человек сам производит время в схватывании созерцания, то с математической или даже физической он предпочитает не выебываться и чтит заветы Лобачевского: время – это, как ни крути, по-прежнему движение тела, принимаемое за известное в сравнении с другим. Вот так просто. Тоха – тело, тело обязано двигаться, и тело двигается с другим – с украденной кастрюлей пельменей, потому что телу, чтобы функционировать, по-прежнему нужно что-то жрать, а деньги – они тоже как время, тоже скоротечны, но это уже немного другой разговор. – Валим. Торопливыми шагами Кеша сопровождает Шуджина до комнаты и по-джентльменски открывает перед ним дверь, пока тот ошпаривает пальцы о накалившиеся и жгущие сквозь полотенце ручки. Кастрюля – на стол, крышка с пробкой под потертой железной ручкой – с громким шумом рядом, позавчерашние котлеты – из холодильника сразу в микроволновку, пока на фоне закипает чайник. Хорошо, что Кеша не на юрфаке чудом оказался – обязательно бы разгунделся на тему сто пятьдесят второй статьи. Вместо этого он, усмехаясь удавшейся выходке, накладывает чужие пельмени в две тарелки и щедро заливает свои кетчупом, выдавливая сверху остатки майонеза из скрученной пачки. Микроволновка звонко оповещает о готовности, и Тоха разливает по кружкам чай, сервируя стол и отодвигая ноутбук ближе к стенке. Ужин на двоих – и почти бесплатный, многого ему для счастья и не нужно было. Надо не забыть потом кастрюлю обратно подкинуть. – Видел бы ты свою рожу, – улыбается Кеша, и Тоха закатывает глаза. Хочет ответить колкостью, но воспитание не позволяет раскрыть набитый рот. – Что бы делал, если бы поймали? – Сказал бы, что ты заставил меня силой. – Че, как там у тебя со списками? Тоха цокает, едва не роняя тесто изо рта. В принципе, он никогда не был человеком гордым и подарки судьбы принимать был готов вне зависимости от обстоятельств, но новогодний сюрприз от деканата в виде собственной фамилии в списках на отчисление Шуджин не заценил. Черным по белому, шестым пунктом, «Шуджин Антон Вячеславович», за какую-то ерунду с долгами, которые тот тянет за собой уже какой год. Не то чтобы вариант вылететь из универа пугал Тоху, да и в деканате он человек уже был явно не чужой, но повозиться на каникулах все же пришлось, и вот это было самое обидное. Взял да закрыл все долги в первую же неделю семестра: где-то вывез на одной харизме, где-то с преподом перед пересдачей у входа перекурил и добазарился на честном слове, где-то присел на уши так, что ему впаяли тройку, лишь бы просто отвязался. Деканат решил бодаться не с тем человеком: Наруто учил не сдаваться, и Тоха не сдастся. И это Наруто-то девятихвостым лисом называли, а Тоха Шуджин – тоже тот еще лис, каких поискать, и хвостов у него насобиралось явно побольше. – Нормально все, недоразумение вышло, – просто и честно в ответ. – Недоразумение – это ты в универе в принципе, – замечание справедливое, хоть и неуместное, и Тоха пропускает мимо ушей. – Хорошо, что обошлось. – Скучал бы, если бы меня числанули? – Обязательно. И действительно, как бы ни хотелось повыделываться, Шуджин оказался соседом хоть куда хотя бы потому, что был легким на подъем, а потому, если Кеше вдруг под вечер внезапно хотелось пивка с кальмарами, выпнуть Тоху на стратегически важную миссию до Дикси труда не составляло – ему вообще как будто в радость было. Талант у него такой – без мыла в самые невообразимые места залезать, вот так и с Кешей: сначала в комнату, затем в сердце, а там уже и вместе кальмары из одной пачки тянут, гогоча над стримами Папича, и вот пачка заканчивается, и Тоха бежит за новой, потому что слишком уж им весело, и жаль будет, если вся веселуха закончится