И тянутся города

Если задуматься, всего этого можно было бы избежать, если бы Арсений не очутился у родителей на временном пристанище. А он бы там не очутился, если бы не затеял ремонт. А ремонт он бы не затеял, если бы не уволился из театра и у него внезапно не появилась куча свободного времени. А из театра он бы не уволился, если бы не разругался с худруком из-за дополнительного заработка. А дополнительный заработок он бы не… Впрочем, здесь цепочка, кажется, обрывается. Стало быть, виной всему — его маленький бизнес по продаже футболок. Видите ли, многоуважаемому Кириллу Игоревичу не понравилось, что один из актеров его труппы злоупотребляет, со слов многоуважаемого, положением, а именно запускает для своих поклонников производство футболок с известными цитатами персонажей, которых играет. По мнению многоуважаемого, театр — это искусство, а не коммерция, и паразитировать на творчестве великих — стыдно. Арсений тогда сгоряча ляпнул, мол, а почему же тогда мы не зовем в театр всех страждущих бесплатно, а паразитируем на творчестве Бомарше и Теннесси Уильямса, продавая билеты в первый ряд за семь косарей. Многоуважаемый почему-то такое сравнение не оценил. Не то чтобы из подлой мести Арсения попросили уйти из искусства или же вовсе турнули задним числом, но он сам вскоре почувствовал усталость от шепотков за спиной и написал заявление по собственному, не дожидаясь обострения ситуации. Шаг, конечно, был рисковый, но Арсений перемен никогда не боялся. А производство футболок под брендом с дерзким названием uberitepetrova, кстати, после увольнения только пошло в гору, поскольку слухи о том, что уход Арсения был непосредственно связан с конфликтом из-за выпуска мерча и он просто не вынес грязных обвинений руководства, быстро просочились в среду театралов и вызвали сочувствие к несправедливо пострадавшему актеру. А тот факт, что слухи эти распустил сам Арсений, существенной роли тут не играет, в конце концов, это мог сделать кто угодно. В общем, как это ни парадоксально, получается, что запуск Арсением партии эксклюзивных футболок напрямую связан с появлением в его личном пространстве Антона. Второй раз за две недели. Но тут, конечно, нужно объяснить поподробнее, потому что и сам Антон вряд ли ожидал повторения той ситуации. Спустя примерно неделю после неожиданного визита, о котором старшее поколение Поповых было предусмотрительно не оповещено, в их квартире раздался звонок. Звонившим к огромному маминому удивлению оказался папа Антона, хотя в этой ситуации, наверно, уместнее его было бы называть папой Олеси. Тот взволнованно спросил, проводили ли Поповы уроки сексуального просвещения с самым младшим членом семейства (и речь тут вовсе не о Бульке) (и правильный ответ — нет). Мама, которая до сих пор рассчитывала не слышать смешного слова «Шастун» в своей жизни примерно больше никогда, разумеется, была в шоке и потребовала разъяснений. Именно таким образом два последних обитателя этой квартиры, остававшиеся в неведении, узнали о романе Макса и Олеси. Каким образом о нем проведали Шастуны — неизвестно. Антон не из болтливых, так что подозревать тут следовало саму Олесю: либо она случайно проговорилась папе, либо снова забыла выйти из личного аккаунта на чужом устройстве. Маму Арсения, которая в этих отношениях, в первую очередь, выступает мамой Макса, новости, конечно, не обрадовали. Отец, хоть и не был в восторге от перспективы повторного братания с Шастунами, все же, видимо, придерживался мнения, что молодому альфе любой опыт с омегами идет на пользу, поэтому особо в спорах не участвовал, держался в стороне и время от времени поддакивал маме. — Я надеялась, что никогда больше не услышу ничего об этой семейке! Максюша, как ты мог?! Эта девица, небось, ничуть не лучше ее братца! Будет тянуть из тебя деньги, пока ты ей не надоешь! А потом точно так же бросит! Ох, боже мой, а если не бросит, а наоборот — забеременеет?!.. — Мама! — разговор до сих пор напрямую не касался Арсения, и он в него не влезал. — Антон меня не бросал, мы расстались по обоюдному согласию! И никаких денег он не тянул! — Он жил за наш счет! — Он жил в квартире, которая была записана на меня. Я имел право распоряжаться ею по своему усмотрению, не спрашивая вас, кого туда пускать. За все это время он ни копейки у вас не взял. И уж тем более несправедливо обвинять в чем-то подобном Олесю, которую ты вообще не знаешь! — Ничего, яблоко от яблоньки… Что ты когда-то повелся на хорошенькую мордашку, что теперь твой брат! А надо смотреть, что у человека на уме и за душой! — Так, может быть, и посмотришь?! А не будешь составлять мнение о человеке, даже не пообщавшись с ним?! Не сразу, но аргументы Арсения, подкрепленные цитатами из пацанских пабликов, которыми апеллировал Макс, все же возымели на родителей