Антология искренности

Хо давно перестал искать тонкие и острые черты среди зрителей, блестящий гордостью взгляд, ободряющую улыбку. Раньше он едва мог выступить без этого, глаза сами метались по рядам кресел в поисках одной единственной светлой макушки, и рот отказывался открываться, пока не найдут. Однако это дело дней минувших, он больше не настолько жалок и не настолько неуверен в себе. Он больше никого не ищет и никого не ждёт после всего, что случилось. Однако, именно когда ты прекращаешь поиски, искомое находит тебя само. Хёнджин нашёл. Хотя, вообще-то, Минхо не прятался. Ему было незачем, потому что расставание со словами: «Я ухожу от тебя» отрезало всяческую необходимость. Пожелания счастья, все эти «я надеюсь, ты найдешь того, кто будет тебя достоин» звучали как насмешка, злая шутка и просто полный бред, а ещё как «мы никогда больше не встретимся». Смысл убегать, когда никто не гонится? Но, видимо, смысл был, раз уж сейчас из темноты зала на него смотрят те самые глаза, что он кучу времени пытался перестать видеть во снах. Ему стоило убегать, ведь тогда сейчас бы снова не защемило сердце. Последние аккорды отгремели, оркестр затих, а зал завибрировал овациями. В такие моменты всегда в одном ухе звучали его слова: «Твой голос сто́ит самых больших залов». Это оказалось правдой, и этому до́лжно улыбаться — он выступил в самом большом зале города, и, куда ни посмотри, нигде не было пустых кресел. Однако улыбаться не хотелось совсем, ведь вот он — сказавший эти слова, а потом разбивший всего Хо на тысячу частей. Вот он, смотрит на триумф, который для Ли вдруг стал поводом для злости. Захотелось забрать каждую ноту, что сорвалась с губ, и проглотить, только бы не позволять Хвану знать, что он был прав. Не хотелось, чтобы он знал, что во всём всегда был прав. Но он знал. Сейчас, тогда — всегда знал и всегда будет знать. И в его взгляде нет и никогда не было самовлюблённости или снисхождения, сейчас вообще будто помесь печали и радости в кандалах лёгкой улыбки, но чистая горькая боль Минхо даже это хочет стереть. Он зол. Он чертовски зол. И Хо хотел бы смотреть куда-то ещё, но слишком сложно не возвращаться к этим линиям челюсти, что рисовали, чёрт возьми, лучшие мастера. Хван всегда стойко выдерживал взгляды, однако на этот раз опустил глаза спустя несколько секунд, печально дёрнув уголками губ. У Ли не было ни одной идеи, почему он пришёл. Его любовь к опере всегда была равна любви к Хо, и когда вторая умерла, первая, очевидно, тоже. По крайней мере, Минхо был в этом уверен. И тогда объективных причин быть в этом зале ровно ноль, так что было бы славно, если бы вот сейчас он просто встал и исчез. Но нет. Отсидел ведь весь концерт и в эту минуту никуда не собирался, мерно хлопал наряду с другими, ожидая бис. Иголки раздражения и дикого желания посмотреть на эти губы поближе пронзили всё тело. Минхо очень глобально соврёт, если скажет, что не скучал. Конечно, блять, скучал. Его бросили. Он этого не хотел, и скучал каждую чёртову минуту. Ждал шут знает чего. Возвращения? Едва ли это было возможно — «я больше тебя не люблю» очень красноречиво, но ему совершенно не хотелось быть без Хёнджина. Он ненавидел свою слабую душу за это, но хотелось, чтобы одиночество, обрушившееся на плечи, оказалось сном, кошмаром, неправдой. Хотелось включить жизнь обратно, но пульт у Хвана. И, будь возможность, он бы просил нажать блядскую кнопку, стоя на коленях. Но шансов не было, Хёнджина не было, и Минхо скучал, как сумасшедший, глотая слёзы и боль, режущую внутренности любовь и страх никогда не забыть её. И сейчас эта особенно явственная тоска по запаху, вкусу кожи, звуку голоса шла волнительной дрожью вдоль позвоночника, оставляя за собой кровавый след. И Ли ненавидит это. Ненавидит, что злость в его груди в этот момент такая ничтожная, а трепет такой всеобъемлющий. Бис казался вечностью. Хо очень любит чувствовать волны звуков, проникающие через каждую клеточку тела, лёгкое головокружение от пульсации кислорода в лёгких, когда ноты прорезаются сквозь губы прекрасными цветами; любит ощущение собственной всесильности, когда поёт и его голос сочится искренностью; любит вырывать из груди каждого зрителя восторженные вздохи, восхищённый свет — из глаз. Любит своё дело до трясущихся коленей. Но сейчас так тянуло под ложечкой, что физической болью отдавалось каждое протянутое на высокой ноте слово. И он не мог по обыкновению утонуть в моменте собственного всевластия над звуками и человеческими душами. Он мог только ждать, когда же отгремит последняя нота в его груди, чтобы скрыться за кулисами и наконец позволить себе бессилие. Но долгожданный момент, погасивший пожар последнего звука, не