И тянутся города

Отец, конечно, требует, чтобы Арсений написал заявление об угоне и автомобиль объявили в розыск. Этому неожиданно противится мама, которая кричит, что не позволит делать из своего сына уголовника, особенно накануне получения аттестата и поступления в вуз. На этом моменте Арсений понимает, что мама не теряет надежду на скорейшее возвращение блудного сына и то, что пропущенный первый экзамен останется единственным. Сам же Арсений ее оптимизма не разделяет и не рассчитывает увидеть Макса раньше, чем закончится сезон ЕГЭ. Но и с инициативой отца он тоже не согласен: как бы ни злился и в каких бы красках ни воображал процедуру разделки по частям юного альфачьего организма, обращаться в органы правопорядка с целью посадить родного брата Арсений не стремился. Разве что в первые полчаса после обнаружения пропажи ключей от собственной машины. Заявление об исчезновении человека у них, впрочем, тоже не принимают. Дежурный отдела полиции начинает было заполнять бланк протокола, как, услышав, что Макс оставил записку и даже выразил намерение в будущем вернуться, наотрез отказывается принимать заявление и едва ли не смеется над зареванной мамой. — Послушайте, женщина, ваш сынуля сбежал со своей девчонкой, а не пропал без вести. Семнадцать лет — известное дело. Бушующие гормоны, первые течки и гоны… Каждый год таких случаев навалом. Ничего, поразвлекаются, проголодаются без мамкиной сиськи и прибегут обратно. Мама оскорбленно верещит на «мамкину сиську», а разозленный отец обещает написать жалобу в прокуратуру на недобросовестное исполнение должностных обязанностей. Кажется, в самом деле пишет, но Арсений подозревает, что даже если Макс вернется в родную гавань только убеленным сединами старцем с растительностью из носа, все равно это произойдет раньше, чем отцовскую жалобу рассмотрят. Не говоря уж о том, что удовлетворят. Скрепя сердце и забыв про гордость, мама вновь связывается с папой Олеси, но выясняется, что растерянные Шастуны столкнулись с примерно теми же обстоятельствами. Олеся оставила после себя письмо аналогичного содержания, разве что включающее больше названий планет и созвездий, чем было упомянуто Максом, и больше никаких зацепок. Кроме личных вещей, из дома она ничего не забрала. Макс, помимо хищения арсеньевских зарядки и автомобиля, отметился также тем, что прихватил с собой Бульку и два пакета ее сухого корма. На иное имущество, в том числе деньги и ценные вещи, он не позарился. — Ничего, мам, — успокаивает Арсений, — он несовершеннолетний, у него нет прав. Очень скоро их остановят гаишники. Ну или мне, как владельцу машины, придет уведомление о штрафе — наверняка ж Макс превысит скорость. Или их арестуют за то, что гуляют после комендантского часа… Так мы и узнаем, где они. Тут мама начинает верещать, что они обязательно разобьются, или их похитит какая-нибудь банда, или в лесу нападет медведь, и Арсений уже жалеет о том, что открыл рот. Вопреки его предсказанию, идут дни, но никаких вестей от беглецов не слышно — ни хороших, ни плохих. Спустя ровно неделю после исчезновения, когда уже даже сам Арсений задумывается о том, не пнуть ли под зад совесть и все-таки развязать братоубийственную войну, то есть написать заявление об угоне, на его телефон приходит новое уведомление. И вовсе оно не от Госавтоинспекции, а самое что ни на есть обычное — из Телеграма. Арсений с недоумением и недоверием смотрит на вкладку «новые», в которой на самом верху списка непрочитанных чатов висит диалог с контактом «пиздюк». Ну, как диалог. В настоящее время, скорее, монолог, потому что ветка общения после побега оскудела и полностью состоит из неотвеченных, хоть и помеченных двумя галочками сообщений Арсения: «слышь, ты, ствол малокалиберный, чеши домой скорее, обещаю, по яйцам бить не буду» «макс, я серьезно» «подумай о маме» «ладно, по почкам тоже не буду» «макс?» «пришли хотя бы одну букву в знак того, что вы живы» «поздравляю, экзамен по литературе ты проебал» «брат ты мне или не брат?» «рад ты мне или не рад?» «я в курсе, что ты такое не слушаешь» «если машина будет целой, обещаю вообще не бить» «надеюсь, вы питаетесь хоть чем-то еще, кроме доширака» «надеюсь, что-то еще — это не булькин корм» «макс?» «пожалуйста, вы уже всем все доказали, возвращайтесь» «помнишь, я