действие. Было решено дать Шастунам второй шанс и пригласить их в субботу на смотрины тире званый ужин, провести который мама великодушно решила на своей территории. Но чего Арсений уж точно не ожидал всю неделю, в течение которой шла подготовка к встрече (в основном, моральная), так это того, что вместе с Олесей и родителями на нее припрется и Антон. Арсений даже замечает его не сразу, потому что, пока румяная от смущения Олеся сует маме букет ландышей, а ее родители неловко пытаются достать из пакета собственные тапочки, игнорируя надменное мамино «да нет, что вы, проходите так, неужели вы думаете, что у нас грязные полы?!», а одетый во все белое и черное Макс сияет, как жопа Арсения после лазерного пилинга, а отец в один прием выполняет месячную норму по искусству немого осуждения, а Булька просто сходит с ума от счастья, что ради нее в дом пришло сразу столько человек, — все это время Антон топчется на лестничной клетке, не имея возможности зайти в переполненную прихожую. Когда же Арсений его все-таки видит, то снова чувствует себя застигнутым врасплох и от того немного злится. Как будто Антон поставил целью своего существования перманентное выбивание Арсения из колеи. Что он вообще здесь снова делает? Это же смотрины для Олеси, ее папы и отца, а старший брат тут в качестве кого — черлидерши? Здесь мозг Арсения совершенно предательским образом подкидывает ему картинку с Антоном в коротких шортах, длинных гольфах и с розовыми помпонами в руках, и Арсений готов орать: «Это не мое, меня подставили!» — но оправдываться он тут может только перед самим собой, поэтому просто морщится от несвоевременности и неуместности собственного воображения. Отец, завидев Антона, перемалывает языком какие-то неодобрительные звуки и исчезает в гостиной, а мама поднимает нос повыше к люстре и холодно и коротко ему кивает. Арсению становится неловко за такой прием, и он, слегка смягчившись, подходит ближе. — Я обманул тебя, — со смущенной улыбкой говорит Антон вместо приветствия. — В смысле? — Обещал больше к тебе не вламываться. Ну и вот, не сдержал слова. Прости. — Ну, пока ты просто пришел, а не вломился. — Еще не вечер. Действительно, пока все только начинается. Арсений криво улыбается в ответ на этот неловкий смол-ток и жестом приглашает Антона в гостиную. Там уже обозначились разные сферы влияния: папа Антона (тьфу ты, то есть папа Олеси) сюсюкается с Булькой, которая таскает ему из комнаты Макса по одной свои любимые игрушки и с гордостью демонстрирует; мама, воинственно сложив руки на груди, о чем-то расспрашивает Олесю, к плечу которой в защитной позе прижимается Макс; отец же милостиво занимает Шастуна-старшего, показывая ему свою коллекцию минералов. — Вот эти невероятные агаты я привез с реки Бурунда… Осторожно, не трогайте, даже я не смею прикасаться к ним без перчаток! Отец Антона, то есть отец Олеси (твою мать, пора бы уже привыкнуть, что Арсений с Антоном во взаимоотношениях их родовых кланов уже давно отошли на задний план), безропотно поднимает обе руки вверх, приносит извинения и даже не смеет напоминать Попову-старшему, что точно такую же экскурсию с лекцией о семейной реликвии ему уже проводили во время двух предыдущих визитов в этот дом. Булька, сжав в зубах резинового цыпленка, отчаянно мотает головой, и цыпленок от такого обращения визжит на всю квартиру. — Булька! — вскрикивает мама, перебивая Олесю, которая рассказывает про увлечение эзотерикой. — Что за невоспитанная собака! Максим, немедленно уведи ее к себе и закрой дверь! Вздохнув и ободряюще сжав Олесино запястье, Макс плетется исполнять мамино требование. Арсений видит, как сжимаются худенькие плечики Олеси, оставшейся наедине с мамой, и скорее спешит к ней на помощь. Антон за ним не следует — видимо, тоже побаивается маму, но Арсению сейчас не до его комфорта. — А что вы, Олеся, думаете о доктрине трансцендентного идеализма Эммануила Канта? — с вызовом начинает было мама, но Арсений, наплевав на сыновью почтительность, загораживает ее от обомлевшей Олеси, несмотря на возмущения из-за спины. — Ты превратилась в такую красавицу! — торопится он вернуть Олесе почву под ногами. — Ты ею, конечно, всегда была, но сейчас просто расцвела! — Ой, спасибо, я сейчас покраснею, как свекла́, — машет рукой повеселевшая Олеся, а Арсений внутренне обмирает, осознав, как низко она только что упала в глазах мамы. Уж лучше бы ляпнула что-нибудь про Канта, пусть даже то, что он — пизда по-английски. — Свекла́? Или, может быть, как свëкла? — доминирует мама. — Ой, — теряется Олеся, — не знаю, как вам больше нравится, Рогнеда Васильевна… — Давайте же пойдем к столу, там все остынет! — блеет Арсений, хватает маму под локоть и тащит в сторону салатов, которые вряд ли можно обвинить в том, что они остыли, но Арсений не о