принёс ни толики желаемого ощущения. Он лишь сдавил горло непрошенными слезами, и огромного усилия воли стоило сдержаться, пока софиты не погасли, а занавес не отделил от тысяч взглядов. От тысяч взглядов, среди которых Минхо видел только один, и вспышка, сверкнувшая в нём за миг до того, как сомкнулись портьеры, ослепила. Не хотелось ни цветов, ни благоговейных слов, ни искр любви, высекающихся из улыбок поклонников. Всё, что было смыслом жизни буквально пару часов назад, сейчас стало бременем. И для такой глобальной перемены внутри достаточно было одного единственного зрителя. Почему он пришёл? Упиться ощущением собственной правоты? Смотри, Минхо, я говорил, что ты станешь великим исполнителем, и я был прав. Или… он тоже скучал? Боже, блять, какая сущая глупость. Даже если скучал, он не стоит того, чтобы Ли хоть сколько-то думал об этом. Хёнджин ушёл. Оставил. Бросил. Он не имеет права скучать, не имеет права возвращаться. Абсолютно точно не имеет права. И Минхо абсолютно точно плевать, потому что он хочет, чтобы Хван вернулся и сказал, что скучал. Это ужасно унизительно. Сидя в пустой гримёрке с бутылкой воды в трясущихся ладонях, он буквально мечтает о том, чтобы дверь открылась и на пороге появился изящный силуэт. Чтобы взгляд тёмных, как диезы и бемоли клавиш, глаз коснулся его лица, улыбка идеальных губ погладила сердце, и прикосновения, которыми он грезил, кажется, сколько себя помнит, снова стали осязаемыми. Но дверь закрыта, как долго бы Ли ни ждал. Он так и не вышел в фойе, чтобы встретиться с кучей людей, что ждали хотя бы лишь унцию его внимания. Не взял ни одного букета из дрожащих рук, не услышал ни одного тёплого слова. Менеджер Хан посмотрел недовольно, но заставлять не стал, может, заметив нездоровый вид Ли. По пути домой парень вертел в голове один и тот же вопрос снова и снова: «Зачем Хёнджин пришёл?» Зачем объявился и заставил ментальный поезд сойти с рельс? Зачем смотрел, хлопал, дёргал губами в улыбке? Ни одного объяснения не находилось, и в какой-то момент Минхо даже подумал, что ему показалось, будто Хван был там. Может, у него просто поехала крыша. Он так переживал перед выступлением, что в этом не было бы совершенно ничего удивительного. Переживал… странно, как быстро все эти переживания отошли на второй план, и даже само выступление, к которому он готовился так долго, вдруг стало неважным. Один чёртов взгляд, и Ли так глупо забывает всё, что ему дорого. Будет правда смешно, если присутствие Хёнджина ему померещилось, а он всё равно напрочь забыл обо всём, что было важно прежде. Машина остановилась у подъезда, и Хо почти выпал из неё, вымотанный выступлением, но сильнее — карнавалом волнения в груди. Шагая до двери, оглядывался, всё ещё мечтая, что вот сейчас Хван будет здесь. Будет ждать с цветами, улыбаться, хотеть извиниться за всё, что было, и Минхо простит прежде, чем он откроет рот. Но двор пустой, ни души в такой поздний час, даже птиц нет среди веток сонных деревьев. Ванная, долгие взгляды на собственное отражение в зеркале, полбокала вина, чего Минхо себе не позволяет почти никогда, потому что алкоголь плохо влияет на связки, и вроде бы стало спокойнее. Показалось ли, что Хёнджин был там, или он действительно приходил — не так важно, потому что исход у этого нулевой. Может, это козни взволнованного таким масштабным выступлением воображения. Может, очередная блажь Хвана. Хо решил просто лечь спать и забыть, ведь кроме лишних переживаний это не приносит ему ничего. И он, может, забыл бы, если бы спустя пару недель на следующем выступлении это не повторилось. Свет бьёт по глазам, звуки оркестра вибрируют в костях, цветы нот на губах и сотни восторженных взглядов, среди которых диезно-бемольная чернота. Хо споткнулся об эти глаза и едва не рухнул. Чудом было, что не дрогнул голос. Это не могла быть вторая галлюцинация подряд, значит, Хёнджин настоящий, и он уже второй раз приходит на концерт. Его взгляд всё ещё печально-радостный, губы чуть дёргаются в улыбке, ладони сталкиваются, когда он хлопает после каждой песни, а в конце Хван и вовсе встает вместе с большей частью зала, чтобы поаплодировать особенно бурно. Может, на этот раз Минхо пел слишком отчаянно и трогательно, может, выглядел жалко, но меж ресницами некоторых зрителей виднелись слёзы. Хёнджин не плакал. Только смотрел неотрывно и на этот раз не опускал взгляд, когда Ли смотрел в ответ. Хо же хотелось опустить взгляд каждый раз. Снова двери пустой гримёрки так и не открылись, сколько бы времени Минхо не сидел на диване, кусая губы. Снова возле подъезда не было ни души. Снова душ, но без вина, потому что оно всё ещё ужасно влияет на связки, да и если Хван продолжит свою игру, Ли