Между панельных домов

После очередной пары в тесной и душной триста сорок шестой аудитории, где все полтора часа, сидя за первой партой по причине опоздания и нехватки свободных мест, Баджиев с ловкостью Нео уворачивался от летящих во все стороны слюней препода, Костик понял для себя одну вещь: если что-то в этом мире все еще способно поддерживать в нем какое-никакое подобие жизни, то это явно поход в столовку – или, как любили пафосно говаривать сотрудники Костиной альма-матер, кафе «Альтаир». Едва секундная стрелка стукнулась о двенадцать, Баджиева в аудитории и след простыл – он уже петлял по cбитым бетонным лестницам, пихаясь плечами с лениво плывущими сонными студентами, наспех набирая сообщение.

бегу в столлвцц займм мнк

Цокольный этаж, оккупированный кафешкой «Альтаир», встретил Баджиева прохладными объятиями, шумными переговорами зеленых первокурсников и километровой очередью к буфету. Собственно, ничего другого он от столь изысканной жральни никогда и не ожидал: на часах только одиннадцать сорок, а народу тут уже больше, чем на местном рынке летним утром, когда арбузы завозят по рубль девяносто за килограмм. Ваня, явно слившийся с пары пораньше просто для того, чтобы занять самый удобный столик, махнул Костику, и Баджиев забросил портфель на стул напротив. На столе перед Ваней пусто – ждал, пока соберется компания, и трапезничать в одиночку не торопился, за что Костик любил его самой странной любовью. – Че тебе взять? – вместо приветствий бросает он, и Ваня, хмурясь, окидывает взглядом скопившуюся очередь. – Не знаю, удиви меня. И Костика не нужно просить дважды. Как человек русский и по генетическому определению наглый, он аккуратно распихивает очередь под предлогом посмотреть на витрину, а потом, не увидев в толпе знакомых лиц, к которым можно было бы просто примазаться рядом, плюет на все нормы приличия. Под шумные «эй!» и «куда прешь?» Баджиев втискивается в самое начало очереди и только цокает, когда особо смелые пытаются до него достучаться. Чего, собственно, добиваются – непонятно, приоритеты у Баджиева расставлены давно и очевидно правильно: вот они все – такие глупые, стоят тут, как бараны, ведут светские беседы, а раз стоят и не выделываются, значит, никуда и не торопятся, а потому точно смогут постоять еще. Он же пришел сюда не языком чесать, а обедать, да и в соседнем зале его ждет голодный Ванечек, и если выбирать между одним единственным Мацуно, который наверняка сейчас сидит и мечтает о сырниках со сгущенкой, и стадом каких-то придурков, которые не чувствуют границ дозволенного и провоцируют на грубость человека не только нервного, но еще и невыспавшегося, то выбор тут очевиден. – Сырники со сгущенкой, штук шесть, две гречки, два салата витаминных, кит-кат и два чая, – быстро чеканит Баджиев, шаря в карманах в поисках карты. – Нет, один чай и банку редбулла. – Костян! – раздается где-то за спиной. Еще в дверях завидев знакомую шевелюру, наспех собранную в хвост и уже распетушившуюся, Пашка пользуется случаем и тоже расталкивает очередь, но уже куда грубее, чем Баджиев, да и под относительно весомым предлогом. Пожимает Косте руку пухлой потной ладонью и ловко пристраивается позади, отдавливая незнакомой второкурснице ноги и даже не удосуживаясь извиниться, когда она толкает его в плечо. – Тут очередь вообще-то, – напоминают ему сзади, и Паша обрушивает на недовольную девчонку тяжелый взгляд. – Мне занимали, – выплевывает он, напрочь игнорируя, как толпа едва ли не хором указывает, что и Баджиев тут оказался случайно. – Ну че, какими судьбами? – А какими судьбами люди в столовку ходят? – улыбается Баджиев. Оплачивает обед себе и Ване, пихает шоколадку и энергетик в широкие карманы толстовки, отодвигает поднос с едой в сторону и уступает очередь Паше. – Да я про уник вообще, – поправляет он. – Доброе утро. Щи, макароны, винегрет и чай, пожалуйста. Сырники вкусные? – спрашивает у Кости, на что тот только плечами пожимает. – Не пробовал. – Ну давайте штуки три сырников еще, – шикует Пашка, расправляя купюры и выкладывая деньги за обед на пластиковую тарелку. – Че, за