И тянутся города

Жить с Антоном по-соседски оказывается не так уж и странно, как Арсений себе это воображал. Вопреки его опасениям, они не попадают постоянно в разные неловкие ситуации, как это всегда происходит в ромкомах с двумя людьми в ограниченном пространстве. Например, нет такого, что они сталкиваются на пороге ванной комнаты, когда Антон хочет туда зайти, а Арсений выходит в одних спортивных штанах на голое тело. Или такого, что Арсений возвращается из магазина с продуктами на ужин, когда Антон переодевается в центре комнаты, потому что в ромкомах это самое оптимальное место для переодеваний. Или такого, что Арсений, меняя перегоревшую лампочку в люстре, падает с шаткой табуретки прямо в объятия страхующего его Антона. Возможно, Арсений проецирует у себя в голове чересчур много таких потенциальных неловких моментов. Но все действительно выходит как-то легко и безболезненно, даже если разговор касается щекотливых тем из их общего прошлого. В ожидании следующего видео от Макса они неторопливо гуляют по городу — иногда вместе, иногда по отдельности, спрашивают порой прохожих или работников заведений о беглецах, но больше, как и договаривались, не расстраиваются от недостатка положительных ответов. Несколько раз Арсению звонят из Тулы по объявлению. Большая часть звонков состоит из томного частого дыхания в трубке, звуков вжикающей молнии и вопросов, не имеющих никакого отношения к исчезновению двух подростков и собаки, а больше сосредоточенных на теме присутствия на теле Арсения нижнего белья. Он в ответ каждый раз желает звонящему объединить себя и переговорное устройство таким образом, чтобы собеседник оказался вокруг этого устройства, и вешает трубку. Из этой картины выбивается лишь один звонок, но он тоже не вносит никаких корректив в поиски. Девушка на тульском конце провода торопливо сочувствует пропаже и деловито интересуется, не готов ли Арсений взять вместо утраченного маламута пять очаровательных английских мастифов от надежного заводчика. Арсений с энтузиазмом соглашается на одну самочку и спрашивает, кого собеседница готова предоставить вместо людей, потому что его интересует только полный комплект: парень-альфа, девушка-омега и собака-сука. Слышит в трубке возмущение чужими приколами и ругательства, после чего с удовлетворением отключается. Антон много работает. Арсений больше не спрашивает, решился ли тот попробовать написать статью не на заказ, но и сам вдруг замечает, что погруженный в работу Антон способствует его продуктивности. Под стук его клавиш Арсений возвращается к переписке с дизайнером и разработке макетов новых футболок. Порой, когда он поднимает глаза от своего ноутбука, то замечает, что Антон смотрит на него в упор и шевелит губами. Арсений сначала смущается такого внимания, но быстро догадывается, что Антон пялится неосознанно — сосредоточившись на ускользающей мысли, он нуждается в том, чтобы зацепиться взглядом за некий постоянный объект, и таковым чаще всего становится лицо Арсения. Он не возражает, если в результате его лицо поспособствует созданию чего-то красивого. Совместный быт тоже ведется слаженно. Ни Арсений, ни Антон не любят стоять у плиты, поэтому питаются либо на доставках, либо в ресторанах, и недовольства отсутствием домашней еды ни у кого не возникает. К тому же выясняется, что они до сих пор отлично помнят предпочтения и привычки друг друга, касается ли это пропитания, времени отхода ко сну, пробуждения или принятия водных процедур. Антон, сидя на крыше мансарды и завернувшись в плед, смотрит чемпионат Европы, пока Арсений выходит искать подворотни колодцев с забавными надписями на стенах и фотографирует себя на их фоне. Всех все устраивает. Арсений, который, как ему самому казалось, был на грани нервного срыва с той самой минуты, как впервые увидел Антона в вестибюле Курского вокзала, наконец успокаивается и привыкает к его присутствию. И даже думает, что, возможно, после неминуемого возвращения в Москву они смогут остаться друзьями. Спор возникает лишь однажды, причем неожиданно для них обоих. Арсений как раз втискивается между лап турникета на выходе из Летнего сада, как замечает, что Антон от него отстал. Чтобы не мешать толпе, он прислоняется к решетке, сквозь прутья которой виднеются отливающие на солнце лососем стены Инженерного замка, и мотает головой по сторонам, пытаясь высмотреть долговязую фигуру. Она равняется с ним рядом спустя пару мгновений, выглядывая из-под кепки довольной улыбкой. — На, — Антон протягивает ему стаканчик, доверху усыпанный раскрасневшейся ароматной клубникой. Второй рукой он сжимает точно такой же. — Ты что, это только что купил? — спрашивает с нажимом Арсений, хотя ответ очевиден. — Ну да. А что? Она разложилась там на столе, провоцирует, зараза: «ой, я вся такая сладкая, сочная, возьми меня». Я и не удержался. Бери-бери, видишь, я нам обоим взял. Проходя мимо лотка с фруктами, Арсений мысленно и возмутился, и восхитился наглости продавцов: задвигать за крошечную горстку ягод такую цену, по которой в магазине в десяти минутах ходьбы отсюда можно будет купить два килограмма. — Шаст, ты отдал за все это косарь, — Арсений игнорирует протянутую руку и, дождавшись, пока сквозь ворота пройдет большое семейство, выходит к светофору. — Арс, я в курсе, — он отвечает терпеливо и спешит за ним следом. — Я не планировал платить за клубнику по пятьсот рублей! — Так я и не требую с тебя ничего. — А зачем купил тогда два стакана, а не один? Она еще и немытая наверняка! — Ну что мне оставалось делать? Я увидел клубнику, обтек слюнями, захотел купить. Ты уже ушел вперед, конечно, я не стал орать на весь парк. Было бы странно, если бы я взял порцию только для себя, а тебя оставил ни с чем. — Нет, Антон, странно то, что ты купил эту клубнику, не обсудив со мной, хочу ли я ее вообще. Тем более что мы