том сейчас думает. Когда-то давно, наверное, во время второго или третьего свидания, он тоже с надменным лицом поправил Антона, упомянувшего небывалые урожаи сладкого корнеплода в Воронежской области, фразой: «Свекла́ или свëкла — давайте об этом подумаем», — но Антон вместо того, чтобы смутиться, прожег Арсения таким уничижительным взглядом, что ему самому стало стыдно за снобизм (а еще немножечко жарко, но об этом Антон так и не узнал). Смятенную Олесю успевает перехватить ее брат — легок на помине — и говорит ей что-то тихо на ухо, поглаживая по плечу. Она несколько раз кивает и все-таки улыбается, после чего у Арсения немного отлегает от сердца. Впрочем, ненадолго. За столом неловкость чувствуется лишь сильнее, потому что общий разговор совсем не клеится. После того, как тема минералов была исчерпана, отец теряет интерес к происходящему и направляет всю энергию на острые креветки в беконе. Мама все еще не отошла от «свеклы́» и сидит с глубоко оскорбленным видом. Отец Антона, в смысле, отец Олеси, время от времени вбрасывает короткие восторженные реплики, на которые непонятно, что отвечать, например: «вот это скатерть, о такую даже руки вытереть постесняешься!», или «что за осетрина роскошная, видать, браконьерская?», или «в последний раз меня так кормили на поминках нашего главбуха». Беседа держится, в основном, на папе Олеси, который с вполне искренним интересом расспрашивает Макса о его увлечении музыкой. Когда брат тянется за телефоном, чтобы включить недавно написанные биты, мама выплывает из своего царственного анабиоза и шикает на него. Краешком глаза Арсений успевает следить и за Антоном. Тот сидит на углу и, по-видимому, старается не раздражать никого своим присутствием, тихо занимаясь содержимым тарелки. Арсений быстро теряет к нему интерес, больше переживая за притихшую Олесю, и уже хочет спросить ее о грядущем поступлении в вуз, как замечает в руке у Антона тарталетку с рисом и курицей. Рот на старом инстинкте почти открывается, чтобы остановить его, но Антон тянет руку вовсе не к лицу, а куда-то под стол, и чуть наклоняется вбок. Нахмурившись, Арсений откидывается на спинку стула, обеспечивая себе лучший обзор, и только сейчас замечает, что возле Антона из-под скатерти торчит серый пушистый хвост. Вот же Бонни и Клайд российского разлива, точнее, Булка и Батон. Антон ведь в курсе неизлечимого врожденного тяжелого заболевания Бульки — прогрессирующей клептомании, и, не раздумывая, потворствует ей в ее преступлениях против человечества и куриной грудки. А сама Булька, будучи тонким психологом, как и все рецидивисты, разумеется, сразу вычислила за столом того, кто наиболее слаб духом и попадется в ее преступную схему. Арсений, конечно, прямо сейчас тоже очерняет свое честное имя, потому что становится единственным свидетелем хищений со стола, но никому о них не сообщает, а наоборот, пряча улыбку за салфеткой, следит за тем, как безуспешно Антон пытается держать невозмутимое лицо, пока его, очевидно, возмущенно тычут носом в опустевшую ладонь. За этими наблюдениями Арсений немного отвлекается от происходящего за столом и приходит в себя, когда осознает, что между Олесей и мамой уже несколько минут идет новый оживленный разговор, пусть и оживлен он пока несколько односторонне. — Вот если вы, Рогнеда Васильевна, проанализируете всю свою жизнь, то поймете, что всегда были разными людьми. Перерождались каждые пять лет! Как феникс! Прямо как в песне: «Я словно птица феникс, та, что устала молить, чтобы воскреснуть — нужно испепелить…» Я бы вам даже рекомендовала с этой песней просыпаться и засыпать. Олеся волшебным образом преображается — расправляет плечи, повышает голос и светится энтузиазмом — чувствуется, что она наконец-то села на любимого конька. Арсений переводит взгляд на Макса: тот смотрит на Олесю, подперев щеку рукой, и Арсений думает, что под локоть брату стоит подложить салфетку, чтобы слюна не потекла на скатерть. — Спасибо, я предпочитаю слушать перед сном третий концерт Рахманинова, — холодно отвечает мама. — Так вот об этом я и говорю! — Олеся не теряется от строгого тона. — У вас управляющая планета — Марс! А Марс — это всегда напряжение. У вас очень сильная энергетика, я вас даже немного побаиваюсь. Вообще это, конечно, круто, когда человек владеет такой энергетикой, но людям, которые с ним мало знакомы или не входят в его близкий круг, может быть не очень комфортно. Очевидцы, пострадавшие от скорпионов, говорят, что они могут жалить при общении. Вы знаете, куда надавить, чтобы достигнуть своей цели, но иногда это становится обычной манерой общения. — Это вы на себя намекаете? Дело плохо. Хоть мама и всегда недолюбливала Антона, но все-таки обращалась к нему на ты, по крайней мере, до тех пор, пока он не притащил к ним в дом поддельного