❄️Вальс во время зимы

Если я чему-то и научился Так это тому, что все вокруг фальшивы Никто не имеет в виду то, что говорит Просто, ради всего святого, выбери наконец сторону Да, да, ты меня ненавидишь Продолжай обвинять меня Я вижу это в твоих глазах Я никогда не смогу все исправить Ты хочешь моей смерти, но я жив Потому что я никогда не потеряю то, чего ты никогда не сможешь найти Я не забуду, но я выживу Потому что это последний раз, когда я позволяю тебе обескровить меня до нитки Memphis May Fire — Bleed Me Dry

****

Все дороги ведут к Заполярному дворцу, а его защищает Сиверская крепость.

      Тюремный губернатор нервно поправляет реденькие волосики, свалявшиеся под лёгкой фуражкой. В прорезях фатуйской маски блестели загнанные глазёнки. Всем своим обрюзгшим телом мужичок дрожал, но стоически отказывался от плаща. Настоящий снежевиц не может бояться холодов.              Вне административного этажа тюрьмы стоял дубак. Сегодня погода не щадила. Несмотря на близящуюся весну, накинувшаяся метель была словно ниспослана самой Царицей. Достойный антураж для возвращения её дорогого Предвестника.              Вся верхушка администрации выстроилась у входа. Перешептывались. Снег налипал на их плечи.              — Равняйсь! — взревел тюремный губернатор. Сила его рёва не вязались с общей аляповатостью образа.              Невысокая фигура в сером плаще стремительно надвигалась. Начальство в цветастой форме семенило чуть позади, только Предвестнику было плевать на не поспевающих за ним канцелярских крыс. Черный мех поднятого капюшона зловеще развивался, сливаясь с тёмными волосами и ястребиным взглядом узких глаз.              Когда уважаемый Предвестник оказался на расстоянии десяти шагов, мужичок возвестил:       — Тюремный губернатор Алексей Владимирович Трубецкий приветствует многоуважаемого Шестого Предвестника!              В ответ на этот северный фарс лишь закатывают глаза. Скарамучча не принимает приветствие, даже простого «здрасте» не обронит, а лишь поскорее скроется за приветливо распахнутыми для него дверями тюрьмы Трубецкого.              — Смирно!              Коридоры, облицованные свежей белой штукатуркой, наполнились звуками шагов. Но громче всех выделялся перестук деревянных гёте, которые Скарамучча не успел сменить более удобные в условии льдов Снежной сапоги. Предвестник яростно сбрасывает меховой капюшон с головы. Снег с его фигуры падает на пол, быстро становясь влажными следами.              Скарамучча уже вскочил на лестницу, однако осекается, когда слышит позади себя скоромное:       — Карцер у нас на первом этаже.              Предвестник не подал виду и лишь выше вздёрнув курносый носик, поспешил в нужном направлении.              Перестук шагов раздражал всё больше. Но больше всего Скарамуччу раздражало то, что его выдернули прямо с корабля на «бал», разбираться с чужими делами.              — Почему заключённый в карцере?              Семенивший за ним тюремный губернатор опешил.              — Простите, — кланяется на ходу, да Предвестник не видит, — Этот паршивец никак не хотел успокаиваться. Он грозился начать самоистязанье себя. Но стоило нам ему устроить «тёмную», как он словно строптивый жеребец с завязанными глазами. Стал покладистым и тихим, как мышка!              — Идиоты, — рычит сквозь зубы Шестой Предвестник, — Мне как с ним говорить в полной темноте?! Разберитесь с этим!              — Да! Как прикажете!              На сводах каземата блуждали тени от хлопьев снега. Под деревянной подошвой гёта хрустели мелкие камушки насыпного пола. Окна тянутся по правую сторону от Предвестника, а закрытые двери по левую. Все вокруг него суетятся, пытаются выслужиться, но Скарамучча лишь мечтает всех собравшихся здесь стереть.              Развивается серый плащ Предвестника. Под ним неживое тело и одежды, столь же инородные в Снежной, как пылающие вулканы Натлана. Все служащие Сиверской крепости носили маски, как по завету Царицы, и лишь Предвестник не имел нужды скрывать свою личность. С него маска никогда не снималась. Искусственная кожа. Искусная подделка.              У нужного карцера его ожидал конвой.              Оказываясь перед запертой дверью, Предвестник секунды помедлил. Все собравшиеся затихли, ожидая команды Предвестника.              У него не было желание лицезреть картину того, что делают Фатуи с людьми во время пыток. Это не жалость к заключенному, банальная брезгливость.              — Открывайте, — тихая команда Скарамуччи прозвучала как гром среди ясного неба.              Охранники поспешили отворить тяжелую дверь в карцер. Скрипят петли, звенят цепи.              Свет пролился на кромешную тьму.              Скара вздохнул.              — Принесите нам хотя бы стулья. И наконец откройте это грёбанное окно!              Предвестник не признается, что просто не любил темноту.              Позади него вновь засуетились люди. Тюремный губернатор шипит на подчиненных, замахиваясь на них своими жалкими ручонками.              Свет льётся в пустую камеру карцера. Проржавевшая койка без матраса. Привинченный к стене столик. В ближнем к двери углу чернела дырка, заменяющий нормальный туалет. Здесь было относительно чисто. Обшарпанные стены, нависающие своды каземат. А ещё не тепло.              Скарамучче тяжело оценить, насколько температура в карцере была приемлемой для человека, потому что сам такого никогда не ощущал. Он расхаживал с голыми ногами по суровым метелям Снежной. И всё же его беспокоило это. Не из-за жалости, а из-за задания. Он привык выполняться всё безупречно.              Высокое окно наконец отворили.              Когда света стало достаточно, Предвестник шагнул в камеру. Небогоугодное место вызывало даже в нём неприятные ощущения, что говорить о мальчишке.              Дверь позади остаётся открытой. Коридор полнится людьми.              — Стулья, господин Предвестник, — лебезит начальник тюрьмы за пределами карцера, боязно заглядывая одним глазком во внутрь.              — Наконец, — шикнул Скара, — Поставьте их сюда.              Однако солдаты умудрились притащить самые громоздкие стулья, какие смогли найти. Наверное, бежали с самого кабинета тюремного губернатора. Обшитые бархатом, с высокой неудобной спинкой. Толстые ножки противно скребутся о пол, пока их тащили через узкий проём.              Скара закатал глаза.              — Быстрее! Я не желаю здесь задерживать ни на секунду дольше нужного! — и сам ставит свой стул так, как ему было удобно.              Забившийся в угол ком надзиратели пытаются поднять и усадить напротив, да только тот сразу стал вырываться.              — Оставьте его. И вообще. Прочь! Все прочь! И дверь закройте! Сквозняк у вас воет.              Надзиратели растерялись второй раз.              — Но Господин Предвестник… — лепечет тюремный губернатор в дверном проёме.              — Я не ясно выразился?! На другом языке говорю?! Закрыли дверь! И вышли прочь! От вашего балагана даже у меня голова разболелась.              Хотя едва ли он мог вообще испытывать боль. Кукла на то и кукла, чтобы быть не живой подделкой человека.              Но так почему искусная подделка, так похожая на человека, сейчас восседает на бархатной сидушке стула, а истинный живая личность, с красной горячей кровью и мягким сердцем, лежит в углу камеры и не шевелится.              Постепенно тишина опускается на весь коридор. Разбегается начальство гарнизона как крысы с корабля. Скара этому только рад.              Скрести руки и закинув ногу на ногу, Предвестник наблюдает в ответ за мальчишкой.              Золотые волосы извалялись в пыли и потеряли былой блеск. Тонкие тюремные одежды не спасали от холода. Мальчик вжался в угол, обнимая себя руками за плечи, а ноги поджимая к груди. На одежде сохранились следы пинков, но кожу увидеть Скара не мог. Оно и не нужно. Очевидно, какими способами его пытались усмирить.              И только яркие золотые глаза пронзали насквозь со всей яростной непокорностью.              — Гатство.              Со смачной руганью Предвестник ворошит свои волосы. Он нихрена не понимает, как выбираться из этого положения. С чего вообще Царица решила, что он сможет найти общий язык с мальчишкой? То, что он выглядел ему ровесником, не означает, что Скарамучча четырнадцатилетний мальчишка.              — Ты видел Царицу?              — Да, — донёсся хриплый ответ.              — Тогда почему всё ещё не сдался?              Фигура Царицы не только о силе, о власти, о божественном начале. Для жителей Снежной это нечто большее. Скара не разделял этого, но знал. И потому пытается надавить именно на эту точку.              — Потому что мой отец сильнее.              В нависшей тишине стало ещё холоднее.              Нет. Скара сразу понял. Общего языка они точно не найдут.              — Ты так ему предан, — растягивает Предвестник с садистским удовольствием. И скрипящий сарказм появился в его голосе, — Только вот где ты, а где он сейчас?              — Я здесь из-за страха Царицы перед моим отцом, — уверенно ответил мальчик.              Предвестник с улыбкой поправляет:       — Нет. Из-за своей глупости. И его равнодушия к тебе.              Задел. Это всегда людей будет брать за живое.              Скарамучча любит издеваться над людьми. Над их лживостью перед самими собой. И наблюдать за их проигрышем самим себе. Скаре нужно было лишь немного подтолкнуть. Выводить на эмоции он умел. Хотя сам от своих отказался много лет назад.              Мальчишка не воспользовался предоставленным ему стулом. Остался вжиматься в угол, как забившийся от страха щенок. Предвестник терпеливо ждёт следующего шанса нанести удар. Ему не потребуется даже вставать со своего места.              — Мой отец сражается ради всего мира…              И тут же Скара продолжает за него:       — Но мир ему дороже сына. Иначе бы он давно тебя отсюда вытащил.              Начинает злиться. Эмоции мальчика передаются и самому Предвестнику. Тот в предвкушении наклоняется ближе, отстраняясь от вертикальной спинки стула. Упирается локтями на скрещенные колени. И улыбается.              Яньцин зло бросает:       — Меня вытащит сестра!              — Которая уже несколько месяцев живет с Одиннадцатым Предвестником?              — Что?..              Смех звучит колокольным гулом в стенах карцера. Ладно, может быть, ему и удастся здесь провести неплохо время.              — Ты не знал? Весь её отряд полёг после встречи с чудовищем, и она сразу же отправилась за рыжим ублюдком. И что самое забавно, твой дорогой отец знает об этом. Он сам разрешил!              Топтать чужую гордость до мурашек приятно. Скарамучча испытывает в такие моменты истинное наслаждение. Наблюдать, как ломаются чужие брови. Как дрожат губы. Как тело всё перекашивается, сводится судорогой. Мальчик выворачивается из своего кокона. Растерянность заставляет его наконец выбраться из тупика, в который сам же себя и загнал.              — Ты врешь, — дрожит голос Яньцина, — Этого не может быть! Маша так же сильно любит отца, как и я! Она всё ради него сделает! Вы все даже не представляете… — он пытается сдержать подступающие слёзы, — Наверняка она вновь пошла на жертвы…              Эх, когда человек ломается, у Скары всегда пропадает интерес. Так и сейчас, со вздохом облегчения, утолённого желания, Предвестник вновь откидывается на спинку стула. Да так резво, что вся конструкция пошатнулась, словно кресло-качала.              — Она ведь тебе не родная сестра, верно? Вы все не родные друг другу, — вздохнул, — Ты ведь уже взрослый. Всё ты отлично понимаешь, что творится в твоей семейке.              Эти сальные взгляды. Перешептывания за веерами. Брезгливость.              Скаре было плевать на «неправильность» таких отношений. Ему в принципе было плевать. Но мальчишке — нет. Скара уверен. Больше! Он сам своими глазами как-то раз заметил.              Глупым людям не плевать, что о них говорят такие же глупцы.              — Заткнись.              — Заставь меня!       — А у тебя семья когда-нибудь вообще была?!              И Скара заткнулся.              Дети не должны быть причастными к войне. От них насилие и боль должны быть далеки, как небо от земли. Но оба мальчика, сидящие в холодном карцере тюрьмы Сиверской крепости, оказываются втянуты в настоящее безумие. По вине старших. Тех, кто должен был защищать их.              Скара выброшен своим создателем. Всё, что он видел, это безразличие богов и слабость смертных. Его все бросали, и в итоге он сам вознамерился бросить целыми мир в огонь.              Предвестник поднялся со стула. Шаги деревянной обуви раздаются перестуком палочек омикудзи. Боги подкидывают монетку, прольётся сейчас кровь или нет.              За длинные хвост золотых волос Скарамучча поднимает мальчишку над полом. Тот шипит, брыкается, но сил у него уже почти не осталось.              Глаза Предвестника светятся в полумраке карцера.              В его руках чужие волосы — как нить жизни. Переливается даже несмотря на грязь и мрак.              Яньцина бросают на пустой стул. Тот пошатнулся, но удержался.              — Твоего отца казнят. И твою сестру как соучастницу. А тебя оставят здесь, в тюрьме, навсегда. Чтобы ты до конца своей собачей жизни помнил. И все остальные помнили.              — Насколько Царица бессердечная? — закончил за Предвестника мальчишка.              — Да.              Обманчивая лёгкость. Так золотую монету кидают бедняку.               — Потому что у Богов нет сердца. Его заменяет безжалостная сила. И обычному смертному с этим точно не тягаться. Великая глупость допустить саму мысль о том, что такие слабаки, как ты, имеют возможность это изменить!              У Яньцина не было права даже злиться. Он был здесь в невольничестве. Его жизнь повисла на волоске, на его собственных волосах. Ничего хорошего не будет, если его убьют в этой богом забытой камере.              Отец учил быть смелым и биться за правду. Сестра учила его, что порой ради службы нужно поступиться своими принципами. Сестра своим примером показывала, как нужно жертвовать собой ради общего блага. Яньцин тоже так хочет. Хочет, чтобы его усилия не пропадали даром.              Но пока он только приносит проблемы.              Всё случилось быстро. Ночью пришли агенты Фатуи в его кадетский корпус. Он не предал этому значения, по началу, но затем, когда всех его друзей, а в том числе и его самого, выволокли в чем были из кроватей… Он сопротивлялся. Он пытался сбежать. Он махал крыльями изо всех сил. Но этого не хватило.              Яньцин не знает ни о судьбе своих товарищей, ни о их семьях, ни о своей собственной. Ему ничего не сообщали, его оберегают как могут, говоря лишь «учись усерднее Яньцин». Яньцин лучший в своём классе. У него уже есть Глаз Бога. Но что-то ему тотально не хватает для победы.              И Яньцин пробует смирение.              Он опускает голову, больше не смея перечить Предвестнику. Именно эта перемена и работает лучше всего.              Игнорирование. Словно Предвестника вовсе не существовало.              Скарамучча это ненавидит. Он ради этого готов мир предать огню.              Плащ Предвестника колыхнулся, когда тот яростно оборачивается спиной. Это Скара не хочет лицезреть грязного, ослабевшего мальчишку, а не он. Это Скара здесь сильный, имеющий власть и могущество, а не безродный и брошенный.              — Мне было приказано попытаться тебя склонить на сторону Царицы. Ты одарен её благословением, и ей не хочется терять боевую единицу. Но ты меня взбесил. Поэтому гни здесь и дальше!              Так Скара распоряжается властью.              Зло отбрасывает стул, на котором сам некогда сидел, в стенку. Как вспыльчивый, ершистый мальчишка.              И хотел было уже покинуть осточертевшую камеру, но остановился.              — Я не знаю, правда это или ложь, но эту информацию мне дали в Заполярном дворце. Верить или нет — тебе решать.              Золотые глаза Яньцина горят ярче прежнего. В серой камере, в обрамлении грязных волос. Пока на стенах скользят тени от бушующей снаружи метели.              — Моя сестра не могла предать отца.              Такой ответ. Скара понимает выбор мальчишки. Знал его наперед. Поэтому не видел смысла дальше пытаться. Предвестник берется рукой за ручку камеры, готовый дернуть на себя.              Но от чего-то бросает напоследок, сверкая своими пустыми злыми глазами на живого мальчишку.              — Даже боги совершают поступки, которые от них никто не ожидал.              Загрохотала дверь и замок, вновь отрезая Яньцина от мира. Он золотым взглядом обводит стены карцера, пока его вновь не лишили света.              Грохочет деревянный стул, который мальчик поднимает, и возвращается на место. Друг на против друга.              А затем прислоняется лбом к высокой спинке, смотря поверх неё на место, где он некогда сидел.              Сестра никогда не предаст отца. Семья его никогда не бросит. Ему нужно лишь подождать ещё немного.              Ждать, всё что мог маленький Яньцин, у которого уже что-то внутри надломилось, пускай он признаваться в этом себе не хотел. А может просто боялся.              Ему бы самому не предать отца. И не стать его возможной погибелью.       

