И тянутся города

Чей-то крик будит посреди ночи. Арсений вырывается из зыбучего сна и, даже не открыв глаза, нащупывает под подушкой телефон. С трудом продирает одно веко: на экране светится начало третьего. Неужели Елена Степановна и Пикуль охренели до той степени, что теперь устраивают скандалы даже ночью?! Крик становится каким-то слишком уж певучим и заливистым, и до него постепенно доходит. Какие еще Елена Степановна и Пикуль?.. Они остались в прошлом и, дай бог, безвозвратно. Арсений с Антоном распрощались с ними ранним утром, сойдя с поезда. Ну, как распрощались. Антон сказал: «Счастливого пути», Елена Степановна сказала: «Тьфу», Пикуль сказал: «Арррхууу». То ли послал, то ли чихнул, то ли и то, и другое одновременно. Сейчас Арсений уже в гостинице, и ни Елены Степановны, ни Пикуля, ни краснуликов тут быть не может. Осознание местоположения придает немного уверенности, и он сосредотачивается теперь на исследовании ночных звуков. По мере того, как лапы сна сползают с разморенного тела, он полностью восстанавливает картину: звук идет откуда-то снизу, просачиваясь сквозь батареи и перекрытия, звук — это песня, а песня — это «Царица». С трудом натянув в темноте сложенные на стуле шорты и футболку, врезаясь плечами в острые углы стен и потирая с шипением здоровой рукой потревоженные места, он пробирается к выходу из номера и морщится, столкнувшись с тусклым коридорным светом. Стойка администратора расположена на том же этаже, и востроносая омега с бейджиком «Валерия» на груди, услышав шорох его ног, быстро поднимает голову и натягивает профессиональную улыбку. — Доброй ночи, чем-нибудь могу помочь? — Не очень-то ночь добрая, извините. Вы что, не слышите? Разве постояльцам не запрещено слушать музыку на такой громкости после одиннадцати? Сзади слышится скрип двери, какой-то грохот, тихое «да еб твою», а следом в коридор выныривает голова Антона с всклокоченными волосами и попеременно приоткрывающимися на пару миллиметров глазами. — Что тут происходит? — спрашивает Антон громким шепотом, каким-то образом перекрывающим шум песни. — Вас разбудила музыка? Приношу извинения, к сожалению, я тут сделать ничего не могу. Если хотите, можете приобрести за дополнительную плату комплект берушей, — продолжает улыбаться Валерия. — В каком это смысле ничего не можете сделать?! — возмущается Арсений. — Спуститесь к нарушителям и попросите их выключить музыку! — Но они не нарушители. Музыка идет не из номера, а из банкетного зала на первом этаже. Там сегодня празднуют свадьбу. Антон наконец пробуждается до состояния, когда может держать оба глаза открытыми одновременно, и шлепает по ковровому покрытию прямо в носках по направлению к Арсению и Валерии. Руками он вынужден придерживать крест-накрест края гостиничного халата, чтобы не распахнулся, потому что кушак, зацепившись из последних сил за одну боковую шлевку, безвольно волочится за ним по полу. Арсений, даже будучи возмущенным сложившейся ситуацией, не удерживается от косой ухмылки: уж слишком забавно Антоновы коленки торчат из-под пол коротковатого для его роста халата. — Что значит «из банкетного зала»? — возвращает он внимание Валерии. — Как вообще гостиница может располагаться над банкетным залом, работающим по ночам?! Валерия сочувствующе разводит руками. — Понимаю ваше негодование, но вы были предупреждены. У нас на сайте на главной странице содержится информация о том, что в вечернее и ночное время в связи с проведением мероприятий в номерах может быть шумно. Из-под ног слышится нестройное многоголосье: «Горько! Горько! Горько! Раз, два, три…» — На сайте?! — Антон с видимым раздражением трет заросшую щеку рукой. — Да мы в глаза не видели никакого сайта! Мы вас по карте нашли, потому что вы ближе всех других гостиниц и отелей к нам находились! — Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь в данной ситуации, — вздыхает Валерия. — Не считая, конечно, предоставления берушей. Напоминаю, комплект стоит двести рублей. — Ага, разумеется, — Арсений сжигает ее взглядом. — Буду я вам еще доплачивать за свой дискомфорт! — Я ужасно сожалею, что вы остались недовольны нашим сервисом. Но могу вас обрадовать — до конца недели ресторан больше не бронировали, а значит, вам ничего не помешает уснуть! — До конца недели мы, может, тут и не проживем, — ворчит Антон и, уже отвернувшись от стойки, заканчивает выразительно. — Блядь. Стоило задуматься, что неспроста в этом месте в начале лета все номера свободные. Прости, Арс, не везет мне в этом городе. Опять я виноват перед тобой. Арсений, отходя вглубь коридора, ближе к своему номеру, недовольно машет на него здоровой рукой. — Да прекрати! Мы вдвоем выбрали это место. И других вариантов у нас уже не было. Я виноват тут в той же степени, что и ты. Даже если не принимать во внимание сломанные колеса Арсова чемодана, ушибленную руку, помятые помидоры во всех смыслах этого слова и не самых приятных попутчиков, Ярославль действительно встретил их не распростертыми объятиями. — Да у меня же есть еще одна абсолютно невредимая рука! — воскликнул Арсений, когда, едва выйдя на платформу, Антон подхватил его сломанный чемодан. — Вот именно, одна. Их изначально не дохуя было, и одну ты уже минусанул. Чемодан тяжелый, давай беречь пока твою единственную оставшуюся работоспособной верхнюю конечность. Невооруженным глазом было видно, как тряслись от напряжения его мышцы, держа груз на весу. — А если ты, Голиаф, порвешь себе какое-нибудь сухожилие, переусердствовав? — Ну значит, у нас все равно останутся две рабочих руки. Одна у тебя, одна у меня. Согласись, будет лучше, если мы разделим это четное число пополам, чем если кто-то из нас останется вообще ни с чем. «Кто-то из нас» в данной ситуации — это, очевидно, Арсений. В полвосьмого утра на вокзале медсестра неохотно осмотрела кисть Арсения, пожала плечами и, помимо перевязки, предложила активированный уголь. Пришлось ехать в круглосуточную травматологию, где врач, к облегчению Арсения, диагностировал всего лишь несильный ушиб. К тому же за сдачей вещей в камеру хранения, поездкой до травмпункта, осмотром, ожиданием в очереди перед регистратурой и на рентген и возвращением на вокзал за вещами подошло оговоренное время заезда в квартиру. Изначально же они особо не представляли, на что потратить лишние часы. Но на этом плюсы заканчивались. Потому что, когда такси подвезло их по адресу дома, где они бронировали квартиру, и Антон набрал номер арендодателя, голос в трубке лениво и без малейших извинений сообщил, что предыдущие жильцы решили продлить срок проживания и квартира остается занята на неопределенное время. Арсений вырвал телефон у обомлевшего Антона, чтобы от души покрыть хуями обнаглевшего хозяина, но никаких результатов, кроме небольшого морального удовлетворения, это не принесло. — Ну, начинай, — вздохнул Антон, когда Арсений в последний раз пожелал собеседнику насладиться фистингом, пикантной особенностью которого является наличие в кулаке пригоршни муравьев, повесил трубку и вернул ему телефон. — Что начинать? — не понял Арсений. Они стояли у подъезда узкой двенадцатиэтажки с несимпатичным урбанистическим пейзажем вокруг: с одной стороны раскинулся синюшный торговый комплекс, а через дорогу виднелось запущенное здание автовокзала. Под ногами у них были сгружены вещи, будто у девчонок на танцполе на школьной дискотеке. — Вставлять мне пиздов. Заслужил же, признаю. Нужно было не на сервисе бесплатных объявлений искать жилье, а на надежном сайте для путешественников, где всех, кто сдает жилье, проверяют. А я обрадовался, что так быстро обо всем договорился, и уши развесил. Извини, Арс. И купе нам выбрал ужасное, и с местом размещения объебался… Антон был в чем-то прав: наверняка, если бы все эти обязанности взял на себя Арсений, столько проблем бы не возникло. И тем не менее после противного ночного инцидента, когда Антон в затруднительной ситуации действовал быстро, решительно и так по-взрослому, а Арсений выяснил, что на него запах чужих одеяла и футболки действует в несколько раз эффективнее, чем всякие разрекламированные лавандовые бальзамы для сна, ругаться на того совсем не хотелось. — Шаст, говно случается. Не все можно предвидеть заранее, и ты на такой исход не рассчитывал, как и я. Давай посмотрим на это с другой стороны — да, мы наткнулись на не очень ответственных арендодателей, но хотя бы не на мошенников и не потеряли денег с этой брони. Выслушав это, Антон посмотрел на Арсения так, будто тот предложил использовать в качестве смазки рыбий жир. Хотя, наверное, такая аналогия не совсем уместна, потому что в их совместной деятельности сейчас нет занятий, в которых могла бы пригодиться смазка. В общем, иными словами — Антон выглядел крайне удивленным. — Л-ладно, — судя по всему, такое христианское смирение со стороны Арсения застало Антона врасплох куда сильнее, чем подстава с бронью. — Что тогда будем делать? И вот именно в тот момент они были вынуждены залезть в карты в поисках ближайшей гостиницы. Она обнаружилась почти по соседству — Антону пришлось пыхтеть, таская сломанный чемодан, лишь до ближайшего перекрестка в противоположную от проспекта сторону. Как выясняется сейчас, в два часа ночи, пока снизу слышится топот ног и разливающееся из колонок «ах эта свадьба, свадьба, свадьба пела…», с этим выбором они тоже поторопились. Беруши, возможно, могли бы исправить ситуацию если не полностью, то хотя бы отчасти, чтобы мозг перестал содрогаться в конвульсиях от пошлейшего выбора треков и шума и позволил Арсению уснуть. Гораздо лучше, если судить по опыту предыдущей ночи, с этим справилась бы одежда, сохранившая запах Антона, но стучаться к нему сейчас с такой просьбой — совершенно немыслимо. Антон, Антон, Антон. Опасно много его в голове Арсения в последнее время. Например, прямо сейчас, когда он, отвздыхав положенные перед нелегким решением три раза, убирает с головы подушку и снова берется за телефон. «антошка, антошка, летс гоу диг потейтос» — отправляет он в качестве проверки связи. Экран ответно зажигается не дольше чем через десять секунд: «ты ебанулся нет, я не потерял там вопросительный знак, это была констатация факта» Арсений выдыхает с облегчением — Антон тоже не спит. «видит бог: нет в том моей вины, эти звучащие снизу современные ремиксы на «черно-белый цвет» валерии кого угодно сведут с ума не уверен, что смогу еще раз уснуть» На этот раз Антон медлит с ответом: последние два сообщения от Арсения висят прочитанными, но телефон нерешительно молчит. Он почти успевает разволноваться и пожалеть, что полез с этим странным ночным диалогом, когда Антон вдруг пишет то, что Арсений хотел предложить сам: «если не спится то пошли погуляем ????»