ум решил взяться? Или мать ремня всыпала? Костя скалится – знает же, что Пашка издевается. Сам Хаяшин расплывается в ответной ухмылке – розовые щеки подпирают глаза, а уродливый шрам на губе и подбородке, некогда криво зашитый в местной травматологии, растягивается белым рубцом. Баджиев уже и не помнит даже, что такого интересного случилось с Пашкой, что теперь он ходил исполосованный: не то на велике перевернулся, когда они между гаражей в началке гоняли, не то позорно проиграл в догонялки бродячим собакам на исписанной баллончиками стройке на районе. В целом, конечно, неважно все это было, потому что сам Пашка гордо заявлял, что шрамы украшают мужчин, ну и пусть, что его шрам некрасивый – его украшать уже некуда. «Все-таки должен быть предел какому-то совершенству», – со знанием дела говорил он, и Костя никогда не спорил: может, его очевидно безупречным вкусам он не соответствовал, но девчонкам почему-то нравился, а девчонки наверняка понимают в мужской красоте побольше, чем какой-то там Костя Баджиев. – Зачетная неделя же, – напоминает он, когда Пашка загружает тарелку макарон в поржавевшую местами микроволновку. Он перехватывает ее и отставляет на крышку, загружая вместо макарон свои две тарелки с гречкой и котлетами. Пашка хмурится. – Да твоя печенка сейчас всю микроволновку обстреляет, дай я сначала погрею. – Какие мы нервные. Ну и че там с зачетами, нормально закрылись? – Нормально. Казик автоматом семестр почти весь закрыл. Я сегодня ко второй приехал, а он в общаге до сих пор, наверное, отсыпается. – Ну неудивительно, должны же хоть у кого-то из всех нас быть мозги. Лавируя ледоколом «Арктикой» между столиками да шумными компашками студентов, пробираясь к собственному Северному полюсу сквозь брошенные на пол рюкзаки, Костя с Пашей все же добираются до Вани, едва не помирающего от скуки и, вероятно, уже от голода. Баджиев явно не без божьей помощи доносит заставленный едой поднос, чудом не расплескав Ванин чай в гречку и себе на руки, услужливо расставляет перед Мацуно посуду с блюдами изысканной столовской кухни и плюхается напротив, совсем не специально задевая его коленки своими. Пашка же, пожав Ване руку, грузно усаживается рядом, и если сам Костик уже принимается за обед, щедро забрасывая в рот гречку вилкой и соря вокруг себя, то Хаяшин заводит светскую беседу с Мацуно – просто для того, чтобы Ванька не скучал, пока Костя занимает свой болтливый рот чем-то другим. А разговор – что пары по психофарме, тянется прилипшим к лопнувшей подошве старых адиков поганым мятным орбитом: вроде, вкусно, а вроде, и грустно. Хаяшин – Макс Пэйн местного розлива, заряжает с двух рук и умудряется не только щи хлебать максимально воспитанно, но и так же воспитанно с набитым ртом раздавать советы, в очередной раз убеждая не только собеседников, но и всех в столовой в том, что его мнение – собственно, единственное, с которым нужно считаться. И не то чтобы Ване было совсем неинтересно его слушать, но учеба уже стояла костью в горле, искренне хотелось бы отвлечься от зубрежки на зачетную неделю, и он наивно полагал, что хотя бы сегодня выцепит Баджиева на тет-а-тет. Костик мог игнорировать звонки и сообщения от Маринки хоть до посинения, но факт оставался фактом, и его нежелание признавать очевидное не отменяло незакрытой ведомости за первый курс, которая из обыкновенной бумажки с напечатанной и резко смазанной таблицей внезапно превратилась в неилюзорный шанс быть отчисленным за позорный долг по самому важному предмету на факультете психологии – безопасности жизнедеятельности. Потому, собственно, провести время с Баджиевым теперь мог только Казик Ханемиев – и то только потому, что жил с ним в одной комнате. Баджиев и без того плохо спал по ночам, а с нависшей угрозой вылететь из универа, к которому и так не то чтобы лежала душа, о том, что человек вообще должен спать, Костя и вовсе позабыл, а потому по возможности отсыпался на парах – например, в триста сорок шестой аудитории. – Да че там учить, – важно протянул Пашка, со скрипом отодвигая пустую тарелку и тут же принимаясь за макароны. – Не