Между панельных домов

– В гостях я, ну че ты орешь? – хмурится Санек, прижимая плечом трубку к уху и по-хозяйски раздавая кружки с намешанным чаем. – Да некогда мне сейчас, давай потом? Все, Коль, через час буду, не ной. Антоха впускает в святую святых самого далекого от звания святого человека на свете с распростертыми объятиями просто потому, что Кеша снова притащил сюда Максима. В принципе, Сашка и не к Тохе пришел вовсе, а так, с Сановым потрещать – души он в нем не чаял, но выгнать Харучевского у Антона не повернется язык. В конце концов, Сашка – человек блаженный, и с ним, если постараться, можно не только общий язык найти, но и, может быть, даже закорешиться на почве тонкого флера общей припизднутости, да и оставаться наедине с Максимом и Кешей Шуджину тоже не хотелось. Он принимает кружку из рук Харучевского и даже не ворчит, когда тот забирается жопой на стол, за которым Тоха вообще-то ест. Как Максим пробирается в общагу – все еще загадка, но Сашка рад его видеть. Знакомы они были давно, что стало своего рода открытием для Кеши, который сам от Максима не отлипал, и на общую беду Рюгужина и Шуджина у этих двоих оказалось много общих историй из подросткового возраста, о которых они трепались теперь за чаем, перекидываясь попугаичьими «о, а помнишь?» – А помнишь, как в девятом классе на рельсах играть бегали, и твой дед нам потом пиздюлей отсыпал? – заливисто смеется Харучевский, и Максим смеется с ним, кроша печеньем изо рта на кровать Рюгужина. Кеша брезгливо стряхивает крошки на пол. – Он все-таки настучал потом твоим? – Да я уже не помню. – Ты разве не детдомовский? – встревает Антоха. О семье Харучевского он до сих пор знал лишь то, что Сашка ее скрывает, а потому есть она, нет ее – это уже было делом десятым. Как бы Харучевский ни пытался выстраивать барьеры и личные границы, Тохе плевать – Тоха высокий, ноги у него километровые, он перепрыгнет. – Меня купили на вокзале, – заводит Санек самые серьезные щи, и остроумное замечание Шуджина о том, что такой ребенок, как Саша Харучевский, и кулька семечек не стоит, теряется во внезапной звенящей тишине в глубинах выкрашенной головы. Взгляд мечется к рукам Кеши, и Кеша прослеживает за ним, после чего дергается, охает и подскакивает с кровати, пугая Максима внезапной тихой истерикой. Не будь кружка полной кипятка, она бы уже отлетела в другой конец комнаты и рассыпалась десятком керамических осколков, но Кеша умный, а потому он просто матерится, торопливо и неприкрыто брезгливо отставляя ее на стол. Сашка разворачивает кружку к себе, демонстрируя внезапную находку Шуджину, и та его, судя по всему, совсем не пугает. Вытянутое коричневое тельце, два ряда изогнутых лап и шевелящиеся усища, игриво заворачивающиеся к ободку кружки. – С пополнением, – вздыхает Сашка, поднимаясь со стола и осторожно подцепляя кружку пальцами. Кеша так и стоит бледный, как стена. А что, если бы Харучевчкий не заметил? Что, если бы таракан и вовсе плюхнулся ему в чай? Кешу бы прямо на месте пришлось откачивать, а кто бы стал этим заниматься, если ни одного врача поблизости нет – одни только философы, химики и Максимы. Санек же, даже будучи брезгливым чистоплюем, стряхивает таракана с кружки на пол коридора и отпинывает в сторону тапком, после чего закрывает дверь и возвращает опороченную мерзкой тварью кружку на стол. Тишина повисает неуютная. – Он же вернется, – корчится Кеша, хватая Сашку за шкирку, – Иди убей. – Ты так орешь, что к тебе ни один таракан не вернется, – справедливо замечает Максим, и Кеша переключает все свое внимание на Санова. – Это ты виноват. После тебя вечно выметаю столько крошек, что здесь не только тараканы, здесь бомжи заведутся. – Ты как мой дед, – отмахивается, – только дед говорит «лягушки скакать начнут». – Лягушки от мусора не заводятся, – со знанием дела поправляет Харучевский. – Мокриц в душе видели, кстати? – У нас еще и мокрицы есть? – Покажешь? – глаза у Санова загораются нездоровым, совсем