говорил, что ромео и джульетта — это не лучшие ролевые модели?» «а я тогда упоминал, что в конце они оба сдохли?» «я не буду тебя бить, даже если моя машина уже в металлоломе» «я правда не злюсь» «хорошо, ты прав, кого я обманываю, я пиздец как злюсь» «но все же желание быть уверенным в том, что тебя еще не продали на органы где-нибудь в бангладеше, сильнее моих расстроенных чувств» «макс?» «завтра уже русский, но это неважно на самом деле» «я просто хочу знать, что ты здоров и в порядке» «и олеся с булькой тоже» И теперь, в конце этой многодневной исповеди вдруг появляется сообщение от Макса, но не в виде запрошенной Арсением буквы, а целой непонятной ссылки. Арсений изучает взглядом набор латинских букв и арабских цифр несколько секунд, после чего решительно нажимает на ссылку. Телеграм сворачивается, а вместо него телефон открывает приложение, в которое Арсений в последний раз заходил лет пять назад. Хлопая непонимающе глазами, он смотрит на приветственную страницу ТикТока, что после долгой разлуки отказывается его узнавать и просит войти заново. Спустя минут двадцать пять, в течение которых Арсений успевает найти старый телефон на андроиде, с третьей попытки открыть слот для симки, повоевать с технологиями в попытке установить рабочий мод для приложения и снова в него войти, а также раз тринадцать подавить желание разъебать устройство о стену, ему наконец удается открыть ту самую ссылку. Экран тут же до краев заполняет счастливая Булькина морда с высунутым языком, и слышится ее частое дыхание. У Арсения екает в груди, когда камера отъезжает назад, демонстрируя пейзаж и людей на заднем плане, а из динамика доносится знакомый хрипловатый тембр: — Булька! Булька! Голос! Булька моргает, переступает лапами, совершает оборот вокруг своей оси, вновь садится и только после этого произносит тихое, но увесистое «тяф». За кадром слышится девичий смех, а следом на экран с правой стороны въезжает рука, как в старых шутерах, только сжимает она не обрез, а какие-то вкусняшки. Булька незамедлительно сцапывает еду с ладони, а потом снова лает, только уже куда более звонко и громко, распугивая голубей и кота позади себя. Ролик заканчивается и идет на второй круг. Арсений сначала на автомате от шока, а потом уже внимательно, с остановками, просматривает его раз пять, после чего наконец открывает профиль автора видео. На аватарке — крупный план мокрого Булькиного носа, из-под которого вываливается нежно-розовый язык, а сверху виднеются улыбающиеся глаза-щелочки. Над кружком аватарки жирно написано «булька» и стоит эмодзи со следами собачьих лап, а в описании профиля лаконично значится «собака-наебака». Арсений немного думает и нажимает на кнопку «подписаться», доводя число подписчиков до двадцати четырех. Кроме только что просмотренного видео, других роликов на канале нет. Как и какой-либо еще информации. Но грех жаловаться, что в самом видео ее тоже не отыскать. Начать хотя бы с того, что все беглецы живы, целы и, если не орлы, то хотя бы на одну треть все еще маламуты. Арсений вновь заходит в чат с братом и отправляет туда очередное вопросительное «макс?». Ждет ответа еще пять минут и разочарованно откладывает телефон в сторону, увидев, что, хоть сообщение и прочитано, но долгожданное «пиздюк печатает…» так и не появляется. Первоначальное желание позвонить родителям и сообщить новости он убивает на корню. Макс ведь мог отправить свой тикток в семейный чат, но скинул только Арсению. А в качестве формы общения выбрал ту, что отец с мамой точно не оценят (Арсений, откровенно говоря, тоже). И выдать сейчас брата родителям значит предать оказанное доверие. Обидно только то, что в этой спонтанной вольной постановке «Ромео и Джульетты» Арсению достается не главная роль, и даже не Меркуцио или Тибальта, а, скорее, кормилицы, прикрывающей подростковые шашни от господ. В тридцать лет и уже закат карьеры. Докатился. Но родители Олеси — это другое. Они несчастных влюбленных разлучать не пытались. Отправила ли она им такую же ссылку, чтобы они перестали волноваться? Или испугалась обнаружения? Можно было бы попробовать позвонить папе Олеси и осторожно поинтересоваться, нет ли у него каких-либо новостей от дочери. А если скажет, что нет? Стоит ли хотя бы намекнуть, что