***

Поежившись от ночного воздуха, Антон предлагает прогуляться до ледовой арены, до которой, если судить по картам, идти не более двадцати минут. Арсений вспоминает, как из оставленного в номере путеводителя по Ярославлю узнал, что у спортивного комплекса находится памятник погибшим в авиакатастрофе в 2011 году хоккеистам, а на стенах висят их портреты, и, тонко изобретая отмазки, отговаривает Антона от этой идеи. Тот ведь обязательно, увидев мемориал, загрузится, станет грустным и молчаливым и вовсе уйдет в себя. Да и самого Арсения это зрелище тоже вряд ли натолкнет на радостные размышления. Поэтому в качестве альтернативы он предлагает прогуляться до центра и спуститься к набережной. Антон сначала не чувствует подвоха и воспринимает план с энтузиазмом, но уже через пятнадцать минут пешей прогулки, когда смотрит на карту, с ужасом обнаруживает, что они не прошли и восьмой части маршрута, и молит о пощаде в виде такси. — Да как так-то? — восклицает он, пока они ждут машину на пустынной остановке. — Когда в Питере изучал местность, мне казалось, тут все рядом… А в итоге мы поселились где-то в ебенях за три пизды. — За три пизды — это цена или расстояние? — веселится Арсений. — Это наше жизненное кредо в последнее время, судя по всему. Как только они садятся в такси и автомобиль разгоняется по не забитой трафиком полосе, фонари весело несутся мимо окон вскачь и пейзаж, днем показавшийся Арсению совсем несимпатичным, с каждым метром пути начинает прибавлять в привлекательности и потихоньку согласовывается с тем образом ночного города, что остался запечатлен на последнем тиктоке с Булькой. Антон тоже с интересом всматривается в окно со своей стороны и, когда там в низине начинает бликовать черная поверхность реки, радостно взвизгивает и ощутимым тычком в бок привлекает внимание Арсения. Таксист высаживает их у белокаменной стены на огромной круглой площади, где автомобильное кольцо берет в блокаду памятник человеку, которому город обязан своим названием. — К нему и не подобраться, — констатирует Антон, снова проинспектировав карту на наличие пешеходных переходов. — Если только дорогу перебегать, рискуя жизнью. Стоит там такой величавый и гордый. Один. А жалко — скульптор же наверняка старался, детали добавлял. А в итоге рассмотреть, не нарушив правила, не получится. Арс, может, махнем? Ну пустая же дорога, ничего не случится. — Ага, конечно. Ты сейчас махнешь посмотреть памятник, а мне потом скидываться на памятник уже тебе. Хочется тебе деталей — достань тысячную купюру и рассматривай его оттуда, наслаждайся, сколько влезет. Арсений берет его за рукав и, тоже заглядывая в карту, тянет вперед, вдоль белоснежных стен. — Красивый кремль, — любуется Антон. — Поинтересней кирпичных Московского и Тульского. Нужно будет сюда зайти днем. — Так это и не кремль, а бывший монастырь на самом деле. Его по ошибке многие принимают за кремль, хотя настоящий до наших дней не сохранился. — И нужно тебе обязательно все это знать, чтобы выпендриться… — Антон понижает тон в притворном презрении. — Ты бы тоже мог это узнать, если бы в путеводитель у себя в номере заглянул. Получил бы хоть просветительскую пользу от этой гостиницы. — Я уже получил пользу в виде того, что хотя бы днем немного поспал. Будто чувствовал, что ночью вот такой концерт начнется. Ты вот знал, что недосыпы приводят к повышению риска развития деменции? — И кто из нас теперь выпендривается?! Монастырская стена заканчивается через несколько минут, и они выходят на высокую набережную, под которой, правда, сначала плещется не вода, а кроны деревьев. Через дорогу, на противоположной стороне, одна за другой начинают встречаться степенные церкви — одна, вторая, третья… — Красивый город, только из-за обилия храмов такое ощущение, будто тут все очень плохо, — замечает Арсений. — Это почему? — Ну как будто иной альтернативы, кроме как верить и вымаливать, тут нет. — Это у тебя пессимистичный взгляд проявляется, Арс. А ты посмотри на это с другой стороны: тут так хорошо, что все, что остается жителям, — это благодарить высшие силы. Несмотря на поздний час, на набережной с каждым шагом становится все больше людей — прогуливающихся и отдыхающих на аккуратных скамеечках, на спинках которых изображен грозный медведь в боевой стойке. — Ох, — вырывается слабо из груди Антона, когда они добираются до ротонды на краю высокого мыса, за которой набережная влево искривляется углом, а вниз расползается широкой лестницей. Из ее подножия вперед тянется Стрелка, которую Арсений видел на фотографиях: узкая коса, обрывающаяся у слияния Волги и Которосли. Глаз сорокой в первую очередь цепляется за яркие декоративные элементы рукотворного происхождения — яркие огни фонарей, величавую гранитную колонну, спящие фонтаны, симметрично вычерченный узор дорожек и гигантское живое цветочное панно в форме герба с изображением того же боевого медведя. Но стоит моргнуть пару раз — и все это, человеческое, замыливается, стирается и остаются только ночь, ветер, простор и две сливающиеся воедино реки — та естественная и фундаментальная захватывающая дух простота, которую человек, даже самый гениальный, никогда бы не смог воссоздать нарочно. И даже скопировать — фотографии всей этой мощи передать не смогли. — Не страшно? — почему-то шепчет Арсений, почувствовав шероховатость костяшек кисти Антона, задевшей его руку. — Почему должно быть страшно? — У тебя же агорафобия. А тут, на мысу, так… открыто… — Не страшно, — Антон решительно качает головой, заглядывая в глаза. — Сейчас — совсем не страшно. Фонарь причудливо освещает его лицо — оно светится персиковой бархатностью с одной стороны, а за границей носа сливается с темнотой. — Сфоткать тебя? — спрашивает Антон, проходя в центр первой лестничной площадки и кивая на пейзаж за оградой. — Не нужно. Все равно слишком темно. Ничего красивого не будет видно. — Ну я же не настолько криворук, чтобы ты совсем не попал в кадр. Арсений, уже начавший спускаться, удивленно оборачивается. — Ты так топорно флиртуешь, ужас какой-то. Антон едва не спотыкается и не пересчитывает головой ступеньки. — Ничего я не флиртую, ты вообще, что ли… Просто говорю очевидные вещи. У меня это с детства, наверное. Ну, в плане перебора с прямолинейностью. Я тебе никогда не рассказывал историю про мой первый неудачный опыт ухаживания за омегой? — Я был уверен, что пережил этот твой опыт на собственной шкуре, — фыркает Арсений. — Ну прекрати, Арс. Неужели не рассказывал? Короче, когда мне было года два, мы с папой гуляли во дворе. Ну, можешь себе представить: у меня и сейчас-то ноги нетвердые, а тогда и подавно были. И когда я топал ими вперед, папа сзади меня за капюшон, как за поводок, придерживал. А навстречу нам шла такая же пара — мама с мальчиком-омегой моего возраста. Мы с мальчиком оба остановились и, продолжая аналогии с собаками, как две болонки на прогулке, уставились на себе подобного, разинув рты. Родители молча стояли рядом и наблюдали нашу мексиканскую дуэль. Папа вдруг решил пошутить и сказал мне: «Ну вот, гляди, жених нарисовался, иди целоваться». Ну а я, натурально, воспринял его слова как прямое руководство к действию. Бросился на этого омежку в порыве всей моей нерастраченной юной любви с распростертыми объятиями, а