быстрее стрима. Помнится, после нового года Кеша даже перед Максимом выстелился, наплел чепухи о том, что заболел он, в общем, чувствует себя неважно, сопли до колен висят, так что погулять не получится, и вместо того, чтобы лечиться, закинулся кружкой терафлю и зарубился с Шуджиным в дурака онлайн – разводили на пару соперников на деньги и синхронно отправляли издевательские смайлики. А еще Кеша разблокировал Тоху в вайбере чисто на случай, если вдруг захочется что-то из магазина, пока тот будет не дома, так, чтобы по пути захватил, и Тоха даже постарался не спамить ему туда – стойко продержался два дня, но повторно в бан до сих пор так и не улетел, а это уже можно было считать своего рода маленькой победой. Да и, чего греха таить, с тараканами Шуджин помог здорово. Останься Кеша тут наедине с легионом усачей, они бы уже выносили его из общаги вперед ногами, а тут – вот он, агент сорок семь, вооруженный кукарачей и борной кислотой, без объявления войны и почти даже не брезгливо ползающий по всем углам в поисках мерзких гадов. Что самое интересное, конечно, тараканы действительно исчезли – по крайней мере, после того самого раза Кеша видел из всего дважды: в первый раз – когда вернулся из душа и собирался кинуть полотенце на крючок, а тут его на стене у выключателя уже поджидал старый знакомый, и во второй – когда потянулся к розетке за столом и обнаружил таракана прямо там, в этой самое розетке. Почему таракана, засунувшего свои усища в розетку, которая и без того искрила не по-детски, не перебило током – вопрос крутился в голове до сих пор, и, может быть, не задумайся Кеша об этом тогда, ему бы не хватило смелости – или, наоборот, хватило бы ума ничего не трогать, но таракана он тогда все же перебил сам. Почему чудовище Франкенштейна не сгорело прямо в розетке, не смог адекватно объяснить даже Харучевский, который слыл в узких кругах – по мнению Антона Шуджина и, собственно, Максима Санова – экспертом примерно во всех областях мира, хотя и тут момент оказался спорным: Харучевский вообще мало что мог объяснить адекватно. – Как мы заговорили, – цокает. – Ни слова хорошего не скажешь. – Заслужить надо. – А как же. Оба же знаем, что я лучший из всех твоих соседей. И Кеша мог выделываться хоть до посинения, но он костьми ляжет, лишь бы не признавать очевидного. Может быть, с заселением Антоха и показался ему каким-то ушлым козлом, которого только за рога брать, в коридор вытаскивать и сечь тапками по жопе, чтобы не баловался, но, как показала практика, все в нем было не так уж и плохо. Поначалу свинячил, но с горем пополам в итоге убирал, вонял лапшой или электронками – проветривал, шумел под ночь – извинялся и затыкался. В конце концов, даже в худшие дни Кеша находил в Антохином присутствии рядом некий покой: когда на душе становилось тяжко, например, перед сессиями или с началом пересдач, когда стипендию задерживали или на горизонте снова появлялись тараканы, Шуджинские анекдоты из сборников Романа Трахтенберга не давали окончательно загнуться. И со стороны Антохи вся эта кутерьма была абсолютно взаимной: цапаясь поначалу, он и представить не мог, как в итоге ко всей этой Рюгужинской атмосфере прикипит. Теперь он буквально жил взаимными подколами, драками за очередь в душ, на ежедневной основе оттачивал на нем свое хамство, а под вечер, когда все дела были сделаны, он бегал за чипсами в Дикси, чтобы снова засесть с Кешей в какую-нибудь игрушку или залететь на чей-нибудь стрим. И не то чтобы Кеша стал его другом – в конце концов, Антохе не десять лет, чтобы реально делить кого-то на такие грубые категории, но признавал он это открыто: если бы не хмурая рожа Рюгужина