Между панельных домов

Чавкая резиновыми шлепками о мокрый кафель, Коля тяжело всматривался в бездну выбитого в полу душевого слива. Пена стекала по стройным плечам, закручиваясь спиралью в чуть теплой воде, и пропадала в тени труб. «Вот так и жизнь», – иронично подумалось тогда Коле. Вся жизнь его – пена на полу в общажном душе, идет по кругу и в конце концов неизбежно утекает в старую канализацию. Проблема за проблемой снова наваливались, как тяжелые капли на мокрый затылок опущенной головы, и, честно говоря, будь Коля чуть посмелее, скорее всего, эту самую голову он бы прямо тут и расшиб о дешевый кафель. Погано. Он выключает воду почти сразу, когда кто-то кричит ему поторапливаться. Весь кипяток на себя слил, как это всегда и случалось. Не страшно – пусть остальные закаляются. В далеком десятом году Мавроди говорил, что его единственная проблема была в том, что он не умеет мало зарабатывать. Не то чтобы Коля имел привычку обесценивать чужие неприятности, да и деятельность небезызвестного не то чтобы одобрял, но, шлепая обратно в комнату с сумкой мыльно-рыльных наперевес, он все прокручивал то откровение в голове. Коле бы такие проблемы. Потому что поганец Мишка, он же Михаил Яковлевич, приставленный к его научруку как мальчик на побегушках, до сих пор без устали написывал в вотсаппе, уточняя одни и те же детали по триста раз на дню. Потому что мама все названивала, потому что ждала в гости, а билеты до Актобе с горем пополам пришлось сдать, чтобы хоть как-то выжить. Потому что хозяин однушки все тянул с договором, без которого сдавать не собирался, да и без которого сам Коля заезжать не хотел, а потом и вовсе слился из города на дачу, наметив следующую встречу с Колей только на начало февраля. Потому что Сашка все звал куда-то, то поесть сходить, то в кино на какие-то триллеры, то просто пошароебиться по городу, на каток какой-нибудь заглянуть, а потом завалиться к Инупиным и поиграть в плейстейшен, и Коле все приходилось ему отказывать, потому что он элементарно обнищал. Хотел сделать приятное и купил билеты до Питера, забронировал гостиницу и наметил план всяких развлекаловок, отстегнул по мелочам по учебе, купил еды на блок и все, сел в лужу. Даже шампунь пришлось водой разбавлять. – Где Санек? – интересуется Коля у Хайтуллиных, заплывая в комнату. Устроившись на кровати Рината снизу, те блаженно, почти до слез хохочут над каким-то отвратительным сериалом. – Без понятия, – отзывается Рустам, и Коля в принципе даже не удивляется, что Рустам без понятия. И если Сашке хватало совести не шариться по чужим вещам, даже когда приспичит, Коля такой роскоши больше позволить себе не мог. Как, собственно, и вообще какой угодно роскоши. В конце концов, с Харучевским они были не чужими людьми, так что, решив, что Санек не обеднеет, Коля бесцеремонно залез в его тумбочку и, порывшись в куче бутылок, перелил добрую часть его шампуня, смешав со своим. Как говорил Колин дед, «жизнь – хоть за хуй держись». Коля-то, конечно, не против, если рассматривать один конкретный, но в контексте происходящего сейчас кошмара он чудом не хватался разве что за веревку и мыло. Порывался уже пару раз даже к неприкосновенному райффайзену обратиться, родителям написать, попросить помочь, продать все свои конспекты, начать писать придуркам курсовые или, может, даже вернулся бы к раскладам на перерывах в столовке – и все же Коля растерял все, но не гордость. Ладно, не подохнет. Ну, понищенствует, конечно, с кем не бывало? Студенчество – штука такая. Ну не повезло Коле не родиться в семье шейхов, не золотая он молодежь – да все вокруг такие, пройдет. Придумает что-нибудь. И впервые