Между панельных домов

Рюгужин терпел. Он терпел, когда бывший сосед по общаге храпел всю ночь и не реагировал даже на грубые толчки ногами, когда тот запаривал вонючие пюрешки и чавкал, обжираясь своей химозой. Он терпел, когда в соседнем блоке затеяли ремонт, и каждое его утро начиналось с долбежки и сверлежки прямо за картонной стенкой. Он терпел, когда из-за личной неприязни со стороны препода со скрипучим, как старые ботинки, голосом его дважды отправляли на пересдачу столь важного предмета как основы безопасности жизнедеятельности. Он терпел, когда Максим звал в бургер кинг, прекрасно зная, что Рюгужину больше нравится макдональдс, – потому что там наггетсы по шестьдесят девять рублей и кола безлимитная. То, что вся газировка там разбавлена и гроша ломаного не стоит, Максим слушать не хотел, и Рюгужин прикусывал свой язык и все равно шел в чертов бургер кинг жрать пересоленную картошку и то и дело отвоевывать у жадного Санова свои наггетсы. – Жалко тебе, что ли, – дулся Макс, и Кеша цокал, но наггетсами все-таки делился. – Куда в тебя столько лезет? – спрашивал он каждый раз как по методичке, и Макс хохотал в ответ с набитым ртом. Со временем, правда, Кеша научился терпеть даже Максима – а это уже дорогого стоило. Именно поэтому он ходил с ним в бургер кинг. По правде говоря, с ним бы он пошел хоть в крошку-картошку. Может, именно Макс весь его лимит терпения и исчерпал. Кеша мог перетерпеть все, что угодно, но только не своего нового соседа. Вонючий картошечник вылетел из универа и, следовательно, из общаги, и Кеша даже грудью полной вдохнуть не успел, как на его пороге объявилась коменда, а за ней – двухметровая шпала, царапающая потолки своей выкрашенной башкой. – Рюгужин, пополнение, – весело объявила она, и Рюгужин скривился смертельно – так, что о его физиономию наверняка можно было бы точить ножи. – О! – только и раздалось из коридора. По совершенно несчастливой случайности Кеша Рюгужин пусть и мельком, но с Антохой Шуджиным был знаком давно. Косвенно, через общих друзей, он был наслышан о Шуджине и, честно говоря, даже не подозревал, что это недоразумение вообще где-то учится. На каком курсе и факультете – тоже, да и ему, собственно, до лампочки все это было. В первый же вечер Шуджин бросил вещи на свою кровать и, сообщив, что выйдет покурить, пропал на четыре дня, так что поначалу Кешу это вынужденное соседство не то чтобы напугало, но со временем он понял: Шуджин объявил ему войну. Антоха курил в комнате, когда Кеши не было, и проветривал настолько плохо, что лучше бы и вовсе не пытался; он хохотал в голос, смотря видео на ютубе без наушников, то и дело путал свою посуду с посудой Кеши и пил свой кофе три в одном из его кружки, которую не удосуживался после себя мыть. Стираться он не стирался, а если и стирался, то развешивал свои портки сушиться по всей комнате, в том числе и на спинку кровати Кеши – и неважно, были то футболки или носки с трусами. Он ходил в душ в его тапках, которые совсем не подходили ему по размеру, гремел стеклянными бутылками, которые все обещал выбросить, но до победного хранил под кроватью, и порой притаскивал в гости своих тупорылых дружков. Откуда у Шуджина друзья, Кеша вообще не представлял и, судя по их виду, вполне мог бы спорить, что тот подбирал их с улицы прямо по дороге до общаги. Благо, в самой комнате они надолго не задерживались – Кеша всерьез грозился отмудохать всех их прямо на пороге. А еще Шуджин заимел привычку терять пропуск в общагу. Терял ли он его, забывал в другой куртке, чудесным образом размагничивал – все всегда заканчивались одинаково: Шуджин стоял под окнами и выл сиреной, просил Кешу спустить ему карточку или вовсе выйти и встретить. Чтобы не позориться перед соседями и вообще не подавать виду, что он хоть как-то связан с Антохой, Кеша дал ему свой номер. – Только по хуйне не пиши, по-человечески прошу, – бросил ему тогда Кеша, и Антоха по-человечески пообещал не писать, а потому, случись что, он ему сразу звонил везде, где только можно – в вк, в вотсаппе и даже в вайбере, который не то специально, не то в силу своей неприкрытой колхозности гордо