      ***

      

Прощаться было тяжело.

             Мари помнит день, когда Цзин Юань забрал её из родного поместья. Мать её провожала с наказом быть послушной девочкой, не доставлять никаких проблем и быть достойной представительницей своего рода. Так она стала Марией Самсоновой, воспитанницей Генерала Самсона и будущая его невеста.              Теперь её провожают всей деревней. Вся большая семья Аякса гудела от неожиданной вести.              Маша возвращается домой.       Маша возвращается на фронт.              Ломящийся от угощений стол опустел. Сиротливо остался стоять привезенный граммофон. Матушка семейства судорожно начала собирать скромные пожитки Маши, которыми она успела в Морепесок обрести. И сколько бы ей Маша с Аяксом не говорили, что пойдут они налегке, женщину это не останавливала. Ей нужно было чем-то себя занять, чтобы не разрыдаться прямо на крыльце.              А вот мелочь слезы не сдерживала. Дети канючили, использовали все манипуляции, которые имелись в их арсенале, лишь бы оставить любимого брата у себя на подольше. Машу они, конечно, тоже полюбили, но родная кровь на то и родная. Олег даже обижался. Он тоже старший брат, но на него так не вешались, как на Аякса.              Несчастный Одиннадцатый Предвестник скукожился, как вяленая хурма, пытаясь сдержать слёзы. Он тоже очень был рад увидеть своих младших. Так ещё и недавнее происшествие со льдом его всё ещё не отпускало. Ему было страшно оставлять здесь всё на своих людей, без надежной охраны. А вдруг вновь что-то случится, как с Катей и Олегом в лесу? Но прибежавший на крики Михаил всё уверял своего соседа в том, что обязательно о всём позаботится. Мария даже отчасти сожалеет, что Миша так и не успел в полной мере проявить себя в её отряде. Он был хорошим человеком и солдатом.              — Пишите мне в Столицу. Я буду вам посылки отправлять. И не шалите, ладно? — всё наставлял Аякс младших.              Маша не могла сдержать улыбки. В итоге сама положила ладонь на рыжую макушку Предвестника, вороша кудри.              — Не волнуйтесь, — подмигивает она детишкам, — Я за ним присмотрю. Не пропадет.              Аякс недовольно насупился, поднимая взгляд на Машу. И больно щипнул за заднюю часть бедра.              О Марии Самсоновой, гостящей в их доме, Катя знает из писем родителей, Аякса и Тони. Мама рассказывала её женскую ипостась, Аякс представлял как верного товарища, а Тоня милой подругой. Но видеть в живую эту же ставшую в их семье легендарной личностью, Катя никак не могла определиться.              Кто такая Мария Самсонова? Родители и старики кличут её «Машей», Аякс ласково мурчит «Мари», а дети визжат «сестрица».              Кате жалко, что она ближе не успела познакомиться с ней. Своими собственными глазами Катя видела её помолвку на балу в Заполярном дворце. Знает, что её жених приезжал сюда, когда девушка только оправлялась после ранений.              Но тот человек, которого Катя сейчас имела честь лицезреть… Не подходил ни под одно из этих описаний. Всё это и одновременно ничего.              — Снова на её век страдания обрушились… — смахивая пуховым платком слёзы, вздохнула мама, — Она так похорошела у нас. Ей бы остаться. Мы бы летом построили им свой большой терем. Не нужна ей вся эта Столица.              Катя наблюдает, как папа приобнял маму за плечи. По неволе она подслушивает их разговор.              — Ты ведь знаешь, что они оба не рождены для этого, — вздохнул отец.              — Мне просто так больно за них. Что мы не может ничем помочь.              — Они присмотрят друг за другом.              Любой дурак поймет, к чему между этими двумя всё шло. Невысказанное повисло над парой подобно вуали по время венчания. В слух не заявили, но уже намного большее.              — Братец! — воскликнула старшая дочь.              Аякс обернулся на подходящую Катю. Он поднялся с корточек, вынуждая и Машу убрать ладонь со своей головы. И не дожидаясь, пока старшая сестра подойдет, сразу стал извиняться.              — Мне жаль, что мы не успели побыть вместе подольше.              — Да, жалко. Но мы взрослые люди и всё понимаем, — Катя легко пожала плечами, — Может, если повезет, пересечёмся в Столице. Сходим на постановку. Возьмешь с собой Машу~.              Младший брат неловко потер шею. Он покосился на девушку, словно прощупывая почву.              — Звучит хорошо, — дружелюбно ответила Мари, — Но я сомневаюсь, что у нас удастся это.              — У нас ещё целая жизнь впереди.              Мари держит улыбку на лице.              — Ты ведь знаешь, Кать, — ответил за неё Чайльд, — Работа у нас тяжелая.              — Тогда тем более мы должны будем выкрасть время! Каждым спокойным днём нужно дорожить!              Мари кажется, что все своим спокойные дни за целую жизнь она отгуляла в Морепесок. Прожила здесь жизнь, которой у нее никогда не было и никогда не будет. За это она идёт благодарить старших членов семейства. Родителей и стариков. Вместе с ней засеменил и Аякс, а вслед ему потянулись младшие.              Дилюк Рагнвиндр, гость этого дома, смиренно ждал, когда ему позволят уйти. Но в это не было ни намёка на пренебрежение. Всей троице было не до праздников сейчас. Однако подгонять Дилюк не осмелился, и от того скромно стоял у резных ворот.              К нему осторожно и как бы ненавязчиво подкрадывается Катя. Встаёт рядышком, святая простота, да улыбается мило.              Дилюк, разумеется, её заметил, но против компании девушки не был.              Молчание между ними прервала Катя.              — Даже не оставите никаких контактов? Или, чтобы вас найти, мне придётся отправиться в Мондштат?              Чтобы спрятать появившуюся улыбку, Дилюк протер нижнюю часть лица ладонью. А рубиновые глаза мазнули по рядом стоящей девице.              — Вы тоже хотите со мной сходить на представление?              Рокочущий голос, приглушенный ладонью, вызывает у Кати мурашки. Она не потеряла самообладание, но смущенно потерла пальцы между собой.              — Может быть, — и заулыбалась пуще прежнего. Покалывание щёк девушка списала на мороз, — Вы мне показались интересной личностью, Господин Рагнвиндр. Но я совершенно не представляю, как могла бы связаться с вами в Столице. Я надеюсь, вы не обречете меня на брождения по улицам? Хотя вас в толпе легко узнать.              Дилюк мягко посмеялся. Он находит очаровательным эту черту Кати, когда от волнения начинает безумолку болтать. И ведь вполне логичная речь, не бессвязный бред. А ещё он находит очаровательным её лёгкое смущение, которое отважно защищает собственная гордость.              Девицы в Мондштате бы просто упали ему в ноги без чувств, пытаясь заполучить его внимание.              — Какая жалость, — ему ни разу не жаль, — А я ведь стараюсь оставаться инкогнито.              От удивления у Кати улетели брови к небу:       — Но нам вы назвали своё имя. И о семье рассказали.              Вздохнул. Её хитрость граничила с наивностью. Прямо как настоящая рыженькая лисичка.              — Я не думаю, что ваш брат одобрит такие… связи.              И носик мило вздергивает. Осанка ровная, вся элегантная. И элегантно может всадить брату затрещину.              — Я старшая сестра. Думаю, я смогу надавить своим авторитетом.              — Уже.              — Тем более.              Дилюк расплывается в улыбке. Рубины заблестели в тени, в волосах ожило пламя, когда чуть наклонился к Кате. И произнес голосом на тон тише:       — Так вы специально? Тогда.              И так же приглушённо Катя фырчит:       — Может быть.              Но ему приходится отстраниться. Вовремя. Избежал возможного скандала. Предвестник с Лейтенантом спешили к выходу. Мари утирала горючие слёзы. Когда её успели довести до такого состояния?              — Тогда, если захотите со мной свидеться, поставьте у окна бутон травы-светяшки. Я вас сам найду.              — Какой вы загадочный…              — Должна же во мне остаться хоть какая-то загадка.              Её улыбка ему была молчаливым согласием.              Мари стыдно за то, что не смогла сдержать слёзы. Что плакала так громко, словно новорожденный ребенок. Это не её семья, но в этом доме её приняли как родную. И Мари не знала, чем отплатить. Она платила всё это время собою. Своими силами, заботой, весельем.              Олег видел, как его семья привязалась к этой девушке. Избранница младшего по возрасту, но не по значимости брата, оказалась ему под стать. Хорошую невестку себе Аякс нашел. И от того понимать, что их жизнь никогда не будет похожа на их — спокойную и размеренную — оказалось особенно болезненным.              В момент, когда Аякс отвел плачущую Мари в сторонку, чтобы успокоить, Олег воспользовался шансом. Он осторожно подступается к паре. У Олега не было права оставить свои догадки не озвученными.              — Я понимаю, что мне не стоит вмешиваться в ваши дела… Но я услышал о неком следствии.              Маша шмыгнула носом. Утирает лицо от влаги краем плаща.              — Мой младший брат попал в передрягу, — гнусавит носом девушка, — Мы пойдем его вызволять.              — А какое обвинение против него выставили?              Молчание. Маша смотрит на Аякса, а тот растерянно чешет голову.              — Если мне не сообщили этого… Могу предположить… Что его ещё нет? Только если её брата не поймали за руку с поличным.              — Вы ведь знаете, что несовершеннолетних держать в таких условиях, без уведомления родных или опекуна о преступлении… Это незаконно.              Мари не пропускает мимо себя этих слов.              — Да. Незаконно. Но закон всегда писала Царица, и она же может его легко переписать.              Горькая лубка Марии Самсоновой и хмурый Чайльда Тарталья. Олег смотрит на эту пару, на похожие плащи, покрывающие их плечи.              — Это неправильно.              Ему ничего не ответят. Нет смысла в разговорах, не подразумевающие под собою действия.              Надо прощаться. Надо действовать. Каждая минута может оказаться роковой.              Как приставший к кровавой ране бинт. Рвануть и побежать дальше. Так нужно прощаться.              А Маша прощается долго. Она всех целует и обнимает. Она кричит этому дому «до свидания», мечтая вернуться. На крыше терема сидит сокол с черным вороном. Дилюк тоже благодарит домашних за гостеприимство, прося прощения за доставленные неудобства.              Катя смотрит в след удаляющейся троице воинов. Она не умеет сражаться, у неё даже нет Глаза Бога, но она может просто жить. А это уже слишком многое. То, что троим растворяющимся в снегах едва ли было дано. Катя про себя молится Царице за их сохранность.              Уже ближе к вечеру, когда Катя собиралась на вечорки к своим подругам по деревне, она замечает скромную шкатулку в своей комнате, которую все эти дни занимала Мария Самсонова.              А в шкатулке серебряное кольцо с красивым камнем.       

      ***

      

      У Чайльда был план.