договорились все расходы в поездке делить пополам. Они уже идут вдоль замка, где поток людей истончается и, чтобы расслышать друг друга, голос можно не повышать, но Арсений все равно говорит по-сердитому гулко. — Да епта, это ведь клубника, как ее можно не хотеть?! Она же эквивалент Райана Гослинга в мире ягод! И потом, такие расходы не относятся к нашим «командировочным», значит, ты мне ничего не должен. Я просто решил тебя угостить. Арсений злится еще больше, потому что в качестве образца «как можно не хотеть» Антон приводит какого-то голливудского актера, даже не получившего Оскар, хотя мог бы не ходить за примером далеко, а всего лишь повернуть голову вправо. — Но я же не просил! А теперь получается, будто я тварь неблагодарная, не ценю твоего широкого жеста! Но дело-то в том, что мне и не был нужен этот жест! Поймав на себе взгляд сверху, Арсений видит, что Антон искренне удивлен. — Я и не думал с такой точки зрения об этом… Просто… раньше я всегда брал нам две порции на двоих, не важно, что это было — попкорн, пиво, мороженое… Ну, за исключением, конечно, колец кальмара — их-то я брал только для себя. — Раньше мы с тобой встречались, Шаст, — вздыхает Арсений и тут же начинает переживать, не прозвучал ли этот вздох тоской по ушедшим временам. — И я не хотел тебя расстраивать. Поэтому и не отказывался никогда. — Да ладно?! Но ты же мне постоянно вставлял по самые гланды за все остальные мои промахи! Там тебя моя уязвимая альфа-менталочка не смущала! Произнося это, Антон закидывает себе в рот клубнику, и голос его становится невнятным. Разговаривать с набитым ртом совершенно омерзительно, поэтому в назидание Арсений не смотрит ему в лицо, когда отвечает. И еще потому, что наверняка знает, как клубника окрасила алым соком эти его разваренные губы. — Ну, знаешь ли, одно дело, когда ты свои красные труселя пытаешься постирать вместе с моей белоснежной сценической сорочкой с рукавами-колоколами, и совсем другое, когда покупаешь мне что-то, чего я не хочу. Мне нравилось твое внимание. И в ответ я тоже хотел сделать тебе приятно. Антон идет рядом, нога в ногу, и молчит недолго, видимо, размышляя над услышанным. — Мне было бы приятно знать, что я не делаю неприятно тебе. Давай договоримся наперед, поскольку от нашей слаженности сейчас зависит и наш успех: если одному из нас не нравится что-то, что делает другой, мы сразу говорим об этом вслух, ок? — Ты никогда не говорил мне, что тебе не нравится что-то, что я делаю. Получается, ты тоже замалчивал? — Так мне просто нравится почти все, что ты делаешь. Теперь наступает очередь молчать Арсения. Они подходят к следующему перекрестку, когда из-за угла вылетает велосипедист, и Арсений едва успевает дернуть Антона за рукав на себя. После перехода дороги вместо «зебры» под носом вновь оказывается стаканчик с ягодами. — Ну так что, точно не будешь? Арсений опять вздыхает, но уже не переживает за вариативность трактовок этого действия. — Буду, конечно, — ворчит он и забирает стаканчик. — Это же клубника, кто ее не хочет?

***

Булька мечется: бегает по тесному квадрату пола от одной прозрачной стены до другой и никак не может определиться, в какую сторону смотреть. Из-за того, что за окнами-стенами ночь или поздний вечер, кажется, что стекла и вовсе нет, а Булька просто висит в воздухе на огромной высоте на маленьком островке, сжатом между двумя синими сиденьями, над светящимся городом. С одного из таких сидений — напротив оператора — свешиваются худенькие девичьи ноги, обутые в кеды, и каждый раз, как Булька совершает круг на своем недлинном маршруте, ноги болтаются, задетые беспокойным движением. — Вувуву! — голосит Булька, не справляясь с эмоциями. — Ага, красиво пиздец, — соглашается с ней Макс из-за кадра. Действительно, красиво. Рассеченный мощной темной полосой реки, город подмигивает Бульке миллионами глаз — статичных и хаотично движущихся.       — …два автомобильных моста через Которосль, начало Московского проспекта — одной из самых оживленных улиц города, белокаменные постройки бывшего Спасо-Преображенского монастыря и высокий храм, увенчанный пятью золотыми куполами, — это Успенский кафедральный собор, построенный в 2010 году, — размеренный мужской голос из динамика на фоне заполняет кабинку на колесе обозрения. — Он расположен на Стрелке на высоком мысу над слиянием Которосли и Волги, где в начале одиннадцатого века был основан город Ярославль. Легенда говорит, что… Не выдержав обилия чувств, Булька садится на пол и громко завывает о глубине произведенного на нее видом ночного города с высоты птичьего полета впечатления, заглушая слова диктора, и Арсений так и не узнает, что там за легенда. Он выключает телефон, пересмотрев ролик в двенадцатый, наверное, раз. Несмотря на фиаско Макса в прошлом видео, количество подписчиков Булькиного канала продолжает стабильно расти и сейчас уже перевалило за две тысячи. Антон рядом, как обычно, завернутый в плед по горло, с кряхтением самораспеленывается: во-первых, чтобы достать сигарету изо рта и стряхнуть пепел, во-вторых, чтобы повернуть телефон экраном к Арсению. — Вот, зацени, — комментирует он вид обычной двухкомнатной квартиры, — тоже на Московском проспекте, судя по карте, не очень далеко от центра, седьмой этаж. Три штуки за сутки. — Нормально, — одобряет Арсений, почти не разглядывая изображения на экране. Там все равно все всегда однотипное, а смотреть в последний, получается, раз на петербургские крыши и шпили в два часа ночи куда интереснее. — Бронируй. Решение снять в Ярославле квартиру вместо двух номеров в гостинице они с Антоном приняли единогласно: жизнь в мансарде заставила привыкнуть к хорошему. — Заебись, одобрили. И предоплату не просят. Видать, честные люди, — Антон тушит сигарету и заворачивается обратно в свой кокон. — Ну вот теперь скажи мне, что это — белая ночь? Тут