детским азартом, и Тоха перебивает Харучевского еще до того, как тот успевает открыть рот. – Травить надо. Может, с кухни ползут. Пошли, – кивает он Кеше, поднимаясь с кровати, – разведаем обстановку и за кукарачей сбегаем. Выведем их, пока они нас сами отсюда не вынесли. Наверное, людей все же сближает общее горе. Еще неделю назад Кеша с Антохой готовы были глотки друг другу грызть за любой косой взгляд, а теперь же вместе проводят инспекцию, опрашивая соседей на этаже и бегло осматривая комнаты на наличие рассадников, вычисляя источник распространения заразы. Максима с Сашкой отправляют на этаж ниже, где Максим снова цепляется языком с Мацуно и пропадает на полгода, пока Харучевский с важным видом оповещает всех вокруг о новой российской казни тараканами – той самой на манер египетской. Кешу всего перетряхивало, стоило только вспомнить, как близко к нему подобрался тот омерзительный усач. Он все ждал, что вернется к комнате, а там на пороге его уже будет поджидать все семейство изгнанного Саньком таракана, шипя на своем что-то вроде «ну что, Иннокентий, по чашечке?» Благо, что Антоха жил с ним и прямо сейчас был рядом, а потому не давал раскисать и все рассказывал истории о том, как у его деда с бабкой тоже когда-то эти твари поползли, так они их вывели так грамотно, что у них не просто тараканы, у них даже мошка вся передохла. Шуджин вообще на удивление оказался экспертом в травле всякой там живности, а потому доходчиво разъяснил по пути до хозяйственного, что тараканы любят влагу, а потому перед тем, как начинать их травить, нужно от всей воды в комнате избавиться: вылить из графина, из чайника, убрать все сырые полотенца, даже тапочки душевые высушить, замотать в пакеты и убрать куда-нибудь на верхнюю полку шкафа. О таких тонкостях Кеша не знал, но Тохе доверять хотелось. По крайней мере, он был настроен радикально, в отличие от того же Харучевского, который решил не церемониться и незваного гостя просто-напросто депортировал. Кеша в десятый раз прокручивал в голове мантру: спасибо, господи, за Шуджина. Смешно, конечно, было признавать, но, если бы не он, Кеша бы съехал жить на улицу. Как умудренный опытом мужчина, Антон на кровную стипуху, не прося Кешу скинуться, накупил кукарачи в хозяйственном и борной кислоты в аптеке, не забыв перед возвращением в общагу затянуть Рюгужина в Дикси за своим парламентом, а по возвращении, намотав на лицо старую футболку на манер никаба, принялся самостоятельно обмазывать все поверхности гелем, не оставляя мерзким насекомым и шанса на выживание. Номер, конечно, дохлый, потому что по-хорошему травить бы строило по всей общаге разом, и даже если они выведут их из комнаты, гарантии, что сегодня же к ужину твари не вернутся от соседей или с кухни, никто не давал, но мириться с происходящим, где под происходящим подразумевается не только само наличие тараканов, но и неадекватная реакция двухметровой детины Рюгужина на них, Антон тоже не собирался. Ползая на четвереньках по вздувшемуся местами линолеуму, Антоха тщательно проходился гелем по предполагаемым путям тараканов. Как и нужно, пунктиром, потому что жизнь научила. Пока Сашка с Максимом трещали в коридоре, не путаясь под ногами, Кеша неловко мялся в проходе, наблюдая за поползновениями Шуджина, и пересилил в итоге свою брезгливость, вызвался помочь и теперь рассыпал борную кислоту вдоль плинтусов, то и дело дергаясь и оборачиваясь, ожидая, что живность посыплется на него с потолка. Смеяться над неуловимым ниндзя в драной футболке на лице Кеше больше не хотелось, потому что сам он теперь натягивал ворот собственной на нос – уж слишком в комнате воняло. На все возмущения Шуджин только отмахивался, мол «ничего, проветрим, хотя бы не форсайт, сами бы тут передохли», а на трехэтажные ругательства на насекомых, которых, по-видимому, Кеша решил травить не буквально, а словесно, Антоха бодро убеждал, что им повезло, что хотя бы не клопы. Кеша принял решение не возвращаться. Прикрыв