             Безумный и опасный, но нечто подобное они уже с Мари проворачивали. И тогда были в куда более плачевном состоянии, чем сейчас — готовые к битве. Особенно Маша. Невозможно не очароваться её непоколебимой решимостью.              Синий взгляд Предвестника скользит по изгибу сильных ног. Так изгибается ивовая ветвь. Мокрые розги, готовые рвать плоть. Чайльд взглядом лижет по плоскому животу и мерно вздымающейся груди, потому что потом у него такого довольства не будет. Юноше нравится, как к её благородному лицу возвращаются острые черты. Сейчас она выглядела на свой возраст и боевой опыт. И ничего общего с глупыми столичными девицами, которые так смело вешались на него в его праздник. Такую Мари не портило даже платье на том треклятом балу.              — Так что. У вас есть план? — раздаётся рядом раздражающий своей спокойностью голос.              Рыжие ресницы опустились, как опускается ночь на землю. Открывает глаза уже Тарталья.              У Дилюка больше нет живого щита. На отдалении от деревни и тракта Предвестник с Лейтенантом могли закончиться бой, начавшийся этим утром. Рагнвиндр всё это отлично понимал, но пытался поддержать появившееся между ними взаимопонимание.              Где-то в Монде обчихался один рыцарь с повязкой на глазу. Брате помянует его только хорошими словами за опыт в усмирении конфликтов.              — Или решите меня дальше гнать по лесу? — предлагает в шутку, — Камень преткновения Лейтенант уничтожила. Я уйду из деревни. И больше никогда сюда не вернусь. Вам этого хватит?              Маша сохраняла молчание. Её взгляд не отрывался от Тартальи. Она готова исполнить любой приказ. Всё лишь бы он привел её к брату.              Однако Предвестник не обнажил оружие. Напротив, тот усмехается хитро и колко. Подстать рыцарю.              — За кого ты меня принимаешь? За маньяка? Расслабься, мне твоя жизнь не нужна. Пока.              — А как же приказ? — обронила Мария. Под её сапогами скрипнул снег, когда подошла к Тарталье ближе.              Предвестник сразу не ответит. Лишь бархатным взглядом пройдется по фигуре стоящей рядом девушки, не размыкая губ говоря о своём намерении.              Царица приказала схватить его, но не уточнила когда.              — Ты прав, — обратился Предвестник к рыцарю, — Уходи отсюда и не возвращайся в Морепесок. Если наши дороги вновь пересекутся, я тебя так просто не отпущу. И сестра уже не остановит.              Он специально не упомянул, что сегодня утром не только Катя спасла их от очередного трупа, но и Маша. А Маша молчала. Маше важнее сейчас брат, чем своё собственное уязвленное эго.              Дилюк не выглядел расстроенным. Он не прочь убраться из этого места и навсегда забыть лица этих двоих. Но чутье ему подсказывало — все они теперь повязаны.              — Договорились, — кивает рыцарь, натягивая на голову капюшон плаща, — А ты Лейтенант? Что собираешься делать дальше?              С ощутимой болью Мари прикусывает нижнюю губу. Кровь приливает к ним, делая ещё ярче. Как рябина на снегу.              — То, что умею. Сражаться.              Другого ответа Рагнвиндр и не ожидал.              Близилась весна, но её тепло ощущалось лишь солнцем на щеках. Снег всё ещё такой же колючий, сверкающий россыпью драгоценных камней. Деревья темными трещинами разбивали небосвод.              Дилюк уходит в лес по направлению к югу. Пешком.              — Знаешь, мне на самом деле тоже интересно, — раздаётся голос Маши в затихшем лесу, — Можешь поделишься планом?              Тарталья, не оборачиваясь на неё, идёт на север. Мари без сомнений следует за ним. И всё же хотелось бы понимать, что творилось в голове этого беса.              — Давай договоримся. Ты доверяешь мне. Выполняешь все мои приказы и не задаёшь вопросов. А я вытащу твоего брата. Ай!              Снежок прилетает прямо ему в затылок. Рассыпавшийся снег удачно забрался ему прямо за шиворот.              С неподдельным шоком Аякс глядит на Машу, которая уже лепила следующий.              — Мы работаем вместе. Понял? Или тебе прямо в твою симпатичную моську запульнуть? — с угрозой девушка подкидывает снежок в воздух.              Серьезный Тарталья — не лучший союзник. Вот что Мари точно уяснила. Поэтому она просто не даст ему упасть в это состояние вновь.              — Ах ты…              — Кто? — перебила с лёгкостью. А глаза блестят задорно, — Самая лучшая красавица во всей Снежной?              — Птица ты вредная!              — Не, моя птица полетела к Юаню. А мы куда направляемся? Столица на юге.              — А нам дорога в Бездну.              Её ладони холодные от снега. Тарталья берет их в свою, не боясь мороза. У него нет Пиро глаза бога, но есть горячая кровь и живое сердце. Порой этого достаточно для того, чтобы согреть ближнего.              Они идут сквозь сугробы, преодолевая тропы и холмы. Мари следует за сиверным зовом, отзывающийся с чем-то внутри. За гостями и мышцами. В ней полнятся вопросы, но ни единой искры сомнения не вспыхивало среди этой темноты неизвестности.              Мари смотрит на спину Предвестника. Черный мех развивался от их стремительных шагов. Чайльд высокий, не обделен изяществом настоящего хищника. Быстрый и смертоносный. Но для своих он самый грозный защитник. Мари крепче сжимает его руку, лишь бы не упустить.              Она верит, что он пробьёт выход из всех навалившихся проблем.              — Мари.              Словно пойманная за преступлением, девушка вздрагивает всем телом, но не отпускает руку. Даже оступиться ней не позволили, уверенно подтянули к себе ещё ближе. Сугробы по самые колени рассыпались под натиском двух людей как лавина на снежной вершине. Посыпался снег по гладкой поверхности, подтаявшей из-за теплого солнца.              Но быстро чутьё заставляет оторваться от рыжего юноши.              Лейтенант оборачивается в сторону оврага. Там где должна по логике пролегать речушка…              Трещина артерий земли.              Эти трещины — истончиваяся материя их мира. Мари их настолько хорошо знает, их свечение и голоса, ведь её основная работа — их поиск. Профессиональная гордость уязвлена. Могла бы раньше заметить её, прежде чем окажется у её порога.              — Я уверен, мои родители тебе не рассказывали, как мы докатились до жизни такой. Хотя я сомневаюсь, что ты вообще интересовалась этим.              Мари не понимает, что слышит в голосе Чайльда. Кто перед ней стоит?              — Мне казалось это неуместным, — тщательно подбирает слова. Они перекатываются по языку как брусника в сахаре.              Юноша на это заявление лишь усмехается.              — Правильно. Родители стыдятся этой истории. Признаюсь, мне теперь самому стыдно за своё поведение перед ними. Они… Не заслужили.              Смущенно ворошат медные кудри. Мари просто не могла удержаться от подобной усмешки.              — Что, ты был тем ещё непослушным ребенком, да?              — Очень.              Неприятная тайна Мари заключалась в том, что её собственные родители отдали совсем неизвестному мужчине.              Неприятная тайна Аякса заключалась в том, что он по собственной глупости разбудил монстра.              — Несмотря на то, что я был усидчивым ребенком, тяга к приключениям порой выливалась в безрассудные поступки. Которые причиняли боль не столько мне, как моим родным. Только совсем недавно, когда я обрел место, где мои порывы находят достойное применение… Я стал пытаться загладить перед ними вину.              Голова Предвестника опущена так, словно он готовился класть её на плаху.              Холодные женские пальцы оглаживают обветренные костяшки. Мелкие шрамики виднелись. Следы его битв.              — Твоя семья любит тебя даже таким. Детям свойственно шалить…              — Когда я был возрастом с Антона сейчас, я разозлилась на мать. Какая-то чушь, о которой сейчас я даже вспомнить не могу. Но я очень сильно разозлился. Мне была противна наша жизнь. Мы не бедствовали, но… Я желал большего. И ушёл. Сбежал из дома куда глаза глядят. Меня ничего не волновало кроме совершения подвигов. Хах… Ну, подвиг я в итоге совершил.              Мари чувствует, что за этими словами скрывается что-то намного важнее. Как под тонкой корочкой льда — черная вода. Её мари видит, и своё отражение тоже, но не знает, хочет ли разбивать эту тонкую грань. Нужно ли было ей это сделать? Позволено.              Чайльд просто показывает ей. Предупреждает.              — Что-то… Случилось?              Наивно Мари предполагает, что маленький Аякс подверг свою жизнь опасности. Может быть смог отбиться от волков? Из-за того, что проверил себя на прочность, возгордился и устремил свои намерения выше?              Почти.              — Я упал в Бездну. Провалился через подобную трещину. Три месяца за три дня. И оказывается, люди могут меняться очень сильно за такой срок.              Мари всё ещё держит руки юноши в своих, но сама как в воду опущенная. Ледяную. Лёд сомкнулся над головой, лишая воздуха.              — Мои родители винили себя за то, что не уберегли своего ребенка. Они долго не признавали во мне своего убежавшего сына. Я был послушен, добр, отзывчивым. А после стал неудержимым монстром. Отец отдал меня в Фатуи, надеясь на то, что железная дисциплина меня усмирит. Как же он ошибался.              Тарталья улыбается страшно.              Мари ощущает когти чудовища на своей шее. А это лишь его ладонь. Его прикосновения.              — Я люблю свою семью. Они любят меня. Но мы все играем в хорошую семью, не вынося сор из избы. И видимо хорошо играем, раз ты так прониклась нами.              С когтями у сонной артерии Мари отвечает честно и отважно.              — Ты не прав. Я знаю, что такое не выносить сор, — в серых глаза бушует метель, — Твоя семья никак не может повлиять на эту твою часть. Поэтому пытается уживаться с ней, даже если на это потребуется недюжинные усилия и капелька притворства. Это разные вещи. Когда ты не можешь изменить и когда намеренно игнорируешь.              Вздох юноши опаляет её лицо. Это выдох зверя. Почти одомашненного.              Юноша делает шаг ещё ближе. Между ними воздух становится горячее, теплее. Как солнце сквозь спящие стволы деревьев. Как ручейки сквозь расколотые льдины.              Рыжие кудри щекочут её открытый лоб.              А слова горячим паром в ярком солнце.              — Я уже вытаскивал тебя из Бездны. В этот раз мы пройдем её вместе.              — Это твой план?!              Мари почти оступается. Делает шаг назад, да не отпускают. Её хватают за плечи, надежно и крепко.              — Не нравится? — усмехается ей в лицо, а пальцы крепче сжимаются на плечах, — Это единственный способ оказаться в Столице уже сегодня. Возможно твоё сознание таких перепадов не выдержит. Но я держу тебя. Слышишь? Я удержу тебя.              Мари верит. Мари пойдет за ним, чтобы добраться до своей цели. И она смиренно принимает почерневшие одежды Предвестника. Как взгляд его меняется. Голубое Гидро сменяется ядовитой Порчей.              Предвестник подходит к трещине, замахиваясь своим копьем.              Ради построения нового будущего Мари рушит то, что защищала всю свою жизнь.       

      ***

             Как и предупреждал Тарталья, сознание Мари не выдержало перехода на изнанку реальности. Она ушла в себя, пытаясь защититься от влияния Бездны.

      ***

      

      Мари искренне попыталась навсегда искоренить воспоминания о таком доме.