из белого только горячка вон у того мужика в окне напротив, что, кажется, пытается заманить голубей на водку. Небо же сизое абсолютно. Я разочарован. — Ну, езжай в Мурманск тогда, — пожимает плечами Арсений. — Раз ты такой небесный элитист. — Я не удивлюсь, если через неделю мы там и окажемся. Вообще не понимаю логики маршрута наших маленьких друзей. — А я, знаешь, только сейчас сообразил, когда последний тикток пересматривал. Булька — это же гном. Антон разворачивается к Арсению всем корпусом. Его взъерошенная голова, вылезшая из-под пледа, смотрит с неподдельным беспокойством. — Арс, у тебя тоже горячка? Какой еще, блядь, гном? Он отмахивается. — Путешествующий. Макс с Олесей смотрели «Амели» незадолго до побега. А там, если помнишь, была ветка сюжета про отца главной героини, у которого украли садового гнома. Потом ему присылали фотографии с этим гномом на фоне Эйфелевой башни, Колизея и других достопримечательностей, чтобы он вылез из своей рутины и тоже начал жить. И я наконец срастил: Булька — это ведь наш путешествующий гном. Только вместо фоток у нас короткие видео, а вместо Эйфелевой башни — страусы в загоне. — Ого, — Антон немного расчехляется и задумчиво чешет утренний комариный укус чуть выше запястья. Арсений тут же шлепает его по чешущей руке — Антон ойкает и обиженно ныряет обратно под защитную броню пледа. — Ты думаешь, у этого внезапного побега была такая глубокая подоплека? Макс с Олесей все это провернули ради того, чтобы вытащить нас из футляров наших ничтожных жизней? Арсений красноречиво смотрит на него из-под челки. — Нет, я, конечно, говорил, что ошибался насчет умственных способностей брата и готов принести ему свои искренние извинения, но все же не рискну подозревать Макса в драматургии такого уровня. Он все еще идиот с ветром в пенисе и, конечно, никакой такой многоходовочки не задумывал. Да и Олеся, думаю, тоже. Но, возможно, и вправду фильм вдохновил их отправлять такие «открытки». Антон может сколько угодно ворчать на недостаточную белизну ночи для ее брендового названия, но вокруг действительно достаточно светло, чтобы многое разглядеть. Пышногривые тополя во дворе, запаянные каменными массивами домов от глаз прохожих со стороны улиц, с негромким шелестом пятнают друг друга побелевшими макушками. Сегодня, уходя из квартиры, Антон забыл закрыть окна и по возвращении Арсений заставил его гонять шваброй по углам залетевшие внутрь сугробы пуха. Линия горизонта разрублена скатами крыш и округлостями куполов; Арсений, например, запомнил, что вон там, справа, пять золотистых маковок — это Никольский собор, а паукообразный монстр слева — это краны на Адмиралтейских верфях. Ночь уравнивает достопримечательности и бесхитростные жилые здания до безликих темных силуэтов на фоне неба, и Арсений с Антоном, наверное, тоже теряют сейчас всю индивидуальность и становятся лишь картонками. Где-то неподалеку лает собака — грубо, мощно и раскатисто, похоже по тембру на голос Бульки. Арсений невольно думает, что она сейчас тоже могла бы залаять и разбудить Олесю с Максом. Где они, интересно, сегодня ночуют? Прямо в машине — в неудобных скрюченных позах? Или сняли какую-нибудь комнату — возможно, даже нашли ее на том же сайте, где Антон подыскал для них жилье в Ярославле? Где они вообще сейчас? В дороге? В новом городе? Если Макс продолжает следовать своему расписанию выкладки роликов, то пределы Ярославля они должны были покинуть к моменту загрузки тиктока с колеса обозрения. А может, они уже пересекли пару часовых поясов, и нет сейчас вокруг них никакой ночи — ни белой, ни темной, и некого Бульке будить своим лаем?.. Арсений мотает головой, отгоняя тревогу, и ветер смешно хлопает его по ушам, будто мама в детстве. — Ты не договорил, — напоминает он Антону. — Когда пришло уведомление от Макса, ты начал рассказывать историю из метро. — А, ну да, — Антон недовольно ерзает на жестком. — Больше никогда в питерское метро не полезу. Значит, сел я в последний вагон, местечко хорошее — с краю сиденья, а напротив никого, я даже ноги вытянул. Бабка с тележкой с другого конца сидушки, конечно, на меня зыркнула грозно, но ничего не сказала. Поехали хорошо, с ветерком. Вдруг раз — посреди тоннеля остановка. Ну ладно, всякое бывает. Встали, я залип в инсте. Минуту стоим, две стоим… На пятой минуте я голову поднял — как-то мне уже все это нравится перестало, я бы лучше с поджатыми ногами или даже вовсе стоя, но ехал. Уже хотел у бабки с тележкой спросить — может, тут так принято, и в центре каждого перегона у питерских машинистов сиеста начинается, но она опять меня взглядом ожгла, и я заткнулся. И тут вдруг произошло явление героя — в начале вагона открылась дверь и внутрь зашел типичный такой ханыга в спецовке — для удобства будем сразу называть его Колей. Коля продефилировал в конец вагона, открыл заднюю дверь и спустился в тоннель. Я, бабка и все остальные пассажиры, естественно, следили за ним, затаив дыхание. В тоннеле Коля вдруг начал отшлепывать вагон — ебашил какой-то железякой прямо по колесам. Потом поднялся в заднюю кабину, что-то там покрутил, проверил. Мы с пассажирами уже начали нервно переглядываться, и бабка больше не выглядела настроенной так воинственно, как раньше. Скорее, наоборот — искала глазами сочувствия в присутствующих. Коля вскоре продолжил избивать колеса, и тогда безмолвие прорезал голос машиниста по громкой связи: «Коля, проверяем?» Коля опять залез в кабину, что-то там ему ответил, и машинист торжественно объявил: «Коля, давай!» Поезд, наконец, тронулся. И не просто тронулся — он медленно, но уверенно стал разгоняться. Все быстрее, быстрее и быстрее… И почему-то вообще не чувствовалось в моменте, что у этого разгона будет конец. Я бы даже сказал, было ощущение, что мы летим в пизду на реактивной тяге и еще дополнительно пяточками отталкиваемся. Я