Между панельных домов

За подготовкой к сессии и пусканием слез из-за нее же декабрь пролетает незаметно и заканчивается почти так же стремительно, как купленная на последние копейки в Магните у общаги банка редбулла ноль двадцать пять. Умница по натуре и хитрец по призванию, Коля закрыл предпоследнюю сессию легче, чем сам на то рассчитывал, и это при том, что последние две недели он все свое время посвящал поиску квартиры. Вместе с универом через полгода кончится и сладкая общажная жизнь, тут уж хочешь – не хочешь, а выкручиваться как-то нужно. За неимением вариантов приходилось рассматривать уже все, на что хватало денег на первые пару месяцев плюс залог, а туда же и коммуналка, которая зимой обязательно взлетит выше летней – в общем, совсем было не до экзаменов. Впереди – четыре месяца, совершенно дурацкая последняя сессия, практика, госы и защита, а что делать дальше и куда со своим дипломом финансиста идти – это для Хаджимаева по-прежнему оставалось загадкой, которую он, в принципе, мог бы отправить на «что? где? когда?» и срубить денег просто потому, что ответа не найдется даже у знатоков. А тут еще и новый год подкрался нежданно-негаданно, и снова Коля не успел закупиться подарками. Не то чтобы ему приходилось каждый год покупать тонны подарков, но самым близким дарить что-то было нужно, а вот что – опять же, вопрос для знатоков от телезрителя из Москвы. С родителями все ясно – там утварь какую-нибудь кухонную, может, мясорубку электрическую, может, блендер какой – в зависимости от того, на что в Эльдорадо будет скидка побольше; соседям – тут и приколами какими-нибудь обойтись можно: Хайтуллины были не так уж близки, чтобы удосужиться серьезного подарка, так что как вариант можно было бы подогнать им по бутылочке чего-нибудь, а Харучевскому кроме смачного поджопника Коля собирался подарить домашние треники, потому что ему искренне надоело смотреть, как этот полудурочный шастает по общаге в шортах, а в особо теплые дни и вовсе в трусах. С Сашкой Инупиным вопрос стоял острее, потому что он был важнее всех предыдущих вместе взятых, и ему, как родителям, какую-нибудь условную микроволновку не подаришь, лишь бы отстреляться, да и ерунду какую-то дарить не хотелось – Сашка заслуживает, чтобы к его ногам весь мир бросали, а не условные портки из Ленты по акции за триста рублей. Пораскинув мозгами, Коля даже придумал, что мог бы кое-какие статьи расходов урезать, отложить съем квартиры на месяц и раскошелиться, взять на двоих билеты на сапсан и провести каникулы с Инупиным в Питере – относительно необычно, неприкрыто романтично и вдалеке от всех этих приевшихся общажных рож, но у Сашки нашлись свои планы на Колю в новогодний вечер. – Если ты не занят будешь, не хочешь к моим завалиться? Мы семьей обычно празднуем, мама друзей зовет, – предложил ему Инупин как раз в тот вечер, когда Коля специально докинул денег на карту, чтобы оплатить билеты. А отказать Сашке он не мог. В принципе, планов на новогодний вечер у него не было – ему уже давно не пятнадцать, чтобы искать с корешами какую-нибудь вонючую вписку с дешевым пойлом и мерзкой музыкой из шипящей блютуз-колонки, да и с родителями он не был близок, чтобы снова встречать с ними праздники. Ехать домой в Актобе, чтобы все каникулы отмахиваться от вопросов мамы, когда же Коля познакомит его со своей подружкой, да слушать, как за стенкой перед телевизором храпит отец – развлечение так себе. С другой стороны, мысль о том, что Инупин ни разу не бывал в Казахстане и, может быть, вполне не отказался бы съездить с Колей – так, по-дружески, посмотреть