в жизни Коля стал не рад получать звонки и смски от Инупина. Раньше, стоило телефону только зазвенеть, он бросал все свои дела и уже выбирал самые смешные стикеры в телеге, а теперь вообще жил в режиме полета и в соцсети принципиально старался не заглядывать, чтобы не засветиться онлайн. Вот и сейчас, когда Инупин звонит второй раз за день, Коля только откладывает телефон в сторону, снова возвращаясь к ставшему таким привычным самобичеванию. Надо где-то раздобыть денег. Распродавать свое барахло – не вариант, никому оно даром не сдалось, да и чего-то ценного, что можно было бы кому-то втюхать, у Коли не осталось. Найти себе работу – сразу нет, потому что деньги нужны уже сейчас, а не через две недели минимум, когда он уже падет жертвой голодной смерти. Заняться репетиторством? А что преподавать? Разве что математику какую-нибудь, готовить школьников к огэ и грести по тысяче за занятие, но у Коли нет ни диплома преподавателя, ни желания работать с детьми. На вебкам он не пойдет, потому что не отмоется потом от позора, хотя мысль такая уже проскакивала. Реально делать платные расклады? Пару дней назад Харучевский в шутку попросил погадать ему на отношения, и оба Хайтуллина почти хором заявили, что дурак он, да и «вообще завязывай», и Сашка тему замял, а больше в его расклады никто особо и не верил. У Коли оставался один вариант, где взять деньги, и в итоге ему все же пришлось пойти на компромисс со своей дуростью и выйти из режима инкогнито.

Тажудин здорово ты мне когда полторы тыщи вернешь?

Снова звонок от Инупина – и снова сбрасывает, а потому совсем не удивляется, когда через какие-то пятнадцать минут Сашка сам заявляется на его порог и барабанит кулаком в дверь как к себе домой. Странно, что та не слетает с петель, но распахивается она чудом, когда Рустам, не отрываясь от ноутбука, лениво орет: – Открыто. Инупин красивый, просто до безумия, самый нежный и самый милый в этой своей дурацкой черной шапке и пуховике, который вечно щипал его замком о подбородок. Коле так и хочется кинуться к нему в крепкие объятия и извиниться за то, что ведет он себя в последнее время, как какая-то бестолочь, что избегает его, что в принципе он как-то изменился, и он почти раскрывает рот, как Сашка важно скрещивает руки на груди, шелестя курткой, и вскидывает брови. – Что с лицом? – не выдерживает Коля. Когда-то давно Коля нашел у деда на даче старую гитару – покоцанную, с выцветшей наклейкой с раздетой женщиной из восьмидесятых на корпусе. Коля никогда не умел играть на гитаре, даже когда дед пытался научить столь нехитрому делу, а потому мелкий Хаджимаев просто укладывал гитару на пол и, словно на каких-то гуслях, вразнобой дергал струны, едва не доводя деда до инсульта и инфаркта одновременно. И даже нервы деда, и даже те многострадальные струны на старой гитаре были крепче, чем нервы Коли сейчас. Коля-то и драться не любил, однако в последнее время все чаще пропускал коронные и похоронные от госпожи Судьбы, и меньше всего на свете ему сейчас хотелось, чтобы самый приятный сердцу человек вместо того, чтобы помочь отвлечься от навалившихся проблем, приходил к нему в комнату и на ровном месте начинал качать права. И так тошно. – Игнорить меня теперь будешь? – спрашивает Инупин, обводя комнату взглядом. Телефон так и валяется на подушке. Коля поправляет очки, потирая переносицу. Так давно он их не надевал, конечно, и нацепил на себя сейчас, будто самого себя пытаясь обмануть, заставить подсознание решить, что он умнее, чем кажется, пусть, мол, подсобит тогда и подскажет, как из всего этого болота выбираться. – Не специально, Саш. Не дуйся. Инупин молчит. Смотрит на Колю