уже готов был, не боясь показаться слабаком, признаться, что испытываю некий дискомфорт и очень сильно хочу на ручки, но все, что мне оставалось — это озадаченно сжать булки, а судя по лицу бабки, она занималась тем же. Вдруг машинист решил продолжить общение и произнес сначала весьма сдержанно: «Коля, тормози». Что там творил Коля в своей кабинке, нам из вагона не было видно, но поезд явно нисколько не тормозил, а все продолжал разгоняться. Машинист повторил уже с нажимом: «Коля, тормози». Коля не отреагировал, хотя вообще-то мы, сука, неслись сквозь тьму, как упоровшийся перед миссией на Байконуре Гагарин. От ужаса у меня расширились зрачки и сосуды. Тут даже у нашего хладнокровного машиниста закончилось терпение и он выкрикнул в панике на весь состав: «Коля, тормози!» Я в ахуе. Вообрази себя на моем месте: поезд с ревом мчится по тоннелю, не останавливаясь, поездом управляет неадекватный Коля, и, кажется, вот-вот наступит момент встречи с усопшими родственниками. Я схватился жопой за сиденье, бабка принялась креститься, обшивка затрещала по швам, гул засвистел в ушах, бабкина тележка начала угрожающе катиться в мою сторону, а Коля по-прежнему категорически не хотел тормозить. В конце туннеля я увидел свет и уже решил, что час мой настал, как выяснилось, что это свет платформы. Мы вылетели на станцию; ослепленный, я закрыл глаза и вдруг почувствовал, что поезд резко, долгожданно и так кульминационно, как не снилось ни одному порно, — затормозил! Антон переводит дух и облизывает губы. — Голос диктора, как ни в чем ни бывало, радостно объявил: «Спасская, переход на линии какие-то там», двери открылись и все контуженные от ужаса пассажиры вывалились наружу. Я заплакал, упал на колени, принялся целовать холодную платформу и колесико бабкиной тележки и дал клятву: завтра же пойду в церковь и поставлю свечку за здоровье раба Божьего Коли. Ну или к ведьме какой, чтоб на него понос с порчей наслала — я пока не определился. Антон рассказывает не только голосом — он рассказывает всем лицом: губами, бровями, глазами, щеками и даже кончиком носа. Каждая черта становится полноправным действующим лицом в этом повествовании, и Арсений ловит себя на том, что улыбается не самому сюжету рассказа, а зрелищу, что разворачивается перед глазами. Возможно, если записать все то же самое на бумагу, эффект потеряется. — Колю ты тоже выдумал, как и мужика с шаурмой? — спрашивает он, когда Антон заканчивает говорить и все элементы его лица разъезжаются обратно по своим законным местам. — Во-первых, пока мы еще здесь, с шавермой. Во-вторых, нет, зачем? У тебя же сейчас нет панической атаки. Все так и было. Ну, может, я добавил немного деталей от себя и на самом деле с полом не сосался. Ты меня тоже пойми — я был в стрессе, память может искажать некоторые события. — Ладно. Молодец. Продолжай тренироваться. — В чем? — В описании обыденности. Мы же договаривались, что ты станешь голосом ни в чем не разбирающегося народа, певцом обывательского подхода. Пока получается неплохо. Сосредоточься в будущем на деталях, не жалей фантазии. Например, в тележке у бабки могло быть золото партии, почему нет? Антон снова неуверенно ерзает. — Да ну тебя. Ни о чем таком я не договаривался. Тебе только кажется, что это так просто — взял и написал. Но не могу же я заявиться в редакцию архитектурного журнала с фельетоном про Колю из питерской подземки. А больше мне писать не о чем. — А ты просто не торопись. Может, тебя твоя тема для статьи сама найдет. Мы вон в последние недели сколько ходим — скоро шагомер взорвется. Смотрим на дома, ограды, мосты… Просто верти головой по сторонам побольше — глядишь, и поймаешь вдохновение за хвост. — Я ценю твою веру в мой потенциал, но… — он шмыгает носом, снова тянется к месту укуса и рефлекторно отдергивает пальцы на полпути — видно, мышцы вспомнили шлепок от Арсения. — Думаю, ты меня чересчур идеализируешь. «Боюсь, что нет», — нежно и тревожно стучит в висках. Арсений от него отворачивается и ловит взглядом макушку какого-то собора вдалеке. Надо будет потом посмотреть на карте, что это. — Я на тебя не давлю, если что. Может, тебе самому это все вовсе не интересно, и ты, как и прежде, хочешь заниматься только коммерческими текстами. Это ничуть не хуже, по-моему. Но если вдруг ты все же решишься попробовать что-то новое для себя, я считаю, что перед тобой нет никаких преград. В конце концов, у тебя же уже наверняка сформировалось профессиональное чутье и ты сам сможешь разобраться — получилось или нет. Если не получилось — удалишь все написанное и забудешь об этом. Если же получилось… — Блядь! — Антон вдруг резко подрывается с места и вскакивает на ноги. Плед валится к его ногам. — Арс, смотри на мужика напротив! Испуганный криком Арсений не сразу ловит глазами нужную точку в соседнем доме — трепыхается взглядом по редким светящимся квадратам окон, пока наконец не утыкается в нужное. Высунувшемуся по пояс из проема мужику все же удалось каким-то образом схватить одного голубя и сейчас он, похоже, воображает себя кем-то вроде Оззи Озборна, потому что пытается засунуть голову птицы себе в рот. — Эй! Эй, мудак, не трогай голубя! — Антон машет руками в попытке привлечь внимание и подпрыгивает; жестяная кровля жалобно взвизгивает при его грузном приземлении. — Блядь, он не реагирует! Арс, срочно, вызывай ментов, скорую… Я не знаю, службу защиты животных! Едва не споткнувшись о складки пледа, Антон поворачивается, заполошно всплескивает руками и выпрыгивает в окно — слава богу, внутрь квартиры, а не из нее. Арсений пару секунд в замешательстве следит за тем, как плед степенно скользит вниз по скату до тех пор, пока не утыкается в снегозадержатель. Придя в чувство, он срывается следом за Антоном. Что ж, похоже, ему в копилку обывательских историй не для печати сегодня добавится еще один сюжет.