щель под дверью обсыпанной кислотой тряпкой, Антон метнулся мыть руки, и Кеша тяжело завалился на стену в коридоре, придерживаясь за поясницу. Максим, который сделал чуть меньше, чем ничего, вздохнул устало, глядя на Рюгужина, и дай бог здоровья этому человеку, который, даже не блеща интеллектом, допетрил, насколько все плачевно, и без всяких вопросов или предложений просто упрямо заявил, что сегодня Кеша ночует у него. И завтра. И, если захочет, потом тоже, пока тараканы все не передохнут. Да и в целом пусть хоть навсегда остается – родной же. И Сашка тоже не бросает в беде – ну, по крайней мере Максима, к которому Рюгужин автоматически идет прицепом. Тащит в свою комнату, надеясь, что соседей дома нет, и обещает напоить чаем без тараканов, и Шуджин увязывается следом, потому что из корешей в общаге у него был разве что Казик, но и тот давненько не выходил на связь, а пережидать на улице, пока вонь в комнате выветрится, хотелось слабо – морозы ударили лютые, а зимнюю обувь в этом году Антоха так до сих пор и не купил. Кеша с Тохой никогда не были у Харучевского, и, честно говоря, если бы их спросили, какой они себе представляют его комнату, те бы в один голос ответили либо «гадюшник», либо «бомжатник». Тоха даже при всей дарованной ему неряшливости наивно полагал, что Харучевский живет в притоне, что весь пол у него облеван и усыпан иглами, стены насквозь пропитались выпаренным корвалолом, и вообще спит он где-то на старом матрасе в углу комнаты. В итоге же встретила его светлая, не совсем просторная, но и не тесная комната, на полу вместо луж кислой рвоты – такой же светлый чистый коврик между двумя двухъярусными кроватями, у окна – деревянный стол, заставленный даже не сухими кактусами, рядом – тумбочки с аккуратно расставленными шампунями, одеколонами, у входа – чистое зеркало без единого развода, а на стенах вместо следов лютых широк и не менее лютых ломок – плакаты с таблицами, формулами и мелкими записками на липких стикерах. Ни пылинки. – Тапок нет, – предупреждает он сразу, вытирая ноги о тряпку у двери и прошаркивая к кроватям. Бросает на второй ярус слева ключи с телефоном, и Антон заглядывает на постель – бережно застеленная пледом, сверху – плюшевая подушка. – Ты же не живешь тут, – с недоверием пытается оспаривать Тоха, ожидая подвоха, но Сашка не комментирует. Максим, чувствуя себя как дома, заваливается на кровать Коли, пока Антон с Кешей рассматривают комнату глазами по пять копеек. Забавно. Но судьбе, видимо, принципиально нужно было плюнуть сегодня в лицо всем, включая Харучевского – Сашка забирает чайник и не успевает даже дойти до кухни, как сталкивается в дверях с Рустамом. Приятное лицо Рустама вытягивается, а светлые брови ползут вверх, и Харучевский даже не дает ему выпалить какую-нибудь привычную гадость, как перебивает сразу же, хватая под руку и утягивая вслед за собой на кухню. – Ты бы хоть предупредил, что притащишь сюда ораву, – ворчит он недовольно, и Сашка отвечает так же, набирая воды в чайник. – Они полчаса посидят и уйдут, им перекантоваться где-то надо. – А у нас что, приют? – Ты один? А Николай где? Че звонил, че ему надо было? – снова перебивает, и Рустам пожимает плечами. – А Ринат? – Тебе-то какая разница, где Ринат? – выплевывает в лицо, и Сашка, завинчивая кран, хлопает крышкой чайника. Рустам ответа не дожидается. – На тренировке. – Разговор есть, – бросает вслед Рустаму, уже выплывающему из кухни в сторону комнат. Оно и лучше, наверное, хватит с него этих разговоров с Хайтуллиными на кухне – никогда ничем хорошим не заканчиваются. – Я хочу спать с твоим братом. Рустам замирает на секунду, уже переступив порог, и Харучевскому приходится едва не вталкивать его в комнату. Тогда же замирает и сам Сашка. На полу – Антоха с Максом, ползающие на четвереньках и рассматривающие плинтуса, шарящиеся под кроватями и переворачивающие всю не привинченную мебель. Рустам из последних сил сдерживается, чтобы не отвесить