как на дурака, в глазах – ни намека на эмоцию, даже не обиженно смотрит – просто никак, как в пустоту, как на кружащийся на ветру полиэтиленовый пакет. Такая себе красота по-казахски. – У тебя что-то случилось? А как рассказать ему, что случилось, чтобы самого Инупина в свои проблемы не втягивать? «Да, я потратил на тебя все деньги и теперь едва свожу концы с концами»? Или, может, «я так хочу тебе угодить, что отдал ради тебя все до последней копейки»? Пожаловаться, что, может, поступил глупо, и признаться в этом самому себе? Признать, что он слишком старается для человека, которому не нужен так, как хотелось бы? Заставить Инупина чувствовать себя виноватым? Коля быстрее шею себе свернет. – Ничего не случилось, нормально все, – отмахивается он, и Саша не верит, но спрашивать больше не рвется. – Пошли тогда до макдака? – Нет, – резко и почти на автомате. Инупин хмурится. – Ну, можно тогда до кфс, если в мак не хочешь. – Я никуда не хочу, – выпаливает Коля, перебивая Сашку на полуслове, и Инупин неловко затыкается. Хайтуллины ставят кино на паузу и снимают наушники. – Если ты не хочешь есть, можем просто погулять пойти, чего ты сразу дергаешься? – Ты прикалываешься? Я никуда с тобой не пойду. Хаджимаев цокает. Осознание накрывает с головой моментально, и ему так хочется вырвать себе язык на месте, но закрыть свой рот уже не получается. Это не сообщение, которое он успел бы удалить, пока Инупин не прочитал – он уже раскочегарился, и даже если он сейчас замолчит, ситуацию это уже не исправит. – В чем дело-то? Вот и оно – то, что Колю добивает, пробивает долгожданный бодрящий джеб. Инупин смотрит на него не то зло, не то обиженно, и Коля даже не знает, что из этого хуже. – Триста раз сказал нет, ты специально это делаешь? – Что делаю? Зову тебя куда-то? Что не так-то опять? – Да я уже не знаю, как тебе отказывать. Давай, Коля, давай, закапывай себя окончательно. Может, закопаешься живьем и задохнешься наконец, чтобы не мучиться и других не доводить своими истериками. Хайтуллины переглядываются, и Инупин вдруг расслабляется. Складка в светлых бровях разглаживается, и он вскидывает голову, кивает собственным догадкам. Ждал ведь. Понимал, к чему все идет. Некрасиво, обидно и подло, и Коля хочет извиниться, но Колю перебивает стук в дверь. Рустам цокает и ворчит что-то о том, что слишком много тут посторонних развелось, которые мешают кино смотреть, и все дружно игнорируют стук, раз в гости никого не ждут, пока сам стук не перерастает в откровенную долбежку кулаком. Уполномоченный по правам незваных гостей Рустам снова вздыхает и снова орет: – Блять, да открыто! А на пороге – хер с горы, которого каждый видит впервые. Рожа – не то заплывшая, не то просто проигравшая в генетической лотерее, неприятная и так и просит, чтобы в нее плюнули, на голове – цыплячье-желтый андеркат, явно выстриженный самостоятельно. Он заходит в комнату, шагая прямо по мытому своими грязными берцами, и осматривается, прицениваясь и зависая пустым стеклянным взглядом на Коле. – Здорово, – протягивает он руку, но тут же одергивает и снова прячет в карман тяжелой куртки, когда Коля не бросается ее жать. – Где Акашин? – Кто? – хмурится Коля, и незнакомец снисходительно хмыкает, будто понимает, что Коля прикидывается. – Нет тут таких. – Не надо мне сказки рассказывать, – едва не трескается он в ухмылке, подступая ближе, и Инупин вклинивается между ним и Колей. Не то чтобы кто-то собирался затевать драку, но парень очевидно решил давить морально. Жаль, не знает, что Коля и так жизнью побитый, а потому ничего на свете уже больше не боится. – Санек Акашин с четвертого курса химфака, башку в