хаски. В сторону же Олеси мама выкает без остановки, значит, та здесь в большей опасности, чем цыпленок табака в компании Бульки. — Нет, что вы! Вы извините, Рогнеда Васильевна, я вас немного смущаюсь. У меня энергетика сейчас такая… Немного подрапанная, но я над этим работаю. А у вас более сильное эмоциональное энергетическое поле, оно меня вытесняет. — То есть вам места мало? Давайте я подвинусь! — мама с вызовом отодвигает стул. — Нет, спасибо, я держусь. Вы не подумайте, я восхищаюсь вашими личностными качествами! Вы, например, не прощаете лжи и предательства, и эти же запросы предъявляете и к самой себе. Это круто! — Вот тут вы совершенно правы, Олеся. Я ненавижу, когда мне врут. Когда вешают лапшу на уши. Когда кормят шарлатанскими сказочками. — Мам! — врывается в тесную пелену беседы Арсений, напрягаясь от того, что в ноздри бьет запах назревающего скандала. Но Олеся вроде бы не чувствует шпильки в свой адрес или же ее игнорирует. — Вот-вот. Для скорпионов это сакральная вещь! В случае обнаружения лжи вы не даете второго шанса! Или же даете, но там, блядь, такое испытание начинается! Ой, извините! — она сама в ужасе захлопывает себе рот ладошками. — Олеся! — вскрикивает папа Антона. Ой, то есть Олеси. — Извините, извините! Это от волнения вырвалось! Ну, поймите, я не каждый день со скорпионами общаюсь! Вы в курсе, Рогнеда Васильевна, что у вас один из самых редких знаков зодиака? И отсюда очень мощная альфачья энергия для омеги! Вы слишком сильная, слишком самодостаточная, слишком умная… Я бы вам посоветовала по пятницам, в день Венеры, становиться совершенно другим человеком. Вы, вся в розовом, такая — хихик! — и пошла дальше!.. Антон шумно сглатывает, и очевидно, что это он не порцию оливье только что отправил в путешествие по пищеводу. Все остальные, кажется, тоже перестали есть и молча, затаившись, наблюдают за противостоянием двух омег. — То есть вы, Олеся, находите меня альфаподобной? — вскипает мама. — И считаете допустимым давать мне советы? Матом, получается, ругаетесь вы, а, как грубая альфа, веду себя я?! — Ой… Я вас обидела? Простите, пожалуйста, я так волнуюсь, наверное, совсем себя не контролирую!.. Хотите, я вам про ваши кармические узлы расскажу? Ваша карма на эту жизнь — научиться жить в партнерстве, не передавливать… С одной стороны, Арсений прекрасно понимает маму: сам бы ни за что не согласился попасть к Олесе на подобный анализ, да еще и на крупную аудиторию. Выслушивать о себе жестокую правду, тем более если ты этого не просил, мало кому понравится. С другой, ему очень жаль Олесю. В жизни каждого человека бывают моменты, когда зашел не в ту дверь. И Олеся прямо сейчас переживает именно такой момент. — Олесенька, — с решимостью летчика-смертника влетает вдруг в разговор отец Ант… Олеси. — Ну в самом деле, остановись, доченька. Рогнеда Васильевна не нуждается в твоих указаниях. А вот ты сама как раз многому у нее могла бы научиться, она знает толк в воспитании омег — посмотри только на Арсения! Я, конечно, не хочу сказать, что папа тобой плохо занимался, — дорогой, не принимай это на свой счет! — просто Рогнеда Васильевна — это настоящий пример умной, статной и решительной омеги! И мало кто в ее возрасте может сохранить такую красоту… Вообще комплименты отца Антона сразили Арсения с первой же их встречи, хотя и не совсем в позитивном ключе. Кажется, их знакомство началось с того, что родитель новоиспеченного избранника рухнул перед оторопевшим Арсением на одно колено и вскричал, ловя руки для поцелуя: «Боже, как же повезло моему Антошке! Не иначе как силой он взял такую красоту!» Арсений тогда от неожиданности растерялся и, честно говоря, немного испугался напора потенциального тестя. Но Антон, увидев его замешательство, быстро успокоил и посоветовал не обращать внимания: мол, у отца просто своеобразная манера общения, ничего такого. Он не соврал: к старомодной, вычурной и моментами откровенно криповой галантности отца Антона Арсений быстро привык, тем более что за ней в действительности не стояло никаких грязных подтекстов, а лишь искреннее, пусть и не совсем умелое, желание сделать приятно. Даже сегодня, приветствуя Арсения, отец Антона (хотя нет, тут уже точно отец Олеси) с жаром воскликнул: «Арсений, ты, как всегда, ослепителен! Несите скорее таз, а то мои глаза сейчас вытекут от такого удара великолепием в сетчатку!» — и картинно прикрыл веки ладонью. В ответ Арсений лишь улыбнулся и сдержанно его поблагодарил. Но мама этой позиции сына, очевидно, не разделяет. Она снова отодвигает стул, поднимается на ноги и обводит Шастунов взглядом, каким, наверное, Мария-Антуанетта смотрела на своих палачей. Ну или которым Арсений смотрит на своего омеголога, когда та напоминает ему, что часики-то тикают. Или на официанта в ресторане, который предлагает ему попробовать заливное из судака. Если подумать, Арсений довольно часто смотрит на людей таким взглядом. — Я, к сожалению, вынуждена просить меня извинить. В моем возрасте, — голос мамы возмущенно набирает громкость на этом словосочетании, — долгие посиделки могут негативно сказываться на здоровье. И в этом случае, боюсь, драгоценная Олеся, я стану еще более напряженной и жалящей для окружающих.        