город, узнать культуру соседей, познакомиться с родными Коли и его школьными друзьями – как-то подозрительно грела душу и навевала на самого разного рода мысли. Например, как смешно Инупин бы отмазывался перед родителями – мол, «мам, Коля у нас был, а я у него – нет, ну чо, последний новый год, что ли?», как бы он закупался дошираком в поезд – потому что летать побаивается, и как он мог бы, может быть, слегка выпив в долгой дороге, тихо ночью под тусклым светом лампы в плацкарте втрахивать Колю в нижнюю койку поезда, пока Хаджимаев зажимает себе рот и плывущим взглядом наблюдает за свесившейся рукой мирно сопящего соседа сверху. Совершенно по-дружески, конечно. Судьба, правда, решила иначе – в Москве у Инупиных, и никаких тебе плацкартов. К слову о вонючих вписках с дешевым пойлом и мерзкой музыкой из блютуз-колонки. – Какие планы на праздники? – буднично интересуется Коля у Харучевского, вальяжно заплывающего в комнату с полотенцем на голове. – Домой не полетишь? – Меня там кто-то ждет? Тут побуду, найду, чем заняться. Сколько лет с Харучевским знакомы, а все он о семье своей намеками говорит, скрывает и ловко уклоняется от любых попыток выведать хоть что-то. Не то чтобы эта информация была Коле крайне необходима, но было все же интересно, что за люди вырастили это чучело и как им удалось сбагрить его аж на другой конец страны. В конце концов, Санек ведь тоже был не местным. – А с этими что? – кивает Коля на кровати Хайтуллиных. Харучевский, вытирая мокрые волосы, пожимает плечами. – Я так понял, у них там дома ситуация не очень. Рустам улетает в понедельник, Ринат сказал, что останется тут. Может, с родителями не ладит, хер его знает, они на своем на эту тему говорят. – Так а ты чего в свой Владивосток не едешь? Тоже мать бы повидал. Хочется тебе тут сидеть одному? – Не одному, – цокает Сашка. Выкрашенные волосы путаются в расческе, и он осторожно разделяет прядки пальцами, со знанием дела проверяя, как на это раз прокрасились корни. Он и не придает значения едва уловимой улыбке Коли в зеркале – знает же, что специально говорит так, но все равно ведется. – И во Владик я не лечу, потому что я из Хабаровска. Говорю же, нет у меня там никого. – Да че ты мне заливаешь. А к вечеру информация Харучевского подтвердилась: Рустам действительно улетает, оставляя младшего под ответственность Санька. О какой такой ответственности могла идти речь – это уже разговор отдельный, однако Харучевский заверил, что по возвращении Рустам Рината не узнает, хотят они оба того или нет. Коле было все равно, что он собирается с ним сделать, как, собственно, и Рустаму, а вот Ринат сглатывал тяжело, стоило Саньку открыть свой рот и вылить на него поток очередных гениальных идей. Коля уже подумывал скинуться и купить билет и Ринату, отправить его домой от греха подальше – и в контексте происходящего под грехом подразумевался как раз Санек Харучевский, но выдохнул с облегчением, уловив вектор мыслей своего бешеного и краем уха услышав его залихватское «а чего это братан твой темненький, а ты у мамы светлый уродился?» К понедельнику спровадили Рустама. Ринат поехал провожать его в аэропорт, ругаясь по пути неизвестными Харучевскому словами и помогая застегивать чемодан, как будто уезжает Рустам не на две недели, а до следующего января. Прощаясь, Рустам даже пожал Саньку руку, на что Коля искренне удивленно поинтересовался, куда он собирается – в Казань или все же на тот свет, за что вместо соседского рукопожатия был награжден дружеским подзатыльником. Сашка, как человек, которому жизнь простая не мила, порывался поехать с