розовый красит. Мне сказали, он тут живет. Дело есть. Хайтуллины напрягаются не меньше Колиного. Может, Хаджимаев и не попадал в топ-десять по адекватности и явно не занимал лидирующее место в таблице по уровню айкью, но даже до него дошло, что у агрессивно настроенного быка в берцах под два метра ростом никаких таких нормальных дел к Харучевскому, которого тот внезапно звал чужой фамилией, быть не может. В конце концов, кем будет Коля, если выдаст все, что знать не положено, а этот придурочный возьмет и прирежет Харучевского где-нибудь в подворотне? Сашка ему еще пятихатку торчит. – У нас из Саньков только Харучевский, – пытается сгладить ситуацию Коля, зная, что отмазки из разряда «не знаем таких, втроем живем и всех крашеных вообще остерегаемся» в данном случае скорее сыграют против него, нежели на руку. – Вот как, – только и усмехается он, и Коля запоздало понимает, что, может быть, зря он сболтнул про Харучевского в принципе. – Запиши мой номер, пусть позвонит. И шанс выпадает интересный: пойти на уступки, подыграть, выпроводить козла за двери и никогда о нем больше не вспоминать. Коля думает, что иногда проще прикинуться дураком, нежели кому-то что-то доказывать, а потому прикусывает язык, едва уловимо недовольно морща нос, и забивает в телефон номер, который ему так лениво надиктовывают. – Скажи, Мутный искал, – добавляет он в итоге, и Коля растерянно вскидывает голову, краем глаза замечая, что и Хайтуллины, и Сашка Инупин тоже смотрят на него, как на откровенно болезного. – Мутный Ясик, так и запиши, чтобы он не перепутал. С кем можно перепутать человека с погонялом «Мутный», Коля даже представить не может. Не уточняет, кликуха это его или реальная фамилия, даже не спрашивает, «Ясик» – это от «Ярослав», или там родители ненормальные, и просто по заимевшейся когда-то давно привычке вбивает его в контакты как «МЯ». Разберется с этим позже. А когда Ясик уходит, оставляя на светлом линолеуме следы ботинок, теперь уже Коля взбешенно переглядывается с Хайтуллиными. Еще не хватало, чтобы в его комнату вваливались какие-то амбалы, топтали пол, который он лично вылизывал, ползая на коленях с тряпкой, и, тем более, качали права. Есть у него уже один такой – Коле хватит. – Это что такое было сейчас? – спрашивает Ринат растерянно, и Рустам хмурится – меж светлых бровей пролегает привычная морщинка. – Этот дурак реально Акашин? – спрашивает он так, будто ему есть какое-то дело, и Ринат поднимается нехотя. По-свойски шарится в вещах Харучевского, ловко опустившись перед тумбой на корточки, проверяет карманы куртки и находит потертый студак. Всматривается как-то подозрительно долго на фотографию, с которой на него в упор глядит Сашка – совсем еще юный, только школу окончивший, светло-русый с огромными грустными глазами, и одергивает себя на театральном кашле Рустама, демонстрируя корочку на манер удостоверения сотрудника охраны правопорядка. – Харучевский Александр Сергеевич, – читает он со студенческого и прячет обратно в карман куртки, тут же возвращаясь к брату на постель. – Почти как Пушкин, – заключает Рустам лениво, – только Харучевский. Представление вокруг – покруче любого кино, пусть Рустам никогда в этом и не признается. Ему весело, когда другим не очень, и Ринат его энтузиазм разделяет более чем, но Коля кипит, как чайник, едва пар из ушей не пускает и не свистит, широко раздувая ноздри. Не его день. Не его. Потому что вода опять в душе шла чуть теплая. Потому что денег на карте нет, а долги выбивать он умеет плохо – думает даже, может, с Ясиком скорешиться и выпускать его на недругов как ручного коллектора. Потому что Хайтуллинам так весело, когда