***

Наверное, очутись Антон на Московском вокзале в абсолютном одиночестве, почувствовал бы себя более уязвимым, чем находясь под низко летящей стаей чаек. Высокие потолки и большие расстояния между стенами явно бы не посочувствовали его агорафобии. Но ему повезло: в семь вечера на вокзале полный аншлаг и времени на страхи тут не остается — приходится лишь стрелять глазами по сторонам, чтобы не попасться в руки карманным воришкам. Сам Антон о своем везении еще не знает — он курит у входа, а Арсений уже успел преодолеть очередь перед багажной лентой и сейчас дожидается его наверху лестницы у зала ожидания. Он выпускает ручку чемодана, чтобы в очередной раз достать распечатанный билет и проверить номер поезда, который уже успел выучить наизусть, но предусмотрительность никогда не бывает лишней. С поверхности А4 на него по-прежнему жирно смотрит 045А — за последние десять минут, что он не разглядывал билет, существенно ничего не изменилось. — С дороги! — раздается сзади чей-то нагловатый голос, и не успевает Арсений повернуться, как в плечо его ударяет стремительно рвущееся вперед тело, обдавая резким запахом пота и аниса. Удар мажет его по касательной — скорее, возмутительно, чем больно, а вот оставленному без присмотра чемодану приходится хуже: перепрыгивающий через ступени широкоплечий альфа сбивает его, и багаж с грохотом летит по лестнице вниз, оказываясь там одновременно со своим обидчиком. — Мудак! — кричит Арсений, параллельно хлопая себя по карманам, чтобы убедиться — телефон на месте. — Чтоб у тебя, козел, до конца жизни сосал только печеночный сосальщик! Наглый альфа на бегу оборачивается, без каких-либо признаков раскаяния оценивает взглядом масштабы нанесенного урона и возвращается к лицу Арсения. Напоследок находит в себе смелости подмигнуть, омерзительно вызывающе провести языком по губам и крикнуть: — О, а киса-то с зубками! Жди меня тут, я тебя найду еще!.. Застрахованный, что ли?.. Эта сцена предсказуемо привлекает внимание пассажиров и провожающих, но никто сочувствовать Арсению или защищать его честь не стремится. Наоборот, стоящая ближе всех к нему тетенька с маленьким омегой на руках, оскорбленно щурит глаза: — В публичном месте выражения выбирайте, молодой человек! Прекрасно, Арсений еще и виноват. — Ой, приношу глубочайшие извинения, — язвительно произносит он и гордо спускается по лестнице под чужие шепотки. Пока он отряхивает чемодан от пыли, его успевает догнать Антон. — Что тут случилось? — он спрашивает удивленно, склоняясь над сидящим на корточках Арсением. — Да ничего особенного, уронил чемодан с лестницы. Идем, нашу посадку уже объявили. Арсений поднимается на ноги, вытягивает из каркаса чемодана утапливаемую ручку и только делает два шага вперед в сторону платформ, как обнаруживает, что чемодан сопротивляется его действиям, словно Булька, которая не хочет возвращаться с прогулки домой. — Что за?.. — он выпрямляет чемодан, заглядывает под него, проверяя, не мешает ли что-то ехать, тянет за ручку снова и получает тот же результат: колесики натужно скрипят по полу, но не проворачиваются. — Походу, колеса падения не пережили, — Антон садится на корточки и внимательно разглядывает днище. — Дергаются туда-сюда, но при вращении во что-то упираются. Наверное, ось погнулась, поэтому заедает. Вдобавок к печеночному сосальщику Арсений мысленно желает пахнущему анисом альфе лобковых вшей, бычьего цепня, мочеполовую трихомонаду, постельных клопов, чесоточного зудня и все известные человечеству виды аскарид. — Просто замечательно, великолепно, — давит он сквозь зубы, переворачивает чемодан и отрывает его от пола за ручку на боку. — Шаст, идем уже. — Давай помогу, — Антон тоже тянет руку к пострадавшему, но Арсений быстро перехватывает поклажу другой рукой, убирая от него на максимальное расстояние. — Антон, я не немощный. Вполне могу и сам донести. Да и вообще я физически сильнее тебя. — Я и не говорю, что ты немощный или слабее меня. Я говорю: давай помогу. Это предложение никак не связано с твоим или моим физическим состоянием. — Справлюсь, — выкаркивает Арсений и ускоряет шаг. Он жалеет об этом уже через полминуты, потому что идти им в самый конец состава, чемодан, сука, оказывается тяжелее, чем он думал, а быстрая ходьба тратит резервные ресурсы организма. К нужному вагону Арсений добирается взмокшим и еще более раздраженным, чем обычно, и украдкой переводит дух, пока его нагоняет Антон. Когда они заходят в купе, на нижней полке слева от окна уже сидит какой-то крепкий лысый альфа и методично расшнуровывает обувь. — Здрасьте, — произносит Антон. — Ага, — мужик бросает на вновь прибывших короткий незаинтересованный взгляд и с блаженным кряхтением высвобождает ступню из оков кожзама, наполняя купе прелым ароматом нестиранных носков. «Господи, — думает Арсений, — чем я так провинился перед Тобой, что Ты шлешь на мою печальную юдоль столь тяжкие испытания?! Только ли тем, что не верю в Тебя с восьмого класса? Ты настолько мелочен, Господи?» Антон поведение мужика не комментирует, а разворачивается к Арсению: — У нас правая сторона. Так, нижнее у меня, получается… Хочешь, поменяемся? Раздражение против несправедливости жизни концентрируется внутри четко направленным вектором, и Антон, к несчастью для него, стоит на том месте, куда указывает стрелка. И под траекторию движения анисового альфы Арсений попал из-за того, что Антон изволил травиться никотином, а Арсению не оставалось ничего иного, кроме как ждать его, и это купе им выбирал Антон, причем, разумеется, себе оставил нижнюю полку, а теперь делает вид, что заботится. — Да прекрати! — срывается Арсений, пусть и негромко — не хватало еще устраивать скандал на глазах у постороннего. — Ты со своими конечностями туда просто не влезешь. Я лягу сверху, мне без разницы. — О! — ржет мужик, который в настоящий момент находится в процессе стягивания носков, и подмигивает Антону. — Соглашайся, братан! Люблю, когда омеги проявляют инициативу! Хочет сверху — пусть будет сверху! Сегодня ночью что, какая-то магнитная буря прошла, провоцирующая обострение у долбоебов?.. — Братан, ты бы шутки свои отдавал на редактуру, прежде чем озвучивать, — тяжело произносит Антон, сверкнув недобрым взглядом в сторону мужика, и тем самым зарабатывает себе несколько утраченных было очков симпатии. — А я че? Без обид! — альфа тут же теряет к ним интерес, принимаясь теми же руками, которыми только что ковырялся между пальцев на ногах, разворачивать курицу в фольге. Арсений отворачивается от неаппетитного зрелища и принимается запихивать многострадальный чемодан в ящик под сиденьем, в углу которого уже сиротливо приютился Антонов рюкзак. Левая нога упирается во что-то мягкое и шуршащее и Арсений в недоумении заглядывает под