согнувшемуся в три погибели Шуджину поджопник, а Сашка не колеблется и пинает щедро и звонко, когда тот лезет своим длинным носом под кровать Хаджимаева. – Не лезь, куда не приглашали, – предупреждает он, ловко удерживая полный чайник одной рукой и намекая, что если тот не перестанет, то этот самый чайник ненароком обрушится на его голову. – Инспекция, – заявляет он важно, отряхивая руки и протягивая Рустаму ладонь. Тот пожимает ее нехотя, а потом так же здоровается и с развалившимся на Колиной постели Максимом. Кеша только хмурится, лишь запоздало понимая, что в общаге наверняка не осталось никого, с кем Санов еще не успел бы познакомиться. Факт того, что Рустам знаком с Антохой, его тоже не то чтобы удивляет – Антоха человек такой, без мыла в самые интересные места залезет. – Это что за новости? – спрашивает Рустам, помогая Тохе встать. – У нас тараканы поползли, проверяю у вас, есть ли яйца какие-то. – Нет у нас тараканов, – бросает Сашка, щелкая чайником и вытягивая из шкафчика коробку чая и три кружки. – С тобой даже тараканы не хотят жить, – заключает Рустам следом, и Сашка, обернувшись, с важным видом кивает, подтверждая сказанное. Ну, что есть, то есть. Рустам подходит вплотную, почти прижимается к шаманящему с чаем Харучевскому, в самое ухо дышит, но смотрит куда-то в сторону, в стену, будто мысленно стараясь дистанцироваться. Со стороны выглядит, как домогательство или угроза, и Макс бы напрягся, если бы не видел, что Харучевскому в такой извращенной близости более, чем комфортно. Рустам опускает руку Сашке на плечо, притягивая к себе ближе. – Мне плевать, кого ты собираешься трахать, – почти сладко шепчет он ему, игнорируя бубнеж трех дураков на фоне. – Хочешь Рината – пожалуйста, но если я узнаю, что ты трогал мою постель, я сверну тебе шею. Рустам улыбается едва уловимо, и Сашка улыбается в ответ. – Ты ебанутый. – Рад, что ты уяснил. – Я не собирался трахаться с твоим братом, – поворачивается он наконец, едва не цепляя длинный нос Рустама своим. Чайник на фоне щелкает и выключается. – Я хочу спать с ним на одной стороне. Давай кроватями махнемся? Саша глупый. Чего Рустам от него ожидал – непонятно, но явно не подобного бартера. Он же видит, как их с Ринатом странная, возникшая на ровном месте дружба поменялась. Рустам не знает, что случилось, может только догадки строить, ни в одну из них не веря в итоге, но не спрашивает, потому что не хочет говорить, что ему интересно, да и Ринат с Сашкой наверняка не расскажут. Просто теперь они снова везде таскаются вместе, Ринат снова готовит на Сашку персонально, когда тому лень варить себе овсянку на завтрак, а если Ринат хочет посмотреть какое-то кино, зовет он зачастую не Рустама. Было в их отношениях что-то, что от Рустама ускользало, и он не знал, на какой почве они до сих пор сходятся – грешил на какую-нибудь травку, которую Харучевский может толкать Ринату по дешевке, на то, что Рустам слишком грубый по отношению к брату, и тот ищет утешения в соседях – да на что угодно. Предполагал, думал, гадал, но не брался утверждать. – Нет, – сухо в ответ. – Давай. – Нет, – повторяет упрямо, недобро глядя в огромные глаза никчемыша Сашки. – Я тебе свою постель не уступлю. – Почему? – Потому что не хочу, и с Ринатом ты тоже не договаривался, – улыбается Рустам так, как Саша никогда не видел, чтобы он улыбался, как-то ехидно, хитро, но вместе с тем блаженно и мягко, и наклоняется ближе лишь на долю секунды. – Чай им с одного пакетика всем завари, нам самим мало. Рустам оставляет Харучевского в покое и возвращается на кровать – не на свою, а на постель Рината, важно разваливается, показывая, что вот ему – можно, а Сашке – нельзя, и Харучевский, вручая чай незапланированным гостям, плюхается в кресло за столом, на чью ручку Рустам тут же забрасывает длинную ногу. – Если тебя что-то не устраивает, почему ты просто не съедешь отсюда? – с неприкрытым намеком бросает, заглушая разом все разговоры приперевшихся дезинсекторов. Тоха