он зарыдал и кинулся маме в ноги… Видимо, это был мне знак, что общение с противоположным полом у меня легко складываться не будет никогда. — Еще бы! В нашу первую встречу ты заявил, что я воняю рыбой! — Неправда, я не так выразился! — встрепенувшись, распугивает отдыхающих на краю фонтана голубей Антон. — И вообще я тогда сказал, что мне нравится твой запах!.. В отличие от них Волга, подчеркивая свой статус, не шумит и не бунтует. Она размеренной черной глыбой насмешливо стучится в гранит набережной, играючи искажает отражение ее фонарей, будто ненавязчиво, но уверенно сообщая: «Тебя-то, каменная моя, еще двести раз разберут и соберут обратно, а я тут буду всегда». На одной из лавочек, нарушая все правила публичного проявления чувств, практически лежит совсем юная парочка — парень с девушкой — и смачно, до хлюпающей на всю набережную слюны сосется. Арсений замечает задумчиво обращенный к ним взгляд Антона. — Олеся с Максом могли заниматься тут тем же несколько дней назад, — дразняще вбрасывает Арсений. Антон предсказуемо морщится. — Тебе вообще не обидно? — резко оборачивается он к Арсению лицом. — Я имею в виду, не из-за того, что они сбежали, прихватили твою машину и доставили всем кучу переживаний, а из-за того, что вдруг оказались такими взрослыми, дерзкими и самостоятельными? Я вот понял, что совсем не был к этому готов. Наверное, ты немного иначе это все воспринимаешь, потому что Макс — альфа. Только не думай, что я вашу с ним привязанность обесцениваю, но оно же, между мной и Олеськой, объективно другое. Я привык, что, не считая отца, я главный альфа в ее жизни, а тут, выясняется, с некоторых пор это вовсе не так… Выходит, даже когда они вернутся, за помощью она теперь, в первую очередь, не ко мне будет обращаться. Это не то чтобы грустно, а скорее, непривычно. У нас же с ней всегда было по-другому. Взять хоть тот случай прошлым летом. Родители тогда на даче были, а Олеське подруга на передержку оставила своего кота Марсика — черного проглистогоненного засранца. И вот представь: лето, я спал у себя дома без задних ног, когда ночь вдруг разрезал телефонный звонок. Антон, наверное, сам этого не замечает, но тон его в секунду меняется с задумчиво рефлексирующего на деловито заговорщицкий: — Я подпрыгнул на три метра над уровнем матраса, схватил телефон — там высветилось «Лосенок». У меня душа ушла в пятки: что, думаю, вообще могло случиться, мне сестра никогда так поздно не звонила! Я снял дрожащими пальцами трубку, и оттуда меня снесло потоком соплей. Олеся ревела навзрыд, что-то, захлебываясь, старалась сообщить, а я уже вслепую нащупывал штаны, потому что у меня в голове сразу все плохие сценарии проигрывались одновременно: ее ограбили, взяли в заложники, убили, а потом продали в рабство… Минут пять мы потратили только на то, чтобы я перевел эти судорожные всхлипы на родную речь и сумел понять, что произошло: оказывается, Олеська не до конца закрыла окно, и кот умудрился сбежать. Это еще до полуночи было, и тогда она, бедная, одна пошла его искать. Бегала по округе, звала-звала, но никто не откликнулся. Делать нечего — всплакнула, вернулась домой и пошла спать. А ночью услышала под окном: мяу-мяу, мяу-мяу. Они же на втором этаже живут, там невысоко. Спустилась, пошарила фонариком у подъезда, снова Марсика позвала, и тогда, словно из недр земных, ей ответило утробное: мааау… Олеся еще вдоль стены побегала туда-сюда со своим фонарем, призывая всех выйти из сумрака, пока наконец не догадалась заглянуть в подвальную решетку. Там в глубине подвала сидел Марсик, а ближе к решетке — здоровенный уличный кот-авторитет с драным ухом. И хотя орали друг на друга оба, там как бы невооруженным глазом было видно, что преимущество далеко не на стороне тощего Марсика с почечной недостаточностью и, если случится схватка, недостаточность может перейти на хвост, глаза, а также уши. Ну и, конечно, перенесенная в прошлом унизительная процедура принудительной кастрации тоже не придавала ему дополнительные очки уверенности. Вот тогда перепуганная Олеська и решилась мне звонить. «Антоша, приезжай срочно, а то кот сейчас закончится, а у меня ретроградный Меркурий, я не вывожу!» Что мне было делать? Олеську жалко, кота тоже… Я помчался, почти в чем папа родил, на помощь. Благо живу от них в трех кварталах. Прибежал весь в мыле, а они к тому моменту сидели там втроем и мило беседовали, как в гостиной! Олеся, правда, снаружи, уже успокоившаяся, а оба бойца за решеткой. Посмотрел я на всю эту цветочно-животную композицию и подумал: а хули я так бежал?! — И что, на этом все разошлись? — Да какое там! Все только начиналось. Уличный кот, действительно, счел нашу компанию не слишком достойной и вскоре нас покинул. А вот Марсик никуда выбираться не пожелал. Его, впрочем, тоже можно понять: он с детства был больным и хилым, а тут такой шанс почувствовать себя крутым бунтарем! Я попытался просунуть руку сквозь прутья решетки, чтобы схватить его, но только ободрал кожу, пока Марсик насмешливо следил за моими тщетными попытками, а Олеся пеняла мне, что это все из-за того, что имя кота и мой «слабый Марс» совпали. Я ее, конечно, не послушал, велел идти за валерьянкой и кормом. Мы разлили перед решеткой огромную пахучую лужу, так что голову немного повело и за адекватность воспроизведения последующих событий я не ручаюсь, накрыли для Марсика стол и принялись скакать перед ним, как Алина Кабаева, со всякими ленточками и мячиками. Кот снисходительно наблюдал за нами из своего укрытия, но ни зрелищами, ни яствами не соблазнился. Зато они, разумеется, привлекли внимание соседей с первого этажа, тех самых, чьи окна расположены над решеткой, и вскоре к нашей вечеринке присоединилась вызванная ими полицейская машина. Мы с Олеськой, в целом, даже рады были их компании, потому что к тому моменты почти все варианты извлечения Марсика из подвала были пройдены и отвергнуты. Менты тоже растерялись: сначала нас с Олеськой хотели привлечь за организацию несанкционированного ночного пикета, потому что вроде как мы создавали общественный беспорядок, но в то же время мы и сами подали официальный запрос о помощи. Они велели звонить в зоозащиту и, посчитав миссию выполненной, уехали. Зоозащитники, выслушав мой рассказ, сказали, что такими случаями не занимаются, потому что коту, мол, никакой опасности не угрожает, тут нужно просто ждать. В общем, если бы Марсик обладал более возвышенными стремлениями и был рожден летать, а не ползать или, иными словами, забрался бы на дерево вместо подвала, это сильно бы облегчило нашу с Олесей задачу. Но не судьба. Я уже к тому моменту выдохся и предложил пойти вздремнуть хотя бы до рассвета, пока дворники не выйдут, но Олеська категорически уперлась. Нет, говорит, ты можешь идти, а я на себя взяла ответственность за Марсика, я тут с ним до конца буду. Принесла карты, уселась на скамейку и что-то там раскладывать начала, бормоча себе под нос. А этот сученыщ безяичный из подвала на меня щурится довольно: вот, смотри, бесполезный двуногий, моя безопасность для нее важнее твоего комфорта. Ну, я ему фак, конечно, показал, но тоже остался: на скамеечку пристроился сбоку и даже немного прикорнул. Олеська, кажется, глаз вообще не сомкнула. Упрямая она. И сильная… Здесь тон Антона снова