Хайтуллиными, мол, дома-то все равно заняться нечем, но Рустам заверил, что в такси нет места, так что Санек просто по-ребячески махал ему в окно, пока такси не скрылось за углом. – Так, – одернул он сам себя, – а с каких это пор я тут один остаться должен был? Ты куда намылился? – В смысле? – В коромысле, – Сашка слез с подоконника и, прошаркав тапками, щелкнул чайник. – Сам спросил, хочется мне тут одному сидеть. Ты уезжаешь? – Нет, планы на тридцать первое нарисовались. – А, – улыбнулся Санек, засыпая в кружку сахар, – ну на тридцать первое и у меня планы есть. – Поделишься? – К Семену завалюсь, – все же поделился, и Коля вдруг подумал, что лучше бы он и вовсе не спрашивал. Харучевский же, забросив в кружки пакетики и залив еще не закипевшей водой, задумчиво огляделся. – Елки не хватает. А потом приехал Ринат, и Саша не дал ему даже переодеться – сам запрыгнул в джинсы и утащил того в магазин за елкой. А потом они втроем собирали ее под вечер и украшали совершенно не сочетающимися по цвету игрушками и мишурой, выбирать которые Харучевский поручил Ринату. А потом наступил вторник, затем – среда, и так дни полетели, как летал сам Харучевский на льду у крыльца общаги в своих осенних раздолбанных кедах. Тридцать первое наступило в четверг. «Понедельник – день тяжелый», – любил говаривать Сашка. Про вторники он говорил так же, потому что по вторникам у него вечно стояло пар выше крыши, да и про среды он так говорил – уже скорее ради шутки. Когда он заикался про четверги, Коля всеми правдами и неправдами затыкает ему рот, а потому пятницы и субботы уже тяжелыми не казались, но сегодня спорить ему не хотелось. Коля праздники не любил. Типичная рутина: позвонить с утра родным и пообещать приехать через недельку, поздравить бабушек и дедушек и накидать им смайликов в вотсаппе в ответ на блестящие открытки, сходить в душ – потому что к праздникам общага наконец приятно пустеет, и не приходится стоять в очереди, привести себя в порядок и убедиться, что он все еще самый красивый после Сашки Инупина парень в мире, хлебнуть чаю и завалиться на кровать, ждать вечера. Никаких особых приготовлений, максимум – помыть голову, да и то не факт. Нарядиться в самую приличную рубашку и не застегнуть последнюю пуговицу, как аксессуар – цепь на шею, чтобы по-цыгански выглядывала из-под ворота и вульгарно блестела в свете стоваттных лампочек четырех плафонов под потолком. На кухне кто-то готовил новогодние салаты, и Харучевский, как обладатель бескостного языка и безграничной наглости, выторговал у незнакомых ребят селедку под шубой да почти целый таз оливье – просто потому, что из них троих никто ничего не готовил, даже внезапно обленившийся Ринат. Хайтуллин тоже сидел с утра без настроения, только ответил на пару звонков типичными «и вас тоже, и вам того же» да уткнулся снова в ноутбук, проверяя, не сбилась ли скорость закачки с торрентов каких-то там игрушек, изо всех сил игнорируя ловкие пальцы Харучевского, что тянули его за волосы сзади, пока сам Санек рассуждал, что бы такого с ним сделать. Харучевский же, руководствуясь принципом «как новый год встретишь, так еще и проведешь», решил встречать его навеселе и обязательно красивым, а потому уже успел с утра пораньше затонироваться неизменным розовым и шлифануться тоже розовым, но уже игристым. Стук в дверь заставил себя ждать почти до восьми – и оно явно того стоило, потому что Инупин все еще был самым красивым даже в своей растянутой толстовке и с растрепанной шевелюрой – не то бежал по ветру, не то головой такси до общаги тормозил. Не успел Саша вытащить его из комнаты, как