стол, обнаруживая там гору из повидавших виды пластиковых пакетов, набитых чем-то мелким и округлым. — НЕ ТРОЖЬ МОИ ПОМИДОРЫ! — раздается громогласно на все купе, и Арсений едва не врезается макушкой в изнанку стола, подпрыгивая от неожиданности на месте. Обернувшись, он обнаруживает, что в дверях, оттеснив Антона назад, стоит грозного вида старуха с чернявым пучком на макушке и пародирует букву Ф, уперев руки в бока. — На секунду вышла с Ниночкой попрощаться, так уже ворье в мои пакеты лезет! Житья от вас нет, ироды! — Да нужны мне ваши помидоры, — Арсений выползает из-под столешницы и распрямляется: бабка ему примерно по сисечки, но, судя по воинственному виду, разница в росте и возрасте ее не пугает. — Они в проходе стоят, мешают даже просто вещи в ящик убрать, не то что к окну пересесть. Положили бы свои пакеты под сиденье, раз так переживаете за их неприкосновенность. — Ты меня еще поучи! Они же краснодарские, сочные! Под сиденьем сварятся, а мне их до Иваново везти! Их и так в метро, пока на вокзал ехали, чуть не раздавили какие-то мерзкие школьники своими жопами! Пусть подышат хоть сейчас, славненькие мои краснулики. В конце фразы голос бабки теплеет, наливаясь июньским солнцем, и она любовно оглаживает взглядом выпирающие бока пакетов, набитых, будто щеки бурундука. — Как же, наверное, повезло вашим внукам, — замечает Антон. — И как же нам повезло с соседями. Бабка не оценивает сарказма в его тоне и принимается хлестать языком мужика с курицей, потому что тот, как выясняется, занимает ее место. Пока они ведут перепалку, Арсений приходит к выводу, что верхняя полка — это лучший вариант развития событий на сегодня и ему на самом деле нужно благодарить Антона, который невольно собой пожертвовал, выбрав место снизу. Разумеется, никого он не благодарит, потому что курение все еще вредит и здоровью, и целостности чемоданов, и, подтянувшись на руках, забирается наверх. Машинист приветствует пассажиров по громкой связи и объявляет, что посадка закончена. Поезд, мягко качнув Арсения, начинает медленно шевелить колесами. Обзор на постепенно сбегающие из-под глаз платформы и рельсы загораживает голова Антона, который, согнувшись, втискивается в отведенное Арсению правилами РЖД пространство для поездки. — Арс, ну мы только тронулись. На улице еще день, по сути. Посиди внизу, как-нибудь да разместимся, даже с помидорами под ногами. Услышав триггерное слово, бабка, которую, как становится ясно из их перебранки с мужиком, зовут Елена Степановна, вновь начинает верещать что-то угрожающее в адрес тех, кто собирается посягать на краснуликов. — У меня все отлично, Шаст. Ты так постарался, выбирая нам купе, так теперь наслаждайся компанией, не буду вам мешать. — Да, твою мать, я что, знал, с кем мы поедем?! — Антон тоже вскипает — так, как, по мнению Елены Степановны, могли бы вскипать ее помидоры, заточенные под сиденьем. — Там на сайте при покупке билета не прилагаются фотки соседей со всей родословной до одиннадцатого колена! Я же стараюсь, Арс! Понимаю, что ты после ночного изнурительного избавления голубя из лап алкаша не выспался, но я тут ни при чем! Арсений хочет было сдерзить в ответ, но тут в купе заходит проводница, и начинается процесс проверки паспортов. Обиженное лицо Антона уползает вниз. Мужик тем временем, уже разоблачившийся до майки-алкоголички, расстегивает ширинку и, поймав шокированный взгляд Арсения сверху, поясняет: — Чтоб свежо было, — а следом ныряет рукой в трусы и через несколько напряженных секунд, в течение которых Арсений обмирает, ожидая худшего, достает оттуда паспорт. Проводница оказывается закаленной, потому что на такое поведение никак не реагирует, привычным жестом берет паспорт и желает Валентину Пикулю — так литературно зовут мужика — удачной поездки. После ее ухода Арсений идет в туалет переодеться, а по возвращении сталкивается с тем, что и Антон, и Пикуль жмутся в проходе у двери в купе — Елена Степановна выгнала всех, чтобы сменить одежду в комфорте. Арсений подходит ближе к Антону, но тот демонстративно отворачивается к окну, предоставляя возможность любоваться на тонко обрисованный на фоне зеленого вихря пробегающей за стеклом флоры профиль. Мозг — это точно мышца, но не столько потому, что требует постоянной тренировки для стабильной работы, сколько потому, что наравне с, например, икроножной обладает мышечной памятью и возвращает тебя к отработанным паттернам в знакомых ситуациях. Вот почему мало кто поддерживает короткие отношения с бывшими — очень сложно перестраиваться на новый лад и отказываться от старых привычек, заточенных под другого человека, когда вы уже не являетесь друг для друга теми, кем были раньше. На протяжении девяти лет, что Арсений состоял в отношениях с Антоном, он привычно брал на себя ведущую роль почти во всех аспектах их совместной жизни: выбирал место отпуска, вел общие финансы, также именуемые как «зарплата Антона», организовывал досуг и брал на себя все войны с ЖКС, БТИ, ФНС и прочими аббревиатурами, которых Антон боялся, как огня. Того это полностью устраивало. Взамен Арсений позволял себе полностью расслабиться и передать контроль в постели, а еще — беспрепятственно капризничать. Дуть губки, морщить носик, хмурить бровки, излишне драматизировать и замирать от восторга, когда в ответ начинали задабривать и ублажать. Антон, конечно, не был простофилей и велся на эти манипуляции только потому, что сам воспринимал их как игру и умел получать от нее кайф. Бывало, что Арсений перегибал палку в своих показательных выступлениях и сам это понимал, натолкнувшись на холодность; тогда роли менялись — выпрашивать прощение приходилось уже у Антона, но и в этом была своя прелесть. И вот сейчас, когда отношения между ними не стоят ни на бытовой, ни на романтической плоскости и тем не менее они практически живут вместе уже пару недель, мозг Арсения подводит его: воспринимает присутствие Антона рядом в том же ключе, что и пять-шесть лет назад, и выдает опасный сигнал: выпендривайся на здоровье, он будет рад все исправить. И Арсений выпендривается, разыгрывает обиженного, но Антон — закономерно — обижается в ответ. Потому что он больше не альфа Арсения, а Арсений — не его омега. Да и Антон, что бы он там в своих приступах скромности на себя ни наговаривал, изменился и со временем, похоже, все-таки научился брать на себя ответственность. И как же это все глупо, ведь Арсений не ебанутый или, по крайней мере, не полностью ебанутый и прекрасно понимает, что Антон в его ужасном-ужасном дне виноват лишь на полшишечки, опосредованно. И обижаться на него сейчас, когда их почти ничего не связывает, будет лишь проявлением странноватого на четвертом десятке инфантилизма. Вновь и вновь Арсений выставляет себя в неприглядном свете и не понимает, как