             Это время длилось не долго. После того, как отца похоронили, в скором времени Цзин Юань её забрал к себе. В этот короткий промежуток маленькая Мари едва ли успела что-то понять. И хорошо. Цзин Юань так несся к ним, отлично чувствуя, что могла натворить и так непростая женщина после такого травмирующего события. Будучи несмышлёным ребенком, Мари опасности не ощущала.              Но теперь, когда на её теле сотня шрамов, а руки забыли, какого дарить нежность, она ощущает всё в сто крат сильней. Без призмы наивных детских глаз.              Больше никто не пытался развести огонь в очаге. В некогда богатой гостиной по углам вилась паутина, краше всех вышитых узоров матерью. Черные платья без профессионального подшива висели балахонами на исхудавшем теле. Кости обтянула серая кожа. Единственный свет, который проникал в это помещение, было из заколоченного на половину окна. Бархатные шторы запылились, стекали мрачными тенями с потолка. Маленький стул и столик. У этого самого проклятого окна.              Матушка принципиально игнорировала присутствие дочери. С ровной спиной и узловатыми пальцами она убирала цветастые нити в сундучок. Перестукивают ржавые ножницы. Поблескивают иглы в игольнице.              В руках Мари старые пяльца с натянутой вышивкой. Законченная. Пламя, Солнце и Лёд. Переливаются медны нити в белом свете. Солнце опаляет, пламя обжигает.              Подушечки пальцев едва-едва проходятся по нитям вышивки.              — Я не помню тепла, — разрывает тишину охрипший от долго молчания голос Марии Самсоновой, — Почему-то в моей памяти только зима. Словно этот дом никогда не встречал весну.              — Потому что ты маленькая неблагодарная дрянь.              Вот что она помнит. Пренебрежение и злость, с которой реагировала мать на любое проявление эмоций. Нет, просто напоминание о том, что Мари существует рядом с ней. Мари была повинна в том, что дышала.              — За что ты опять на меня злишься?              Шкатулка с грохотом затворилась.              — Злюсь? — истеричная нотка скрипнула как стекло, — Нет, я разочарована, что ты выросла такой. Да, нам жилось здесь нелегко. Но это наш дом. Это твой дом. Твоя семья. Твоя родословная и Родина. И даже когда тебя забрали к неизвестному мужчине, обеспечили теплом и едой, ты всё равно остаешься недовольной. Что, теперь ты хочешь такую же семью, как у того юноши? Те, кто познали голод, всегда останутся голодными.              Здесь нет отца, ради которого Мари могла бы не устраивать скандал. Будь здесь Цзин Юань или Аякс, она бы обязательно просто развернулась и ушла. Но глотку сжимает, словно на шее сжалась петля. Гнев проносится дрожью по телу.              На неё не смотрят, а вот Мари прожигает взглядом образ мертвеца.              — И тебе самой не стыдно, что ты… — челюсть от напряжения трясется, стучат зубы. Но Мари говорит. Говорит и больше не остановится, — Это ты обрекла своего ребенка на голод и холод! Это не из-за меня. Я была слишком маленькой, чтобы хоть что-то от меня требовать!              Исхудавшая женщина, представляющая лишь скелет, обтянутый кожей. И протертый бархат дорогих тканей. Впалые глаза блестят чем-то незнакомым и одновременно самым родным.              Бездна смотрела в ответ.              — Ты считаешь, что это так просто, защищать семью? — морщинистые тонкие губы уродливо кривятся, — Тогда почему не уберегла мальчика? Признайся, ты о нем забыла. Ты такая же эгоистка, утонувшая в своей праздной радости. Ты называешь своей семьей мужчину и мальчика, но ты задумывалась о том, всё ли с ними хорошо?              — Я имела права подумать о себе!              Замерзший дом задрожал от её крика.              Треснул лёд.              Ещё немного и растрескается стекло заколоченных окон.              Мари слышит брошенную ей в спину усмешку. Призрак надсмехался над ней, её желания и выборы ему противны. Может оно и так. Мари сама их стыдится. Но не собирается жалеть.              Поэтому она проходит гостиную как полноправная хозяйка. Каблучки сапог перестукивают о паркет, заглушаются ковром. И всё для того, чтобы дойти до потухшего камина.              — Но я иду. Бросаю всё это счастье, которое в жизни никогда не испытывала.              Глаза Мари такие же потухшие, как этот треклятый камин.              — Твои аппетиты вырастут. Какое-то время этот юноша сможет… утолить твой голод. Но вскоре и его тебе будет недостаточно.              — Ты не имеешь права меня учить жизни.              Каждый ребенок бессознательно ищет похвалу и принятие от родителей. От родительской фигуры. Мари знает, что эту нехватку любви ей никогда не возместить. Родители давно мертвы. Всё, что она может, так это выслушивать злые слова от призрака, искаженный Бездной и собственным сознанием.              Свою готовую вышивку Мари кладёт на полку над камином.              — Там же пыльно. Отдай мне, я знаю куда её повесим.              Мари плевать на планы мёртвой матери.              Вместо пяльцы она сжимает запылившуюся пачку спичек. Покрытую ни то льдом, ни то налётом. С шорохом так открывается.              Внутри последняя спичка.              — Я хочу самой выбирать, кто мне семья, друг, любовник или враг, — смотря на эту единственную оставшуюся спичку, продолжает говорить Мари. Озвучивает хотя бы внутри себя своё намерение. Быть может, сама Бездна внутри услышит, — И я буду продолжать делать всё, чтобы их защитить. Да, случаются неудачи, недомолвки делают нас дальше друг от друга. Но само стремление! Я не перестану их любить!              Картон пачки спичек смялся от того, насколько сильно сжали.              — А ты думаешь я тебя не люблю? — без тени гнева.              — Никогда! — отчаянно кричит Мари в порыве оборачиваясь, — Я не помню ни единого хорошего слова от тебя! Даже после смерти я остаюсь плохой для тебя!              — Вновь ты думаешь только о себе.              Но гнев утихает. Он жаром греет грудь. Это в сердце. Оно плавит лёд, мучает Мари изнутри.              Последнюю спичку подцепляют тонкими пальцами.              — Потому что нашей семьи давно нет. И дома нет. Осталась только я одна.              Не осталось родственников. Не осталось дома, тот разрушен ею же. Лишь одна плоть и кровь осталась. И образ в голове.              У отца всегда плохо получалось поджигать спички. Коробки уходили быстро из-за этого.              Мари зажигает спичку с первой попытки.              Огонек зашумел. Он жадно пожирает деревянную щепку. Греет оледеневшие пальцы. Отражается в серых глазах.              — Я вольна выбирать, кого любить, а кого ненавидеть, — заговаривает пламя.              — А как же долг? Обязанности? Клятвы? Или же тех, кто впал тебе в немилость ты отбросишь прочь так же… как меня.              Жар оставляет ожог на коже.              — Что мертво должно оставаться мертвым.              А затем Мари бросает зажжённую спичку на пол.              Пламя вспыхивает не характерно для реальности. Слишком быстро оно охватывает ковер, половицы, перебирается на мебель и по стенам выше.              Больше этот дом не будет страдать от холода.              Она забирает пяльца с вышивкой, оставленные на полке. Её шаги не боятся пламени. Пятки не лижет огонь. Никто её не остановит. Ничто ей не помешает. Потому что ничего и нет. Лишь её воспоминания. Лишь её обиды. Даже призрак матери исчез, оставив её совсем одну.              Так пусть всё горит пламенем. Мари не будет испытывать сожаления за то, что оставляет позади себя лишь пепелище. Оно уже случилось. Всё давно уже прошло. И только Мари внутри себя всё ещё думала и мечтала о иной реальности. Всё оглядывалась назад, не видя, что ожидает её впереди.              Именно так Мария Самсонова и берется за узорчатую ручку двери, в последний раз бросая взгляд на пожираемый пламенем стул и толик у заколоченного окна. Хрупкие пяльца трещат от жара и силы, с которой хозяйка сжала в руки. Почти рвёт вышивку.              Шаг.              Одним слитным движением Мария выходит прочь из объятой пламенем гостиной. В этот момент по ожиданиям её, сон должен был закончиться.              Однако же…              Выходя из одной гостиной, Мария проходит…              В другую.              Здесь тепло. В изразцовом камине потрескивали поленья. Рядышком стояла поленница из кованного железа, полная хорошими сухими дровами. От них веял свежий запах хвои.              Тяжелые шторы тенями стекали с высоких окон. Инеевые узоры на стекле поблескивали из-за огней чужих оконцев, яркими звездами и небесных огней. Полумрак, царивший в гостиной, был уютным и теплым.              Короткие моменты счастья.              Маленький Яньцин с ногами забирается на диван. Босые стопы Цзин Юань легко накрывает пледом. Мальчик устраивается под боком, с интересом поглядывая на книгу в руках отца. Сказки их родных краев. Где главные герои — Адепты, а монстры вполне себе настоящие. Бесчисленные победы.              Цзин Юань любил больше всех других историй именно эти. Их он знал наизусть. С такими подробностями, с которыми не пишут на бумаге.              Их жизнь — война. Но Цзин Юань искренне пытался привнести в неё такие моменты покоя и семейного тепла. Хотя, он сам был совсем не против отдохнуть с семьей. Весь растрепанный, в своём домашнем халате. И такой родной.              Две пары золотых глаз поднимаются на вошедшую Марию.              — Задержалась, — только и обронил беззлобно Цзин Юань. Он не злился, не осуждал, просто констатировал факт, — Двигайся. Мари тоже нужно куда-то сесть.              А маленький Яньцин, совсем-совсем птенчик, нахохлился, теснее под бок к отцу прижимаясь. Ревнует.              Сгорают мосты. Мари сама их сжигает.              На горле сжимается петля.              — Я ненадолго. У меня ещё так много дел, — и всё же делает шаг к ним навстречу.              Цзин Юань во сне понимающе кивает головой. Его глаза осоловело слипаются, разнеженный теплом камина и поздним часом.              — Ты молодец.              Петля на шее затягивается. Мари даже не сразу поняла, что влага на лице, это её собственные слезы. Не удается удержать лицо. Кривится уродливо, в попытке сдержаться. Но в итоге падает ему на шею как маленькая девочка.              Цзин Юань выронил книжку. Весело наговаривает какую-то ерунду, успокаивающе проводя ладонью по спине воспитанницы. Рядом ругается Яньцин, тоже накидываясь на Генерала, пытаясь у Мари отвоевать место для объятий. Темная гостиная заполняется смехом, всхлипами и визгами. О книжке на полу все забывают.              — Прости меня, — всхлипнула Мари ему в шею.              А Цзин Юань бархатно смеется, прижимаясь своей щекой к её мокрой от слез.              — Всё будет хорошо. Мы справимся.              — Мне страшно.              — Рано бояться. Наш самый тяжелый бой ещё впереди.       