Олеся замирает с открытым ртом, ее отец смотрит на Арсения с выражением «еб твою мать на что я жмал», папа Олеси потерянно вертит головой от одного из родственников к другой.        — Рогнеда Васильевна! — вдруг прерывает звенящую тишину Антон, тоже поднимаясь с места; Булька, забыв про конспирацию, тут же выныривает из-под скатерти и пытается закинуть передние лапы ему на колени. — Это мы на самом деле вынуждены просить прощения. Пожалуйста, не уходите из-за стола, мы с отцом, папой и Олесей сейчас сами вас покинем. Извините, что испортили вам вечер. Уверяю вас, что никто из нас этого не хотел. Олеся уж точно. Пожалуйста, не держите на нее зла. А ужин был действительно великолепен. Макс, спасибо за приглашение. Идемте.        Последнее слово Антон произносит уже в сторону своего семейства, кивая на выход из комнаты. Он мягко снимает с себя Булькины лапы, подходит к стулу Олеси и ласково, но твердо протягивает ей руку, чтобы вывести из-за стола. Их родители, в нерешительности помедлив, следуют их примеру, вполголоса повторяя слова извинений.        — Олеся! — трагически возопит Макс и тоже подрывается с места.        На этом Арсений выходит из ступора и вопросительно поднимает руки, уставившись на маму, на что та тоже поднимает — только бровь — и без малейших признаков раскаяния. Арсений первым выходит из этого соревнования по нестандартному пауэрлифтингу, качает разочарованно головой и спешит в прихожую, где уже обутые и одетые Шастуны снова толпятся возле двери.        — Прости меня, прости… — у Олеси дрожат губы и опасно покраснел нос. — Я все испортила. Мне Антон сказал: «Просто будь самой собой», — и я, похоже, переборщила… Я же говорила — энергетика подрапанная, ну куда я такая сунулась…        — Да ты че, Олесь, — лепечет Макс, хватая ее за руки. — Это у ма беды с башкой, не парься! Она любого может загазлайтить! А у тебя такие мощные лапищи, ты ей тупо по фактам раскидала все ее загоны! И про напряжность, и про все остальное! Забей на нее, Олесь, останься!        — Нет, Максим, нет, — она мотает головой, отодвигая от себя его ладони, и делает шаг назад в сторону своего брата. — Это все ретроградный Меркурий. Мне это обдумать все нужно, расклад сделать. Поговорим потом.        — Ну Олеся! — воет Макс, и Булька, услышав голос хозяина, тоже начинает выть.        Арсений оттесняет Макса спиной обратно в коридор, пытаясь прервать подростковую драму в зачатке, пока она не дошла до семнадцатой серии, где кто-нибудь обязательно режет вены.        — Она права, Макс, поговорите потом, когда все остынут. Иди пока, уйми Бульку, а то соседи прибегут. Я провожу гостей.        Макс пытается сопротивляться, кажется, на эмоциях собирается зачитать что-то из своих текстов, посвященных Олесе, и Арсений выпихивает его из прихожей чуть ли не насильно, чтобы не травмировать Шастунов еще сильнее.        — Ну, вот видишь, Арс, не зря я в самом начале заранее извинялся, — горько усмехается Антон, переступая порог вслед за родителями и сестрой, которые, игнорируя лифт, начинают понуро спускаться по лестнице. — Все сложилось еще хуже, чем в прошлый раз.        — Мне ужасно жаль, что все так произошло, — торопится Арсений, выскакивая за ним на лестничную площадку и неловко переминаясь с ноги на ногу из-за боязни испачкать домашнюю обувь. Со стороны, наверное, выглядит так, будто он волнуется по поводу близости Антона. — Ты не виноват. Да и Олеся не виновата, и твой отец тоже. Я не знаю, с чего маму так понесло, на самом деле она ведь не любит скандалы.        — Она же с самого начала была настроена против нас, разве нет? — он смотрит в самый корень, и Арсению нечего ему возразить. — Впрочем, извини, я не пытаюсь свалить всю вину на нее. Мы, наверное, слишком… как бы сказать… непосредственные. И это не должно всем подряд нравиться. Я дал Олесе плохой совет, лучше бы она помалкивала. А теперь из-за меня у них с Максом будут проблемы.        — Ну… Может быть, это и к лучшему, если они разбегутся прямо сейчас, пока это не так болезненно. Учитывая все…        Арсений осекается на полуслове. В его планы не входило проводить параллели между отношениями Макса и Олеси и… еще чьими-нибудь отношениями. Он имел в виду чисто гипотетическую ситуацию, без каких-либо конкретных примеров из личного опыта. Точно.        — Д-да, возможно, ты и прав. Ну, посмотрим. Ладно, давай, увидимся. То есть, надеюсь, ха, как раз больше не увидимся. В плане, не то чтобы мне неприятно тебя видеть, просто обстоятельства каждый раз такие… Ну, ты понял. Бывай!        И Антон, выпалив это все практически на одном выдохе, не оглядываясь, быстро сбегает вниз, не оставляя Арсению шанса даже махнуть ему рукой на прощание. Как будто своими словами он включил в Антоне какой-то тумблер, отвечающий за нескладную речь.        «Бывай». Одного этого слова достаточно, чтобы Макс бесповоротно причислил Антона к скуфам. Хорошо, что Арсений избавил его от этой сцены.        Вздохнув, он возвращается в квартиру. Родственники, как выясняется, успели переместиться всем составом на кухню, но воинственных настроений не утратили.        — Ма, ты обещала, что не будешь ее прессовать! — кричит Макс, сжав кулаки.        — Не ори на маму! — отец незамедлительно тоже сжимает ладонь и бьет по столу, заставляя ложки в пенале испуганно звякнуть.        — Я обещала не составлять об этой девице мнение преждевременно, и я это выполнила. Она продемонстрировала достаточно, чтобы я могла определиться: эта глупая, пустая и невоспитанная омега совсем тебе не подходит, Максюша. С этими странными наклонностями она еще, чего доброго, затащит тебя в какую-нибудь секту.        Мама говорит совершенно спокойно, очевидно, после экстренного отступления Шастунов с ее территории чувствуя себя победителем и почивая на лаврах.        — Антон тебе тоже никогда не нравился, но Арсу же ты не запрещала с ним мутить!        — И что в результате? Чем это все закончилось? Уж лучше бы запрещала! — пока мама это говорит, Арсений сжимает зубы до хруста. — К тому же твой брат, когда встретил этого Шастуна, уже получил аттестат и поступил в университет, а ты все еще несовершеннолетний. И важные решения мы с отцом должны принимать за тебя. Ты еще маленький, и ничего не понимаешь в омегах. Послушай взрослых, сынок.        — Да я люблю ее! — вопит Макс, неосознанно копируя интонацию героини теленовеллы.        — Это тебе сейчас так кажется. А через неделю будет казаться, что тебе нужна другая девочка или мальчик. В твоем возрасте это нормально, — влезает отец.        — Никто мне больше не нужен! Мы все равно с Олесей будем вместе, и вы ничего с этим не сделаете!        — Значит так, — повышает ставки отец. — Если ты не бросишь эту омегу, можешь не рассчитывать на то, что мы будем платить за твое обучение. Ни в Гнесинке, ни в любом другом вузе. А на бюджет, как мы все прекрасно понимаем, у тебя шансов попасть нет с твоей-то успеваемостью.        Вопрос выбора карьеры для Макса был камнем преткновения в семье уже несколько месяцев. Он сам хотел продолжать заниматься музыкой, а родители, и без того недовольные, что старший сын пошел по творческому пути, настаивали на выборе более серьезной будущей профессии для младшего. В итоге пришли к компромиссу, остановившись на продюсировании исполнительских искусств. И теперь отец решил использовать это против Макса.        К несчастью для него планировка кухни не предполагает двери на выходе, а только арочный проем, поэтому ему нечем хлопнуть для соблюдения всех канонов семейных скандалов. Макс выходит из этого положения с достоинством, разместив все свое возмущение на лице, и выбегает из кухни с максимально драматичным видом.        — Ну и к чему все это было? — устало спрашивает Арсений, скрестив руки на груди. — Вы же сами понимаете, что никакой опасности Олеся не представляет, и если думаете, что у них это все несерьезно, то зачем вмешиваться?        — У него меньше чем через неделю первый экзамен, — отрезает отец. — Пусть думает об окончании школы и поступлении, а не сомнительных романчиках с девицами, у которых в башке солома вместо мозгов.        — Ну да, а наш-то — академик! — не выдерживает Арсений очевидной несправедливости. — Я вчера видел, как Макс едва не лишился глаза, пока пытался открыть упаковку хлопьев. И потом, если он выполнит ваш ультиматум, это приведет лишь к тому, что ни о чем, кроме Олеси, думать уже не будет.        — У тебя пока еще нет детей, Арсюша, — в голосе мамы незамедлительно чувствуется осуждение, и хотя она произносит «пока еще», Арсений слышит «все еще». — Вот когда появятся, ты меня поймешь.        — Сомневаюсь, — цедит Арсений сквозь зубы и покидает их.        Внутри немного колет беспокойством, потому что он действительно сомневается — только не в том, что когда-нибудь поймет маму, а наоборот — в том, что избежит участи стать в итоге ее копией. Они ведь с ней и правда похожи — оба категоричные и упрямые, не терпящие возражений и упреков. Только если мама и слышать не хочет правду про свою авторитарную сторону, придерживаясь внешнего образа благонравной омеги, то Арсений своей независимостью от чужого мнения и подчеркнутой претенциозностью всегда гордился. Но это единственное различие кажется таким крохотным, что Арсений порой с ужасом представляет, как лет двадцать спустя врожденное высокомерие превратит его в того, кто будет ставить палки в колеса собственным детям.        