и его бесконечная любовь к ругани на ровном месте, скорее всего, Антон Вячеславович Шуджин откинулся бы на респекте уже к середине сентября. И, вроде, оба все прекрасно понимают, но языки не поворачиваются сказать друг друга что-то кроме гадостей, и есть в этом что-то по-своему прикольное, уже ставшее таким родным и привычным. – Хуже тебя в принципе соседа быть не могло. – А Макс твой? Кеша фыркает. Максим правда ужасный. Он отвратительный в своей неряшливости, до безумия ленивый и, чего греха таить, откровенно наглый и в чем-то даже хамоватый, и Кеше нравился Максим со всей своей припиздью – правда нравился, он и представить не мог друга лучше, но жить с ним в одном помещении Рюгужин не согласился бы даже под дулом пистолета. Бывало, что в голове проскакивала мысль о том, как вообще Макс будет жить в одной квартире с девушкой, когда заведет себе отношения – если заведет вообще, и, честно говоря, догадок на этот счет было ноль, потому что все обязательно бы закончилось плачевно. Как Максим умудряется до сих пор жить с дедом – тоже загадка, потому что в целом, если даже грубо прикидывать, от Максима в принципе можно было бы ожидать, что деда он без малого в гроб загонит своими закидонами, но каким-то чудом дед все-таки нашел на него управу. – Ладно, он хуже, – признается, стуча вилкой по тарелке и размазывая кетчуп. – Но он бы тут долго и не продержался. – Да ты так перед ним млеешь, я в жизни не поверю, что ты бы его выставил. – Пинком бы эту сволоту вышиб, – заверяет он Антоху. – Его бы отсюда как тараканов выводить пришлось. – Почему вы вообще общаетесь? – Мы давно дружим, со школы еще. Просто, как ни крути, Максим правда занимал слишком важное место в жизни и слишком большое место в сердце Кеши. Так было всегда, с того самого момента, когда они врезались друг в друга в школе на лестнице: Кеша – убегающий со звонком из столовки, Максим – наоборот туда спешащий. Можно было ворчать на Максима, ругаться, угрожать поднять руку и вообще по стенке эту мелочь размазать, но вряд ли Кешу бы хватило, да и сам Максим распылялся только на слова, после которых все равно хватал Рюгужина под руку, утаскивал на скамейки у гардероба и показывал какие-то приколы на телефоне. Просто у Кеши с Максом такая дружба, что никакая катастрофа мировых масштабов уже не разрушит – может, в каком-то смысле неправильная, но крепкая – на чем свет стоит. Все началось с посиделок в столовке, толкучке в буфет за пиццами и ситро, с сигарет за углом, когда стали постарше, втихаря протащенного на новогоднюю дискотеку пива, с посиделок на турниках на стадионе, со снежков после уроков и Бургер Кинга, чтобы погреться, с первой водки в комнате Максима, со скрываемым от деда перегаром, с ночевок и гонок на великах на рассвете, и можно было бы продолжить, что закончилось на поступлении Кеши в универ, на протаскивании Максима к себе в общагу, на тусовках – как в школе, только уже серьезнее и легальнее, на совместном терроре Тажудина и в целом на всем, что они разделяли все эти годы, но ничего не закончилось, и Кеша готов был голову на отсечение отдать, что дружба их – это история долгая, до тех самых пор, пока на чей-нибудь гроб не начнет сверху сыпаться земля. Хотя и тогда Максим наверняка бы приходил часто, рассказывал свои шутки дурацкие и конфеты оставлял – вряд ли забыл бы. Именно Максим к Кеше – потому что Максим как тараканы, он переживет всех и все. Глупо было бы полагать, что однажды все закончится. Потому что история Кеши и Максима – это история о взрослении, и никакая дурацкая глупость не перечеркнула бы все то, что у них есть. Они просто родные друг другу люди, пусть Максим иногда и бесит так, что