это исправить. Возможно, когда они найдут Макса, Бульку и Олесю, исправлять уже ничего не будет нужно: разойдутся по своим жизням и, если даже будут поддерживать дружескую связь, к таким потенциально опасным ситуациям уже не вернутся. Сеанс самокопаний прерывает щелчок замка: дверь купе отъезжает в сторону. Елена Степановна, облаченная в халат с огурцами, из-под пол которого кокетливо выглядывают спортивные штаны с лампасами, милостиво впускает всех троих внутрь. — Хотела занавесочку повесить над своей полкой, так ведь всякие повадятся мои помидоры понадкусывать, пока я не вижу! — она угрожающе зыркает в сторону Арсения. — Если я захочу посягнуть на ваши помидоры, Елена Степановна, поверьте, отсутствие занавесочки вас не спасет, — отвечает он, забираясь к себе наверх. — Спите лучше с одним открытым глазом. Елена Степановна проклинает Арсения небом, Богом и землей, а он сам мысленно благодарит Макса с Олесей за то, что выбрали новым пунктом прибытия Ярославль, а не Владивосток, и в этой компании ему нужно продержаться только до утра, а не пять дней. Одиночество на полке оказывается довольно выматывающим. Арсений пробует читать, слушать музыку, проверять социальные сети до тех пор, пока не исчезает сеть, но ни одно занятие не затягивает с головой, а чувство вины перед Антоном грызет подкорку. Ругань Елены Степановны с Пикулем перманентно задевает уши, как скрип ногтя по стеклу, даже сквозь наушники. Арсений вытягивает шею в попытке увидеть, чем занят Антон, и замечает устремленный в окно курсор острого носа, выглядывающего из-под светлой челки. Пару раз Антон встает и выходит из купе, вызывая негодование Елены Степановны тем, что, хлопая дверью без причины, создает сквозняк, из-за которого краснулики могут померзнуть. Каждый раз, когда он поднимается, его профиль с чуть скошенным влево зрачком мелькает перед глазами и Арсений торопливо смежает веки, притворяясь спящим. Но когда положенное время сна действительно наступает и свет в поезде приглушают, он сталкивается с новой неурядицей: избавивший наконец Елену Степановну от своего присутствия в низинах и забравшийся наверх Пикуль оказывается чемпионом мира по мощи храпа. Он лежит, выпростав одну руку за границы полки, а вторую засунув в трусы, нижний край которых почти достигает колена; Арсений вынужден любоваться этим зрелищем каждый раз, когда поворачивается на правый бок, потому что одеялом Пикуль явно пренебрегает. Мощные звуковые волны, вырывающиеся из его рта, заставляют Арсения вздрагивать и вертеться на месте. Он вновь и вновь проваливается в беспокойный прерывистый сон, в котором пытается бежать по вагонам от ревущего медведя, и пробуждается, кажется, каждые пять минут. Проснувшись на очередном раскатистом залпе, напоминающем рев газующих Жигулей, Арсений не выдерживает. Проверяет на засунутом под подушку телефоне время — 02:36 — и решает: хватит. Он садится на постели, воткнувшись макушкой во дно багажной полки, чертыхается и потирает ушибленное место, а затем начинает бросать в Пикуля заранее скомканные шарики из влажных салфеток. Два прилетают ему четко в нос и скатываются на подушку, один трехочковым броском залетает прямо в приоткрытый рот, но Пикуль лишь жует недовольно губами, сплевывает шарик и продолжает невозмутимо храпеть. Следующей идеей Арсения становится швырнуть в соседа подушку, но он быстро отвергает ее, рассудив, что это станет бесполезной тратой ресурсов. Арсений пробует звать Пикуля громким шепотом, чем добивается лишь полусонного ворчания Елены Степановны, и почти сдается. Осознав, что из доступных способов избавиться от храпа остается только прямой физический контакт, Арсений обреченно вздыхает и, схватившись за боковую ручку на краю сиденья, тянется корпусом вперед. Свисающая с края рука Пикуля болтается маятником перед глазами, и Арсению приходится податься вперед еще сильнее, чтобы ее коснуться. Он ставит колено на ребро ограждающей ручки, цепляется одной рукой за край багажной полки и изгибается дугой в попытке дотянуться. Когда расстояние между их пальцами почти дублирует положение рук на «Сотворении Адама» Микеланджело, Пикуль вдруг, сладко всхрапнув, резко переворачивается на другой бок и подгребает руку-маятник под подушку. От неожиданности Арсений дергается, но, что еще хуже, одновременно с ним дергается и поезд, когда без предупреждений тормозит. Гладкая поверхность полки выскальзывает из-под пальцев, а колено слаломом проезжается по боковой ручке и проваливается вниз, в пустоту. Арсений не успевает даже пикнуть, когда в лицо ему вдруг летит белая гладильная доска. Он зажмуривается и ощущает сильный удар в правую руку, по бокам пробегают мурашки, а Арсений чувствует, что никогда еще настолько ясно не осознавал, что такое сила гравитации. Спустя долю мгновения спина приземляется во что-то мягкое. Это была не гладильная доска, а вид пустого стола сверху — понимает он, пытаясь пересчитать мух перед глазами. От этого занятия его нагло отвлекает кто-то, свешивающийся сверху. Моргнув дважды, по огромным блестящим в темноте глазам Арсений догадывается, что кто-то — это Антон. — Арс?.. — глаза напротив тоже моргают, явно пытаясь отделить на ходу реальность от сна. — Ты… Что случилось? — Я упал, — отвечает Арсений на удивление ровным голосом, будто между делом сообщает, что они проехали Удомлю. От резких кульбитов пространства вокруг голова начинает кружиться. А Арсений самонадеянно считает, что это именно пространство, не согласовав с ним ничего, возмутительно кульбитирует, а не он сам. — Как?.. Что?.. Бля… — Антон торопливо спускает голые ноги с сиденья. — Вы что там, жмехаться в ночи удумали, ироды?! — скрипит возмущенно проснувшаяся Елена Степановна. — Арс, больно? Голова цела? Арсений задумчиво заводит руку назад и дотрагивается до макушки, обнаруживая пальцами мокрое. Кисть на сгибе при соприкосновении тут же простреливает резкой болью, а голову — нет. Арсений находит это странным, но он раньше никогда и не зарабатывал сотрясения мозга и понятия не имеет, как организм себя при этом ведет; не исключено, что нейронные связи разрушаются, путают информацию и сообщают в голову, что это болит рука, а не сама голова. Ну, чтобы не расстраивалась и не пугалась раньше времени. Такой вот защитный механизм. Увидев мокрые следы на руке, Антон едва не трясется, заполошно шепчет что-то одновременно и истерическое, и успокаивающее, включает индивидуальный свет в изголовье и запускает дрожащие пальцы Арсению в волосы, чуть наклоняя его голову вперед. От его аккуратных прикосновений голову немного ведет и хочется замурчать: видимо, организм все же начал регистрировать сотрясение. На пальцах, которыми Арсений себя ощупывал, все еще остается влага, но она по цвету больше напоминает сукровицу, чем