Коля, пока не забыл, всучил ему подарок – конверт, который попросил открыть попозже. Все же раскошелился и взял билеты на сапсан, уже оплатил не самую плохую гостиницу где-то в центре Питера и предвкушал, как потащит Сашку в какой-нибудь условный Эрмитаж, или куда там в этом Питере люди ходят – потому что фантазии было мало. А что еще он ему подарит? Себя? Это-то запросто, но надо ли оно Сашке? Может быть, улови Коля хоть какие-то сигналы от Инупина, он бы правда подшутил, попросил бы Харучевского, который наверняка разбирается во всей херне на свете, красиво обвязать его лентами, но, зная Санька, тот бы завязал его так, что они бы с Инупиным потом не развязались, все бы Коле там натерло, пришлось бы резать ножницами. – Не убей тут все, – бросил Коля Харучевскому уже на выходе, набрасывая на себя пальто. – Я завтра вернусь, чтобы в комнате никого не было. – Дурной? Я никого сюда не пущу, – торжественно поклялся Сашка, провожая Хаджимаева с Инупиным шальным взглядом и тут же возвращаясь к Ринату, стоило двери только закрыться. – У меня на тебя сегодня тоже есть планы. Дорога до дома Инупиных занимает недолго – как и раньше, всего несколько остановок на трамвае, разве что на улице холоднее, под ногами скрипит снег, а щеки у Сашки так мило розовеют на морозе, что хочется их прямо прилюдно расцеловать. Он жмется к нему ближе, потому что в трамвае слишком тесно, и хочет ругаться, но замолкает, когда на талию опускается ладонь. Ничего такого – Инупин просто придерживает его, чтобы не улетел на повороте, явно по-дружески, да и улыбается ему так сладко явно потому, что накатил уже в общаге, но Коле все равно приятно. Может, на этот новый год судьба решила наконец сделать Коле свой подарок? И выходить из трамвая правда не хочется, хоть он и шумит, и пахнет там уже всем высокоградусным, и люди ругаются на толкучку – но Инупин придерживает за рукав, чтобы не потерять Хаджимаева в толпе, и Коля пошел бы с ним хоть на край света. Вместо этого он следует уже к знакомой хрущевке, поднимается по все тем же лестницам, о которые Инупин в детстве наверняка разбивал колени, и входит во всю ту же прихожую, где когда-то на косяке Сашка с Аней отмечали карандашом свой рост. Там же их и встречает Аня – с красивой укладкой, в по-праздничному блестящем платье, с аккуратно подведенными глазами, и даже Сашка не фыркает, когда она забирает у Коли пальто, по-хозяйски выставляя перед ним из шкафа отцовские тапочки. Все как и в прошлый раз, когда Саша приглашал на плов, только в груди трепещет как-то странно. – Мы на всю ночь? – тихо спрашивает Коля Сашу, теснясь рядом в маленькой ванной и намыливая руки. – Как хочешь. Можем после курантов с моими салюты пострелять, а потом гулять пойти. Или вернемся, пойдем ко мне и завалимся смотреть что-нибудь. – А ты сам как хочешь? – Коль, – Сашка усмехается. – Я согласен на все, что ты хочешь. «Ну на все – это вряд ли», – грустно промелькнуло в светлой казахской голове, но мысли эти Коля решил от себя гнать хоть ссаными тряпками. Не сегодня. Сегодня он всю ночь проведет с Инупиным, пусть и не в том смысле, в котором бы ему хотелось. Стрелять салюты и идти гулять? Супер. Вернуться домой и поваляться с Сашей в кровати? Еще лучше. Разорвите Колю пополам и дайте сразу два, он сегодня согласен на все. – Пойдем посмотрим, может, помочь чем-то надо. В зале, где Коля еще не бывал, типичная атмосфера типичного нового года: по телевизору идет «Голубой огонек», который никто даже не смотрит, в углу у балконной двери – высокая елка, перед диваном – разложенный советский стол, окруженный