знаешь, куда бежать при пожаре, что ли? – При каком пожаре? Ты видел билеты? Там оползни какие-то, сели, блять, хмели-сунели. Вот каков шанс, что хоть кто-то из нас в жизни с таким столкнется? Расправившись с гречкой – совсем сухой и не то чтобы вкусной, Ваня, лениво листая ленту новостей в телеграме, лишь краем уха слушает болтовню Костика и Паши напротив, разламывает сырники вилкой и измазывает в сгущенке. Вот так всегда и случается: хочется поговорить по душам, просто о чем-то своем, о личном и понятном только им двоим, а судьба преподносит вот такие подарки, кому-то – сели и хмели-сунели, кому-то – Пашку Хаяшина, которого никто, если говорить совсем уж откровенно, за их столик не приглашал. И Ваня не лезет. Дуется, конечно, недовольно, но все же не вставляет свои пять копеек. – У нас на Урале сели – да хоть каждый понедельник, – важно замечает Паша, тыча в Костину сторону вилкой. – Ты уж тут сам ничего не сделаешь, там сетки противоселевые ставить надо и укреплять береговые стены. Фигня вопрос, короче. – Если мне на пересдаче попадутся сели, я этому Макарычу так и скажу: вопрос фигня. – Так у тебя Макарыч принимает? Косой этот? – усмехается. – И чего ты тогда паришься? Ваня усмехается тоже, и Костя, кажется, впервые за сегодня обращает на него внимание. Ваня же тоже не первый день в универе учится, тоже, как и они, когда-то был первокурсником, а как завещали великие умы, каждый первокурсник на пути к степени бакалавра должен пройти огонь, воду, медные трубы, лабиринты универских коридоров в поисках нужной аудитории и пачку зачетов и экзаменов по предметам, которые к специальности не имели абсолютно никакого отношения – например, по физре, информатике и безопасности жизнедеятельности. И Макарыча, собственно, он знал тоже – потому что Макарыч был легендой мемов в местном «подслушано» и тем самым кадром, что когда-то просеял ведомость с зачетом и по ошибке в новую внес Ване неявку, отчего тому пришлось потом месяц бегать по методистам и доказывать, что это не он раздолбай, а Макарыч в очередной раз пошел на поводу своего маразма и ожидаемо облажался везде, где можно было и нельзя. – Меня этот ваш Макарыч на первом курсе только так ебал со своим бжд, – вздыхает Костик. – Я ему слово, он мне пятнадцать. – Валил, что ли? – Пашка отламывает сырник и, следя за тем, как Ваня елозит своим по сгущенке, повторяет нехитрые манипуляции. Баджиев согласно мычит, шурша кит-катом. – Костян, ты как будто первый день живешь. – Завали его сам, – встревает Ваня. И Костя смотрит на него растерянно, приятное взгляду лицо рассматривает, задерживается на едва заметных кругах под уставшими голубыми глазами, следит, как юркий язык слизывает с губ сгущенку, и тут же как-то неловко возвращается к глазам. Строгие брови изгибаются, и над длинным носом собирается складка. Иногда Костя Ваню совсем не понимает. – Ему же лет семьдесят, Вань, я сяду. – Да я не о том, – цокает Мацуно, и Костя как-то совсем растерянно выдыхает. По тому, как расслабляются крупные плечи Пашки, Костя делает несложный вывод: подумали они явно об одном и том же. – Ну типа начни валить его первым. Мы так и сдавали ему все. Делай лицо поумнее, от вопросов увиливай, сам задавай встречные. Чего ты, деда своим языком длинными заболтать не сможешь? – О, реально длинный? Покажи, – Пашка грубо разворачивает Костю к себе за плечо, и Баджиев одаривает его самым тяжелым взглядом из всех, на что вообще способен. И Ваня уже почти смирился с тем, что в их планы пообедать вдвоем внезапно вклинился нежданный-негаданный Пашка, почти принял тот факт, что Костика сейчас заботит только пересдача, но Баджиев, и без того явно не самый разговорчивый в компании, замолчал – уткнулся в телефон да строчил смски как не в себя. Хаяшин будто и не заметил, как Костя выпал из беседы, и просто продолжил заливать Мацуно истории с собственных пересдач – самые идиотские, начиная теми, где он прятал шпоры, и заканчивая байками о том, как эти самые шпоры в аудитории забывал и позорно возвращался за ними под самыми глупыми предлогами. – Список-то покажешь? как зачет? домой скоро?