чуть серьезнеет, а сам он почти задумчиво хмурится, облокотившись на ограждение набережной и уставившись в черную воду. Арсений пытается скопировать его позу, но, забывшись, опирается перевязанной рукой, морщится, потом кое-как устраивается боком и, как и герои рассказа, смиренно ждет продолжения. Немного о чем-то поразмышляв, Антон возобновляет повествование: — Светало. Вдоль дорожек лениво поползли на работу первые дворники. Олеся меня растолкала, я пошел проведать кота: Марсик все так же гордо и желтоглазо таращился на меня из своей новой резиденции. Наконец появился наш дворник — тоже невыспавшийся и помятый, но мы с Олеськой бросились к нему на шею, как к единственному кормильцу. Дворник растерялся, выслушал наш сбивчивый рассказ, а потом сказал: «Я не знаю, ключи от подвала у другого дворника, а он сейчас в отпуске…» Я чуть не взвыл тогда. Олеся оказалась более стойкой и деловито поинтересовалась, есть ли у кого еще один комплект ключей. Дворник кивнул, и уже через минуту я поперся в соседний дом, чтобы порадовать в шесть утра звонком по домофону председателя Жилконторы… Опущу бюрократические подробности и то нелицеприятное, что я услышал в свой адрес, но скажу, что ключи я все-таки добыл. Побежал с ними радостный назад — в голове звучала музыка из «Форта Боярд», птицы весело щебетали мне вдогонку. Дворник уже успел подмести дорожку перед нашим подъездом и, разинув рот, выслушивал Олесю, которая демонстрировала ему десятку Мечей и давала какой-то совет. Недовольно зыркнула в мою сторону, когда своим появлением я прервал ее. Мы с дворником вошли внутрь, Олеся осталась сторожить Марсика снаружи. Уже повернув ключ в замке двери в подвал, дворник посмотрел на меня с сомнением и предупредил: «Там вода». После всех ночных испытаний такая предусмотрительность вызвала у меня лишь смех: подумаешь, внизу немного сыро. Дворник был мне примерно по локоть, конечно, решил я, ему и лужа покажется океаном. «Ничего страшного», — заверил я его, распахнул дверь, сделал шаг вперед и ушел по колено под воду. Тусклая лампочка на протекшем потолке приветственно мигнула и погасла. От неожиданности я дернулся в сторону, словно увязнув в болоте, споткнулся и влетел лбом в угол стены. Из глаз посыпались искры, рискуя создать короткое замыкание при приземлении в воду, и я заорал. Услышав мой вопль, Марсик перепугался и бросился к решетке. Олеся, увидев его, обрадованно вскрикнула, но кот прошмыгнул мимо ее расставленных рук и навострился в кусты. Олеся побежала за ним, тоже споткнулась и растянулась на земле со вторящим моему криком. Марсик от этого пересрал еще сильнее и врассыпную кинулся назад, в свое укрытие… Только вот я об этом узнал позже, потому что в ту секунду, кряхтя и придерживая рассеченный лоб, уже выплыл наверх, а дворник, разочарованно покачав головой, снова запер дверь… Только выйдя обратно во двор, мы поняли, что план провалился. Дворник вздохнул и молча куда-то ушел. Мы с Олесей уже не пытались его остановить и, смирившись со своей судьбой, понуро сидели рядом на скамейке: она с разбитой коленкой и вся в земле, я в мокрых штанах и с залитым кровью ебалом. К нашему слабому удивлению дворник вернулся минут через десять, неся подмышкой гигантские рыболовные сапоги, доходившие ему почти до того самого. Надел их, вздохнул еще раз, тускло посмотрел на нас, снова выстроившихся короткой шеренгой вдоль решетки, и сказал: «Только в этот раз ловите, пожалуйста, наверняка, а то я кошек боюсь…» — Он мой любимый персонаж в этой истории, — вставляет Арсений. — Мой тоже. Короче, только благодаря его доблести и мужеству в последний момент нам все-таки удалось выкурить Марсика из подземелья. Я все пытался ему деньги потом сунуть в благодарность, а он не взял. Бывают и такие. — Как вы с ним поступили? Я имею в виду, с Марсиком, а не дворником. — Схватили, отнесли домой и вымыли в четыре руки. — А наказали? — Ты что?! — Антон даже расширяет глаза в негодовании. — Он же просто котик. Ну что, он виноват, что такой дурашка?.. Как и в истории Антона, небо понемногу начинает светлеть, а на горизонте, соприкасаясь с кромкой Волги, вспыхивает тоненькая розовая полоска. — Шаст, — зовет негромко Арсений, не сводя глаз с горизонта. То, что Антон повернулся в его сторону, он чувствует зажегшейся румянцем щекой. — Я повторюсь: ты хороший брат. И ни Макс, ни кто-либо другой никогда не заменит тебя в жизни Олеси. Один альфа не вытесняет всех остальных. Это не так с нами происходит, я тебе могу с уверенностью сказать. Он мнется пару секунд, раздумывая, стоит ли развивать тему и затрагивать то щекотливое, что он намеренно избегает в разговорах все эти дни, а потом решает: да ведь ничего страшного не случится и никто не умрет. Расстаться во второй раз они уж точно не смогут. Поэтому он оборачивается, сталкивается с напряженным взглядом и представляет, что ограда под его рукой исчезает, а сам он летит вниз, в черную пропасть, продолжая говорить: — Знаешь, когда ты появился в моей жизни, мое отношение к отцу или Максу ведь не изменилось. Любовь и привязанность — это же не какой-то уставный капитал, который необходимо делить на доли между теми, кто на него претендует. Не было такого, что сначала вся моя любовь принадлежала только родителям в соотношении по пятьдесят процентов, потом появился Макс и отхватил свои заслуженные тридцать три процента, а потом пришел… кто-то четвертый, забрал себе половину всех акций, и у родителей с братом в результате осталось по шестнадцать с небольшим. Ты когда-то не отнял меня у моих родных, и Макс не отнимет у тебя Олесю. И, поверь, она по-прежнему будет обращаться к тебе за помощью, потому что на Макса порой полагаться опасно. Ну, разве что, с вопросами спасения кошек она к тебе больше не полезет, если умеет учиться на своих ошибках. Но, что бы ни произошло, Антон, ты навсегда останешься для нее старшим братом. Антон вдыхает как-то судорожно и нервно сжимает пальцы на перилах. — Спасибо, Арс. У него влажный гортанный голос, будто он только что плакал, но глаза сухие — блестящие и усталые, но сухие. Чуть помолчав, Антон вдруг спрашивает более ровно: — А сегодня какой день? Арсений проверяет дату на телефоне. — Уже вторник. А завтра выходной, кстати. Антон начинает странно себя вести: вытягивает вперед руки, осматривая рукава, ту же процедуру проделывает с ногами, дополнительно поддернув штанину и обнажив щиколотки, и наконец, вовсе заставляя Арсения обомлеть, оттягивает на себе пояс и заглядывает за его границы. — Арс, — когда Антон завершает это странное инспектирование собственного тела, взгляд его вдруг приземляется Арсению на макушку, — а ты не мог бы мне дать поносить свою кепку? Мне ненадолго, только до конца этого дня. Арсений сбит с толку, но поводов возразить не находит. Да и любопытно все это. Он снимает с головы кепку, повернутую козырьком назад, и протягивает Антону. Тот благодарит, надевает ее козырьком вперед и вдруг становится чрезвычайно довольным. Все это очень странно. Солнце еще далеко от той отметки, когда от него нужно прятать голову. Кепка как кепка — красная, с эмблемой Boston Red Sox, ничего необычного. Антону, впрочем, идет. — А зачем тебе? — спрашивает Арсений осторожно. — Не обращай внимания, — Антон широко улыбается. — Так, дела семейные.

