Антология искренности

ты ломал меня равнодушием. между счастьем и славой выбрал одиночество. между мной и всем миром выбрал разбитое сердце. ты ломал меня, не держа и не отпуская. ломал и надеялся, что удастся. но ты проиграл. и сегодня я сильнее всех, кого ты знаешь.

---

Любовь не может быть смыслом всей жизни — так думал Минхо, когда уходил. Хёнджин сидел на полу в рыданиях, потому что думал иначе. Карьера Ли стала каким-то волшебным предлогом расстаться, против которого, как оказалось, нет аргументов. Ну, Минхо не принял ни одного. Он просто ушёл, сказав, что Хёнджин тянет его вниз. Сам же Хван ощущал, что был на вершине, будучи с Хо, и вниз он стал падать, именно когда остался один. Это было больнее, чем разбить коленки в садике. Больнее, чем перелом в шестом классе. Больнее, чем бронхит в университете. Это была та боль, которую совершенно не с чем поставить в сравнение, потому что слишком сильная. Слишком. Хёнджин умирал, оставаясь в живых. Он пожертвовал всем, что у него было, а взамен Хо пожертвовал им. Гадко и обидно. Было бы славно быть способным ненавидеть его за это. Хван, конечно, не был. — Ты должен идти дальше, Джи, — снова и снова повторял Чан. Для Хвана это звучало как «Если грустишь, не грусти» — логично до задницы, только совершенно неясно, что нужно делать, чтобы осуществить. И, за неимением идей, Хёнджин не делал ничего. Он растерял все хобби, что у него были, в отношениях с Хо, все собственные привычки сменились привычками Ли, даже его собственных мыслей, казалось, больше нет в голове. Все — его, пропитанные им, пахнущие его древесным парфюмом и виноградной жвачкой. Глупо и странно. Хёнджин не думал, что можно потерять себя вот так. Прежде казалось, что любовь — это путь, где себя находишь, а оказалось, любовь — это граната без чеки в кармане. Хвана разорвало на части. Это неприятно, выражаясь мягко. Это полный пиздец, если говорить искренне. Утомительно быть месивом из крови и плоти, в которое он превратился, так что собрать ошмётки в кучу пытался всеми силами. Только бы стало легче, и ощущение перманентного гниения внутри исчезло. Сложно. Сложнее, чем алгебра. Сложнее, чем кубик Рубика. Сложнее, чем бросить курить. Было так сложно, что снова — о, как неожиданно — не с чем сравнить, ведь это слишком. В жизни Хёнджина стало непозволительно много «слишком» после ухода Ли. Слишком много слёз, которые слишком сильно жгутся; слишком много мыслей, слишком много пустоты, и даже тишина слишком громкая. А потом стало слишком плевать. После месяцев метаний, истерик, собственного оглушающего молчания, беспробудной бессонницы и злости стало плевать. Осознание запрыгнуло на плечи со спины как-то резко и неожиданно, когда в один из дней наконец внутри заворочалось желание. Сначала одно — спать. Этого не было так давно, что Хёнджин едва ли мог вспомнить хотя бы один свой сон, а тут вдруг заснул и видел море. Наутро появилось второе желание — рисовать. Изобразить то море, что мерно шипело и пенилось газировкой в его неспокойном сознании всю ночь. Потом третье — говорить. И вот уже вдруг этих желаний так много, что невозможно угнаться. Было странно снова чего-то хотеть, но так головокружительно приятно. А потом Хёнджин обнаружил, что перестал думать о Минхо. Перестал проверять его соцсети бесчисленное количество раз за день, рассматривать в мыслях его последний взгляд, словно старую фотографию, даже спрятал в ящик рамку с совместным снимком, что всегда была на тумбочке. Хван понял, насколько сильно ему стало плевать, когда вдруг не узнал Хо. Он увидел суету, шумную толпу на другой стороне улицы, машину с тонированным стёклами и парня с точёными скулами, аккуратным носом и тёмными блестящими волосами с рекламного постера шампуня, не иначе. Он увидел его прямо и очень отчётливо, это не был мимолётный взгляд — Хёнджин действительно смотрел на него, но понял, кого видит, только спустя долгих полминуты. Прежде он мог почувствовать присутствие Хо кожей, едва тот оказывался в радиусе ста метров, мог рассмотреть крепкий силуэт на другом конце улицы со своими минус пять в справке от окулиста. Он знал, что Ли рядом, даже когда не знал. А теперь вдруг просто не смог собрать его черты в знакомый образ. Не получалось склеить кусочки воедино, слепить из них того, кто вызывал защемление меж позвонков. И это ощущалось ещё более странно и слишком, чем всё, что было прежде. Но… хорошо. Это ощущалось хорошо после всего, через что он прошёл. Хёнджин смотрел, совершенно не заботясь о том, будет ли замечен, как выглядит со стороны, откровенно пялясь. Он смотрел и наслаждался тишиной в груди там, где раньше рвались снаряды. Минхо был занят своим. Сама серьёзность, что-то говорил окружающим его менеджерам-директорам-журналистам, бросал взгляды по сторонам время от времени, но ни одного — туда, где стоял Хван. Он выглядел измотанным и печальным, раздражённым и недовольным. Делал равнодушный вид, будто всё, что с ним происходит, не вызывает в нём совершенно ничего, однако Хёнджин, несмотря на