весело быть не должно, и потому что весело всем, кроме Коли. Потому что Ясик натоптал, а Сашка приперся ебать мозги – и лучше бы он просто ебал, но он не хочет, и от этого Коле тоже лучше не становится. Инупин же снова разворачивается к Коле. Расстегивает пуховик, спарившись в теплой комнате, и снова возвращается к разговору, который Коле так бы хотелось замять и забыть. Как будто все время только и делал, что прокручивал его слова в голове, выискивая, за что зацепиться, и ища повод поругаться. – Ты именно со мной никуда идти не хочешь? – спокойно спрашивает он. – В каком-то смысле просто не могу, – куда тише, сбавляя обороты, наконец признается Коля, чудом не срываясь на вопли. Еще немного, и Коле все тормоза сорвет. – В каком смысле? В чем я опять виноват? На финишной прямой. – Ни в чем, все. – Ты можешь нормально сказать, что я опять сделал? Ждать не приходится. На Колином барабане выпадает сектор-приз – единственный из шести патронов и сразу прямо в лобешник. – Ты? А причем тут ты вообще? У меня просто нет на тебя денег, – Коля поджимает тонкие губы. Все, ему не остановиться. Он ждет, что Сашка возразит, но тот только молчит, и Коля заводится снова. – Ты реально не понимаешь? Я у Харучевского шампунь сливаю, чтобы голову хоть чем-то мыть. Я не могу позволить себе шампунь, какой макдональдс, блять, Саш? Я купил билеты в Питер, я отложил деньги на квартиру, до переезда мне надо на что-то жить, после переезда нам надо будет на что-то жить, я не могу тратить сейчас на тебя деньги – у меня их нет. Я не родился с серебряной ложкой в жопе. И если бы Коля не орал, может быть, до него дошло бы, насколько неправильно он снова выражает свои мысли – даже Рустам, который в выражениях никогда не стеснялся, кривится, ожидая худшего. – Я могу платить за нас, – возражает Инупин. – Хотя бы в ебаном макдональдсе я могу за тебя заплатить, ты мне ничего не должен. – Ты реально дурак, – отмахивается Коля. – Проблема не в макдональдсе, а в том, что я не могу нас содержать. – А тебя кто-то просил? Хоть раз в жизни кто-то вообще об этом заикался? – повышает голос Сашка, и Ринат напрягается. Рустам захлопывает крышку ноутбука. – Идите на улице орите, – бросает он небрежно, и никто на него ожидаемо не обращает никакого внимания. – Тебя никто не просил покупать билеты в Питер, и за квартиру тебя тоже никто не просил платить самостоятельно. Аренду разбиваем, за билеты я тебе скину. Проблема решена? – Я купил билеты в Питер не для того, чтобы ты сейчас из-за них выебывался. – Коль, – зовет Ринат, но Коля даже не откликается. – Тогда сдавай свои билеты, я никуда с тобой с такими разговорами не поеду. – Это твои билеты. Оставь себе, скатаешься на Эрмитаж посмотришь. Сестре отдай, в конце концов. Мне плевать, что ты с ними делать будешь. Саша вздыхает тяжело, глядя на Колю в упор и почти не моргая. Вот оно. Бывало, конечно, ругались, но так, чтобы кричать друг на друга – никогда. И Саша правда не понимает, в чем проблема Коли, и ему до ужаса обидно, что тот не пытается поговорить, что он все гнет свою линию, и если бы не было так обидно, Сашу бы уже разорвало от злости. – Может, изначально тогда и надо было брать билеты не на меня, а на нее? – как-то даже расстроенно усмехается Инупин, когда Коля неприлично долго молчит. – Может, и переехать тебе лучше с ней тогда? Коля правда уже думал об этом. Когда уснуть не получалось, и он все обдумывал, как изменится жизнь, когда они переедут. В планах и розовых мечтах первым пунктом шло валяние в ногах у Инупина и осыпание его всеми благами общества, начиная материальными и заканчивая плотскими. Хочешь ванну из шампанского? Я куплю тебе