С другой стороны, переживать за несуществующих детей тоже глупо. И вообще — от кого их рожать-то, этих детей?..        Он стучится к Максу в комнату и, не дождавшись ответа, толкает дверь. Брат сидит с ногами на кровати, в наушниках, и пялится в невидимую точку на лампе, а утихомирившаяся Булька придавливает его своим мощным телом к матрасу. Подойдя, Арсений треплет его по плечу, и Макс, вздрогнув, переводит на него взгляд и сдергивает наушники.        — Бля, сорян, ты давно тут торчишь?        Арсений мотает головой и присаживается рядом, не спросив разрешения, — Макс не из брезгливых. Арсения до сих пор мутит от воспоминания о том, как однажды Булька, втайне обожравшись маминой любимой традесканцией, наблевала Максу на наволочку, тут же все это слизала, а тот лишь пожал плечами, перевернул подушку и улегся на нее — не мокро же, и нормально.        — Не обижайся на маму с отцом. Они тебя хоть и не понимают, но любят.        Макс саркастически хмыкает:        — Ну заебись. Типа мне от этого должно быть легче?        — Нет, не должно. Просто не хочу, чтобы ты считал их злодеями.        — А ты их кем считаешь? — Макс прищуривается, и внезапно Арсений впервые замечает в вечно мелком и глупом брате-недопеске взрослеющего альфу.        Антон раньше, в прошлой жизни, тоже так смотрел на него — когда чувствовал пиздеж.        — Просто нашими родителями, — отогнав наваждение, отвечает Арсений. — Да, не идеальными, но…        Он разводит руками. Макс вздыхает, почесывая лениво шевелящую веками Бульку.        — И че мне делать теперь? Послушаться их и загостить мою партнерку?        Этого вопроса Арсений боялся больше всего, потому что понятия не имеет, что тут можно посоветовать.        — Обижать Олесю ни в коем случае не нужно. Поговори с ней, возможно, вам лучше притормозить на какое-то время и не видеться вне школы. Пока ЕГЭ сдадите, пока поступите… Если все пройдет хорошо, может, родители успокоятся и передумают.        Арсений напряженно ждет следующего закономерного вопроса: «а если не передумают?», потому что ответа у него нет, но Макс лишь рассеянно кивает, находясь мыслями где-то в другом месте.        Надо же, Макс и мысли — встретились наконец-то в одном предложении.        — Сорян, бро, можешь пока свалить? — произносит он спустя минуту. — Мне пораскинуть мозгой надо.        — Не вопрос. Ты же не собираешься драматично покинуть карниз, как только я закрою за собой дверь?        Арсений, конечно, шутит, но некая доля беспокойства в нем присутствует.        — Не, ты че, я же не в депре, спок. Так, тильнанутал чутка, все такое. Посижу, попержу, подумаю и буду в норме.        — Ладно, только не начинай пердеть, пока я не пересеку границу твоей берлоги.        Арсений на прощание треплет Бульку по макушке и выходит.        Определенно, если в эту точку, этот вечер после встречи с Шастунами, его привела цепочка событий, начавшаяся с запуска производства брендовых футболок, — не стоило оно того, ой, не стоило.       

***

— Мне не нравится, — отрезает Арсений, передавая дизайнеру планшет с макетом спальни. — Цвет «ольха» тут выглядит совершенно дешево. Давайте попробуем «итальянский орех». — Но, — моргает недоуменно светлыми глазами за толстыми стеклами молодой дизайнер-омега. — Вы ведь сами выбрали «ольху»… — Тогда я не видел общей картины, — пожимает Арсений плечами. — Ну вы же понимаете: комната выходит окнами на солнечную сторону, здесь будет много света. А эта «ольха» при ярком освещении превращается в сплошное бежевое пятно. Нужно менять. — Я боюсь, тогда придется пересчитывать смету. Паркетная доска у нас, конечно, есть любых цветов, а вот найти «итальянский орех» для стеновых панелей… Это может замедлить весь процесс. — Это проблема? — Арсений с вызовом приподнимает бровь. — Насколько я помню, в договоре прописано, что заказчик имеет право вносить изменения в макет до тех пор, пока не даст согласие на его утверждение, а все дальнейшие правки осуществляются за дополнительную плату. Пересчет сметы тут ни на что не влияет, так что вроде бы я ничего не нарушаю со своей стороны. Тем более, что ваша бригада сейчас полностью занята на кухне. Пока они там вертятся, у вас как раз будет время на то, чтобы как следует доработать макет спальни. Умничка-дизайнер, похоже, в душе желает Арсению тяжелейших течек, так, чтобы и с поносом, и рвотой, и желанием в отчаянии трахнуть хоть ближайшую ольху, хоть далекий итальянский орех за неимением рядом готового помочь альфы. Но он же умничка и профессионал, поэтому берет себя в