табуретками, застеленный ажурной скатеркой и заставленный всевозможными заливными, пюре с котлетами, шубами, мимозами, тарталетками с икрой и тарелками с сырной и колбасной нарезками. Тут и там – хрустальные фужеры да рюмки, а у тарелок – выложенные из салфеток журавлики. Что мать, что отец Инупиных от помощи отказываются, и пока отец рассказывает Саше на балконе за сигареткой новости о слитой солярке дяди Толи со второго этажа да сплетни о том, как в паре дворов отсюда чуть тетку сосулькой на днях не пришибло, Коля, не зная, куда себя деть, примыкает к единственному человеку, который все еще мог заставить его чувствовать себя не таким потерянным. – Это Коля, Сашкин друг, – представляет его Аня подруге, приобнимая за плечо. – Они вместе в универе учатся, на разных специальностях, правда, но все равно как-то сошлись. – А как с ним по-другому? – вырывается у Коли, и он едва не скрещивает пальцы – лишь бы Аня не поняла все не так. Она же только смеется. – Ну вот такой он у нас, да. Ты же помнишь Сашку? – подруга Ани, чье имя Коля забывает сразу, как только та представляется, пожимает плечами неопределенно, и Коля почти кривится с мысли, что хоть кто-то в какой-то вселенной был бы в состоянии такое солнце забыть. – Он так вымахал, почти на голову выше меня уже, и волосы отпустил. Мама женихом дразнит, хотя я думаю, куда ему там. – Чего ты о нем так? – Да мне кажется, не родился еще такой человек, кого он в свое сердце впустил бы. Да ты сам его знаешь, он же сухарь, – Анька хлопает его по плечу и наконец выпускает из объятий, – нет у него сердца. – Не слушай эту дуру, – раздается смешок за спиной, и Сашка утягивает Колю прочь, ухватив под локоть. – Мама просила с фруктами помочь, – выгоняет он сестру из зала, и Коля выдыхает с облегчением. Вечер будет долгим. И ситуация значительно омрачается, когда в шумную квартиру вваливаются новые незнакомые лица – трое взрослые за пятьдесят и парень, с которым Коля, даже будучи опытным бойцом актюбинских дворов, явно не пожелал бы встретиться в темной подворотне. Парня завлекают в крепкие объятия и усаживают за стол рядом с Сашей, и Инупин, тихо усмехнувшись скорчившейся моське Коли, отправляет его на диван – чтобы сел напротив и не терпел присутствие наверняка незваного гостя. По телевизору по-прежнему завывает «Голубой огонек», где-то за окном уже кричит местная пьянь и взрываются хлопушки, мама Сашки Инупина гостеприимно накладывает «детям» салаты и шепчет Коле, чтобы не стеснялся и кушал побольше, пока сам Сашка перегибается через стол, через который в идеале мог бы перегибать Колю, и накладывает ему побольше пюре с котлетами – столько, сколько не сожрал бы даже сбежавший с голодного края Харучевский. Разговоры за столом ведутся глупые и совсем ни о чем: Аня, уместившаяся рядом с Сашей, переговаривается с подругой, усаженной рядом с Колей, пока Саша и нагрянувший внезапно молодой человек в мешковатых джинсах хватает Инупина за плечо и, размахивая сыром да колесиками колбасы, спрашивает, помнит ли тот какие-то истории из их общего детства. Сашка косится на Колю и одними губами произносит: «Лучше бы к твоим поехали». – А Сашка-то чего к нам не заходит? – звонко раздается где-то слева. – Аня заглядывает, а тебя-то лет десять уже не видели, такой красавец вырос – хоть бы показался зашел. – Саша у нас в общежитии живет, – отвечает вместо него мама, – не до гостей ему. У ребенка сейчас и так забот выше крыши, учится вон, квартиру ищет – с Колей пока хотят снимать. Зачем вдаваться в подробности и рассказывать о таких щепетильных моментах, как исключительно дружеское соседство