осматривает комнату еще раз. Он никогда не обращал внимания на Харучевского, никогда не присматривался к тому, как он выглядит, что ест и в чем ходит, но, попав в его обитель, внезапно осознал, что как такового Сашу Харучевского Антон, видимо, не знал никогда – да и никто, наверное, не знал. Только теперь в глаза бросаются совсем новые обои и чистый красивый ковер под ногами, стеклянная бутылка Боржоми на подоконнике, рядом с ней – отметина действительно состоятельного человека в пределах общажного сообщества, цветной принтер. Тут и там – предметы относительной роскоши, хороший шампунь на тумбочке, в кружке – не какая-нибудь Лисма, а пакетик Гринфилда, к чаю – печенье с шоколадом, совсем свежее и мягкое. И даже если списать все на то, что Харучевский подворовывает и кормит гостей соседским, а тот же принтер – имущество Коли или кого-нибудь из Хайтуллиных, сам Санек всегда ходил свеженьким, подкрашенным – ни разу Тоха его с родными светлыми корнями не видел, и сам он сейчас сидит не в растянутых трико, как Антон, а в адидасовских шортах и таких даже адидасовских носках, явно купленных не на рынке за сотку за три пары. Варианта у Антона два: либо барыжит, либо продает себя, одно из двух. – Может, я тоже не хочу, – зеркалит Сашка ухмылку Рустама, и тот несильно пинает кресло, разворачивая Харучевского вокруг собственной оси. – Зачем оно тебе надо? Спи у себя, все равно закончишь скоро, и тебя отсюда выгонят. – Если я не пойду в магистратуру, – звучит не хуже угрозы, и Рустам понимает, на чем играет Харучевский. Знает, что если тот только намекнет, эту умницу с руками-ногами оторвет любая кафедра. – А если выбирать между мной и тобой, реальный прикол – твой родной брат все равно выберет меня. – Это еще с чего бы? – А я нравлюсь ему больше. Будто кость Рустаму, как собаке, бросает, запускает, как тарелку, лови, мол, эту мысль, гонись за ней, если поймаешь. В комнате тихо, только Шуджин громко сербает бесцветный чай, оглядываясь по сторонам и явно примечая, что у Харучевского можно было бы стянуть или выцыганить без весомого урона для всей их комнаты, пока Максим с Кешей тихо поедают печенье, пачкая руки шоколадом. Харучевский улыбается снова – гадко и липко, как будто издевается, и Рустам не улавливает. Тарелка, запущенная Саней, пролетает мимо, обращается бумерангом и паскудно бьет по затылку. – С чего ты взял? – А ты сам его спроси. Смеется, потому что знает, что Рустам не спросит. Даже если бы он нравился Ринату сильнее, между Рустамом и вообще кем угодно Ринат бы выбрал не его – просто чтобы позлить, побесить и в очередной раз напомнить, что он не дополнение к нему и любить его просто по факту кровной связи не обязан. И Рустам бы даже не обиделся, если бы Ринат заявил открыто, что Харучевский ему нравится больше, потому что это Сашка – было бы странно, если бы при всей своей припизднутости он не нравился, да и, если говорить совсем откровенно, Рустам питал к нему гораздо более глубокие чувства, нежели неприязнь, и выделывался просто потому, что это весело, и все же спрашивать он не собирался. Почесать эго Харучевского? Обойдется. – Я сделаю все, чтобы ты свалил оттуда, вот увидишь, – заверяет Харучевский. Антоха, со звоном отставляя пустую кружку, принимается за печенье и только теперь замечает, что вытащили его из выдвижного ящика, к которому так удобно протягивалась рука. – Смотри, – он пихает Кешу локтем, и Кеша не менее удивленно таращится в сторону приоткрытого ящика, бормоча Шуджину о том, что он в гостях, и вести себя так попросту некрасиво. По крайней мере пока их слышат и могут увидеть. Максим потягивается и бессовестно выуживает из ящика чокопай. – Александр, с огнем играешь, – с лукавой улыбкой пытается угрожать Рустам, и Саня фыркает, снова прокручиваясь на стуле. Если рассуждать серьезно и грубо прикинуть, что, допустим, во всей комнате завязалась драка, и Коля, Сашка и Хайтуллины сцепились в битве не на жизнь, а на смерть, как бы грустно