да норм все, щас надо к методистам заглянуть, у них обед, потом в общагу

давай давай, нам с тобой еще убираться мож за молоком еще заскочишь по пути? возьми литр я дома тебе отдам – Костян?

ок зайду у меня карты ток с собой нет, оно по скидке?

хз возьми любое если что на кассе спросишь – Ты тут вообще? – Хаяшин пихает внезапно оглохшего Костю локтем, и тот, цокая, промахивается по клавиатуре. – Да тут. Казик просит в магазин зайти.

не пиши мне больше такие вещи про уб*рку

– Так что со списком? Покажешь вопросы? – На пересдачу? Да те же самые, что и у вас были, они же программу не меняют. Мне их, блин, писать не хочется, не то что учить. – Дай посмотреть, – встревает уже Ваня. А Косте ведь и не жалко – он тут же залетает в беседу группы и пролистывает вложения в поисках документа за какой-то из прошлых семестров. Помнится, Маринка его кидала, еще и название у него дурацкое было – просто «вопросы», а к чему вопросы – это уже сам гадай, все файлы с билетами ко всем экзаменам она подписывала только так. И пока Хаяшин на фоне распинается о противоселевых сетках, Костя открывает все подряд документы, по пути смахивая вверх уведомления о сообщениях Ханемиева. Казимир Ханемиев: вххвххвхввхвх Казимир Ханемиев: ну как скажешь нежный ты наш Казимир Ханемиев: блин а как мы там придумали заменять Ваня держит телефон по-хозяйски, уже привыкший к этим ставшим родными трещинам на защитном стекле, к побитому корпусу и силиконовому ярко-желтому чехлу, местами потертому и уже потемневшему. Палец скользит по экрану, глаза пробегают по списку вопросов – и ничего сверхъестественного Мацуно не обнаруживает: стабильно лесные пожары, наводнения, землетрясения, утечка газа, те самые сели и ни слова про хмели-сунели. Казимир Ханемиев: а точно Он смахивает уведомление прежде, чем Баджиев успевает отреагировать на тихую вибрацию навечно обеззвученного телефона, и только взгляд скользит выше по списку к первым вопросам, как телефон вибрирует снова. Казимир Ханемиев: любовью заниматься Казимир Ханемиев: короче, жду дома Мацуно хмурится непонимающе. Внутри – море вопросов, плещется и разбивается о скалы нежелания устраивать допросы с пристрастием по одной простой причине: это его не касалось. В принципе, Ваня знал, что отношения Кости и Казика не проходили ни под одно описание дружбы, дружили они странно и довольно тесно, да и оба были, что называется, с некой припиздью, а потому так сразу и не скажешь, что это за сообщения были – не то они действительно перешли на новую какую-то там базу и потенциально делят теперь не только комнату, но и кровать, не то Ханемиев просто чокнутый и шутить не умеет, а Ваня в порыве тихой ревности себя накручивает и медленно, но верно начинает ехать крышей. Потому что Баджиева ему правда не хватало. Не то чтобы Ваня был собственником или заявлял о каких-то особых правах на Костю, но в последнее время, начиная с осознания, что к Костику по-особому тянет, он вдруг стал замечать, что отходит для него на второй план. Все разговоры теперь рано или поздно сводились к Ханемиеву, во всех диалогах он так или иначе фигурировал, и Ване вдруг начинало казаться, что теперь вся жизнь Костика в каком-то смысле вокруг Казика и вертится. Что делать – непонятно, ведь и о ревности так прямо не скажешь – бессмысленно же, не хочет Костя проводить с ним больше времени, так его ведь и не заставишь. Как говорится, насильно мил не будешь. Он просто передает телефон обратно. – Тебе там писал кто-то, – бросает он вскользь, собираясь делать вид, что сообщений он не видел, и что сердце его не разбилось. Как будто ментально ему больше не двенадцать. Но Костя улыбается переписке, хмыкает довольно и быстро строчит ответ – Ване до ужаса хочется ему вмазать. Даже Пашка замечает, каким волчьим взглядом тот вдруг прожигает Баджиева, но решает не комментировать – ну их. Баджиев так увлекается, что и не замечает, как к столу, цокая низкими толстыми каблуками, подбегает девчонка, тут же руки в бока упирает и картинно кашляет. Баджиев цепляет ногой стул рядом с Ваней и с противным скрипом притягивает его к столу ближе, как только краем глаза замечает, как непрошеная гостья тянет к нему руку. – Занято. – Я за тобой бегать не собираюсь, почему одной мне твои долги нужны? – лепечет она нервно. – Ты делать вообще что-то собираешься? – Я собираюсь есть сырники, – грубо, сухо и совсем неприветливо. Костя ворует у Вани сырник, и Мацуно придвигает тарелку со следами сгущенки