двух исключительно друзей, тем более, что Коля наверняка больше никогда в жизни не встретит ни любопытную тетю Свету, ни ее мужа, ни кого бы то ни было еще из гостей, непонятно, но Коля спорить не стал – быстрее замнут тему. Сидящий слева от Сашки друг детства пытался было подколоть, но под тяжелым взглядом Инупина замолчал и оставил возможность вставить свои пять копеек другим. – Интересно вы придумали, – равнодушно отвесила тетя Света, пока папа Сашки, потянувшись, поднес бутылку Голицына к хрустальному фужеру. Коля спешно прикрыл фужер ладонью. – А с девочками как, не будете мешать друг другу? – Не будем, – отрезал Сашка. – Коля не пьет. Отец нахмурился, но бутылку все же убрал. – Вообще? Чего тебе налить тогда, пепси пойдет? – А покрепче есть что-то? – хитро улыбнулся Коля, за что тут же был номинально принят в семью – отец щедро потрепал его по вымытым волосам и плеснул в стопку коньяка. Удивительно, как Сашка все в нем подмечает, каждую мелочь. Как усаживает Колю на диван, чтобы ему не пришлось соседничать с каким-то хмырем, просто потому что у Хаджимаева на лице немая просьба написана; как он сам накладывает ему еды, потому что знает, что тому понравится больше, и одергивает отца с шампанским, потому что помнит, что Коля его не любит. От шампанского развозит быстро и как-то совсем не весело, и лучше бы сейчас развезло Сашку, иначе он не вывезет, а Коля любит покрепче, потому что в горле с крепкого по-приятному тепло, да и голова на утро болеть будет меньше. Коля хлопает стопку, а потом сразу вторую, когда приходит время чокаться, и под Кенигсберг все начинает казаться не таким уж и плохим. И на удивление, пусть ненужный треп про съем квартиры не утихает, разговор совсем не сворачивает в поганое русло стереотипных «как это так – два парня в одной квартире». Тетя Света даже хвалит за находчивость, мол, правильно, вдвоем снимать дешевле выйдет, найди сейчас в Москве квартиру по карману, особенно когда работы нет приличной. Аня взрывает хлопушки прямо над столом, засыпая мамино заливное конфетти, поджигает бенгальские огни и делает телевизор громче, когда музыка с нафталиновой советской сменяется на Дискотеку аварию. Коля, подперев щеку, просто следит за Сашей, за тем, как с каждым бокалом все сильнее розовеют его щеки, как светлые волосы, и без того лохматые сегодня, петушатся, смешно спадают на лицо и лезут в рот. Он даже расслабляется рядом со своим соседом и криво усмехается, когда тот вспоминает очередные позорные истории из детства, как будто больше ему поговорить и не о чем было. Коля даже попытки завести беседу Аниной подружки мимо ушей пропускает – в голове совсем другие мысли. О том, какой все-таки Саша Инупин красивый. Какой он милый и нежный, какие у него наверняка мягкие губы, и как было бы приятно запустить в его волосы пальцы. О том, что, может, в какой-то другой вселенной, где Саша ответил ему взаимностью, они бы все же съехались в уютную однушку с балконом, да хоть в панельке и хоть на втором этаже. Где Саша зажимал был его в душевой кабине, заваливал бы на кухонный стол за готовкой, вульгарно пачкая все тело в муке, как в позорных бульварных романах, или сладко брал бы прямо на балконе, пока Коля курит и приветливо машет рукой соседям у подъезда. Или, может, в этой другой вселенной они бы и вовсе не встретились. Прошли бы мимо друг друга и даже не обратили бы внимания, и судьба бы посмеялась над Колей, познакомила бы с гетеросексуальным коронным и добила бы похоронным в виде влюбленности или, если уж совсем по хардкору, отношений с какой-нибудь условной Аней. До чего же они