двести литров Голицына. Все вещи в стирке? Я куплю тебе новый шелковый пеньюар, чтобы даже дома ты у меня был самым красивым. Давай закажем ужин, чтобы не готовить? Что-то растений не хватает, купить тебе роз? Хочешь потрахаться на балконе? Запросто, только тапочки надень, чтобы ножки не застудить. Если бы судьба так сложилась, что переехал бы Коля с Аней, все было бы совсем по-другому. Никакой тебе ванной из шампанского – ты счетчик видела? Что ты там на миллион кубов намываешь? Загрузи машинку, на балконе высушишь. Доставка? Ань, сто пятьдесят рублей, сто лет ждать будем, давай лучше до Пятерочки сбегаем. Чистое соседство – разве что Коля купил бы раздвижное кресло, чтобы спать отдельно. Потому что Сашка Инупин особенный, и Коля готов был разорваться, лишь бы у него было все самое лучшее. Потому что он искренне любит дурацкого Сашку Инупина всем своим дурацким сердцем. – Так точно было бы проще и в разы дешевле, – выпаливает он, не подумав, и Инупин обиженно опускает плечи. – Ты думаешь, ты нужен мне из-за денег? – А из-за чего еще я тебе нужен? – совсем устало переспрашивает Коля, и Сашка отходит на шаг. – Блять, я не это имел в виду. Все совсем не так. Осознание придет позже, когда Инупин уйдет, и тупые Хайтуллины позакрывают свои поганые рты, обвалится на Колю, как снег с крыши, да пришибет, словно сосулькой, а пока все, что у него есть, это какая-то подутихающая злость на всю свою жизнь и совсем ничтожная надежда на то, что Сашка вырулит весь конфликт и признается, зачем же на самом деле он ему нужен. Но Сашка просит о другом, и Коля знает, к чему все идет. – Очки снимай, – холодно и отстраненно. Колю не нужно просить дважды, и он покорно снимает, откладывая на кровать и снова смотря на Инупина в упор. Просто знает. Даже от трех отсчитать умудряется – Сашка будто взвесить все пытается, отметая шанс на то, чтобы передумать. Три. Два. Один. Сашка даже не сильно-то и замахивается, но все же обрушивает на родное лицо кулак – не столько больно, сколько обидно, но вполне заслуженно. Подбивает красивый темный, почти кошачий глаз, крепко прикладываясь костяшками, и тут же одергивает руку, когда под крик «вы чо?» Рината перед ним резко вырисовывается Рустам, преграждающий к Коле путь. Хаджимаев даже не пытался уклониться или защититься. Знал, что Саша ударит, и позволил ему это сделать, потому что правда наговорил много лишнего. Потому что он его оскорбил, унизил его и свел всю их дружбу до вульгарной алчности, все испортил и не знал, как теперь исправлять. Рустаму не обязательно было подскакивать и закрывать Колю спиной, потому что Саша тоже больше не собирался бить. Зачем? Чтобы изуродовать красивое лицо Хаджимаева? И что он этим добьется? – Тихо, – шипит Рустам, с силой толкая в плечи, и Саша в последний раз смотрит на Колю, прикрывающего саднящую скулу рукой. Странно, что даже не замахнулся в ответ – а мог бы. – Ну ты и тварь, – бросает он напоследок, выходя из комнаты, и Коля знает, что больше Сашка не позвонит. Рустам осматривает лицо Хаджимаева – никаких швов не понадобится, просто слегка подбили, причем вполне оправданно и заслуженно. Коля отмахивается от заботливой руки и снова хватает телефон с подушки. Ему нужно срочно с кем-то поговорить, выплакаться кому-то в плечо или, может, напиться за чей-то счет. – Вы че, тупые? – растерянно интересуется Ринат, переглядываясь с не менее растерянным братом. – Вы вообще друг друга слышите? Но Коля не слышит. Он отмахивается от Рината и прижимает к горячей щеке телефон, вслушиваясь в бесконечные гудки. Вздыхает, когда на другом конце провода раздается залихватское «алло?» Харучевского. – Ты где есть, блять?