то, что ему слишком плевать, всё ещё помнил Минхо наизусть и отлично видел правду — Хо несчастлив в этом. Он не хочет видеть никого из десятков собравшихся вокруг него фанатов и журналистов, не хочет незаметно поправлять неудобный костюм, чтобы выглядеть идеальным, не хочет давать автографы и рассказывать о себе на интервью. «И вот это ты выбрал вместо моей любви..?» Шум города превратился в писк в ушах, а потом и вовсе в безмолвие с тихим фоновым гулом, будто соседи беседуют за стенкой на кухне — бубнёж слышен, но ни слова не разобрать. Хёнджин смотрел ещё пару мгновений и уже собирался отвернуться, когда Минхо посмотрел в ответ. Так же осознанно, прямо, действительно посмотрел, будто знал, где стоит Хван. Будто сейчас он чувствовал присутствие Хёнджина кожей и знал, что он рядом, даже когда не знал. Секундное замешательство, и скука пополам с раздражением в его мрачном взгляде сменилась интересом. Хван помнил этот взгляд, и прежде от него бежали мурашки, но теперь — только лёгкое покалывание на плечах. Как забавно. Слишком. Снова смотреть глаза в глаза странно и словно бы должно быть волнительно, однако ни капли, и даже чересчур спокойно, как будто все кровавые кусочки плоти после взрыва той гранаты в кармане наконец встали на места, а затем и обернулись в мрамор. Хёнджин ощутил себя неизвестной скульптурой в музее, на которую мало кто обращает внимание, и только один человек заметил её изящество. И он смотрит. Изучает детали, внимательно вглядывается в каждый изгиб, будь разрешено снимать, уже достал бы телефон и сделал миллион снимков. Но скульптуре совершенно плевать, смотрят на неё или нет, снимают её или нет. Она не чувствует. Хо выглядел так, когда уходил. Кто-то из тех директоров-менеджеров-журналистов тронул Минхо за плечо, желая получить внимание, но в ответ — равнодушное движение рукой «я занят, исчезни». Хёнджин почти ухмыльнулся. Лестно, когда человек, к которому прикованы тысячи взглядов каждый день, смотрит только на тебя. Однако теперь уже от этого взгляда никакого толку. Ни радости, ни трепета — только слегка приятно, как когда кассир в магазине вдруг неожиданно приветлив и желает доброго дня или случайный прохожий улыбается тебе без повода. Минхо теперь — случайный прохожий. Он сделал шаг вперёд, второй, и директора-менеджеры-журналисты обратили на него вопросительные взоры, кто-то даже что-то сказал. Хван не слышал, потому что был далеко. Хо был близко, но тоже, кажется, не слышал. Он сделал ещё несколько шагов, за ним засеменили две девушки и приличный в плечах мужчина, под строгими жестами и взглядом которого толпа спешно расползлась, позволяя Ли пройти к краю тротуара. Он на миг замер, бросив быстрый взгляд на дорогу, видимо, хотел перейти, но пешеходный переход далеко, так что снова поднял голову на Хвана. Тот из принципа не отводил глаз. Он и сам не знал, зачем ему это. Может, ощущение власти, коего никогда не испытывал по отношению к Хо, ударило в голову. Обычно всё было наоборот — Минхо владел им, Минхо управлял, и новая роль чувствовалась слишком любопытно. Может, просто хотел посмотреть, что будет дальше, из чистого интереса. Ли сделал ещё два шага вдоль тротуара, оказываясь напротив. Между ними — оживлённая магистраль, шум города и неопределённость, и это почти кадр из кино. Жизнь так легко становится третьесортной клишированной драмой, когда в ней появляются чувства. Дальше по сюжету воссоединение с кучей слов и слёз и счастливый финал с титрами под романтичную музыку. Хёнджин склонил голову набок. У их с Минхо истории не будет развязки, как в одной из этих типичных драм. Их чувства — не те, что нужны для такого сюжета. Больше нет. Хотя то, как Хван отвернулся и зашагал прочь, весьма драматично, стоит признать. Минхо, должно быть, крайне удивился, наверное, ждал другого, может, даже пошёл за ним, но Хёнджин так и не обернулся, чтобы узнать. Ближайший переход слишком далеко, и директора-менеджеры-журналисты не позволили бы Хо догнать. Это и к лучшему. Хёнджину стало жаль, и снова слишком. Жаль, что Хо сделал это не только с Хёнджином, но и с собой. Он обрёк на несчастье их обоих, и если Хван неожиданно справился, то Минхо… не похоже. Кто бы мог подумать, что всё обернётся так. Уходя, Ли будто бы совсем не переживал, что теряет Хёнджина, будто бы совершенно не волновался о том, что так просто отказывается от всего их общего прошлого, будто ему тогда было слишком плевать. А теперь выглядит так, словно врал. Ли не выглядит счастливым. Он выглядит потерявшимся щенком. Хёнджин, пожалуй, впервые видел его таким. Не хотелось, чтобы он был несчастен, потому что, несмотря на то, что Хёнджину сейчас слишком плевать, они были близки. Однако едва ли он может помочь. Он может только нарисовать потрескавшуюся двуликую скульптуру. Трещины с одной стороны сочатся светом, а с другой, некогда поросшие зеленью и цветами, затянулись льдом. Сквозь мутные кристаллы замёрзшей воды виднеется былой цвет аккуратных травинок, но они мертвы и никогда не станут живыми вновь.