ни звучало, скорее всего, Рустама ебнули бы первым. Ну, может, вторым, после Коляна. Коля, конечно, может помахать кулаками, если приспичит, но Коля – скорее уличный актюбинский боец, которому драться бы с какими-нибудь семиклассниками за последнюю банку Флэша в Дикси возле общаги, а не с серьезными парнями вроде его соседей. Сашка сумасшедший, и в отличие от Коли, который бил кулаками, Харучевский бил всем, что попадется под руку, и бил на совесть, четко и сильно. Коля слышал, что детство у Харучевского было не самым счастливым, да и Максим как-то упоминал, что приходилось им по малолетству промышлять всяким, так что неудивительно, что Харучевский мог превратить в оружие все, начиная обувной ложкой и заканчивая табуреткой. Рустам – ну а что Рустам? Бить кулаками, как Коля, он не умел, с попадающимися под руки предметами правильно обращаться – тоже, а потому лишь угрожал своей телескопкой с алиэкспресса рублей за четыреста, которую при большой необходимости можно было легко выбить из не самых опытных рук. Рустам – он же принцесса на горошине, не похож он на человека, который действительно дрался когда-нибудь – не так, как полудурки всякие, лишь бы синяков друг другу да царапин оставить, разве же это драка? К Ринату вообще вопросов не оставалось: без пяти минут черный пояс по джиу-джитсу, известный также в миру как путевочка на коляску, если не на тот свет сразу без пересадок. В этой стране, конечно, каждый второй сядет, но перспектива все равно так себе, попасть в выборку не привлекает абсолютно. Один захват – и все, пенсия по инвалидности, тут уж хочешь – не хочешь, а тебя поломают так, что никакая телескопка не спасет. Да и, честно говоря, были у Сашки подозрения, что даже если Рустам обрушит ему свою палку-выручалку на голову, та об нее просто переломается. Пустые, в общем, угрозы, гроша ломаного не стоящие. – О как заговорили, – с хищной улыбкой тянет Сашка. – Я на площадках разбивал голову, пока ты, кисельная барышня, на продленке бисером плел. Рустам только брови вскидывает. – Ты че, реально сейчас за постель угрожать собираешься? – дергает кресло сзади уставший Кеша. Хайтуллин только усмехается. – Кисейная. – Что? – Кисейная барышня, не кисельная, – легко исправляет он, поудобнее устраиваясь на постели брата. Харучевский смотрит на него, как на дурака, и губы в кривой усмешке растягивает. – Ты тупой? От слова «кисель». И плевать на гостей – Харучевский все равно заводится, пусть и с улыбкой на круглом лице, но лезет – лезет сам, нарывается и провоцирует, пытается спорить и отхватить как минимум крепкую пощечину и как максимум прямой удар ногой прямо в нос, чтобы вместе с креслом на сидящих на Колиной кровати пацанов улететь. Кеша не знает, как ситуация может накалиться сильнее, когда Рустам уже приподнимается и тянет кресло за ручки на себя, как поганый Антон Вячеславович Шуджин открывает свой дурацкий рот. – Санек, а откуда у тебя денег столько? Тебе мамка башляет или государство как детдомовскому отсыпает какие-то копейки? Что плохого он сказал, Тоха правда не понимает, но бешеный взгляд Санька и сдавленный смешок Рустама неприкрыто намекают на то, что, в общем-то, все, Тоха, f в чате, похоронка маме в Уфу и две гвоздички на плиту на Даниловском. Он улыбается совсем по-звериному, и Кеша уже готовится держать его силой, как Максим недовольно дуется, подбирая под себя ноги. – Саш, – тянет он устало, вглядываясь в кружку, – а ты сахар не сыпал? Как вспыхивает, так и потухает – в пустой голове Харучевского щелкает, и он забывает о существовании всех людей на свете, кроме Максима Санова, едва в ноги ему не падает и смотрит по-щенячьи. Подскакивает с кресла и тут же кружку осторожно отбирает. – Тебе сколько ложек? – Три без горки, – просит Макс, и Сашка уходит к тумбе, чтобы сделать ему чай – такой, какой Санов реально станет пить, не корча свою дурацкую, совсем детскую моську. Рустам следит за ним завороженно, глупо и совершенно растерянно улыбаясь вслед.