называл вибером. Кеша пожалел, что дал ему свой номер, в тот же вечер и вскоре попросту сменил симку. Завтра Кешу ждала пересдача по бжд, и перед дурацким нервным утром он решил хотя бы раз в жизни выспаться, но у Шуджина на вечер Кеши были свои планы. Антон появлялся на парах не то чтобы часто, а потому считал, что может себе позволить пропустить баночку-другую, и, как это обычно водится, никогда баночка-другая одной-другой не ограничивались. Растеряв пропуск, ключи, проездной и последние остатки совести, Шуджин колотил кулаками в дверь, навалившись на нее и уперевшись лбом, и едва не в слезах просил Рюгужина пустить, справедливо напоминая, что теперь это и его комната тоже. Чисто теоретически Шуджин мог бы позвонить кому-то из друзей, договориться переночевать да свалить подальше от вечно недовольного соседа, но на практике оказывалось, что друзей у Антохи, собственно, и не было – так, разве что товарищи, у которых на любую его просьбу всегда находилось тридцать три отговорки. – Я тебе отвечаю, я вынесу эту дверь, – обещает Антоха, крича на весь этаж и барабаня по двери так, что у Кеши голова идет кругом. Кеша, правда, с детства был упертым, как баран, а потому не пустить ночевать Шуджина для него стало делом принципа. По крайней мере ему хотелось надеяться, что он усвоит урок, и больше Кеше не придется по утрам дышать его перегаром. – Иннокентий! – Я сплю, – мычит Кеша с подушки, сквозь темноту вглядываясь в дрожащую в проеме дверь. – Да как ты спать-то можешь? Что именно имел в виду Шуджин – загадка: не то стук, не то совесть, которая, как он считал, обязательно должна была замучить Кешу за то, что тот оставил без ночлега бедного Антоху в тоненькой ветровке, когда на дворе уже вовсю гуляет морозный ноябрь. Скоро выпадет снег – не исключено, что даже сегодня, а на ногах у Антона – одни лишь носки да резиновые шлепки. Вышел покурить да сцепился со старым знакомым, слово за слово, распили по баночке, время и полетело – ну с кем не бывает. – Кешечка, – взмолился Антоха, прилипнув щекой к холодной двери. Где-то по коридору послышалась ругань о третьем часу ночи, и Антоха вполне справедливо прикинул, что обязательно отхватит по шапке уже не только от Рюгужина, если сейчас же не сбавит тон. – Ну Кеш! Я так больше не буду! Конечно, Шуджин врал – и оба они это прекрасно понимали. Когда Кеша снова проигнорировал навешанную на уши лапшу, Антон, отчаявшись, только и стукнул кулаком по двери, пообещав выяснить все отношения завтра, и километровыми шагами полетел к лестницам. Все-таки, даже под легким флером баночного черного русского Антоха понимал как минимум две вещи: во-первых, русский народ потерял слишком много, когда с полок магазинов исчез алкогольный рэд дэвил, и во-вторых, если они с Кешей и сцепятся, то драться будут насмерть. Шуджин с детства ходил на карате, а Рюгужин с детства ломал во дворе лица, и, если бы вдруг они решили выяснять отношения силой, скорее всего, от общаги не осталось бы и камня на камне. Антон понимал это, Кеша понимал это, а потому оба, как бы друг друга ни доводили, отгоняли от себя абсолютно взаимное желание размазать друг друга в фарш. Потому-то Антон и уходит – иначе спьяну он бы действительно вынес дверь, и тогда беды было бы не миновать. Вывалившись в курилку в пролете между этажами, слегка покачивающийся Шуджин ругался, зажимая сигарету губами, и быстро листал друзей онлайн в поисках кого-то, к кому можно было бы напроситься на ночевку. В сети в такой сравнительно непоздний час на удивление сидел лишь Изя – давний знакомый, который сам когда-то добавился, но никогда не писал, а удалить его Антохе было как-то неудобно, и Шуджин уже решил было договориться с ним, но вовремя одумался: Изя был с приветом, и лучше уж Антон до утра по улицам шароебиться пойдет, но с Изей связываться не станет. Закадычный дружбан жил далеко, и даже если бы Антон приперся к нему, тот бы сослался на спящих родителей и никуда бы его не пустил. Со снайперской точностью запустив бычок в форточку на крыльцо подъезда, Антон идет туда, где его всегда встречают неожиданно тепло. – Блять, ты время видел? Ханемиев открывает