все-таки были похоже. Задумавшись, Коля вытягивает ноги, разминая плечи, и касается чьей-то лодыжки. Голой, по ощущениям нежной, гладкой, холодной – будто сквозит по полу. Он не одергивает ногу и случайно потирает ее снова, но не получает никаких возражений в ответ. Напротив – Сашка, и чьей лодыжки Коля касается – сомнений не возникает. Он так и оставляет ногу вытянутой, едва ощутимо прикасаясь к голой коже своей, посматривая то на Сашу, то на веселящуюся рядом Аню. Да, у Коли явно был типаж, и если бы он правда завтра проснулся во вселенной, где его мысли занимает что-то кроме Сашки Инупина, он бы явно за ней попытался приударить. Почему жизни обязательно нужно было быть такой жестокой по отношению к Коле? Даже если рассуждать чисто теоретически, и за очередной стопкой коньяка Коля это понимал, в гостях сейчас он находился в неоднозначном положении. Вот сидит напротив Аня – Аня притащила подругу детства. Рядом с Сашей – какой-то ушлый козел, но судя по тому, как он заливает о мелком Сашке, знакомы они тоже были давно и, может быть, когда-то даже тесно дружили. Тетя Света с мужем – друзья семьи. А кто здесь Коля? Приведи его Аня, Колю бы уже окрестили ее женихом, парнем, мужем, да кем угодно, и квартиру бы им сразу нашли, и имена бы детям уже придумали, и место на кладбище бы пообещали подарить – обязательно двойное, чтобы даже смерть не разлучила, но чем ситуация отличалась от той, в которой его привел Саша? Почему никто и не думает о том, что между ними могло быть что-то большее, чем дружба? Они же буквально говорят, что хотят жить вместе в однушке – следовательно, и спать они, скорее всего, будут вместе, чем не намек для типичного русского застолья развести ругань на тему пошатнувшихся скреп и подрыва традиционных семейных ценностей? Коле-то и не нужно было это вовсе, без этих разговоров было даже проще, но если бы кто-то заикнулся, может быть, он мог бы потом развить эту тему с Сашей и в какой-нибудь шутливой форме поинтересоваться, как он вообще ко всему этому относится. Коля снова выпивает – стопка даже не успевает пустеть, как ему подливают снова, и нога вновь скользит рядом с чужой голенью. Даже сейчас, сквозь Кенигсберскую пелену перед глазами, Саша самый красивый. Даже когда хмурится, переводя повеселевший взгляд с Коли на сестру и обратно. – Я щас, – оповещает он негромко, поднимаясь из-за стола и, слегка покачиваясь, обходя рассевшихся рядом. Хлопок по карманам – зажигалка на месте. В подъезде холодно, и Коля даже думает, что зря он не взял пальто. С другой же стороны, без пальто он хотя бы не мог сбежать от Инупиных к Саньку в общагу. Хотелось уже плюнуть на все это, признаться, что плохая это была затея, и тоже завалиться к этому оборванцу Семену, но какой бы сволочью он оказался, если бы ушел по-английски? Он залезает на подоконник, приоткрывая форточку в отвратительных затертых стеклоблоках, обклеенных объявлениями о вскрытии замков и услугах непременно живущих рядом компьютерных мастеров. За стеклом совсем ничего не видно – свет фонарей растягивается яркими полосами, и только где-то вдалеке гремят преждевременные салюты. – Куда ты пошел? Инупин выскакивает за Колей не сразу – будто и не заметил пропажи. – Ты хуже Харучевского, – вместо ответа Коля лишь поднимает сигарету выше, кивая на ноги Инупина. Сашка неловко спускается с этажа к окну, цокая каблуками да елозя незастегнутыми женскими сапогами по ступенькам. – Хуже вашего Харучевского вообще не бывает, – справедливо замечает Саша. От немого вопроса Коли он отмахивается заранее. – Ане не говори, орать будет, что я задники