      ***

             Сиверская крепость — это бастион Фатуи в северном районе города. Расположен в пойме реки, которая извивается лентой через всю Столицу. Если все дороги ведут к Заполярному дворцу, то все Фатуи стремятся именно к Сиверской крепости. Здесь нет ставки командования всей армией Фатуи, административные здания такого эшелона находятся ближе к дворцу, но все основные силы обороны города расположились именно в этих стенах.              Здесь обитала маленькая армия.              Удлинённая шестиконечная звезда, на лучах которой и располагались неприступные бастионы. В дальнем от центральных ворот крепости бастионе расположилась самая надежная тюрьма всей Снежной. О ней не принято говорить, но каждый знал — попадешь раз и не выберешься. Её боялись обычные жители Столицы, и страшились сами служивые крепости. Крепостные как никто знали, что творили с людьми в закрытых карцерах. Тюремщики — такие же обычные люди. Они выполняют приказы. Их вера в Царицу непоколебима, воля крепка, а руки не дрожат, когда подвергают заключенных пыткам.              Все здесь — обычные люди. У всех есть семьи, ради которых они на всё это и идут. Можно было считать, что если у тебя есть мандат на насилие, то тебя подобная участь не коснётся. Ты ведь верно служишь своему Архонту, выполняешь приказы. Тебя это не коснется.              Нет. Коснется.              Любой Предвестник, вставший не с той ноги, мог одним движением руки перечеркнуть жизнь каждого. От того вся Сиверская крепость дрожала в присутствии Сказителя. Когда начальство боится, а лизоблюдство перестаёт быть хоть чем-то прикрыто, это влияет на низшие чины.              Молодой парень. Рыжий. Зеленые глаза блестят под маской. Его молодое сердце несказанно радовалось, когда с передовой его перевели в Столицу. Так не абы куда, а в Сиверскую крепость. Здесь должно было быть тихо, безопасно, а жалование богатым. Так этот юноша и думал, пока не столкнулся с правдой.              В самом жестоком карцере заперли ребенка. Благородную кровь. Сына героя Снежной. Генерала Самсона. Его знают как праведного, отважного и благородного Генерала, который даёт небывалый отпор силам Бездны. И его сына, совсем ещё птенчика, запирают в карцере как предателя Родины. Мало верится в такое, да? Так и этому солдату плохо верилось.              Со стороны он наблюдал за тем, как начальство тряслось в страхе.              А что, если и с моим ребенком такое случится?              Мера, призванная обуздать людской нрав, затягивает тиски на них ещё сильнее. Когда лопнет терпение? И каким страшным будет этот срыв? А будет ли он вообще? Или же верхушка успеет раньше перегрызть друг друга?       До конца зимы осталось 4 дня. И под конец Царица видимо решила завалить всех снегом по самые крыши.              Крупные хлопья валились с серого неба. Размывался образ города. Мост, соединяющий крепость с противоположным берегом реки, растворялся в метели. Не было видно ни дыма из печных труб, ни огней в окнах, ни тем более людей на улицах. Все старались по возможности отсидеться в домах.              И от того ещё более странным показалось стражнику ворот появление двух силуэтов на мосту. Тот, что повыше кутался в светло-серый плащ, закрываясь от ветра. Черный мех капюшона скрывал лицо. А вот фигура пониже порывов метели не боялась. Темный плащ развивался на ветру, обнажая женскую фигуру, облачённую в нехарактерную для столицы форму. И то, с какой воинственностью эта женщина преодолевала мост к крепости…              Не дожидаясь, пока незнакомцы подойдут слишком близко, стражник встал перед входом по стойке смирно. И винтовку в руках положил на плечо.              — Назовитесь!              — Ты что, своего Предвестника не признал? — громко, перебарывая вой метели, отозвался юноша. Он смахивает со своей головы капюшон вместе с налипшим снегом, выпрямляясь в полный рост. С массивным плащом на плечах он выглядел намного весомее, чем без.              Солдат хмурит рыжие брови.              — Предвестник уже прибыл в крепость. Больше мы не ждём.              — Да ты что, намекаешь на то, что я самозванец?! — вспылил тут же, не давая и шанса на сомнения, — Я — Одиннадцатый Предвестник Фатуи, Чайльд Тарталья! И у меня есть все права по собственной прихоти быть где угодно.              Да, у солдата и правда не осталось сомнений в личности юноши, который стоял перед ним. Красная маска не была на лице, она покоилась на голове. Не носить маски позволено только высшим чинам. Однако же зеленые глаза цепляются на молчаливую девушку. Она не выглядела как спутница Предвестника, а скорее как оружие. Лицо ледяное, замороженное, и с таким же холодным взглядом блондинка царапала профиль Предвестника. Недовольная. Затаившаяся в засаде волчица.              — Вас я могу пропустить, Господин Предвестник, — с нейтральной интонацией отвечает страж ворот, — А вот…              — Моя спутница со мной. Этого недостаточно?              Молчание было красноречивым.              — Хорошо! Я поручаюсь за неё. Натворит делов, я с этим буду разбираться. Расслабься уже.              Когда ладонь Чайльда Тартальи опускается на плечо солдата, тому показалось, что само небо рухнуло на него. Это инстинкт. Тело само замерло, не давая воспротивиться. Предчувствие кричало, что дело хорошим не закончится.              Лейтенант Мария Самсонова проходит мимо солдата. Перешагивает высокий порог двери в главных воротах, оставляя за собой следы на снегу. На той стороне их уже встречают другие стражи, чинами повыше. Все тут же засуетились больше обычного. Кланяются перед Предвестником, лебезят и пытаются направить в нужном им направлении. Только вот юноша не поддаётся. Его улыбка колкая и хлесткая. Мари же смотрит на всех волком. И даже маска на лице не спасает положение.              — Маша. За мной, — зовёт её как собаку. Лейтенант послушно подходит ближе.              Предвестник вскидывает руку, закрывая плащом всю фигуру Мари от любопытных глаз.              — Выдохни. Ты выглядишь слишком подозрительно, — шепнул ей Тарталья невесело. Не просьба, а приказ.              Вдох.              Выдох получается свистящим. Сквозь сжатые зубы.              Она не слепая и не глухая. Всё говорило о том, что в Сиверской крепости сейчас находился другой Предвестник. И если у Чайльда был план просто забраться Яньцина из тюрьмы надавив своим авторитетом, то теперь всё идёт в пекло. Чайльд при свидетелях пойдет против приказа Царицы, против своего «товарища». И точно он будет вышестоящим.              Мари пытается дышать, но метель лишь набирает обороты. Снег бьёт по лицу, как маленькие шрапнели. Почти сдирает оледеневшую кожу с костями. Но Мари терпит. Терпит, потому что иного выхода у неё нет.              — Здесь слишком много людей, — неосознанно для самой же себя выдает своё наблюдение Лейтенант.              — Все вышли встречать Предвестника.              — Не тебя, — почти огрызается.              А Тарталья лишь улыбается, ощущая на кончике языка вкус новой битвы.              — Чтож, тогда мы обязаны поздороваться.              Территория Сиверской крепости не столь велика, однако для Мари плац кажется бесконечно длинным. Скользит подошва по брусчатке. Нервы натянуты как струна. Коснись и заиграет похоронная музыка.              Мари готова здесь всё уничтожить, лишь бы вернуть брата. Она твердит об этом каждый миг.              Она ведь успела?              Пожалуйста, лишь бы успела.              С широкого плаца их путь ведет на узкий переулок. Как раз к дверям, вокруг которых гудело столпотворение высоких чинов и караула. Предвестник сохранял спокойствие, в нем не было напряжение. В такие напряженные моменты Тарталья ощущал себя в своей тарелке. Хаос — его любимое оружие. От того Одиннадцатый Предвестник шире улыбается, когда замечает знакомую макушку невысокого мальчишки, выходящего из дверей тюремного бастиона.              Такой же светло-серый плащ с черным мехом. На нем не было теплой одежды, кроме этой накидки. Перестукивает деревянная обувь, столь несвойственная северным краям. Мальчишка не ощущал холода. Да и вовсе он не мальчишка. Глаза не человеческие. Души в нем не было.              Этот самый мальчишка кривится, стоило только заприметить рыжий ворох непослушных кудрей. Они горели как пламя, несмотря на бушующую метель.              Мари замирает. Прямо посреди дороги. Стопы примёрзли льдом к брусчатке.              Тарталья чуть ли не в припрыжку идёт навстречу своему «товарищу».              — Давно не виделись, дружище! — приветливо помахивая рукой, — Что тебя привело в это нелицеприятном место?              Скарамучча прыснул от смеха, кривя лыбу ещё больше.              — Вот уж точно, то ещё дерьмовое местечко, — Предвестник был ниже Тартальи на несколько голов, но силой точно не уступал. Это читалось развязных движениях, в упертых в бока руках, острых углах выставленных локтей, — Я здесь приказ Царицы пытаюсь выполнять, по сравнению с тобой, бездельник. С корабля на бал, честное слово.              Тарталья игнорирует любые уколы со стороны Шестого.              — Мило слышать от тебя наши крылатые выражения. Не забыл, — и как бы невзначай бросает, — Ты ж на родине гостил, да? Вот там действительно гнилое местечко, — закидывая руки за голову, словно ни в чем не причастный.              — Ага, — хмуро отвечает Скара, — Даже не знаю, где лучше, там или здесь. Ну да ладно. Ты что здесь забыл, мелочь?              — Да так… Прогуливаюсь.              Взгляд Тартальи темнеет до черноты.              Однако Скара этому значение не придёт. Его внимание завладевает темная фигура позади. Застывшая на почтенном расстоянии девушка. Её плащ скрывал только одну половину тела, на всеобщее обозрения выставляя красоту убийственных изгибов.              — Это у тебя такой способ дам охмурять? По крепостям водить.              Пренебрежение и насмешки над смертными Скаре были так же любовны, как мысли о уничтожении Электро Архонта. Поэтому такие свойственные человеку простые вещи, как взаимоотношения, часто подвергались насмешке. И он ожидал реакции. Злости.              Но то, что таилось в серых глаза, было не злостью.              — Эй, что-то не так?              Метель завывает на узкой улочке. Свистит ветер в ушах, но Мари слышит лишь стук собственно сердца.              Лед на её подошве крошится, когда делает шаг навстречу.              — Знаешь, — отзывается наконец Тарталья, всё так же оставаясь безучастным, — Я ведь не бездельничал всё это время. Тоже приказ Царицы выполняю. И мне очень не хочется, чтобы плоды стольких месяцев канули в Бездну из-за твоего задания.              В любой другой ситуации Скара бы хорошенько отметелил этого заносчивого паршивца. В любой другой.              — Будто мне так хотелось марать руки об этого сопляка! Но такой уж приказ. Хотя, всё было бы проще, убив его с самого начала, — Скара улыбается пакасно, — Я бы посмотрел, как низко падёт этот зазнайка.              Кобальт синих глаз раскрывает на всеобщее обозрение Бездну.              — Что? Ты тоже точишь зуб на Генерала?              Шестой Предвестник встрепенулся, словно стряхивая с плеч налипающий мрак:       — Если бы он молча исполнял приказы, мне бы не было никакого дела до него. А так… Ты тоже меня можешь понять, мелочь. Я слишком долго всё это продвигал, чтобы рухнуть в одночасье из-за какого-то смертного мужа!              Вот оно. Столкновение двух Предвестников. Такие словесные перепалки не новость для окружающих. Все знали, что верхушка Фатуи вовсе не сплочённая, а держит их лишь присяга Царице. В её руках были поводки своры собак, которые готовы вцепить в глотки друг другу.              И от того все собравшиеся зрители тряслись и отступали прочь от Предвестников, лишь бы не попасть под горячую руку. Сильные мира сего — как слоны в посудной лавке. И посудой будут именно смотрители крепости.              Скара внезапно замечает, что рука обледенела. Буквально покрылась ледяной коркой, словно была сейчас не обычная метель, а ледяной дождь. Легко кукла ломает ледяную корку, однако слишком поздно замечает подвох. Источник этого невыносимого хлада.              Тарталья, которому и так привычен мороз, подбивает черный мех ближе к лицу. Синие глаза не имели блеска. И лишь улыбка, сладостная и довольная.              Он начинает отсчёт.              — Что ты сделал с моим братом?              Раз.              Мари подходит к Скарамучче на расстояние вытянутой руки. Смотрит с высоты своего роста, не опуская головы. Это не метель. Это её гнев. Первородная ярость.              — Ах вот почему ты показалась знакомой, — пропел Скара, а сам тянет время и прячет своё удивление. Легкая дрожь появляется внутри. Азарт. Гребанное наслаждение от унижения других ничтожеств, — Не признал сразу. Его лицо превратилось в такое мерзкое месиво, что не сразу сложил два плюс два.              — Я повторю. Что. Ты. Сделал. С моим. Братом.              Два.              — Хех, ничего особенного. Лишь показал ему своё место. Но теперь жалею, что так великодушно отнесся к нему. Нужно было лишить лица.              Три.              Больше Мари ничего не говорила.              В лицо Шестому Предвестнику обрушивается кулак. Да с такой силой, что Скарамучча отправляется в полёт, прямиком в стену. До которой было добрые 5 метра. Посыпалась штукатурка, загрохотали кирпичи. Кажется своим телом Предвестник снес тюремную стену.              — А вот и путь открылся, — флегматично отозвался Тарталья, который наблюдал за происходящим со сложенными на груди руками.              Лёд, который покрывал костяшки пальцев Мари, рассыпается искрами. Чайльд не видел раньше такого приёма. Хмыкнул довольно. Его ждёт незабываемое зрелище.              Собравшиеся у главного входа в тюрьму чиновники загалдели, засуетились, не зная куда девать себя. За них всё решает Мари. Она лишь взмахнув левой рукой, всколыхнув при этом свой плащ, создаёт настоящий айсберг. Лёд со свистящим звуком, скрежетом и воем сковывает каждого, оставляя лишь лица на свободе. Убивать она пока никого не собиралась.              А Чайльд присвистывает. Его эта глыбина льда не коснулась, но ему пришлось задрать голову, чтобы увидеть острые шипы, венчавшие творение Мари. Лед забаррикадировал ворота, окна и даже добрался до крыши здания тюрьмы. И это всё сделано одним взмахом руки.              — Черт, а ты хороша! — брякнул Чайльд, медленным шагом направляясь за девушкой.              А Мария Самсонова уже не видит никаких препятствий. Ни обломки кирпичей под ногами, но полулежачего Предвестника, который ещё не соизволил подняться после сокрушающего удара. Скара лишь зажимает лицо руками. Крови не было, но трещины разошлись по всему его лицу.              — Ахренеть… Ты вообще в здравом уме?! — воскликнул Скарамучча.              Да только ледяной клеймор появляется в руках Марии Самсоновой. Шипастый, холодный как полярная звезда. С нечитаемым лицом она заносит меч над головой. Не видит ни Предвестника, ни препятствий, ни законов.              Взмахом она просто доламывает толстую стену бастиона. Рушатся кирпичи словно глиняные черепки. Покрываются края прохода льдом, застывают в воздухе обломки, замершие в мгновении падения. Скарамучча только и успел что откатиться. Шестой Предвестник в гневе бросает взгляд на младшего по званию. А Тарталья довольный как никогда. Вот он, его триумф. Он наблюдает за тем, как Мария ломает, казалось, нерушимые стены бастиона, отбрасывает охрану и всё, что могло бы ей помешать.              Мари исчезает в пробитом собственными руками проёме. Дальше только крики боли из длинных и холодных каземат.              Тарталья неспешно последовал за девушкой. Однако прежде чем пройтись по тропе, выстланной для него с помощью насилия, Предвестник подходит к «товарищу».              И протягивает ему руку.              С раздражением Скарамучча принимает помощь. Чайльд легко поднимает его обратно на ноги.              — Ты ведь знал, кто она, — констатирует факт, — Почему решил подыграть?              — Ты ещё спрашиваешь? — усмехнулся разбитым лицом Скара. Буквально разбитым, — Я не фанат таких представлений, но вынужден признать, это достаточно…              — Впечатляет?              — Захватывающе. Но не более. Веселее будет позже.              Оба Предвестников улыбаются как сытые хищники, хотя правда, основное блюдо будет позже.              — Ох, не могу дождаться. Она будет прекрасна.              А затем Скара вспоминает действительно важные вещи:       — Свободное место осталось только одно. Или ты любитель, когда женщина сверху?              Тарталью забавляют пошлые шуточки от нечеловека. Вечно мальчика.              — Думаю, мы ещё поборемся за главенство. Ну а сейчас, вынужден откланяться. Моя прекрасная леди ждет меня. До встречи! — махнул на прощание рукой Тарталья, ступая по следам Мари.              Но, прежде чем рыжий паршивец скроется в заледеневших казематах, Сказитель его окликнул.              — Кстати о «прекрасной леди». Ты уже знаешь?              Чайльд остановился, обернувшись в пол оборота:       — О чём?              — Ладно, тогда узнаешь со всеми, — только и отмахнулся Сказитель, уже собравшийся к выходу. Ему не очень хотелось задерживаться в этой крепости дольше необходимого, — Только не забудь её потом утихомирить.              Тарталья мечтатель угукнул, вкушая всю красоту буйства Лейтенанта.              Штукатурка потолка каземат покрылась рисунком изморози. Стражники, сбежавшаяся на шум, были прикована к стенам коридора глыбами льда. Стоны боли раздавались эхом о стены и запертые двери камер. На них Тарталья не обращает внимания. Лишь шагает по этому полю битвы, словно всё это для него — прогулка под цветущими яблонями. Не лепестки падают ему на голову, а ледяное крошево.              И чем дальше он проходит по закольцованному помещению тюрьмы, тем ближе он становится к грохоту. Маша совсем разбушевалась. Морозом веет. Этот колючий воздух причиняет больше даже Тарталье, с каждым вдохом всё сильнее, да только было в этом нечто приятное. Родное.              Мари не убивает, но ломает кости и выбивает суставы. Ей плевать на то, что стража обладали Глазами Бога. Никакая стихия не была ей страшна. Она всё разит, разит, разит. Отскакивает от стен, перемахивая через толпы. Пули от винтовок попадают в стены, проносятся слишком близко к собственному лицу, но Мари просто призывает лук и стрелой сковывает пиро-винтовку, делая её бесполезной. Кулаками сносит лица. Ногами выбивает колени. Отбрасывает к стенам тела и сковывает льдом.              Но недостатка в страже у Сиверской крепости нет. Новая толпа, заполняющая весь коридор, становится преградой. Их всё больше и больше.              — Верните. Мне. МОЕГО БРАТА!              Никто её не слушает. Лишь Тарталья становится свидетелем того, как Мария Самсонова разит врагов. На неё наваливаются кучей, не боясь отдать свои жизни. Пытаются сковать цепями, отнять Глаз Бога, переломать ей кости и разрезать плоть. Тарталья даже забеспокоился, когда колени Мари предательски подогнулись, погребая её окончательно под телами.              На что она готова пойти?              А затем ледяные шипы пронзают всё человеческое месиво. Насквозь. Буквально пришпиливая всех на месте, как насекомых иглами.              Кровь пролилась на земляные полы каземат.              Тарталья улыбается широко и довольно.              — Пачкаться было не обязательно.              Он то остался чистенький, не замарался от кирпичной пыли, ледяной крошки и человеческой крови. Этот долгий, тяжелый день принес ему много веселья. Ещё на рассвете он рубил головы врагам Царицы в лесу под Морепеском, а сейчас наблюдал за бойней в Сиверской крепости, на севере Столицы.              Мари не слушает его. Лишь хмурится и кривит губы, когда выползает из-под стонущих тел. Вся грязная, чужая кровь пролилась на её голову, стекая с макушки, сквозь волосы, на лоб и между глаз. Словно ей пробили череп. Мари утирает назойливую влагу.              — Прочь, — хрип. Пошатываясь на ногах, она продолжает свой путь, — Где мой брат? ГДЕ ЯНЬЦИН!              Чайльд легко перемахивает через груду стонущих тел.              Кровавые следы тянутся за ними двумя.              А Мари всё режет, режет, режет. И смерть идёт попятам за ней. Рушатся стены, рушатся устои и принципы. Рушатся оковы.              Ей никто не приказывал идти на этот шаг. Это лишь её выбор. Лишь её желание. Лишь её выбор обрушить гнев.              Раньше она не была такой сильной. Ей приказывали — она выполняла. Но именно Чайльд раскрывает в ней эти новые стороны. Нет, это в ней было всегда. Отбрасывает Мари оковы, нацепленные на неё чужими руками. Для того, чтобы Аяксу раскрыть свой потаённый Хаос, ему потребовалось три месяца в Бездне. Выживание в самом неприветливом для человека месте. Аякс добрый, мягкосердечный. За это его всегда корила Скирк. Потому что он не хочет Мари бросать в Бездне, чтобы она прошла нужные метаморфозы. Ей хватит этого. Увидеть иную жизнь, попытки построить из своей изломанной нечто хорошее. Если она считает этого мальчишку своим братом, так пускай оно будет, Тарталья не воспротивится. Но пускай она сама, своими руками проложит этот путь без шанса на отступление.              Когда Мари вдоволь насытится вкусом свободы, своих собственных решений и последствий, она уже не вернется под указку этого двуличного хитреца. Тарталья в это уверен. У неё есть сила перевернуть мир верх дном. А вместе с ним она бы добралась до небесного острова.       