не сразу. Отекший, собранные волосы повысыпались из слабого пучка, голос похрипывает – значит, все-таки разбудил. – Че надо? – Казик, пусти на ночь, будь другом. И Ханемиев не задает вопросов – потому что он только проснулся, потому что не удивлен, что Шуджину некуда податься, и потому что Шуджину в принципе задавать какие-либо вопросы смысла не было. Не по годам смышленый сосед Казика говорил, что некоторым мужикам проще дать, чем объяснять свое нежелание, так вот и с Шуджиным ситуация обстояла примерно та же – проще будет впустить, чем до утра выслушивать его скулеж за дверью на коврике у порога. Ханемиев оборачивается через плечо, проверяя, спит ли его верный товарищ, и раскрывает дверь в темную комнату пошире. – Только тихо, – наказывает он. – На пол ляжешь. – Да пофиг, – шепчет Шуджин в ответ, скидывая с себя побитые жизнью и общажными порогами шлепки. Казик, который больше всего на свете ненавидел, когда его называли Казиком, и вправду раскидывает Антону на пол: теряясь в темноте и цепляясь мизинцами за ножки стульев и углы тумбочки, он расстилает у своей кровати плед, сверху гостеприимно бросает неглаженную и пахнущую дешевым порошком простынь и за неимением лишней подушки скатывает в рулон свой махровый леопардовый халат. Ветровка Антохи шуршит и звенит мелочью в кармане, и Ханемиев то цокает, то шикает на него, пока тот раздевается, то и дело поглядывая, не нарушили ли они сон вечно недосыпающего соседа. – Век должен буду, – шипит Антон, укладываясь на импровизированное ложе, и Казик бросает ему сверху еще одну простынь, чтобы укрыться – в конце концов, батареи греют еще слабо, и каким бы противным Антон Шуджин ни казался, даже ему он не пожелал бы что-нибудь себе застудить. Он возвращается в постель, скрипя пружинами в матрасе, и проверяет время на телефоне. – Все, спи. – Я этому Рюгужину башку оторву, – грозится Антон, тупо уставившись в темный потолок. Казик упрямо молчит, и он принимает это за намек, что тому и вправду интересно, за что же именно Рюгужин должен лишиться головы. – Так двину, что он обратно в утробу матери отлетит. – Антох, давай спать. Ханемиев ворочается, отворачивается к стенке и вздыхает громче, чем стоило, и Антон укладывается поудобнее. Со стороны стоящей напротив кровати слышится тихое недовольное сопение. – Повезло вам, что вы вдвоем живете, – решает Шуджин. – Хотя мы тоже вдвоем, если так подумать… слушай, как будто я к нему в гости прихожу. – Тох, – Ханемиев цокает. – Да все, все. – Ну четыре утра. – Да молчу я, – вздыхает Антон, прикрывая глаза и взбивая подушку из халата под головой. Молчать, правда, долго не выходит, и он, заправленный черным русским, выпаливает на автомате. – И ремонт у вас хороший, это везде на этаже такой? – Да сколько можно? – раздается во весь голос, и Антон вздрагивает. Казик, ничуть не удивленный, только и бросает тихое «ну вот». Чего, собственно, и стоило ждать – древнее зло упорными стараниями Шуджина пробудилось, толком и не успев задремать. – Все, честное слово, молчу. – Закрой рот. И Антоха правда замолкает. Баджиев, поерзав еще с минуту в постели, поднимается недовольно, шлепает голыми ногами до стола и с шумом отвинчивает от полупустой бутылки фанты крышку. Хлебает с горла, почесывая затекшее от лежания в неудобной позе бедро через трусы, и с таким же недовольным вздохом возвращается в кровать. Снимает телефон с зарядки и проверяет будильник. – Пиздец, – заключает он мудро, глядя на время. – Что у нас первым? – Психогенетика, – сонно мямлит Казик. – Пойдешь? – Ханемиев молчит в ответ, и Баджиев переводит будильник. – Я тогда тоже. Толкни меня ко второй. Зацепив еще сырые после душа волосы в слабый хвост, он снова падает на подушку и беспокойно прикрывает глаза ладонью. От мысли, что с утра выдастся поспать лишний час, если вообще получится уснуть, по телу внезапно разливается приятная легкость, и Баджиев уже практически проваливается в долгожданный сон, как Шуджин вдруг тихо вздыхает. – Хорошие из вас психологи получатся. – Да завались, – в один голос рычат Казик с Костей, и Антону действительно не остается ничего другого, кроме как завалиться.