***

Несмотря на то, что с утра над городом ходили тучи, к середине дня солнце своенравно разгоняет с неба всех конкурентов, и это отражается во всем окружающем мире, за исключением Антона. Его лицо, наоборот, мрачнеет, а плечи ссутуливаются. — Ну чего ты? — догоняет его Арсений, засмотревшийся на буйство красок вереницы сувенирных лавок. — Ничего, — бурчит Антон. — Пошли отсюда. Я курить хочу, тут нельзя. — Да у нас же комплексные билеты на посещение всей территории музея-заповедника! Мы всего-то на смотровую площадку звонницы успели забраться и по стенам походить. Какой смысл тогда было брать общий билет?! Вон, смотри, экспозиция по «Слову о полку Игореве», могли бы зайти… — Да что там интересного вообще может быть?! У этого «Слова» даже автора нет, чтобы под него целый музей организовывать. И вообще мне здесь не нравится. Пошли. Буквально десять минут назад Антона все устраивало. На смотровой площадке он с энтузиазмом щурился на солнце и делал снимки звездчатых наверший куполов над изумрудными крышами и речных изгибов, пока Арсений делал концептуальное селфи на фоне странного автографа «Ульяна — лучший даун в моей жизни» на деревянной стене. Посещение экспозиций Антона тоже не отторгало до той поры, пока он не узнал про Машу. Маше было уже тридцать шесть лет, тридцать четыре из которых она прожила в вольере в центре Ярославля, на территории музея-заповедника, до недавних пор служа там живым экспонатом и символом города. А еще Маша была медведицей. — Как так можно, — сокрушается Антон, широко шагая в сторону выхода. — Посадить живого медведя в клетку, чтобы на него пялился весь поток туристов ежедневно. Представляю, как она заебалась за все эти годы. — Ну ты как будто только сегодня открыл для себя концепцию зоопарков. Животных везде держат в неволе, такова жизнь. — Да хуйня это, а не жизнь. В зоопарках зверей хотя бы парами селят, а иногда и целыми семьями. А Маша всю жизнь тут одна за решеткой… Увлекшись, Антон сворачивает не в ту сторону. Арсению приходится схватить его за локоть и потянуть в нужном направлении. — Ну а что с ней было делать? Ты же сам прочитал: она осталась одна в берлоге, когда ее маму убили браконьеры… — Бляди! — …а братик погиб. Одна бы она там не выжила. А после того как люди ее подобрали и выходили, пути назад уже не было: одомашненная медведица в лесу снова попалась бы в руки тем, кто может ей навредить. А тут о ней хотя бы заботятся, кормят всегда. Они выходят за ворота, и шум машин после уютной тишины на территории бывшего монастыря с непривычки оглушает. — Ага, а еще выставляют напоказ, чтобы всех развлекала. Лучшая реклама для музея: у нас живет настоящая медведица, да-да, та самая, что на гербе, который тут приебенен к каждой скамейке и урне! Приходите, покупайте билет и пофоткайте ее, она же всего лишь медведица, ей не жалко! — Ну, видишь, с прошлого года ее вольер уже закрыт для посещения, Машу отправили на пенсию. Не так уж ее используют, значит. — Когда по человеческим меркам ей уже перевалило за сотню? — из-за сигареты во рту голос Антона становится мятым и от этого звучит еще несчастнее. — Прекрасно, вот она, пенсионная реформа во всей красе! Арс, ты бы хотел выйти на пенсию в сто лет? Столько еще времени остается, чтобы пожить для себя! — Я не доживу, — вздыхает Арсений и заканчивает цитату из фильма. — Я на вредной работе. — Да у тебя ее даже нет. Возразить тут нечего, но Арсений все равно немного обижается. Немного — потому что Антон искренне расстроен и смотреть на это невыносимо. — Ну пошли тогда хотя бы до губернаторского сада. Судя по фоткам, там нет животных, только цветы. Или растения, по-твоему, тоже должны существовать только в дикой природе? Антон, не стесняясь, демонстрирует ему средний палец, и Арсений уже поднимает кулак в ответном жесте, но вспоминает, что пальцы перевязанной кисти лучше не тревожить по пустякам, поэтому тут же делает вид, что просто хотел поправить волосы. Они снова идут вдоль набережной, как и пару дней назад ночью, только сворачивают на этот раз раньше, оказавшись на узкой симпатичной улочке. С одной стороны теснятся невысокие каменные резные дома, а с другой неожиданно открывается вид на спортивное поле в низине. Присмотревшись, Арсений замечает там группу людей, которые, судя по тому, что под ногой у одного из них белеет мяч, готовятся во что-то сыграть. Антон тоже с любопытством вытягивает подбородок. — Хочешь, спустимся, посмотрим? — кивает Арсений в сторону трибуны, заметив, что один из людей на поле устанавливает там маленькие складные футбольные ворота. — Мы вроде бы в сад собирались… — с сомнением тянет Антон. — Тебе же скучно будет, ты вон и чемпионат Европы не смотришь, а тут, похоже, всего лишь любительский матч намечается. Арсений действительно не самый большой фанат игр с мячом, но сейчас хочется подсластить Антону пилюлю. — Да ну. Эти твои Англия с Францией — просто хуйня, а здесь хоть живые эмоции. Пошли, если будет совсем муторно, сразу свалим. Поле оказывается совсем не футбольным — вместо газона под ногами тут деревянный настил, покрытый истершейся краской, а разметки вовсе нет. Игроки, впрочем, тоже не выглядят серьезно — это очень разнокалиберная группа мужчин разного возраста, телосложения и, самое удивительное, вторичного пола. Даже нет, самое удивительное — это то, что омег, кажется, больше. Когда Арсений учился в школе, звать на поле омег — ни мальчиков, ни девочек — не было принято. Видимо, времена меняются. Заметив, что на трибуне появились зрители, несколько игроков, обсуждавших что-то вполголоса, начинают толкать друг друга локтями и переглядываться. Вскоре молодой белобрысый омега отделяется от толпы и идет напрямую к Арсению с Антоном. — Добрый день, — он вежливо улыбается. — А вы в футбол, случайно, не играете? Мы изначально с друзьями собирались несерьезно мячик попинать, четыре на четыре, вышли, начали разминаться, а тут мимо компания пацанов шла, попросились присоединиться. Потом они еще несколько человек вызвонили, в общем, сейчас нас двадцать набралось. Нам бы еще двоих на поле — и можно две полноценные команды сформировать. Не хотите? Арсений с недоумением оглядывает свои новые белые кеды, совсем не предназначенные для активных тренировок, и переводит взгляд на растерянного Антона, у которого в глазах на секунду зажигается интерес, но тут же тухнет. — Да нет, мы, наверное… — произносит он медленно, качая неуверенно головой. — Конечно, мы сыграем! — перебивает его Арсений и вскакивает на ноги. — Тут даже тенек сейчас, самое оно. — Арс, — Антон хлопает глазами, — да куда ты, у тебя же рука больная… — Во-первых, не так она уже и болит, а во-вторых, может, я и не слишком хорошо в футболе разбираюсь, но хотя бы из названия могу сделать вывод, что тут нужно играть ногами, а не рукой. Пошли, пошли, зассал, что ли?.. Арсений спрыгивает вниз, на поле, и, кивнув белобрысому омеге, решительно направляется к поглядывающей в его сторону толпе. Проводив его удивленным взглядом, Антон все же идет следом. Оставшиеся девятнадцать человек с разной степенью охотности здороваются, некоторые даже называют имена, но Арсений их забывает спустя минуту. Альф с бетами на поле чуть меньше, чем омег, но приятной неожиданностью становится то, что никто на Арсения плотоядно не облизывается. Все действительно собрались здесь только с одной целью. Да и на Антона, вставшего рядом, другие омеги смотрят если и с интересом, то исключительно спортивным — как на потенциального соперника или сокомандника, а не романтический интерес. Хотя Арсению, конечно, вообще без разницы, как там другие омеги смотрят на Антона. — Сыграем два тайма по двадцать минут, а там посмотрим, — объявляет представительного вида чернявый альфа в синей футболке с надписью Totti и номером 20 на спине. — Если будут желание и силы, можно и продолжить. Поскольку судьи у нас нет, договоримся на берегу: ниже пояса и по ногам не бить, не фолить, все спорные моменты решаем обсуждением. Ну, как получится. Давайте на команды разобьемся уже. Распределение игроков на две шеренги происходит спонтанно: в основном, все жмутся к тем, кого уже