удавить бы его по-хорошему и самому конфеты таскать на могилку. Ириски специально, чтобы пломбы даже на том свете повылетали, или крокант какой-нибудь вонючий, чтобы дух его никогда не упокоился и в окна по ночам стучал от злости. – Прикольно, – без особого энтузиазма замечает Тоха. – Я после школы со всеми почти связь потерял. Не то чтобы жалко было, все равно класс у меня был конченый. – А этот твой, в очках? Давно дружите? – С чего ты взял, что мы дружим? – А разве нет? Вы же вместе везде таскаетесь. Не то чтобы Тоха был парнем тонкой душевной организации, но даже у него были темы, поднимать которые запрещалось на всех уровнях, и Тима – как раз одна из них. Тима, до которого вечно не дозвонишься, который пропадает на неделю, чтобы потом вернуться в диалог с уродливыми стикерами, у которого вечно находится тридцать три отмазки на любой случай и ровно столько же причин дать от ворот поворот Шуджину, даже не выслушав его предложение или просьбу. Если Кисакину хотелось поговорить, то говорил он сухо, а если и говорил, то только о какой-то Нинке, по которой безответно сохнет, и какой-то бытовой ерунде типа поездки на дачу с родителями или очередной ругани с бабками в метро. Дружба – это вещь такая, как казалось Тохе всегда, двусторонняя, и вкладываться в нее должны оба, а тут выходит, что нужно оно все только ему, а сам Тима видит в нем разве что мальчика на побегушках, с которым не западло хлебнуть редбулла на детской площадке, когда все остальные откажутся или будут заняты. И неприятно, конечно, некрасиво, и разбить бы Кисакину голову за все то, о чем он заставляет Антона думать, но он же мелкий – да крошечный совсем, как в киндер сюрпризе найденный, щуплый, еще и очки эти его дурацкие – да на такого даже рука не поднимется. Просто Тоха решил: не хочет – не надо, и бегать он тоже ни за кем не станет. Поэтому от отвечает уклончиво, задумчиво распиливая котлету вилкой и всем своим видом давая понять, что обсуждать всю эту тему не намерен. – Да мы только в вибере иногда переписываемся. – А чего так? – Да хер его знает, морозится просто. Кеша размазывает остатки майонеза по тарелке разваренным пельменем. Максим – он же такой же, то прилипнет, как колючка на трико, то днем с огнем не сыщешь – или в гараже со старшим зависает, или врагов наживает ходит, или опять пропадает где-то в очереди Бургер Кинга. Человек он простой, но непредсказуемый, и в положение Тохи Кеша войти более чем способен. Шуджин вообще сам не свой, поникший какой-то, и не то чтобы он был сентиментальным, да и свет клином на этом головастике не сошелся – да у Шуджина таких наверняка целый пруд, но гордость Тохи все же ущемили, да и в целом кислые рожи Кеша никогда не любил. – Может, на шашлыки с нами мотанешь, когда снег сойдет? – вбрасывает он как бы мимо дела, даже не глядя на Антоху, и Шуджин растерянно вскидывает голову. – Мы обычно к Максиму на дачу ездим, тут на электричке недалеко. – И кто меня туда звал? – Никто, но если ты не будешь выебываться, тебя примут как родного. Шашлыки – это хорошо, и если рядом будет Рюгужин – в принципе, даже лучше, да и Максим этот Тоху относительно жаловал – как минимум не кривился, когда Шуджин открывал свой рот, и идея-то, конечно, заманчивая, но Максим Санов все еще никуда его не звал сам, и если Антон заявится к нему на дачу – да даже если сам все мясо купит, замаринует и пожарит, вероятность того, что кто-нибудь будет безжалостно запизжен, все еще не равнялась нулю, и кто именно – вопрос тоже спорный, потому что Максим Санов все еще оставался каратистом – как, собственно, и Антон Шуджин, который, конечно, любил перетянуть на себя одеяло, но искренне не переносил