Между панельных домов

– Хайтуллин, вышел из строя и выплюнул жвачку. Под тихие смешки и косые взгляды однокурсников Рустам на пятках разворачивается и выметается из зала. Бросает жвачку мимо урны в раздевалке и, не торопясь возвращаться, спокойно съедает прихваченный Ринатом на перекус еще из общаги банан. Проверяет сообщения, запивает минералкой и только потом возвращается, потуже затянув перед зеркалом косы резинками. Семестр только начался, а он уже устал, а тут еще и физру первой парой на неделе поставили. Позорище. В зал он вливается, когда физруки уже гоняют таких же полудохлых кругами, и встревает в поток бегущих рядом с братом. Ринат, подцепив отросшие волосы в пучок, легко пружинит в затертых найках, тихо пыхтя и утирая мокрый лоб ладонью. Рустам пихается локтем – не сильно, но так, чтобы просто побесить. Ринат вообще последние две недели сам не свой, как будто Ринат до нового года и Ринат после – два совсем разных человека. Он вдруг стал тише, вечно теряется в своих дурацких мыслях и с трудом идет на контакт. Даже с Харучевским перестал таскаться по всяким жральням сомнительного качества еды и уровня санитарии, а когда тот, пусть и нечасто, но все же появлялся в общаге, общаться с ним не особо пытался. Сашка, правда, и сам не горел желанием что-либо налаживать, потому что ему вдруг стало не до Рината – достали с дипломом и гоняли прямо с третьего числа по кафедрам, как угорелого, и все равно Рустам видел, что что-то не так. Но стоит Рустаму подумать о Харучевском, как тот появляется, как гром среди ясного неба. Саньку повезло исчезнуть из общаги утром до того, как Рустам заметил пропажу своего йогурта, и вот тебе пожалуйста – краем глаза выцепляет его тупую выкрашенную башку, маячащую в другом конце зала. – Че он тут забыл? – бросает Рустам Ринату, и Ринат, завидев Сашку, молча выскальзывает из общего потока студентов и, переходя на шаг, пока физрук не видит, отправляется к Харучевскому. Все в Саньке как обычно: довольный жизнью, пусть и не выспавшийся, взгляд шальной, а юркий язык, навевающий теперь разного рода воспоминания, то и дело облизывает пересыхающие губы. Ловко перескакивая с ноги на ногу, Харучевский перебрасывает мяч незнакомым Ринату студентам. Мяч звонко ударяется о стертый паркет. Бошка побаливает – домой бы. – Будешь в баскет? – зовет кто-то из толпы, и Сашка только теперь замечает Рината. Расплывается в приветливой улыбке. – Не. – Да давай, – зовет уже Харучевский, и Ринат кривится. – Попасую тебе. – Че ты тут вообще делаешь? Харучевский всматривается в конец зала: один из физруков, по классике стереотипный толстый дед, развалившись над журналами на стуле, спит, приоткрыв рот и едва не капая слюной на старую футболку; другой, как всегда и бывало, вышел из зала перетереть важные вопросы по телефону. Общая масса снова занималась чем угодно: кто-то – растяжкой, кто-то – рассиживал на матах и обсуждал последние сплетни. Сашка оборачивается к импровизированной команде. – Перерыв. В зале душно – поднимающаяся столбом лениво пыль кружится в лучах холодного, совсем неприятного январского солнца. Оставив многострадальный мяч, доморощенные Чикаго буллз отправляются к скамейкам перевести дыхание – не то от баскетбола, не то от Харучевского. Ринат плюхается рядом, чтобы размять уставшие от бега ноги, пока Харучевский, важно осматривая зал на предмет Рустама, нависает сверху. Ринату так много хотелось спросить, но он элементарно не знал, с чего начать и как к Харучевскому подступиться. Может, ему просто не стоило знать, что случилось тогда, на новый год у этого урода Семена, или подсознание специально блокировало воспоминания о той ночи, чтобы не травмировать хрупкую татарскую психику, и все же Ринат помнил мало. Так и хотелось выпустить на Харучевского пулеметную очередь из вопросов разного характера. Что было? Как они добрались домой и во сколько? Чем закончилось блядство