      Они вместе сокрушат всех предателей, чудовищ и врагов.

      

      Будь это Цзин Юань, Небесный остров или же сама Царица.

             Мари слышит стук в железную дверь изнутри. Бьется в ответ, крича о том, что скоро его вытащит.              Льдом Лейтенант раскручивает толстую железную дверь карцера. И тут же бросается внутрь. Чайльд понимает её эмоции, выступившие слезы. Он понимает, почему девушка кинулась обнимать брата, целовать его макушку и искать ранения. Как у неё сила из ног пропадает, и она просто падает на пол карцера, молясь всем богам, что успела. Мальчишку трогали не сильно. Все синяки и царапины больше из-за его попыток сопротивляться. Хотя последствия пребывания в таком месте могут быть глубже. Детская психика могла такое не выдержать. Так ещё здесь было чертовски холодно… Будет чудом, если мальчишка обойдется простудой.              Однако, пока Чайльд думал о мальчишке в хорошем ключе, сам Яньцин, сжимая Мари в объятиях, ястребом смотрел через плечо сестры на Предвестника.              — Давай договоримся на берегу. Как мужчины. Забудем старые обиды. Как-никак, а твоей сестре сослужил хорошую службу.              Говорить такие слова в таком месте могло быть немного неразумным со стороны Чайльда. Однако опыта общения с чужими братьями, причём необходимость быть чертовски милым, немного ставит Предвестника в ступор.              — Заткнись, придурок.              И сказал это не Яньцин, а Мари. Девушка оборачивается к нему, все ещё сидя на холодном полу. На её лице широкая улыбка. Следы чужой крови и грязи. А в серых глазах стоят слезы.              — Это ты так меня благодаришь?! — возвращая себе веселый и непринужденный вид.              Мари хочется смеяться и кричать до срыва связок.              — Сначала надо отсюда выбраться. А потом уже о благодарностях поговорим, — наконец Лейтенант поднимается на ноги. Она снимает свой плащ, накрывая им Яньцина, — Пойдемте отсюда.              Чайльд направился к выходу всё так же неспешным шагом.              А Яньцин сжимает рукав формы сестры, тихо-тихо шепча:       — Я знал, что ты придёшь за мной. Что вы меня не бросили.              Мари больно в груди.              — Прости, что так задержалась.              У неё ещё впереди так много дел, но она сделала самое важное. Спасла своего младшего. Того, кто зависим от них обоих. И от Мари, и от Цзин Юаня.              — Пойдём домой.              В груди становится тепло от этих слов.       