прямые в голову. – Слушать гундеж твоего Максима и бежать обратно в общагу на первой же электричке? Спасибо за приглашение. – Да что ты ноешь-то сразу? – Кеша тянется вилкой в чужую тарелку и цепляет майонез уже оттуда. – Нормальный он пацан. Приедем, пива возьмем, пожарим мяса, может, дед баню натопит. – С каких пор ты вообще дачей его заведуешь? – С тех самых, как этот дурак в меня когда-то на лестнице влетел. Ладно. Может, идея правда неплохая. Может, правда выгорит. Баня – дело такое, добротное, для здоровья полезно. Под водочку вообще хорошо будет. – С Максимом поговори тогда сначала. – Ну как снег сойдет. Рюгужин докладывает пельменей в тарелку себе и Тохе, чтобы добро не пропадало. Тяжело усаживается на стул обратно и уплетает за обе щеки так, будто ближайшие пару лет его кормить никто не собирался. Тоха подпирает щеку рукой и всматривается в Кешу с неприкрытым интересом, с любопытством, и в голове у него – тысяча вопросов, все так или иначе упирающиеся в один главный: когда жизнь свернула не туда, и он реально начал строить планы с Кешей Рюгужиным? С человеком, который не пускал его на ночь в комнату, который дрался с ним из-за футболки и не упускал возможности напомнить, какое Шуджин ничтожество? Это ведь Кеша блокировал его во всех соцсетях и сбрасывал звонки, когда Тоха забывал дома пропуск. Это он бросал ему этот несчастный пропуск с окна и будто специально попадал то в лужи, то в ветки деревьев. Это ведь именно Рюгужин обещал Тоху изуродовать просто за то, что тот косо смотрел на Максима. Странные все-таки дела творятся. Тут прямо как от любви до ненависти, только наоборот, и Тоха сам не успел осознать, когда Кеша от угроз и махания кулаками перешел в относительное перемирие, когда вместо того, чтобы выставлять его за дверь, он сам перед ним стал двери открывать, когда тот воровал с кухни чужие кастрюли. На дачу к Максиму? Да почему бы, собственно, и нет? – А что у тебя за татухи, кстати? – Кеша кивает на неровно забитые кисти. Давно уже гадал, но спросить все язык не поворачивался. – А, это. Друган со школы набил, это – «преступление», а это – «наказание», – важно демонстрирует он протянутые руки. – Или наоборот. – Достоевского любишь, что ли? – Не, из паблика взяли. И Кеша не успевает даже рта раскрыть, не успевает пожалеть о том, что вообще когда-то нашел общий язык с этим гением мысли и отцом уфимской демократии, как в дверь раздается глухой стук. Подрывается резко, и Антон подскакивает следом. – Шухер, – бросает он полотенцем в Кешу, в два шага долетая до двери, пока Кеша накрывает кастрюлю, опускает ее на стул Антона и задвигает за стол, пряча все улики. – Говорил же, что поймают, – шипит Кеша. Мысленно – крестик на руку как напоминание попозже оторвать Тохе голову, раз он все равно ей не пользуется и не соображает вовремя, что дверь, когда в нее стучат, открывать не обязательно. – Завали, – шипит в ответ. Но за дверью – коменда, и во взгляде ее – ни намека на осведомленность, ни намека на стремление вершить правосудие. Да и к тому же, редкое, что ли, дело – пропавшая с кухни еда? Да Тоха стабильно раз в неделю у кого-то что-то таскает – из спортивного интереса уже просто, посмотреть, поймают – не поймают. Не в отдельной квартире живут, пусть клювами не щелкают. Соседи его просто – лохи, и не те, которые не вымрут, потому что не мамонты, а как раз те самые, которые и вымрут первыми – от голода, когда Антон окончательно их всех объест. – Днем с огнем, Шуджин, – вместо приветствий бросает коменда Тохе. – Я тебя уже какой день не вижу. – Да тренировки, пары, занят все, – врет он неловко, почесывая голову и перекрывая вход в комнату. Наверняка с инспекцией