того зализанного на диване? Что позорного делал или говорил сам Ринат? Чем объебался Саня и был ли это его первый раз? Семен этот конченный барыжит или просто сам шьется? Почему Ринат так мало помнит, если выпил, казалось бы, всего ничего? И, в конце концов, зачем он его тогда засосал, и как Ринат оказался на утро в его постели? Вместо этого он лишь спросил снова: – Так че ты тут забыл? Не твоя же пара. Ладно, плевать, уже что-то. В последнее время Ринату было так неловко рядом с Саньком, что даже простая светская беседа для него уже была огромным прогрессом. Харучевский же выглядел и вел себя, как и раньше, непринужденно, и это успокаивало. – На сессии не закрыл пропуски, и мы договорились, что он мне автоматом зачет проставит, а я в январе их отработаю, – кивает Саша на храпящего за столом физрука. – Сложно было просто забить на эти прогулы, что ли? Подтягиваются и остальные отрабатывающие, стучавшие мячом об пол, шведские стенки и друг друга, но ни при каких обстоятельствах не о кольцо, – усаживаются рядом с Ринатом на скамейку, и с Харучевским остается стоять лишь подслеповатый на левый глаз, покоцанный собаками бедолага, которого остальные по-свойски называли Кирюхой. – Саш, – зовет Ринат вскоре, вырывая Харучевского из смертельно важного разговора с Кирюхой о том, кто вообще в макдональдсе берет соус тысяча островов. – Надо поговорить. – Давай дома? – Щас надо, – бросает он резко, и сидящие рядом затыкаются – нервно. Так будет проще: дома обстановка интимнее, людей вокруг меньше, да и бежать в случае чего некуда, а тут, что Харучевский ни скажет, Ринат сможет запросто слиться, сославшись вообще на что угодно. В конце концов, Рустам тоже где-то здесь, и если вдруг Харучевский решит поиздеваться, Ринат вытянет из рукава свой главный козырь и просто свистнет брату. – Я услышал, – обрывает Саша, и Ринат меняется в лице. – Дома поговорим. С другой стороны, наверное, лучше правда не здесь – никогда не угадаешь, какие поползут слухи, если в толпе незнакомцев Ринат спросит напрямую: «мы что, ебались?» Да и к тому же, вдруг это Сашкины одногруппники – такой свиньи он подложить ему не был готов. Хотя, может, Сашка и среди них слывет позорником и местным клоуном? Может, кто-то из этой компании был тогда у Семена, и все они уже успели триста раз обсудить, как обсаженный Харучевский на глазах у всех расцеловал какого-то магистранта, пока тот, развалившись на тумбочке и позорно раскинув ноги в стороны, покорно позволял вылизывать себе рот? Было бы, наверное, неловко и неудобно, если бы в этом магистранте узнали Рината, и слухи дошли бы до Рустама. Вот тогда бы об этом точно трепалась не только общага, но и примерно вся необъятная Федерация. Но Сашка быстро переключается с разговора на разговор, уже погано смеясь с вульгарной колкости Кирюхи на тему его серых спортивок, которые так некстати облегают все его причинные места в самом неподходящем для того месте. – И чего? Мне стесняться нечего, – заявляет Саша гордо, улыбаясь Кирюхе елейно, когда тот пальцем указывает на пояс и чуть ниже. – На моем месте ты вообще ходил бы без одежды. – А че там, прятать тоже нечего? – смеется Кирилл, тыча Сашке в лицо мизинцем. Харучевский воспринимает это как вызов. – Хочешь помериться, так и скажи, че ты все кругами ходишь? – Фу, – звонко раздается чье-то девичье со скамейки. – Уйдите отсюда. – Харучевский, уйди! – вторит еще один голос, когда Сашка тянет за завязку на спортивках. Обеих ожидаемо игнорируют, как и их недовольное цоканье и гулкий гогот парней рядом. – Расчехляйся, – командует Саша, и Кирилл тоже хватается за пояс, хоть и не спешит что-либо снимать. Никого не волнует, что вокруг – десятки людей, что каждый может обернуться и увидеть, какими непотребствами занимаются Харучевский и компания. Кто-то, может, настучит физрукам, те не так поймут, накатают жалобу в деканат, и там уже поднимут вопрос о том, чтобы