с детьми все в порядке, или это тоже будет предательством? Так и не придумав, как лучше поступить, Арсений решает набрать номер и просто действовать по ситуации. Долго ищет в телефонной книге «папа Олеси» и, конечно, не находит, потому что контакт по-прежнему записан как «папа Антона». Вздохнув, Арсений жмет куда-то в межбуквие «нто», а потом на значок телефонной трубки и через пару секунд слышит «абонент временно не доступен». Может, это знак? Что вот здесь стоит остановиться? И не пытаться поделиться чужой тайной с теми, кому о ней знать не нужно? Возможно, и так, но Арсений слишком хорошо помнит, что в «Ромео и Джульетте» есть еще один персонаж, помогающий главным героям, и это священник. В Антоне из атрибутов святости разве что крестец да высокий рост, из-за которого он визуально ближе к Богу, но других кандидатов на эту роль поблизости все равно не наблюдается. Арсений рассеянно пролистывает список контактов вверх, пока тот не уползает к началу алфавита, и потом долго гипнотизирует взглядом слово «Антон», надеясь отыскать в буквах какие-то ответы, но единственное, к чему он приходит — это то, что из имени бывшего можно еще составить слово «тонна». Палец почти что добирается до иконки вызова, но в последний момент трусливо дергается, и Арсений, чертыхнувшись, отбрасывает телефон на диван. Делает пару кругов по комнате, совершая вращательные движения руками, и отчаянно пытается вспомнить список дел на день. Текущие вопросы по ремонту были улажены с утра, да и с макетом футболки он уже разобрался — вот незадача! Зато вот пробежка никогда не будет лишней, даже если в последний раз ты тренировался четыре часа назад, потому что в здоровом теле — здоровый дух, а забитые мышцы — это отмазки для ленивых. К тому же для бега совсем не нужен телефон — тело будет двигаться быстрее без лишнего груза, время можно отследить по наручным часам, вместо музыки в это прекрасное время года можно слушать пение птиц, а всякие приложения, которые рассчитывают пульс, калории и прочую ерунду, — да кому они вообще сдались?! Обрадовавшись возникшей идее и не обращая внимания на проклятый черный прямоугольник, который продолжает осуждающе валяться на диване, Арсений торопится к шкафу доставать майку и лосины и останавливается на полпути, когда в поле зрения попадает силуэт окна, испещренный влажными дорожками, а из-за него доносится настырный звук бьющих по стеклу капель. Возможно, Вселенная-таки пытается ему что-то подсказать. Арсений вздыхает в очередной раз и, понуро опустив голову, поступью приговоренного к расстрелу идет обратно к дивану. Берет телефон в руки и позволяет себе последнюю поблажку — не звонит напрямую, а малодушно пересылает Антону то сообщение от Макса со ссылкой. На автомате придумывает оправдание и этому действию: так даже логичнее, пусть Антон увидит все своими глазами, а не слушает чужой пересказ. Ровно через четыре минуты, в течение которых изведенный Арсений приходит к выводу, что его детской комнате тоже необходим ремонт, и, пожалуй, он вполне в силах побелить потолок самостоятельно, и почему бы не начать прямо сейчас, дисплей загорается входящим звонком. Арсений зажмуривается и снимает трубку. — Арс? — на выдохе произносит знакомый голос, и на Арсения накатывает ощущение, будто он резко распахнул оконные ставни и его оглушило потоком теплого южного ветра. — Да? — спрашивает он, сглотнув и стараясь держать голос максимально непринужденным. Даже с тонкой щепоткой удивления где-то на верхних нотах. Довольно странная реакция, учитывая, что именно Арсений первым вышел на связь. Буквально ситуация «не могу сейчас говорить — но ты же сам позвонил». — Что это значит? — Ты посмотрел? — Да, — судя по времени, прошедшему с момента пересылки сообщения до звонка, Антон находится на более короткой ноге с современными технологиями. — Но ничего не понял. Макс это сегодня прислал? — Только что, — с оговорками, конечно, ведь война с телефоном, сначала горячая, потом безмолвная, отняла почти час. — Ох, блядь. А что еще написал? — Это все. Только ссылка на видео. Ты внимательно посмотрел? — Да, но толку-то… Булька не выглядит истощенной, и на том спасибо. Макс звучит бодро, Олеся весело. Но им по семнадцать, они всегда так звучат. А в остальном ничего ж не понятно. Чьи-то