явилась, сигареты вынюхивать будет или еще что-то вынюхиваемое – хотя это уже не совсем по адресу. – А че искали-то? – Обрадовать пришла, нашла тебе комнату другую. – А, да не надо уже. И действительно, походы с нытьем о переселении прекратились давно – Тоха и забыл уже, что вообще поднимал эту тему. За все те месяцы, что они с Кешей прожили вместе, он уже как-то свыкся со своим положением и, говоря откровенно, не то чтобы хотел куда-то съезжать – с Рюгужиным хотя бы весело. Кеша, конечно, никогда не признает этого вслух, но если бы он мог выбирать, из всех людей во всей этой чертовой общаге в качестве соседа он все равно всегда выбирал бы Шуджина. – Как это не надо? Ты мне сколько мозги компассировал? Оформили уже все, давай, пошли за ключами. – А отозвать все это дело можно? Я тут останусь. – Прекращай давай свой цирк. Недовольный взгляд темных глаз прожег Антоху снизу вверх, и Шуджину, загнанному в угол, как тому самому таракану, не осталось ничего, кроме как отбиваться своим главным козырем, самой сильной картой, припрятанным в рукаве джокером: – Кеш, скажи ей. И Кеша вырисовывается в проеме рядом, глыбой нависая над комендой. – А в чем дело-то вообще? Живем нормально, зачем расселять? В ответ – пыхтение недовольное, бубнеж себе под нос и снова взгляд, от которого хочется как можно быстрее и как можно громче скрыться за дверью. Вариант хлопнуть ею перед лицом коменды и забаррикадироваться, чтобы не расставаться, не отметается, но пока как план «а» и не рассматривается тоже – тогда Кешу выселят вместе с Тохой. – Вы мне оба уже поперек горла. На твое место тут уже мальчика вписали. Давай, Шуджин, на выход, заберешь ключи и за вещами вернешься. И только теперь, выглянув в коридор, Кеша с Тохой обнаруживают, что коменда действительно притащила новенького. Ни рыба, ни мясо: завалившись на стену и накрывшись капюшоном, стоит и подслушивает, прячась за мятой медицинской маской. Хочется верить, что над Тохой и Кешей просто шутят, просто проучить хотят, чтобы и не подумали больше бегать и жаловаться друг на друга, но спортивная сумка на полу, битком набитая вещами, недвусмысленно намекает на то, что Шуджину все-таки придется выметаться. – Минуточку, блять, – раздувает Антон ноздри, – значит, как тараканов выводить – так я, а как только тараканы передохли все, я сразу на выход? – На выход, – грубо в ответ, хватая за руку и вытягивая за собой в коридор. – Рюгужин, покажи комнату, мы за ключами и обратно. Если бы пожарные сигналки в общаге были хоть немного чувствительнее и работали без перебоев, всех бы тут же разогнало сиренами к запасным выходам – потому что полыхало у Антона знатно. Сенека считал, что жестокость проистекает из слабости, и что самый сильный – тот, кто сам собой владеет, и не то чтобы Антон был ровней Сенеке и в принципе мог бы что-то ему противопоставить, но уверен он был точно в одном: Сенека в душе не ебет, как на самом деле устроен мир. Сенеку не вышвыривали из комнаты в общаге, не вручали ключи от какого-то клоповника у черта на рогах. Сейчас Антоха вернется к Кеше, раскурочит хитрую рожу оккупанта и докажет этому Сенеке, что сильный – не тот, кто собой владеет, а тот, кто владеет каратэ и навыками уличного боя на ключах. Кеша, правда, рубить с плеча не дает. Молча помогает складывать вещи, которые Тоха швыряет через всю комнату мимо сумки, громко матерясь и откровенно угрожая расправой человеку, который, если уж говорить честно, к его выселению отношения на деле не имел, да и Тоху он игнорировал, зависнув в телефоне и уже разбросав свои манатки по его кровати. – Угомонись, – ворчит Рюгужин, подбирая Шуджинские тряпки с пола. – Он тут причем вообще? Тебя