      ***

      

      В саду Заполярного дворца гуляла Царица.

             В тихом спящем лесу она блуждала по заметенным тропинкам. Над головой она держала зонтик, белый от налипшего на него снега. Метель поёт ей свои песни. Царица вышла специально одна. Её не сопровождает свита. И даже следы Архонт едва ли оставляла на снегу. Божественная ипостась сквозила из её фигуры.              Облаченная в белый сарафан, она казалась призраком в одиноком саду. Белая вуаль скрывала всё лицо, а не только верхнюю половину, как она обычно предпочитала. На голове её нет драгоценного винца. Снявшая с себя все украшения, а бриллиантами служил ей лёд и падающий снег.              Царица скорбела. Её печаль обрушалась на Столицу затяжной метелью.              Это пройдёт. Архонт оплакивает своё верное дитя, которое достаточно за жизнь натерпелось. И слёзы — бриллианты, падали на свежий снег.              Это пройдёт. Она по своей воле пошла туда. Скорбь Царицы — дань уважения.              Всё проходит. И до конца принять свою боль Царице не дают. Позади послышали тяжелые шаги. Снег скрипит под сапогами.              Царица оборачивается, вздыхая:       — Ах, Пьеро. Наверняка вновь что-то случилось.              Советник Царицы виновато улыбается. Снег осыпался на широки плечи, серебрит седые волосы.              — К сожалению ваш любимчик вновь приносит нам проблемы.              Царица понимающе кивает.              — Что ж, он вновь не даёт нам заскучать, — только и произнесла Архонт. Предводитель Предвестников любезно подаёт Царице локоть. Мужчина забирает из её ледяных рук зонтик, накрывая их вместе.              Белая вуаль тянулась за ней ледяным покровом.              Но что-то её останавливает. Царица замирает посреди тропинки, смотря вдаль. Далеко за пределы своего сада. А затем её скорбный лик озаряет улыбка.              — Милая Маша вернулась. И так… впечатляюще.              — Ещё одна проблема…       

      ***

      

      В Царстве Наруками столетия проходят без изменений.

             Величественная резиденция Тэнсюкаку возвышалась над городом, чтобы с её высоты Райден Сёгун взирала на спокойную и непоколебимую Вечность.              Полнилось темное небо вспышками молний и громом. Золото и черненое дерево резиденции пронзало стихию словно катана и нагината великих Божеств.              Парадный зал резиденции был, как всегда, мрачен. Бумажные фонари с символом Инадзумы светили загадочно, отбрасывая тени на лица собравшихся. Все хладнокровные, застывшие в одинаковых позах. Стулья и кресла им заменяли подушечки дзабутон, а каменную твердь мраморных полов — солома татами. Огромный зал в шесть длинных татами, выложенные в узор, сходящийся у центра.              В этом самом центре стояла Предвестница Фатуи. Прекрасная леди, Восьмая по старшинству. Ла Синьора.              Ей позволили остаться в своих чужестранных одеяниях. Черный мех плаща делал её ещё больше похожей на загнанную волчицу в глазах собравшихся чиновников. Светлые локоны выбились из причёски. Следы недолгой борьбы. Она не опускалась на колени, как это сделали все остальные благородны мужи и дамы, ведь преклоняла колено только перед своим Архонтом. Потому Предвестника в последнем порыве смелости держала голову гордо. Словно сама являлась князем, не ниже рангом чем собиравшиеся.              Главы трёх комиссий восседали ровным рядом вдоль узорчатых ширм по левую руку от Синьоры. Позади благородных мужей тянулись представители их комиссий.              Ярче всех выделялся Клан Камисато, облаченные в белоснежные одежды. На фоне общего полумрака их фигуры были как бельмо на глазу. Во время всего обсуждения именно он, хитрый лис Камисато Аято, глава Комиссия Ясиро, наиболее ёмко и колко указывал на несостоятельность оправданий двух других комиссий, хотя сидели они на одной стороне.              Громче всех звучали голоса комиссии Кандзё. В основном только оправдания да неприкрытое давление своим авторитетом. Вся экономика Инадзумы была в их руках. Как жалко, что Синьоре не хватило таланта Панталоне. Он бы даже с такими невыносимыми глупцами смог сделать дело чисто. Хотя, какая уже разница?              Вот о чём точно жалеет Синьора, так это о том, что не смогла разрушить комиссию Тэнрё под основание. Не справилась. Все обвинения, которые сыпались на них, они отбивали или же честно признавали ошибки. Проклятая Кёдзё Сара, прославленный Генерал Инадзумы, пользовалась слишком большим доверием у Сёгуна. И имела непоколебимую веру. От неё Синьоре хотелось тошнить. Напоминало родину.              Далёкая Снежная… Край льда и бесконечной борьбы. Место, ставшее домом и новой Родиной для Синьоры. Царица — во имя которой она готова отдать жизнь.              — Таким образом, Восьмая Предвестника Фатуи виновна в заговоре против Сёгуната и всей Инадзумы. Приговор ей может быть вынесен лишь один. Высшая мера наказания! Во имя погибших людей, запятнанного имени и нашего союза.              Верховная глава острова Ватацуми наконец закончила свою речь. Громкие речи стороны обвинения и оправдывающихся гудели в голове эхом. Как раскаты грома, уносящиеся в даль.              Тот взгляд, которым одарила Синьора Сангономию, должен был пробрать до дрожи. Зверь, полный ненависти и презрения. Однако же жрица продолжала держать на лице блаженную улыбку, словно была настоящей святой, а не пропахшей рыбой смертной.              — Мы благодарим вас, Госпожа Сангономия, — раздаётся сладкий, тягучий голос с ноткой острых клыков, — Но приговор будет выносит Её превосходительство Наруками Огосё.              Пьедестал Архонта был поделен на два уровня. На возвышенности над полом, восседавшая на изысканном татами, была сама Райден Эи. Её темно-фиолетовое кимоно и красный пояс-оби делал фигуру Архонта странной в глазах Синьоры. Сколько бы Предвестница не провела в Инадзуме времени, здешние порядки для неё останутся странными и непостижимыми. Как и сама Синьора для собравшихся — северной варваркой.              Сёгун Райден — правительница Инадзумы. Самое мощное военное оружие.              По правую руку от неё лежит нагината, которой в далёкие времена Войны Архонтов отвоевала эти далёкие острова. По левую руку лежала катана в ножнах, оружие Архонта.              А сам Архонт, Райден Макото, была спрятана от глаз смертных. Позади, на верхнем уровне, за ширмой, виднелась недвижимая фигура. Очертаниями — точная копия Сёгуна, однако же вся настоящая власть была в руках Сёгуната. Макото — лишь символ, идеал Вечности, к которой все стремятся.              По правую руку от Сёгуна стояла Верховная жрица храма Наруками. Не человек. Живущее сотни лет существо, нашептывающее Сёгуну свои мысли. Она хитра, изыскана, и очень опасна.              Это Яэ Мико всё провернула, Синьора знает. И продолжает делать непорочный вид.               — Убейте чужестранку! — всё кричал один из предателей, — Она нас всех обманула! Ватацуми лжёт. Они сами хотели использовать силу производимых Глаз Порчи, чтобы совершить переворот! Мы выполняли работу честно. Это всё обман! Клевета!              — Виноваты все.              Молния. Яркая вспышка, обескураживающая, захватывающая дух. Вот кем была Райден Макото. Яркий свет. И лишь голос из-за ширмы с символом Инадзумы.              — Глава комиссии Кандзё за то, что повелся на обещанные Фатуи золотые горы и продал свою верность своему Сёгуну. Глава комиссии Тэнрё виновны в обмане своего Сёгуна для Фатуи, ради своих собственных амбиций. Глава комиссии Ясиро виноват в том, что он взял слишком много на себя и забыл своё место, дарованное ему его Сёгуном. А Госпожа Сангономия виновата, как княжна Сёгуната, в неверие в него. Вы начали собирать армию, возобновили боевые действия, и при этом слишком поздно поняли о использовании Глаз Порчи среди своих же солдат.              Восседавшая на всеобщем обозрении Райден Эи коротко кивнула, всё поняв.              Сёгун берет катану.              Поднимается божество. Непоколебимое и необратимое. Как гром, который обязательно настигнет тебя после яркой молнии.              Обнажается божественный клинок.              Самураи выходят из теней, становясь рядом с главами комиссий.              — За преступления перед Вечностью вы все понесете своё наказание, — заключает свой вердикт Сёгун Райден.              Так идёт смерть. Медленно, спокойно, без эмоций.              И лишь сияющий клинок стрекочет заключенной в него молнией.              Палачи заносят свои клинки.              — Я окажу тебе честь, дипломат Снежной. Твои люди будут выдворены из моей страны. Пускай они донесут до твоей Царицы мои слова. Нет ничего ближе к небу, чем Вечность.              Синьора пыталась сопротивляться. Дать отпор богу. Но внутри, там где теплилось пламя, она знала. Синьора знала — её смерть будет не напрасной. За неё отомстят. Она будет возвращена прахом на родные земли. В объятия Царицы.              Камисато Аято прикрывает глаза, ощущая сталь хорошего клинка на своей шее.              Палачи совершают один чистый взмах. Истинное искусство отрубание голов.              Аято открывает глаза. Две головы покатились по татами, заливая всё кровью. Его белоснежное кимоно всё замаралось от брызг. Сестра позади прикрыла лицо веером, чтобы скрыть своего отвращения.              Молния вспышкой ослепила собравшихся.              А затем последняя, третья голова, покатилась по соломенной циновке. Прямиком к ногам палача.       

      Восьмая Предвестница Фатуи была казнена Райден Сёгун за преступления перед Вечностью.