ноги на фоне, какой-то уличный кот… — Это Ясная Поляна. — Что?.. — Ясная Поляна. Имение Толстого. Льва, а не Алексея. — А… — голос на том конце явно приходит в замешательство и с трудом формулирует вопросы. — Мы там выступали на фестивале в прошлом году с нашей труппой, — объясняет Арсений. — Ставили отрывки из «Анны Карениной». Я узнал усадьбу по пейзажу в кадре. — Ого… Круто. Я про то, что ты узнал так сходу. Хотя фестиваль — это тоже круто, конечно… Погоди, это значит… Олеся с Максом сейчас где-то… — В районе Тулы. Не так уж далеко, в общем. — Оу… Тулы? Мне казалось, это где-то возле Сочи. Арсений выразительно закатывает глаза, позабыв, что Антон его не видит. — Ясная Поляна, а не Красная. — Да. Точно. Возникает пауза. Не видя собеседника и не понимая его эмоций или хода мысли в данный момент, Арсений нервничает и по-детски начинает ковырять рисунок обоев. — Так… Что ты думаешь? Зачем они туда приехали? — нерешительно спрашивает Антон. — Не знаю. Сомневаюсь, что это они так пытались подготовиться к экзамену по литературе, потому что он уже прошел. Может, у них какая-то другая цель, и имение просто оказалось по пути. — То есть ты считаешь, что на этом они не остановятся? Поедут дальше? Арсений устало трет лоб рукой. Зачем он вообще связался с Антоном? У того ответов еще меньше, чем у него самого. — Я без понятия, Антон. Они два подростка с огромной собакой на руках. Они сильно ограничены в передвижениях и действиях. Юридически даже угол снять не смогут без письменного разрешения родителей. — Да хрен с ним разрешением, где они деньги на это возьмут… Да и бензин в баке не вечен. — Ну… — здесь Арсений смущенно чешет шею. — Вообще-то у Макса есть кое-какие накопления. Он же у нас тру музыкант. Уже пару лет как мечтает у себя в комнате оборудовать мини студию. Я, конечно, ему намекал, что с недовольными родителями под боком и вечно лающей собакой это так себе идея, но… Он упертый. — Я заметил, — комментирует Антон. — Да… И вот, в последнее время он копил на хороший цифровой микшер. Подрабатывал постоянно, то за барной стойкой, то курьером, хотя родителям это не нравилось. — И много скопил? — Точно не могу сказать, но, думаю, тысяч триста там набралось. Может, даже больше. На том конце провода слышен какой-то грохот, будто Антон резко вскочил со стула и опрокинул его. Впрочем, Арсений подозревает, что «будто» тут лишнее. — Он поднял триста косарей за пару лет?! Нет, я понимаю, что это не ахти какая сумма для этого срока, да и ему не нужно платить за ипотеку и все такое, но блядь! В его возрасте, когда каждый день для поддержания статуса нужны новые кроссовки и телефон?! А он даже на полную ставку не мог работать, но при этом терпел и складывал деньги под подушечку? Я впечатлен… — Да, понимаешь… Ну, во-первых, в баре ему порой оставляли хорошие чаевые. Во-вторых… Да, мама с отцом были против всего этого, а я… Ну, я подумал, что это хорошо, если у Макса есть мечта. И он уже заранее определился, чего хочет. Так что пытался его поддерживать. На праздники дарил не подарки, а конверты с деньгами, зная, что ему это больше пригодится. Ну и, конечно, я старался делать это по-братски, а не последние гроши ему отсчитывал… Здесь Арсений немного лукавит. Каждое вручение такого конверта сопровождалось торжественной речью минут на пятнадцать о том, что деньги любят счет, копейка рубль бережет, на деньги ума не купишь, долг платежом красен, за свой грош везде хорош и так далее. Разумеется, Арсений не пытался выставить себя щедрым благодетелем, а Макса — его должником на всю оставшуюся жизнь. Нет, просто хотел втолковать брату, что Арсению эти деньги достались тяжким трудом, включающим скакание по сцене в дурацком трико, и со стороны Макса было бы неплохо относиться к таким подаркам серьезно. Ну и, что уж душой кривить, от ощущения собственной безграничной по широте души, хоть и ограниченной в плане финансов разумными семейными рамками щедрости у Арсения нехило поднималась самооценка. Эти редкие случаи демонстрации собственного великодушия он любил так же сильно, как Дамблдор любил давать Гриффиндору рандомные баллы в конце года. Но теперь получалось, что Арсений невольно стал спонсором побега, а заодно их общей с Шастунами семейной драмы. Неловко вышло. Он внутренне