с позором вытурить легенду кафедры прикладной химии за эксгибиционизм и неприкрытые домогательства. Никого – и Сашку не волнует тоже. Ринат следит за ним с высоты скамейки почти завороженно, как будто в замедленной съемке наблюдает, как тот осторожно тянет за шнурок, развязывая бантик и расслабляя пояс на спортивках. Хочется остановить Харучевского, потому что, если поймают, проблем он наверняка потом не оберется, но с другой стороны хочется просто смотреть, как он раздевается, проверить, как далеко тот готов зайти ради шутки. Сашка стоит как-то иронично близко, и пояс его как раз перед глазами Рината маячит – Хайтуллин невольно поджимает губы, зависая взглядом на одной точке. Рука тянет шнурок и мягко отпускает, хватается большим пальцем за пояс и не без помощи второй слегка приспускает брюки спереди, демонстрируя белое белье. Улыбаясь и не отводя взгляда от Кирюхи, по-прежнему зависшего на этапе шорт, Саша поддевает пальцами и трусы, стягивая ниже и уже обнажая короткие светлые волосы. Никто и не смотрит ниже пояса: девчонки на скамейке показательно отвернулись, парни, что сидели рядом, уже вернулись к баскетболу, а сам Кирюха пристально вглядывался в глаза Сашки, выжидая, когда же тот струсит и сдастся. Смотрит разве что Ринат, взгляда оторвать не может, и в голове вдруг скользит мысль: он хочет, чтобы Саша остановился, потому что у него могут быть проблемы, или он хочет, чтобы Саша остановился, потому что не хочет, чтобы кто-то другой на него смотрел? Как бы то ни было, Харучевский не останавливается, и Ринат уже видит то, чего видеть не должен. Он хватает его за руку и одним рывком натягивает на него обратно эти чертовы спортивки. – Прекрати, – не просит, приказывает Ринат, и Саша снисходительно улыбается. «Прекрати», – вырывается вслух, но догоняется мысленно, – «у меня встанет». Кирюха и не возражает, что Харучевского перебривают и не дают опозориться на весь универ, просто смеется вместе с ним над абсурдностью ситуации. Для Сашки – все шутка, и он будто не раздеваться сейчас собирался, а играть в камень-ножницы-бумагу. Как заскакивает на эту тему, так и соскакивает с нее со всей дарованной ему природой непосредственностью. И пока новый российский пират снова заводит почти забытую шарманку о порционных соусах, тяжелой поступью к товарищам тунеядцам приближается потный Рустам. Он наклоняется к Харучевскому ближе, чтобы напугать, когда тот развернется, и Санек правда вздрагивает, когда над ухом раздается щелчок пальцев. – Да ну блять, – цокает он. – Слава богу, ты не приперся сюда на минуту раньше. – Для тебя Рустам Аязович, – замечает он без намека на шутку, внезапно протягивая Кирюхе ладонь для рукопожатия. – Друзей заводишь? – встревает Ринат, и Кирюха недовольно усмехается. – На прошлой отработке эта сука мне мячом по башке так зарядила, что в глазах аж потемнело. Потом еще шутки свои тупорылые шутил ходил, когда я сел отдохнуть, типа «спи спокойно» и «светлая память». – Не «светлая», а «вечная», – поправляет Рустам Кирюху, тут же хватая Харучевского за плечо и прижимая к себе ближе, наклоняясь и спрашивая почти в самое ухо. – Ты чем сегодня завтракал, кстати, душа моя? Сашка смотрит растерянно. – Йогуртом. – И как? Вкусно было? – Без изюма было бы лучше, – заключает он важно, и Рустам тяжело выдыхает, раздувая ноздри и сдерживаясь из последних сил. – А чей это был йогурт? – Это уже неважно, его все равно больше нет. Рустам сдавливает шею Харучевского сзади, заставляя того втянуть голову в плечи, и Ринат подскакивает инстинктивно, готовясь встрять, если Рустам перегнет палку. Тут же сам себя мысленно по лбу и хлопает. Ну дурак. – То, что лежит на моей полке, тебе трогать запрещено законом, – напоминает Рустам вежливо и почти спокойно. – Мало того, что не готовишь, так и чужое жрешь, совсем страх потерял? – Да куплю я тебе йогурт, отъебись только, – выворачивается он из хватки Хайтуллина