знают, но споров почти не возникает. Разобравшись с этой задачей, «Тотти» достает баллончик с краской и, крякнув, чертит поперек поля кривоватую центральную линию, а следом и остальные элементы разметки, которые вряд ли когда-либо смогут претендовать на экспонирование в музее эталонов. — Арс, — шепчет на ухо Антон, пока каждая команда отходит на свою половину поля и начинает разминаться, — оставайся ко мне поближе и не высовывайся особо. В атаку не лезь, локтями задавят. Упадешь — затопчут. Знаю я этот дворовый футбол. Лучше держись за моей спиной. Арсений недовольно поворачивается. Антон, претенциозно поглядывая на него, делает плечами круговые движения и выгибает грудь. — Я уж как-нибудь разберусь, — произносит Арсений насмешливо, застегивает карман на штанах с телефоном на молнию и, отвернувшись обратно, повышает голос. — А никому не кажется, что мы не совсем справедливо распределились по командам? Все игроки удивленно оглядываются и возвращаются к центру поля. — Это почему? — спрашивает «Тотти», который оказался в противоположной Арсению с Антоном команде. — В вашей команде четыре омеги, шесть альф и один бета. А в нашей, — Арсений обводит указательным пальцем воздух над своей головой, — шесть омег, три альфы и два беты. Это несправедливо. Научно же доказано, что мужчины-омеги выносливее альф и бет и бегают быстрее. На поле у нашей команды будет явное преимущество. Лично я за фейр-плей. Один альфа хихикает, кто-то хмурится, но, в основном, речь Арсения вызывает живое обсуждение, а не осуждение. Боковым зрением он даже замечает чье-то активное кивание с той стороны. — Как благородно… И что вы предлагаете? — обращается к нему «Тотти». — Ну давайте, например, я поменяюсь с любым альфой в вашей команде местами. Тогда омег с обеих сторон станет поровну. — Арс, ты чего?.. — обескураженно тянет Антон сбоку, но Арсений на него даже не смотрит. — Мне в общем-то все равно, за кого играть, — в команде напротив альфа в желтой футболке, на которой сзади написано Neymar JR, пожимает плечами и делает шаг вперед. Арсений, обменявшись с ним кивками, перешагивает линию поля и занимает место рядом с «Тотти». Оскорбленно-недоумевающий вид Антона, который открывается с этой позиции, встает в галерее зрительных образов-воспоминаний Арсения где-то между закатом на Санторини и первой афишей с его фамилией. «Ну, посмотрим», — читает Арсений по его губам недовольный шепот. — А как мы вообще поймем, где свой, где чужой, во время матча? Я пока только половину, например, из своей команды запомнил, — задает кто-то из конца Арсеньевой шеренги закономерный вопрос. Немедленно всплывает предложение одной команде раздеться по пояс, но многие омеги с обеих сторон, в том числе и Арсений, с возмущением его отвергают. — Да чего тут думать, давайте просто ваша команда будет в головных уборах, а мы без, — снова предлагает Соломоново решение «Тотти». — Десять кепок-панамок мы скопом уж как-нибудь наберем, а вратарю вашему можно и так — его не перепутаем. Все соглашаются, и тогда некоторые игроки с непокрытыми головами из команды Антона обращаются к соперникам. Арсению приходится снять кепку и отдать тому самому белобрысому омеге; несмотря на то, что тот не только не похож на вокзального бомжа, но даже приятно пахнет, брезгливость все равно царапается внутри, когда собственную вещь надевает чужой человек. Почему-то, когда накануне то же самое сделал Антон, брезгливость валялась в отключке, как после лошадиной дозы димедрола, запитой ведром деревенского самогона. — Стойте, стойте! — снова лезет вперед Арсений, увидев, что игроки расходятся. — А мы придумаем нашим командам названия? — Названия? — удивленно переспрашивает «Тотти». — Да вообще-то никогда так не делали. Но если хочется, можете придумать. Арсений быстро оглядывает нестройный и в прямом, и в бодипозитивном смысле ряд сокомандников. Самому младшему из них на вид лет шестнадцать, самому старшему — сорок. Выявить какую-нибудь объединяющую их всех закономерность кажется невыполнимой миссией, разве что… — Мы будем называться «Штанишки», — довольно объявляет Арсений во всеуслышанье и чертит указательным пальцем невидимую линию вдоль нижней половины гардероба их шеренги. Она действительна весьма разнообразна и напоминает турецкий рынок: помимо леопардовых штанов самого Арсения, тут можно полюбоваться на коралловые кюлоты, салатовые велосипедки, пижамного вида штаны с мордами котов, гавайские шорты, мешковатые карго с карманами на щиколотках и, конечно, обычные треники с пузырями на коленях — куда же без них. Арсений смотрит на противников с вызовом в ожидании ответа. Логичный и самый примитивный вариант названия буквально надет у всей их команды на головы, и вряд ли Арсения сейчас удивят. — А мы тогда будем «Подтяжки», — вдруг подает голос Антон. Арсений в недоумении выгибает бровь: ни на одном игроке команды в кепках этот аксессуар не присутствует. — Потому что сегодня мы натянем «Штанишки». И, сука, подмигивает лично Арсению. Раздается гул: одобрительный со стороны команды Антона и осуждающий со стороны команды Арсения. Сам он только закусывает подрагивающий уголок губ — разумеется, все это провокация, и он должен испытывать праведное возмущение, но вместо этого чувствует лишь, как руки покалывает от нетерпения, а в крови разливается азарт. «Тотти», негласно взявший на себя роль капитана, собирает забурлившие «Штанишки» вокруг себя, чтобы обсудить тактику игры и распределить позиции на поле. — Ты, говоришь, бегаешь быстро? — обращается он к Арсению и, дождавшись кивка, продолжает. — Ну тогда ставим тебя в центр нападения. Если только они не поставят на ворота того длинного приколиста, у тебя преимущество по росту перед каждым из их игроков. Так что даже если не вывезешь скоростью и маневренностью, задавишь их вратаря тупо габаритами и авторитетом. Страшновато все-таки, когда на тебя два метра летят. Как только начнем, сразу беги к чужим воротам и жди хорошего паса. Кстати, а у нас желающие есть в ворота встать? Предсказуемо никто не лезет вперед с такой инициативой. «Тотти» удрученно вздыхает. — Понятно. Ладно, вратарем буду я. «Штанишки» занимают места на поле; «Подтяжки» распределяются напротив них. На цу-е-фа определяют, какая команда первой разыграет мяч, и вместо свистка отмашкой звучит расслабленное «ну че, погнали». Матч начинается, а Арсений, как ему было велено, перебегает поближе к воротам соперника: там стоит среднего роста и телосложения неприметный альфа в футболке Акинфеева. Что ж, «Тотти», возможно, прав, и такого экземпляра Арсений сразит хотя бы харизмой. Но, видимо, не сразу. Спустя первые десять минут расстановку сил можно определить, даже не зная счета и не посмотрев ни секунды игры, а просто взглянув на «Тотти» и Арсения. У первого, несмотря на то, что он стоит в воротах, пот катится ручьями по лицу, футболка в подмышках и на груди потемнела, а дыхание сбито, как у астматика. У второго же, на которого возлагались главные надежды по части бега, пока даже не растрепалась прическа. И не нужно хорошо разбираться в футболе, чтобы понять: при удачном раскладе для «Штанишек» все должно быть ровно наоборот. «Подтяжки» же уверенно владеют мячом и ведут со счетом 2:0. Арсений не хочет драматизировать, но к десятой минуте он так давно не видел мяч, что вполне может усомниться в том, какой он формы. Он пробует несколько раз выбежать за центральную линию, чтобы помочь сокомандникам, отчаянно сражающимся за право владения, но те лишь шикают на него: назад, назад, будь начеку, я сейчас тебе отдам передачу, только вот-вот мяч отберу. Отберут они, как же. Матч вообще складывается довольно странно: на дощатом стадионе игроки постоянно поскальзываются и спотыкаются, и Арсений вскоре понимает, что поле ровное, мяч круглый — далеко не исчерпывающие условия для нормальной игры. Он еще раз оглядывается назад, на «Акинфеева»: тот, кажется, от скуки врубил какую-то игру на телефоне. У Антона же, насколько Арсений может судить со своей позиции, профессиональная карьера пока складывается куда удачнее. Он, похоже, играет на позиции полузащитника и дважды отмечается голевыми