руки, кивает, желает Арсению хорошего дня и обещает выполнить все его пожелания. Нет, ну а что он, собственно, хотел? Арсений договор изучал, едва ли не просвечивая бумагу над свечой на наличие в нем строчек, написанных молоком, бился за все формулировочки с юротделом, и прекрасно знает свои права. Если бы корректировка сметы входила в разряд дополнительно оплачиваемых услуг, он бы, пожалуй, крякнул и сам засел за расчеты, зря, что ли, школьная золотая медаль пропадает? А так Арсений имеет право требовать за свои деньги адекватного отношения к работе, и вовсе он не душнила ебаная, как сказал бы Макс. Покончив с расшаркиваниями с дизайнером, Арсений спускается вниз и вызывает такси обратно к родителям: специально решил не садиться сегодня за руль, чтобы во время поездки успеть поработать, ведь помимо макета спальни его ждал и макет новой футболки, и тут свалить обязанности было не на кого. Учитывая, что под конец сезона пытаться устроиться в новый театр было бесполезно, а ремонт тянул из Арсения деньги, как налоговая, маленький бизнес, оставшийся единственным источником дохода, следовало держать на плаву. Откинувшись на заднее сидение «комфорта», Арсений в очередной, наверное, уже двадцать первый, раз меняет расположение надписи «Не надо на постель, это святое!» с горизонтального на вертикальное и ухмыляется. Только глубоко испорченный человек сможет увидеть здесь какой-то пошлый намек, потому что его, разумеется, нет; это всего лишь реплика Фадинара из «Соломенной шляпки» (в роли которого, кстати, Арсений был овационно великолепен, что бы там ни говорили злые языки по поводу не идущих его лицу фальшивых усиков). Никаких двусмысленностей и подтекстов — Арсений этого не приемлет. К моменту, когда такси подъезжает к отчему дому, он снова меняет направление цитаты на горизонталь, но чувствует, что это далеко не финал. За дверью квартиры его не встречает знакомый радостный лай, а на привычном месте на вешалке не видно собачьего поводка — значит, Макс с Булькой гуляют. С одной стороны, это хорошо: Арсений выигрывает себе еще пару десятков минут, чтобы нормально поработать в тишине, но с другой, это чревато очередной операцией по помывке. Может, зря он с этим чертовым «итальянским орехом» связался?.. Довольствовался бы «ольхой» — въехал бы в квартиру на неделю раньше, избавив себя как минимум от одного морского боя. Но что уж теперь, не лебезить же перед дизайнером, что передумал. Оказавшись в своей временной комнате, он хочет было поставить разрядившийся до шестнадцати процентов телефон на зарядку, но ни на столе, ни в тумбочке провода не обнаруживает. Вздохнув, Арсений поворачивается и плетется в гадюшник брата: конечно же, Макс в очередной раз проебал свою зарядку и решил одолжить чужую, а возвращать вещи на свои места — это для всяких тюбиков.        Открыв дверь в берлогу Макса, Арсений делает два шага вперед и застывает на месте, позабыв о цели визита: комната выглядит непривычно, словно он тут впервые. На всех рабочих и не очень поверхностях не валяются горы одежды и белья, пространства будто стало больше, и даже постель аккуратно застелена. Макс что, наконец исполнил мамину мечту и без чужого пинка убрался у себя?!        Осмотревшись повнимательнее, Арсений все же замечает гуляющие перекати-полем по углам клубы пыли и отметает версию с уборкой. Другое наблюдение заключается в том, что пространство визуально стало шире не из-за порядка, а потому что многих предметов техники и вещей нет на привычных местах. Макс внезапно духовно прозрел и решил стать аскетом, ради чего раздал все свое имущество? Мало похоже на правду.        Арсений делает еще один шаг вперед и наконец замечает, что на кровати, в самом центре, лежат два листа А4, исписанные от руки: один — довольно забористо, другой — лишь с парой строчек.        На первом он, с трудом продираясь сквозь заросли подросткового почерка, читает:        «Дорогие мои родители! Отец и мама!        Я вас очень люблю. И Олесю я очень люблю. А вы мне не разрешаете с ней встречаться. Велите из дома прогнать. А это неправильно. Я уезжаю в путешествие и буду пока так жить. Вы за меня не беспокойтесь. Я не пропаду. Я все умею делать и Олеся тоже. А в универ мне еще не скоро. Только в сентябре.        До свиданья.        Ваш сын — Максим».        Содержание второго письма гораздо короче:        «Арс не волнуйся. Машину верну в целости и сохранности».        Арсения посещают три мысли в следующем хронологическом порядке.        Первая: надо же, сумел составить текст по-русски, почти без ошибок, и ни разу не сбился на свой новояз.        Вторая: какого хрена родителям достается целое послание с признанием в любви, а лучшему в мире брату — всего два предложения?!        И третья: в смысле, блядь, «машину верну в целости и сохранности»?!