ближе. – Вкусные, кстати, – оживает Пашка. – Пойду еще возьму, если остались. И он отходит, едва не задевая мелкую девочку крупным плечом. Ваня провожает его взглядом. – Я про пересдачу говорю, а не про сырники. Ты специально дуру из меня делаешь? – Я тебе еще раз повторяю, – вилка со звоном отлетает к пустой тарелке. – Я сам со всем разберусь, чего ты доебалась? Даже если меня отчислят, тебе с этого что? Ты мне кто, мать? Сестра? Девушка моя, может, чтобы душить меня своими загонами? На последних словах Костя все же ударяет по столу и наконец разворачивается к одногруппнице. Она смотрит на него сверху вниз, в глазах – и ни намека на обиду, очевидно, что привыкла уже к перепадам настроения своих вынужденных знакомых. – Я твоя староста, и спрашивать будут с меня. – С тебя никто не будет спрашивать, – Костя вздыхает. – Марин, дай мне поесть, у меня тут встреча важная. Ты не видишь, что я не один? Ради бога, уйди. Марина глядит на Ваню в поисках поддержки, но и от Мацуно ее не получает – он смотрит недовольно, всем своим видом давая понять, что еще немного, и она доведет до греха. – Я с Макарычем договорилась, он тебя сегодня ждет в двести семнадцатой после двух на консультацию. – У меня на сегодня планы. – Ты хоть знаешь, чего мне стоило его выцепить? – А тебя кто-то просил? Ты с первого раза не понимаешь, что ли? Я же сказал, что со всем разберусь сам, сегодня вечером у меня дела в общаге. Все, Марина, – Костик срывается и рявкает даже для себя неожиданно громко, заставляя попустевшую столовку развернуться, а Маринку неловко поежиться. – Уйди отсюда. Я тебе напишу, как будет ясно, что с пересдачей, не еби мозги. Маринка разворачивается на каблуках и уносится со второй космической – наверняка побежит жаловаться подружкам, какой Костя Баджиев хам и просто невоспитанный козел. Костик же вздыхает с облегчением. И в чем он не прав? Никто ведь не просил ее решать вопросы за него. Может, это и входило в обязанности человека с таким почетным званием, как староста группы КП402-3, но уж слишком часто она перегибала палку и лезла туда, куда не нужно. Вот и сейчас – подпортила все впечатление от вкусных сырников. Костя даже не сразу замечает, с каким тяжелым взглядом сидит Мацуно. – Ты-то чего надулся? А что он скажет? Надулся из-за каких-то там «планов» с Казиком? Из-за того, что Костик вообще времени на него найти теперь не может? А может, прямо так и скажет. – Классно пообедали вдвоем. Костя едва заметно улыбается, но тут же себя одергивает и наклоняется к столу ближе. – Из-за этой фигни и надулся? – Ваня смотрит на него, как на дурака. – Да я правда не знал, что Маринка явится. Думал, мы поедим вдвоем, а видишь как. – А Пашка? – Да в очереди встретились, он и подсел. Что я, силой его отсюда выкину? – Ваня молчит. Чего он завелся, он и сам не представляет. Неужели правда ревнует? Или ему просто не хватает Баджиева? – Вань, – он тянется ближе, и на секунду Мацуно кажется, что тот возьмет его за руку – как в типичных сопливых мелодрамах, разведет столовскую романтику с сырниками и своим вонючим энергетиком, но он лишь отодвигает тарелку и сцепляет руки в замок. – Я сейчас бжд пересдам, и мы с тобой поедим вдвоем, я обещаю. Не здесь, а сходим куда-нибудь, нормально поужинаем. Дай мне только разрулить все, и я тебя куда-нибудь свожу, сейчас голова правда забита не тем. Думаешь, я не скучаю? И на душе как-то становится легче. Не потому, что Костик наобещал накормить, и Ваня сделает так, чтобы платил за обоих именно Баджиев – просто где-то вновь просыпается ощущение, что вся эта дружба нужна не только ему, и что Ханемиев – далеко не единственный человек в его жизни. Ваня не отвечает, но Косте и не нужно, чтобы тот говорил вслух – он видит все по глазам. Оба даже не замечают, как Пашка возвращается с целой тарелкой сырников. – Последние урвал, – довольно делится он, и Костик искоса смотрит на его тарелку – собственно, неудивительно, наверняка это были вообще все сырники, которые сегодня испекли. – У меня пересдача двадцать третьего, там уже решим, хорошо? – Костик заглядывает Ване в глаза, и Ваня пожимает плечами. Так, безразлично. Как будто ему все равно. Не касается его это. Костя ловит себя на мысли и вскидывает брови, теперь уже действительно хватая Ваню за руку. – Слушай, а может, мы созвонимся перед пересдачей, я тебе билет шепну, и ты мне его надиктуешь? Я наушник волосами завешу, не видно будет. И Костик так по-щенячьи смотрит – ну как ему можно отказать?