передачами юркому белобрысому омеге, а потом Арсению с кислым лицом приходится наблюдать за тем, как Антон стукается с белобрысым грудью в прыжке во время празднования. Вдобавок ко всему на трибуны подтягивается несколько зрителей, и, вопреки убеждению, что людям свойственно сочувствовать аутсайдерам, те вероломно начинают поддерживать «Подтяжки». — А у «Штанишек»-то зад дырявый! — доносится глумление кого-то в кепке из линии обороны. Арсений все больше осознает, что несколько проебался с названием команды. Уж лучше бы он сейчас сидел запертым в гостиничном туалете, там хотя бы свидетелей унижения было поменьше. Во время перерыва перед вторым таймом задыхающийся «Тотти» снова собирает свою команду. — Пацаны, ну вы реинкарнируйтесь побыстрее, а то они нас ебут и фамилию не спрашивают! Нужно что-то срочно менять в защите. Так, ты, Леопёрд, у тебя сил сейчас больше всех сохранилось, вставай-ка в оборону. Арсений так засиделся в штрафной зоне у ворот соперника, что даже не возражает на «Леопёрда» в свой адрес, с готовностью кивая и в нетерпении пружиня на месте. Команды меняются воротами, а мяч возвращается в центр. Свистком теперь служит крик одного энтузиаста с трибуны, который вызвался бегать вдоль «бровки», изображая судью. Арсений наконец-то с наслаждением чувствует, как застоявшаяся кровь разгоняется в пришедших в движение икрах, когда он может полноправно двигаться по полю, защищая ворота «Тотти». — Не уходи влево, они будут атаковать с правого фланга, — подсказывает тот сзади. Его предсказание сбывается: «Подтяжки», отобрав мяч у центральных из «Штанишек», ведут его вправо, и Арсений, держа в поле зрения маячащего сбоку белобрысого, бросается на подмогу своим. Антон, завладевший мячом, делает длинный пас вперед, метя в своего нападающего, так что Арсению приходится ускориться, в три больших шага опережая того и выбивая мяч за «бровку». — Красава, Леопёрд! — кричит сзади «Тотти», и трибуны вторят ему одобрительным гудением. Приободренный этими возгласами и несколькими хлопками по плечам от «Штанишек», Арсений оборачивается, почувствовав жжение в районе шеи сбоку. Антон, тоже порядком поистрепавшийся за время первого тайма, стоит, уткнувшись ладонями в коленки, медленно выдыхает и следит за ним со сцеженным до одной только оси вниманием. Заметив, что Арсений поймал его взгляд, тот распрямляется, поворачивается спиной и удаляется, но при этом быстро заводит сжатую в кулак ладонь на уровень поясницы, а следом выставляет вверх большой палец. Арсений ухмыляется. После вброса мяч задерживается у перегруппировавшихся «Штанишек». Игроки долго топчутся в центре поля, разыгрывая короткие передачи, пока Арсений не замечает, что противники снова жмутся вправо, по всей видимости, рассчитывая организовать резкую атаку. Идея вспыхивает в голове, и, невзирая на предостережения «Тотти», Арсений бросает «охранять» маячащего рядом белобрысого и рывком кидается вперед, на левую половину поля, где у обороны «Подтяжек» сейчас образуется явная пробоина. — Я открыт! — кричит Арсений, заметив мяч под ногой игрока своей команды и не сбавляя скорости. Ему отдают пас навесом, и если бы он был еще чуть менее точным, то мяч приземлился бы где-нибудь в Гваделупе. К тому же из-за отсутствия травы он не катится, а отпрыгивает от пола, и, чтобы успеть к нему, приходится бежать еще быстрее, пока защитники «Подтяжек» не опомнились и не вернулись к воротам. Арсений забирает мяч и несется вперед, внезапно оставшись один на один с вратарем, и только чувствует периферическим зрением, как от общей массы отрывается самая высокая фигура, бросаясь ему наперерез. Скользкие доски, кажется, вот-вот вылетят из-под подошвы, и Арсений, запаниковав, бьет сразу, с неудобной позиции, да еще и левой, но мяч почему-то не принимает все эти обстоятельства во внимание, когда прострелом залетает между ног растерявшегося «Акинфеева» в сетку. Арсения сметает волна ликующих «Штанишек». Его треплют по голове, плечам и спине, и он только смущенно улыбается, прижимая ближе к груди забинтованную руку, чтобы ненароком ее не задавили. — Вот это сильная история! — наминает ему воодушевленно бока «Тотти». — Давайте, пацаны, давайте, не сбавляем оборотов. До конца тайма еще десять минут, успеем сравнять! Когда помятого Арсения оставляют в покое, он опять пытается поймать взгляд Антона, но замечает, что тот приставными прыжками отходит в сторону «Тотти». Это он что, решил, что Арсений после забитого гола снова переквалифицировался в нападающего? А теперь, как в первом тайме, рассчитывает обмануть его и вместо того, чтобы торчать в защите, опять пойдет в атаку в связке с белобрысым?! Арсений хмурится, но отступает в ту же сторону, что и Антон. «Тотти» оказывается снова прав, и через пару минут «Штанишки» сравнивают счет. Хотя в этот раз гол обходится без непосредственного участия Арсения, он не отказывает себе в удовольствии после празднования, пересекаясь с Антоном, выкрикнуть на ходу: — Ой, кажется, «Штанишки» рвут «Подтяжки»! Тот лишь хмыкает, но недобро сощуривает глаза и в напряжении покусывает нижнюю губу, а у Арсения адреналин окончательно плавит все нервные окончания и желание кому-то что-то доказать выключает все предохранители. До финального свистка, точнее, выкрика «судьи» остается пять минут, и «Подтяжки», быстро отобрав мяч, активно идут в наступление. Шустрого белобрысого Арсений, боясь, что тому снова сделают удачную передачу, отодвигает к боковой линии, умело пользуясь своим превосходством в росте и закрывая обзор на поле. Но блокирования одного только игрока оказывается недостаточно, потому что тот самый «Неймар», с которым Арсений перед началом матча поменялся командами, удачно обводит троих защитников «Штанишек» и делает пас на вырвавшегося как из ниоткуда на линию атаки Антона. Забрав мяч, он разгоняется вперед, и Арсений видит, как «Тотти» в полуприседе нервно мечется из угла в угол, готовясь отражать удар. Что-то бьет Арсения по ногам, и он, позабыв про белобрысого, срывается Антону наперерез, как тот сделал несколько минут назад, невольно спровоцировав Арсения на спонтанный испуганный гол. Только вот Антон не пугается и не бьет сразу, а уверенно бежит к воротам, и Арсению не остается ничего иного, кроме как, в последнем рывке заскользив в подкате по доскам, попытаться дотянуться ногой до мяча. Вместо этого он врезается на всей скорости в разогнавшееся твердое тело и сбивает Антона с ног. Тот с совиным уханьем валится набок, а затем и на спину, непроизвольно схватив Арсения за футболку и увлекая за собой. Шок и адреналин, видимо, притупляют боль падения, и Арсений лишь чувствует, уткнувшись носом в мокрую сокращающуюся шею, невозможно сильный запах, а еще, что в собственной груди центр системы кровообращения переживает жесткую турбулентность. Он с трудом поднимает голову и сталкивается с абсолютно черными глазами: не потому, что Антон стал одержим демонами, а потому, что зрачки у него расширены до полного сожжения радужки. — Блядь… И кто тут недавно задвигал про фэйр плей? А теперь фолит на ровном месте? Что за двойные стандарты, Арсений свет Сергеевич? Тембр Антона из-за сбитого дыхания падает в нижний регистр, и Арсений тоже куда-то падает — куда именно, ему не видно, потому что Антон заслоняет собою весь обзор. — А я, знаете ли, Антон Андреевич, — Арсений проводит языком по спекшимся губам, и Антон дважды моргает, — я человек широких взглядов и широкой жопы — могу усидеть на нескольких стульях сразу. В реальности Арсений сидит не на стульях, а прямиком на Антоне и даже, скорее, лежит. Его грудная клетка поднимается и опадает так часто, что Арсения практически подкидывает в этой качке. Не вырубиться бы. — О как, Арсень Сергеич изволили-с выебываться? Не смогли смириться с тем, что, если бы мы играли честно, им бы пришлось закусить немного хуя и не дергаться? Договорив, Антон кривит изгибом лука купидона тонкую темную горизонтальную линию между губ — а Арсений все еще знает наизусть, как сладко, влажно, горячо и хорошо за ней было. Антон пахнет оглушающе. Он распаренный и жаркий — от лета, от игры, от возбуждения, от