кровь: мутно-прозрачная со слабым розовым оттенком. — Арс, тут что-то странное, — слышится над головой растерянный голос Антона. — У тебя в волосах… эм, семена? Арсений вдруг осознает, что задница намокла, и, в целом, это не то чтобы странная реакция для его организма, но в сложившейся ситуации, определенно, да. Внезапная догадка прошивает, и он без раздумий о гигиеничности данного действия сует пальцы в рот, окончательно убеждаясь в правоте своей версии. Пизда краснуликам. Точнее, не пизда, а жопа, учитывая, каким образом Арсений приземлился на несчастные пакеты Елены Степановны, которые, видимо, уже не увидят Ивановского солнца. Помидорами прямо в помидоры, какая ирония. Она сама тоже зажигает свет над головой и, увидев развернувшуюся на полу картину, в первую секунду едва не теряет дар речи. — Вы жмехались на моих помидорах?! — Да погодите вы, Елена Степановна, со своими помидорами, — неуважительно обрывает ее Антон. — Арс, что-то болит? Арсений задумчиво проводит ревизию собственной анатомии: шевелит пальцами ног, сгибает колени, локти, вертит шеей и щупает поясницу. — Кажется, только руку ушиб. Антон помогает подняться и усаживает на свою постель; Арсений на автомате ему подчиняется, но, едва присев, осознает, что заляпал измазанными помидорным соком штанами простыню, подрывается вскочить и стянуть их, понимает, что это не самая удачная идея, перестает сопротивляться, когда Антон успокаивающе шикает на него — и все это под поминальные песни по помидорам от Елены Степановны, от которых просыпается даже Пикуль. Он, впрочем, осознав, что случилось, быстро теряет интерес к происходящему и, отвернувшись к стене, снова начинает храпеть. Антон, сунув ноги в жутковатые кроксы, выскальзывает за дверь, и Арсений остается практически один на один с проклятиями в свой адрес. — Я вам все возмещу финансово, — он делает слабую попытку ответить, пока Елена Степановна набирает воздуха в грудь. — В жопу себе засунь свои финансы! Мы с Ниночкой за этими помидорчиками два часа по лютой жаре ехали до рынка, она единственное во всей области такое дешевое место нашла! Где я теперь еще такие куплю?! На закономерный вопрос, как Елена Степановна с Ниночкой могли ехать два часа по лютой жаре, если всю последнюю неделю столбик термометра не поднимался выше двадцати, а периодически даже поливал дождь, она разражается новой порцией ругательств, и Арсений узнает много авторских неологизмов на букву «ш», связанных с порицанием его повышенного либидо. Антон возвращается не более чем спустя пять минут с новым комплектом белья и пакетом со льдом в руках. — У проводницы в холодосе морозилки нет, но она позвонила, чтобы меня в вагон-ресторан пустили. Вот, приложи к руке. — Спасибо. Антон, мне бы переодеться… — А, да, конечно. Хочешь, у меня недалеко футболка лежит, она длинная, тебе почти до колена будет. — Меня, честно говоря, больше трусы беспокоят. Услышав это, Елена Степановна снова начинает обвинять Арсения в распущенности. Антон спихивает свое постельное белье в сторону и поднимает сиденье. Вытаскивает наружу свой рюкзак, недолго копается внутри и выдает Арсению футболку, трусы и даже шорты. Бодаться с собственным чемоданом во второй раз за день нет сил, поэтому он просто благодарит за вещи и берется за ручку двери. — Арс, ты точно дойдешь до туалета? — нахмурившись, уточняет Антон. — Переоделся бы прямо здесь, я же могу просто подождать снаружи, а этот, — он кивает на Пикуля, — дрыхнет беспробудно. — Чтобы эта крыса пакетная еще тут передо мной мудями трясла! — влезает в разговор Елена Степановна. — Нет уж, пусть трясет в другом месте, я и так натерпелась за сегодня, а вы самая мерзкая парочка, что я в жизни своей встречала! — Слушайте, — голос Антона твердеет, он лезет в карман куртки, — нате, держите. У вас тут сколько, килограмм десять было? Вот, думаю, этого должно хватить, чтобы покрыть и стоимость помидоров, и моральный ущерб. Он кладет на стол две купюры по пять тысяч. Прежде чем Арсений успевает возмутиться, что оно того не стоит, Елена Степановна хищно сужает глаза, вперившись в деньги, юрко высовывает сухонькую ручку, хватает добычу, ни слова больше не произнеся, прячет ее за ворот ночнушки, после чего гасит свет и, как ни в чем ни бывало, укладывается спать. Пока Арсений переодевается в туалете, стараясь не навернуться второй раз за ночь, он задается вопросом: когда Антон успел превратиться в человека, который решает все проблемы, хотя раньше единственное, что он мог без сомнений решить, — это какой дошик брать в магазине: куриный или говяжий. Даже Оземпик так не меняет людей. И почему такая забота вызывает столько пертурбаций в районе грудной клетки, ведь Арсению, казалось бы, не привыкать к чужому вниманию? Вернувшись в купе, он обнаруживает, что Антон убрал вещи обратно под сиденье и уже стелет поверх свежую простыню взамен испачканной. — Не волнуйся, я лягу наверху, — сообщает он, заправляя клок простыни под матрас. Арсений начинает слабо протестовать, но Антон машет руками. — Да ты сдурел? Ну куда ты с больной рукой полезешь? Лед, кстати, еще не растаял до конца, приложи, пока я достелю. Он берется за наволочку, но тут Арсений не выдерживает. — Антон, пожалуйста, хватит. Простыни без кровавых пятен мне будет достаточно, а подушка и одеяло сгодятся старые. Я и так себя чувствую неловко, что ты со мной полночи возишься вместо того, чтобы спать. Да я и сам устал уже. — Ладно, как знаешь. Ну все, давай, спокойной ночи. Если рука будет болеть или что еще понадобится — буди. Он заползает на верхнюю полку, а Арсений гасит оставшийся свет, забирается под одеяло и укладывается на бок, прижимая лед к пострадавшей кисти. Конденсат с пакета вскоре начинает капать на свежую простынь, но это сейчас волнует меньше всего, потому что Арсений вдруг осознает, какую страшную ошибку они совершили: почему-то поменялись местами, но не подушками и одеялами. И дело тут не в брезгливости, а в том, что в ноздри, едва голова касается наволочки, просится знакомый тяжелый древесный запах, и Арсений молится всем богам, чтобы ольха, или итальянский орех, или какой-либо еще представитель флоры, что окажется на полу или стенах в его квартире, не пах так же — он же ебнется, не прожив там и недели. Боль в руке отходит на второй план, уступая место внеплановой аритмии. Но, видимо, слишком много Арсений наволновался за эти день и ночь, а измученный организм исчерпал все силы. Иначе невозможно объяснить тот факт, что запах чужой кожи и волос уже через пару беспокойных мгновений вместо того, чтобы дразнить нервные окончания, проезжается по ним умиротворяющим катком. Арсений, глубоко вздохнув, вырубается без сновидений, и даже храп Пикуля больше не тревожит его уши, будто разбиваясь о защитную броню успокаивающего аромата.