и с облегчением цокает, когда кто-то из физруков дует в свисток, призывая вернуться в строй. – Дома поговорим, – выплевывает Рустам не без угрозы, важно отбросив косы за плечи. Ринат пихает его перед собой назад в строй, пока Харучевский, надувшись, обиженно потирает шею. – Еще один. По предварительной записи через госуслуги! – орет он ему вслед. В очередь становиться Рустаму не пришлось, потому что Харучевский, будто задницей чувствуя, что оба Хайтуллина жаждут его на аудиенцию, таскался где угодно, но не появлялся в общаге до позднего вечера. В общем чате в вотсаппе на вежливые вопросы о том, где его носит, отвечал коротко и сухо: «дела». Какие такие дела нарисовались вечером у Харучевского – загадка, разгадывать которую не хотелось, потому что любой вариант автоматически будет неправильным. Приперся в комнату он уже далеко за полночь, тихо нырнул в постель, чтобы не разбудить соседей, и к девяти утра, когда зазвонил первый будильник Рустама, Сашки в комнате уже снова не было. Куда смылось это Кентервильское приведение на этот раз – непонятно, но йогурт с полки Рустама в холодильнике снова исчез. Правда, съел его уже Ринат, о чем не постеснялся заявить прямо в лицо брату, но Рустам решил, что тот просто выгораживает вечно голодного Харучевского. Замечание справедливое, но совершенно не к месту. Застать беглеца Рустаму удалось только на следующее утро. По отсутствующим тапкам догадавшись, что шароебится он где-то неподалеку, Рустам вылетел на поиски соседа прямо в пижамных шортах, и искать долго не пришлось. Пока хмурый Хаджимаев варил кофе в турке, Харучевский, щелкая по экрану телефона, удобно устроившись жопой на подоконнике, дожевывал бутерброд. Рустам прямо с порога запускает в Сашку пустой упаковкой от колбасной нарезки. – Слышишь ты, твареныш, – пыхтит он в проходе, и оба соседа разворачиваются на голос. – Если ты жрешь чужую еду, зачем ставишь пустые упаковки обратно в холодильник? – А чего ты орешь-то сразу? – невозмутимо спрашивает Сашка, спрыгивая с подоконника и подбирая прилетевшую в него упаковку. – Потому что ты меня заебал, – честно и без всяких там прелюдий. – Только и делаешь, что жрешь и свинячишь. Ты хоть раз на всех готовил? Почему покупаем еду мы с Коляном, а готовит Ринат? Ты нахера здесь нужен вообще, объедать нас? «Нужен здесь» – громко сказано, конечно, учитывая, что «здесь» Сашка появился первый и прожил долгие веселые годы до тех пор, пока из-за ремонта магистрантов не переселили в их корпус, но напоминать об этом лишний раз Рустаму сейчас не хотелось, учитывая, что справа от него на тумбе кто-то умудрился забыть пусть и короткий и на вид туповатый, но все-таки нож. – Щас ты что от меня хочешь? Я не готовлю, потому что готовит Ринат. – Ты не готовишь, потому что ты сволота наглая, – ловко парирует, и Саша важно отряхивает руки от хлебных крошек. – Претензия-то в чем? Хочешь, чтобы я готовил на всех? – Мог бы хоть раз в жизни постараться. – Возьму и приготовлю, – спокойно и уверенно в ответ, и Коля на секунду подвисает. Чувствует, чем пахнет, но не лезет, чтобы все не стало еще хуже. – И только попробуй потом выебнись на мою еду. – Да ты сначала приготовь. – Возьму и приготовлю. – Возьми и приготовь, – Ринат напоследок окидывает Харучевского надменным взглядом и уплывает обратно к комнате, мысленно проклиная Санька за одно его существование в радиусе видимости. Сашка, правда, тоже не дурак и за словом в карман не полезет, а потому если сказал, что приготовит, то приготовит, и неважно, что с кухней он на вы, да и готовить может исключительно по первым ссылкам гугла. Разобравшись с делами на кафедре, сбегал до Дикси и купил овощей, макарон и пакет фарша, чтобы не заморачиваться и отстреляться побыстрее. Завязал волосы в хвост потуже и принялся за нехитрую готовку едва ли не единственного блюда, которое умел готовить без рецептов. Харучевский рано повзрослел. Ну, такое