невысмеянного веселья, что клокочет у него внутри. Феромоны его ведут себя слишком агрессивно, смешиваясь с нотками пота и табака, и все это вместе при близком контакте должно отталкивать, но у Арсения обонятельный эпителий, очевидно, сферический долбоеб и почему-то решает, что именно так пахнет рай. Чтобы не попасться в эту ловушку, он упирается Антону правой ладонью в грудь с целью выпрямиться, вот только забывает про травму. От резко стрельнувшей боли локоть подламывается, а Арсений, охнув, валится вниз, замирая, когда кончик носа касается кончика носа Антона. — Зато я забил гол, а ты ни одного, — лепечет Арсений совсем уж по-детски, напрочь забывая про их насмешливое выканье, но Антон почему-то не пеняет ему за выход из образа. Ладони его ложатся на талию — наверняка для того, чтобы приподнять и оттолкнуть, а самому наконец встать, ведь лежать на досках — это не то же самое, что на мягком газоне. Вот только сжимают эти ладони очень уж крепко и зачем-то давят вниз. — Да… — рассеянно и невпопад отвечает Антон, вообще переставший вдруг моргать. Губы его, двигаясь, почти задевают кожу Арсения, и ему так хочется повторить и продлить это ощущение, что он лихорадочно соображает, что бы такое колкое и провоцирующее сейчас ответить, вот только мозг совсем не соображает. Чужой запах, заручившись поддержкой тактильного и зрительного контакта, превращается в какого-то метафизического сокрушительного монстра и вероломно лишает средств к сопротивлению. Не сразу Арсений понимает, что они с Антоном уже давно окружены толпой, ведущей оживленную перепалку. — Был фол! — кричит «Неймар», а «Подтяжки» ему поддакивают. — Однозначный срыв чистой атаки! За такое, по-хорошему, сразу красную нужно, пенальти и удаление с пинком под жопу! — Не было никакого фола, он играл в мяч! Просто поскользнулся на этих досках, вот и врезался. Обычный игровой момент! — напирает, набычившись, «Тотти», которому вторит гул «Штанишек». И только сейчас до Арсения доходит: это их единогласно одобренное правило о том, что все спорные ситуации решаются обсуждением, не работает, потому что «за» и «против» всегда будет по одиннадцать голосов. «Судья», видимо, не хочет брать на себя ответственность, которая в любом случае грозит праведным гневом половины игроков, и по шажочку отступает назад, к трибунам, а потом и вовсе смывается. Другие зрители, заскучав, тоже начинают расходиться. Спор уже грозится перерасти в потасовку, когда «Неймар» хватает «Тотти» за грудки и тянет на себя вовсе не в желании заключить в объятия. Это все-таки приводит Арсения в чувство, и он отлипает от широкой уютной груди Антона, вскакивая на ноги. — Стойте! — привлекает он общее внимание. — Я признаю: сыграл жестко, не по-спортивному. Моя вина, я готов уйти с поля. — Да ничего подобного! — кряхтя от натуги, Антон тоже распрямляется. — Если кому и судить, то мне, как пострадавшей стороне. Все было по-честному. Ну, столкнулись, в футболе такое бывает. Одинаково недовольные «Подтяжки» и «Штанишки» смотрят на них обоих сорока негодующими глазами. — Ой, да в пизду, — сплевывает на пол «Неймар». — Время уже давно вышло. Я вообще дочь из гимназии шел забирать, а тут вы… В рот я ебал такие игры. Он разворачивается и идет к лестнице, продолжая ворчать на ходу. Другие игроки, еще немного повозмущавшись, тоже начинают собирать вещи и покидать поле. Арсений с виноватым видом подходит к «Тотти». — Мне жаль, что из-за меня все так… — начинает было он, но «Тотти» не дает договорить, хватая за левую руку и принимаясь ее с энтузиазмом трясти. — Вот это матч — жопу расчешешь! Что за камбэк у нас получился! Нам бы еще пару минуточек, так мы вообще эти «Подтяжки» на лоскуты бы порвали! Леопёрд, от души, братан! Мужа тебе хорошего, детишек побольше. Ну или наоборот, если тебе так больше нравится. — В смысле? — удивляется Арсений. — Наоборот — это как? Детишку хорошего, мужей побольше? — Нет, я имею в виду, ни детишек, ни мужей, если оно тебе не нужно. И кстати, если все-таки хотя бы один нужен, этот твой, — «Тотти» кивает в сторону отошедшего Антона, — вроде бы нормальный парень. А вы вдвоем красивая пара. — Спасибо за комплимент, но мы не пара, — Арсений устало выдает уже зазубренную реплику. В отличие от предыдущих респондентов, которые ужасно смущались такому ответу и бросались приносить извинения за бестактность, «Тотти» лишь скептически приподнимает густые брови и ухмыляется: — Уверен? В результате смущается сам Арсений и, отчаянно пытаясь сообразить, как бы сменить тему, неловко хлопает себя руками по швам. Под пальцы попадает жесткий бок телефона, и озаренный идеей Арсений обрадованно достает его из штанов, подсовывая «Тотти» фотографии Макса, Бульки и Олеси. Тот вглядывается в изображения и разочарованно качает головой, а потом еще раз благодарит за матч, хлопает на прощание по плечу и отходит убирать ворота. «Я же сделал это в первый раз в этом городе, — понимает внезапно Арсений. — Мы в Ярославле уже почти неделю, а я только сейчас вспомнил о том, что мы здесь, в первую очередь, ради поисков ребят». Его обдает пеленой стыда за собственные эгоизм и беспечность. Как он мог так расслабиться? В какой момент этот тур по городам из рабочей поездки превратился в незапланированный отпуск, а посещение достопримечательностей и спонтанные спортивные соревнования вытеснили собой беспокойство за родных? Он что, зря все это затеял?! Арсений поднимает горящие щеки, а заодно с ними и всю остальную голову, в том числе и глаза: в десяти шагах от него стоят Антон, «Акинфеев» и белобрысый омега. «Акинфеев» нежно приобнимает прильнувшего к нему белобрысого за плечо одной рукой (вот это новости), а второй одобрительно похлопывает Антона по локтю и явно говорит тому что-то комплиментарное. Антон смущенно трет костяшки на руках и опускает лицо, разливающееся в широкой улыбке. А может, снова думает Арсений, и не зря.

***

Поезд несется по рельсам уже больше часа, и задница за это время, как тесто или кот, успевает принять форму неудобного сиденья. Арсений ерзает на месте, бросает жалобный взгляд в проход и вздыхает: даже нельзя выйти, чтобы размяться, потому что для этого придется перешагивать через Антона, который уснул, а будить его жалко. Билеты на сегодняшнюю дату оставались только в сидячий вагон, и они вдвоем решили не ждать в Ярославле лишние сутки ради комфортных семи часов поездки. Сейчас Арсений думает, что это был поспешный вывод. Это Макс с Олесей наверняка могут и уснуть, и пообедать хоть на жердочке, а после тридцати организм требует свою законную долю гедонизма. Вспомнив беглецов, Арсений берет телефон с откидного столика и снова пересматривает последний тикток. Он совсем короткий. Булька сидит на зеленом газоне на фоне будто зависшей в воздухе светящейся волной фразы «Любовь — это желание жить», из-за которой выглядывает основание постамента с неподвижными ногами изваяния. С обеих сторон от Бульки в кадр сначала влезают колени, упирающиеся в газон, а следом и руки: слева появляется женская и остается в горизонтальном положении, а справа тянется и ложится на нее сверху мужская. Переплетенные ладони застывают прямо перед Булькиным носом. Она озадаченно вертит мордой в обе стороны, а потом принимается обнюхивать руки. «Давай, Булечка, давай, ты должна сообразить», — слышится подбадривающий хриплый голос. Придя к своим, очевидно, однозначным выводам, Булька широко открывает пасть и смыкает зубы на ладонях. Раздается двойной мат, руки, выскальзывая из собачьего рта, расплетаются, а затем ролик обрывается. Что-то глухо ударяет Арсения сбоку, он вздрагивает и опускает телефон: голова Антона под тяжестью сновидений сползла по спинке сиденья и приземлилась ему на плечо. Сверху из такого положения видно, как сильно отросли его волосы, искривляясь к осветленным концам мягкими изгибами. Антон глубоко вздыхает во сне и чуть-чуть трется колючей щекой о футболку, устраиваясь поудобнее. Арсений отворачивается к окну. Поезд в этот момент проезжает под мостом, вагон погружается во мрак, и в потемневшем окне Арсений в течение пары секунд наблюдает отражение своей идиотской счастливой улыбки.