стоптал. Он усаживается рядом к Колей на холодный подоконник и жмется ближе. Хаджимаев перехватывает сигарету другой рукой, чтобы не дымить Саше в лицо. – Мог бы на балконе покурить. – Тут тише. Просто Коле нужно было подумать. Загрузил голову, как это всегда и бывает, сам себя накрутил и сам себе настроение испортил – ну такая вот натура, ничего не подпишешь. Он не видит, каким стеклянным уставшим взглядом Саша смотрит на ступеньки перед собой, не знает, о чем тот думает, и даже представить не может, с каким трудом Инупин сейчас подбирает нужные слова. Зачем он вышел? Он ведь не курит даже. Просто чтобы Коля не чувствовал себя брошенным? Потому что боялся, что дверь захлопнется, а Коля без ключей и телефона? Потому что его послали за Колей? Дурак он все-таки, еще и в сапогах женских явно не по размеру. – Коль? – М? Саша разворачивается и смотрит совсем близко. Так близко, что Коля чувствует на себе его сладкое дыхание, запах икры с тарталеток и какого-то дурацкого салата с кукурузой. Близко настолько, что растрепанные волосы почти лезут ему в глаза, и Коле так сильно хочется заправить отросшие прядки ему за уши. Каждая трещина на обветрившихся и вымазанных гигиеничкой губах – Коле взгляда не оторвать. – Не лезь к Ане. Коля поднимает глаза. Инупин говорит серьезно, и Коля под его взглядом даже трезвеет. Тушит сигарету о стеклоблок и выкидывает в форточку под очередной салютный залп. – В смысле? – Я же вижу. Просто не лезь, ладно? Не трогай ее. – Кто ее трогал? Коле хочется вспылить, но он все не улавливает, с чего вообще завелся этот разговор. Инупину, видно, не только шампанское в голову дало, но и наверняка пробка от него – по-другому внезапный холодный наезд он объяснить не мог. Вот она – беда шампанского, позорного лимонадного пойла для восьмиклассниц. Инупин смотрит пьяно и устало, но все же здраво, и Коля его совсем не понимает. – Не надо и все, – снова просит он. – Зачем она тебе? – Да не нужна она мне даром, че ты несешь-то такое? Но Саша не отвечает. Кладет голову Коле на плечо и замолкает так же внезапно, как и вовсе начал этот глупый разговор. Может быть, он припомнит его, когда ему станет легче, а может, и вовсе спустит все на тормозах и забудет, не вернется к нему больше, будто и не было его вовсе – и Коля был бы с этим решением более чем согласен. – Ты не устал? – Очень, – честно признается Коля. Потому что в квартире слишком шумно и много людей, и ему так хочется домой – туда, где тихо, темно и не пахнет жжеными бенгальскими огнями. Сейчас бы он даже Харучевского в шортах стерпел. – Мои гулять собираются. Если хочешь, можем остаться дома, ляжем. – Спать? – Как угодно. Хочешь – ноутбук притащу, что-нибудь посмотрим, или постелю нам, просто поспим. Но Коля не успевает ответить, потому что из квартиры вываливается тело того самого неугомонного. Он уже пошатывается, кривой походкой спускается на пару ступенек и заваливается на стену, хлопая себя по карманам джинсов. – Куранты пропустите, – сообщает он торжественно, будто хоть кого-то вообще заботят эти проклятые куранты. – Стрельну у вас сигаретку? – Не курим, – строго отрезает Инупин, и парень удаляется, приняв свое прискорбное положение. Дверь тихо закрывается, и за окнами снова гремят салюты. – Что это за черт вообще? – не выдерживает Коля. – Без понятия, я его впервые вижу, – бросает Саша искренне, и оба усмехаются – так устало и тихо. Саша поднимается первым и протягивает Коле руку. – Пошли, спровадим их и завалимся у меня в тишине. Аспирина с углем тебе на утро найду. – Себе найди, – цокает Коля, но руку в его ладонь все же вкладывает.