случается, когда жизнь решает не просто подшутить, а еще и ногами побить сверху, и тебе приходится учиться заботиться о себе самом в относительно юном возрасте. Не то чтобы у Харучевского совсем не было детства – просто его не было таким, каким оно должно было быть. Может, отчасти поэтому Сашка и ведет себя, как сказал бы взрослый Коля, «по-детски», потому что раньше себе такого позволить в полной мере не мог, но обвинять его в несамостоятельности? Это уже хамство. Потому он и готовит сегодня на всех. Старается, зная, что Рустам пополам порвется, но до каждого мельчайшего косяка докопается, и искренне хочет утереть ему его дурацкий острый нос. Отваривает рожки, купленные даже не по акции, и старательно перемешивает в чугунной сковородке фарш, громко царапая ее железной лопаткой. Отвлекаясь, режет овощи, на удивление ловко орудуя ножом. И вот ведь незадача – Ринат приперся. Не то чтобы Саша избегал его, просто обсудить то, что хотелось обсудить Ринату, времени не было, да и вокруг вечно вертелся кто-то, кому подобного рода разговоры слышать не стоило. В комнате при Рустаме и Коле Ринат свою шарманку не заводил, хотя Сашка по глазам видел, как тому хочется прижать его к стене и вытрясти все ответы на свои вопросы, а вне комнаты последние дни Саша с ним и не пересекался даже. Как-то на днях он написал Харучевскому ночью «спишь?», и Сашка притворился, что спит, чтобы не городить всякую ересь под бутылочкой сидра. Захочет поговорить – поговорят, когда будет удобно, а не так. И Ринат, видимо, решил, что удобно – именно сейчас, когда Харучевский крутится у плиты, капая жиром и обливаясь потом с двух пышущих конфорок, а на соседней плите двое незнакомых девчонок жарят пельмени и тихо перешептываются, обсуждая волосы Рината и искренне считая, что тот их не слышит. Как и сам Харучевский когда-то совсем недавно, Ринат забирается на подоконник, выжидая, пока Сашка обернется, и Харучевский не заставляет себя ждать. – Почему из вас двоих всегда готовишь только ты? Рустам только кукарекает, а сам ни разу ничего не готовил. – Потому что он не умеет, – выкладывает все карты, и Сашка цокает. – Вот уродец. Слушай, а вот, предположим, если бы он… – Хорош юлить, – строго и сухо, как умеет только Ринат, как будто безразлично, но внутри все будто через мясорубку, как фарш на Сашкиной сковородке, пропускается. – Я задам вопрос, ты ответишь, и на этом закроем тему. – Ладно. Но если тебе мой ответ не понравится, виноват будешь только ты. Сашка обозначает границы сразу. Ринату нравится, и он согласно кивает. Кидает на девчонок незаинтересованный взгляд и говорит тише, почти хрипло. – Зачем засосал тогда? Секундное замешательство в глазах Харучевского, и напряженная тишина прерывается визгливым смешком. Соседки по кухне вздрагивают от неожиданности. Саша снова помешивает фарш. – Так ты об этом хотел поговорить? – он улыбается самодовольно, блаженно как-то, и Ринат хмурится. – Я думал, мы Рустама обсудим. Ну, какой он паскудник все-таки. – Я задал вопрос. – Я обязан отвечать? – Обязан. Бир миңа, мин сиңа бирәм. – По-русски, пожалуйста, – вздыхает устало. Специально же доводит – знает, что не понимает его. – Раз недовольный такой, чего не оттолкнул тогда? Харучевский знает, что Рината это бесит, но Ринат и виду не подает, только крепче подоконник руками сжимает. Девчонки снимают сковородку с плиты, перекрывают газ и исчезают в коридоре, оставляя Рината с Сашкой наедине. Стоило ожидать, что Харучевский припомнит. – Я был пьяный, – неуверенно. – И что? Часто пьяный с пацанами сосешься? Улыбка у Санька совсем безобидная, беззлобная, довольная и какая-то даже лукавая, и Ринату так хочется, чтобы он улыбался так чаще – только не сейчас, когда он просто пытается разобраться. Харучевский может поклоуничать попозже, сейчас от него требуются только ответы. – Ты ответить по-человечески можешь? – У вас это семейное, да? – Саша