придётся спиться, так что лучше остановить эту привычку сейчас. На следующий концерт Хёнджин тоже пришёл, и этот день сурка уже стал утомительным. Хотелось выбраться из петли недосказанности и недоумения, хотелось понять, почему Хван приходит опять и опять, почему никак больше не проявляет себя, не пытается поговорить. Ну, не может ведь быть, чтобы он приходил просто послушать выступление. Не может такого быть. Минхо никогда в это не поверит. На самом деле, не хочет верить, не хочет, чтобы это было так, и глубоко внутри искренне боится, что на следующий концерт парень не придёт, что эта неясность так и останется висеть в воздухе вокруг Хо навсегда. Но Хван приходит и на следующий концерт. Минхо намерен сделать с этим хоть что-то после выступления, потому что ощущение, будто подвесили вверх ногами, не отпускает с того дня, когда Хёнджин снова стал зрителем, и голова от прилившей к ней крови скоро просто взорвётся. Хо не может погрузиться в выступление, не может отвлечься от зудящего чувства на кончиках пальцев. Он готов даже пойти в зал или обратиться прямо со сцены, только бы хоть как-то изменить это ужасно тянущее ничто и всё сразу одновременно между ними. Он смотрит только на Хёнджина всё выступление, вкладывая во взгляд столько вызова, сколько может (может он немного, потому что куча сил уходит на поддержание концентрации), и, когда занавес закрывается, летит со скоростью, близкой к скорости света. В фойе полно людей с цветами и подарками, и Хо очень хочет, чтобы Хван тоже был там. Он рыщет глазами по толпе, высматривает знакомую макушку среди ручья выходящих на улицу, но не находит. Принимает благодарности и сыплет ими в ответ, улыбается почти искренне и всё ждёт, что знакомый взгляд встретится с его. Не дожидается. Вздыхая со смесью недоумения и отчаяния, тащится в гримёрку и хочет разбить что-нибудь о стену, потому что слишком вымотан этими играми в кошки-мышки. Хёнджин абсолютно точно играет, и Минхо снова до кипения зол, даже сильнее, чем в тот момент, когда впервые после столького времени увидел парня в зале. Он просто хочет понять. Понять, зачем всё это, понять, почему Хван ведёт себя так, понять, есть ли ещё хоть один шанс. Он даже не хочет больше думать, насколько это унизительно, потому что унизительно максимально. Но своим первым появлением Хёнджин сильнее зажёг надежду, которая и без того не переставала гореть, как бы Хо не отрицал это, так что обратного пути уже нет. Минхо просто хочет, чтобы Хван вернулся, как хотел этого с самого первого дня. Он жалок в этом своём желании, и его уверенность в том, что он больше ни в ком не нуждается и никого не ждёт, рассыпалась в пыль, ведь всё это время он ждал. Думал, что перестал искать родной силуэт, но, увидев снова, понял, что лишь делал вид, будто не ищет. Да, он именно настолько жалок. Но на следующий концерт Хёнджин не пришёл. Минхо пел, взволнованно ища глазами его черты, однако, сколько бы раз не окинул каждое лицо в зале, так и не нашёл. Хвана не было ни в первых рядах, ни в последних, ни на галёрке, ни за кулисами (да, Хо искал и там). Искренний страх стал реальностью. Каждая нота, слетающая с губ, была полна разочарования и злости, и даже концертная блуза Минхо выражала возмущённое недоумение. Игра закончилась, а Ли так и не успел разобраться с правилами. Проиграл, не сделав ни одного хода. После мучительно долгого обмена улыбками и любезностями с поклонниками в фойе, он пришёл в гримёрку с полными руками цветов, но радости благоухание ярких бутонов не приносило. Хо почти бросил букеты на диван, раздражённо выдохнув. Он неоправданно чувствовал себя обманутым. Ему никто ничего не обещал, но надежда жглась в груди. Минхо будто снова что-то потерял, хотя ничего толком и не обретал. Глотнув воды, глянул на стол, где обычно лежали его вещи, и увидел ещё один букет. Скромнее многих, что вручили ему после выступления лично, но захотелось подойти и рассмотреть. На фоне огромного количества зелени выделялись пурпурные цветы мальвы. Минхо знал эти цветы, потому что… Хёнджин очень сильно любил их. Рядом с букетом лежала записка, и Ли слышал, как сердце бьётся в ушах, пока разворачивал. Острые буквы складывались в одно предложение: «Я всегда говорил, что твой голос сто́ит самых больших залов». После того, как Хо прочитал фразу примерно сотню раз, по щеке покатилась слеза. Цветы завяли через неделю, засохли через две. Хо каждый день смотрел на острые буквы записки, каждый день ходил вокруг букета, каждый день ждал несуществующих ответов на незаданные вопросы, но не дожидался. И внутри тлела надежда, что на следующем концерте что-то станет ясно, или на следующем, или на следующем. Но Хёнджин не пришёл больше ни на один.