как зовут-то хоть? Парень приспускает маску, наконец стягивая с головы капюшон, и Антон едва по лбу себя не хлопает от того, какой Рюгужину попался тупорылый сожитель. Ничего-ничего, Кеша тоже еще взвоет, когда поймет, кого теряет. – Чойжинима. – Как? – Чойжинима, – повторяет безразлично, – можно Чойжи. – Че за имя такое вообще? – вставляет свои пять копеек Тоха, громко хлопает шкафом и едва не срывает держащуюся на соплях дверцу. Да и плевать – все равно он тут больше не живет. – Бурятское. – Ты с Бурятии, получается? – снова встревает Рюгужин, пытаясь смириться со своим положением и завести светскую беседу, познакомиться, пока Чойжи смотрит на него снизу вверх как на идиота. Антон вытягивает из-под кровати пару тапок и зашвыривает к вещам. – Откуда еще он может быть, если имя бурятское? – Я с Кяхты. – Да вообще без разницы, – перебивает Шуджин, сматывая переходник, некогда стащенный у Казика и так и не возвращенный на родину. – Все равно никто в душе не ебет, где это. – Это в Бурятии, – сухо в ответ. – Да-да, похуй абсолютно. – Захлопнись, – дергает его за локоть Кеша, и Тоха захлопывается. Тоха может хоть пополам порваться, но дела это не изменит: ему придется уйти, а Кеше – остаться, и неизвестно, что ему выкинет этот самый Чойжи, если Шуджин его сейчас раздраконит. Ему еще жить с ним, вдруг он чокнутый какой-нибудь. Он оттаскивает Тоху в сторону. – Не лезь ты к нему. Придумаем что-нибудь. – Что ты придумаешь? Пока ты думать будешь, он тебя сам отсюда выживет. – Забирай пока вещи, иди к себе, я тут улажу все и тоже подойду. Будем думать, что с этим делать. Антоха недовольно кривится. «К себе» – очень смешно. Он и так у себя, и никуда он уходить не обязан. Тут его вещи, тут его ноутбук, его посуда и постельное. Тут чайник, который он купил, когда предыдущий полетел, тут запахи его кофейного акса и айкоса, намертво въевшиеся в обои, тут липкие дорожки геля от тараканов, которые он лично вымазывал совсем недавно. Тут Кеша, с которым он наконец научился жить рядом. – Я тогда пойду поищу пока, потом наберу по виберу. – Давай, – хлопает он Тоху по плечу, не давая раскиснуть. – Через неделю вернешься, обещаю. – Не дай ему угробить мою кровать. Прошаркивая тапками вглубь комнаты за сумкой, Антон сверлит Чойжи взглядом – тяжелым и суровым, надеясь голову ему на месте взорвать. Нестрашно – отмыл бы потом стены, вряд ли там в этой черепушке реально что-то есть. – Отдыхай, – наказывает он, выпрямляясь. – К следующей субботе тебя тут уже не будет. В ответ Чойжи только усмехается, снова натягивая на себя наушники. – Жопу свою поднял, – дергает он недовольно за плед, стаскивает его с кровати и закидывает на плечи, с неприкрытой угрозой во взгляде рассматривая Чойжи. – И пельмени мои не трогай, вернусь – пересчитаю. Иннокентий, проследи. – Прослежу, – обещает Рюгужин. И дверь за Антоном закрывается. Тихо, без ожидаемого хлопка, и Кеша прислушивается – вдаль по коридору шлепают тапки, затихая с каждым шагом все сильнее. Он присаживается на край стола, подбирая со стула спрятанную кастрюлю пельменей, и хмурится, уставившись тупым взглядом в никуда. Засада. Что делать – непонятно, но так все это оставлять – тоже не вариант, и Кеша голову сломает, костьми ляжет, но данное Шуджину обещание сдержит. У Тохи взгляд потух, ему теперь совсем никак, и Кешу эта его внезапная тоска в глазах теперь до смерти в кошмарах преследовать будет. Он резко дергает стул, когда новенький укладывает на него ноги, и те со стуком падают на пол, ударяясь задниками ботинок. Если на Тоху у него управа была, то теперь за себя он больше не отвечает. Кешу остановить больше некому. Антоху нужно возвращать домой.