убавляет огонь на плите, накрывая сковородку с шипящим фаршем крышкой, и подходит ближе к Ринату. – Не знаю. Подумал, будет весело. – И что, весело получилось? – Мне было весело, – Харучевский пожимает плечами. Ринат тяжело вздыхает. Чего он, собственно, ожидал, вообще затевая весь этот допрос и снова поднимая эту тему? – А тебе не было? Признаваться в чем бы то ни было Ринат не планировал, поэтому вопрос проигнорировал, но Сашка уже сделал для себя определенные выводы. – Как я оказался у тебя в постели? – Ты сказал «вопрос», а не «вопросы». – У меня их много, – едва заметно улыбается он в ответ. – Не помню. Мы приехали домой под утро, я ушел в душ, вернулся – ты спишь. Я не стал тебя будить. – Так мы не трахались? Вопрос неловкий и неудобный, и Сашка растерянно сводит брови, глупо ухмыляясь. Ринату сквозь землю провалиться хочется – ну какое позорище. Что, если теперь Сашка решит, что Ринат позарился на его постель вообще во всех смыслах этого слова? Что, если он будет думать, что все эти две недели Ринат действительно считал, что у них что-то было? Почему он не завел этот разговор раньше? Почему на утро не болело ничего, кроме головы? Почему Ринат спрашивает это сейчас, когда мог бы забыть? Он на что-то рассчитывает? Может, все еще есть вариант вырубить Харучевского так, чтобы он что-нибудь себе сотряс и неминуемо забыл последние десять минут жизни? Сашкин ответ звучит так снисходительно, что, будь Ринат чуть менее гордый, он бы непременно оскорбился. – А должны были? – Просто уточняю. – Нет, – заключает Сашка, и Хайтуллин выдыхает. – Ничего не было, ты просто заснул. Поэтому ты со мной не общался? Ты думал, мы переспали? Или ты надеялся? – растягивает он губы в ухмылке, и Ринат соскакивает с подоконника, специально толкая Санька плечом и, забрав чашу нарезанного им салата, исчезает в проходе, не прощаясь. Харучевский свой долг выполняет, как и обещал. Наскоро сервирует парням стол, зная, что жрать эти свиньи все равно будут на постелях, наливает четыре кружки чая и добавляет в одну из них молоко, потому что знает, что по-другому Рустам не пьет, и накладывает щедрые порции простецких макарон по-флотски. Зовет к столу, едва не силой отрывая Колю от телефона, и, не желая никому приятного аппетита, уплетает макароны за обе щеки. Рустам ковыряет вилкой в тарелке, внимательно рассматривая кулинарные изыски Хабаровского мастер-шефа. Ничего примечательного, обычные макароны, мясо на запах – курица, пахнет приправой, которую Рустам все никак не различит, да и молоко в чае не свернулось. Все цивильно и непривычно для Харучевского нормально. – Ешь, – бросает ему Саша, глядя исподлобья, и Рустам мнется. Какова вероятность, что за все те гадости, что он наговорил ему за четыре месяца совместной жизни, Харучевский не решит накормить его крысиным ядом? Сам он, конечно, тарелку опустошает почти молниеносно, но в случае с Харучевским это не показатель – тот наверняка и крысиный яд бы ложками смог есть без какого-либо минимального урона для своего здоровья. С другой же стороны, экономящий теперь на всем, в том числе и на еде, Хаджимаев не уступает Харучевскому и подъедает макароны почти так же быстро, громко хрустя огурцами из салата. Стал бы Санек травить Рустама? Может, и стал бы, но стал бы он травить Колю? Это вряд ли. Ринат пробует приготовленный Харучевским ужин. – Ну? – важно интересуется Рустам, будто все здесь сегодня только ради него и собрались. – Оставь, я доем, – Ринат тянется к тарелке, выбивая из Харучевского улыбку, и Рустам едва не прокалывает протянутую ладонь вилкой. Рината бы он тоже не стал травить. Была – не была. Чего Рустам ожидал – непонятно, макароны как макароны. Не переваренные, не слипшиеся, судя по тесту, даже не самые дешевые, фарш, правда, пережарен без морковки, но от этого даже вкуснее. Все идеально по соли и перцу, даже овощи придурочный нарезал тоненько – ни к чему не прикопаться. Рустам глотает чай – и тоже ничего. Абсолютно простой, но при этом вкусный, домашний ужин. – Съедобно? – спрашивает Сашка, собирая грязную посуду в стопку. Но как бы то ни было, тешить эго Харучевского Рустаму не позволит совесть. Он смотрит исподлобья. – Очень жирные, масла много. – Именно поэтому ты сожрал всю тарелку, – справедливо замечает Санек, и Рустам цокает, тут же в телефон свой длинный нос утыкает. Сашка кивает Ринату на дверь. – Поможешь? Заботливо споласкивает посуду в покоцанной раковине, протягивая чистые тарелки и вилки Ринату. Хайтуллин мнется, не знает, как подступиться, пока Сашка не заканчивает рукомойничать и не завинчиввает кран. Замирает на месте, глядя на Рината в ожидании, и Ринат задумчиво щурится. Боже, ну как школьник! Сам себя одергивает, кривится своей же тупости. Чего он сопли по щекам размазал? Кто он, ну в конце-то концов, взрослый парень или детсадовец какой-нибудь, по-дурацки смущающийся элементарных вещей? Да и перед кем стесняться? Перед Харучевским, которого он видит как в шортах, так и в трусах чаще, чем себя в зеркале? Перед Харучевским, который засосал его при толпе незнакомцев? Как можно смущаться перед человеком, который не то что не смущается ничего сам, так и наверняка всерьез ничего не воспринимает? Дурдом. – Что такое? – так и не дожидается ни слова Сашка, и Ринат собирает остатки достоинства в кулак. – А тебе тогда, ну, понравилось, что ли? – хмурится неловко. Забавно как-то даже выходит: вроде, Харучевский и по комплекции, и по росту немногим меньше, а сейчас Ринат перед ним себя вдруг совсем мелочью ощущает – скромником-девственником из восьмого «б», пачкающим трусы с воспоминаний о поделившейся учебником однокласснице. Сашка улыбается. – Ну, было прикольно. – И как нам дальше быть? Мы теперь типа встречаться должны? Он ждет, пока Сашка засмеется ему в лицо, и уже готовится драться, но Харучевский и не пытается поднять его на смех. Просто внимательно рассматривает лицо Рината и пожимает плечами. – А оно тебе надо? – Опять вопросом на вопрос? – Просто зализались. Если тебя это к чему-то обязывает – окей. Ринат отставляет мокрую посуду на выключенную плиту. – В смысле «окей»? «Окей» типа «окей, пусть обязывает», или «окей» типа «окей, встречаемся»? – Тебя правда так ебут такие мелочи? – Меня ничего не ебет. – Предлагаешь это исправить? Харучевский так и напрашивается на удушающий треугольник. – Саш, – вздыхает он вместо того, чтобы повалить Санька на месте и уничтожить голыми руками. Харучевский подступается ближе. – Называй это как хочешь. – Это все еще не отвечает на мой вопрос, – пыхтит Ринат, и Харучевский цокает. Он оборачивается лениво, проверяет кухню на наличие нежелательных соседей и осторожно, совсем невесомо касается ладонью щеки Рината. Не спрашивает, не интересуется, можно ли, просто оглаживает кожу большим пальцем и нагло касается губами чужих, только теперь не напористо, а аккуратно, целует вздернутую верхнюю губу и едва ощутимо улыбается, чувствуя, как целуют его собственную нижнюю. Никаких языков и текущих во все стороны слюней – просто чмок, который по-хорошему и за поцелуй-то считать не стоит. Он отпускает Рината и усмехается, когда тот едва уловимо тянется следом, но тут же себя одергивает и поправляет очки. – Ну и зачем ты ответил? – Не спросишь, почему не оттолкнул? – снова заводит одну и ту же шарманку Ринат. – Ты хотел получить ответ – ты его получил, – заявляет он тихо, и Ринат, изо всех сил стараясь сдерживаться, все же расцветает в ехидной ухмылке. – Не обещаю тебе нежностей и каких-то отношений, но если захочешь пососаться или потрахаться, ты знаешь, где меня найти. Он смотрит на Сашку, как на сумасшедшего, и даже не пытается отшучиваться или парировать. Глаза у Харучевского огромные, грустные, но такие красивые. Ринат важно, деланно брезгливо утирает рот ладонью. – Макароны, кстати, реально жирные получились.