подбирается, готовясь к тому, что Антон тоже уловит связь между этими обстоятельствами и наградит его заслуженным осуждением. — Серьезно? — слышит Арсений в трубке удивленный тон. — Блин, ты крутой. Мне и в голову не приходило, что увлечения Олеси могут стать ее будущей профессией и это стоит поддерживать. Я всегда думал: ну таро и таро. Чем бы дитя ни тешилось… Сука, надо ж быть таким невнимательным! — А… У Олеси было с собой что-то? Ну, в плане денег, — спрашивает Арсений, неловко пытаясь перевести тему. Не хватало еще выслушивать самобичевания бывшего по поводу неудачного воспитания сестры. — Вряд ли. Олеся не сильна в экономике. Важнейшим ее достижением в этой области было то, что она не смотрела видео в высоком качестве, потому что считала, что 1024 р — это стоимость просмотра. Думала, что спасает семейный бюджет. — Понятно. Ну что ж… — Арсений подвешивает значительную паузу, давая понять, что разговор близится к концу. — Что ж… — Антон подхватывает его торопливо-прощальную интонацию. — Спасибо, что поделился информацией. Теперь надо бы придумать, что с ней делать. А ты… В смысле, вы с мамой и отцом уже решили, как поступить? — Пока нет, думаем, — уклончиво отвечает Арсений, не желая распространяться на ту тему, что посвящать родителей в происходящее он в ближайшее время не собирается. — Ясно. Ну ладно, удачи. Если вдруг… что еще узнаешь… Ну, держи в курсе, если не трудно. Проблема-то общая. — Конечно. Ты тоже. Пока, Антон. — Пока. Арсений кладет трубку и падает лицом вниз в диванные подушки, даже не переживая о том, что раньше сюда могла украдкой залезть грязными лапами Булька. Не до того сейчас. В третий раз за последние три недели он ведет неловкие разговоры с Антоном, будто наверстывая упущенное за три года. Зашкаливающее количество цифр три, даже для человека, не верящего в нумерологию. Нужно рассказать обо всем родителям. В конце концов, мама права: Макс — не сын Арсения, и ответственность за него брать на себя нельзя. А родители имеют право хотя бы знать, где именно находится их ребенок. И решать, что делать дальше: отправляться ли самим по его следам в Ясную Поляну, нанимать ли для этого профессионального частного детектива или просто гордо сидеть лицом в стенку и ждать, когда неразумное дитятко устанет бегать и приползет назад, — это все их прерогатива. А у Арсения задачи другие — доделать ремонт, проконтролировать процесс производства и маркетинга футболки с цитатой из «Соломенной шляпки» и найти уже, прости господи, себе новую работу вместо того, чтобы страдать херней и лезть в чужую жизнь. Именно так он и поступит. Решено.

***

Совершенно очевидно, что Арсений — плохой сын, плохой брат и вдобавок плохой линейный менеджер, потому что из намеченного списка задач он выполняет ровно ноль. У него по-прежнему нет работы, в телефоне висят непрочитанные сообщения от дизайнера и студии печати, родители все еще не осведомлены о том, что Булька собирается покорять ТикТок, а Макс все так же не выходит на связь. И несмотря на все эти обстоятельства, спустя три дня (сука, снова цифра три!) после телефонного разговора с Антоном Арсений ранним утром стоит в зале ожидания Курского вокзала и с неудовольствием смотрит на засиженные немолодыми омегами сиденья. Он с трудом устраивается на краешке скамейки, удерживаясь на ней, наверное, одной шестнадцатой долей задницы, и все равно зарабатывает неодобрительный взгляд соседки справа, комфортно разложившей по сиденью седалищную часть своих форм и несколько сумок. Чемодан Арсений за неимением других вариантов пытается пристроить в проходе, чем тут же вызывает кучу криков уже со всех сторон, обвиняющих его в неуважении к окружающим, попытке подорвать общественный порядок и попросту занятии проституцией — куда же без нее. Разозлившись, Арсений собирает свои пожитки и поднимается с места. Напоследок он не отказывает себе в удовольствии задеть ногой тележку соседки так, чтобы она опрокинулась (тележка, а не соседка), и вскричать: «Тысяча извинений, какой же я неловкий! Ах, и помочь вам не могу, мой поезд уже объявили! Всего вам самого доброго!» Вслед ему доносятся куда менее доброжелательные пожелания, но Арсений их уже не слушает. Он спускается вниз, ближе к путям, и уже не решается пробиваться к немногочисленным сиденьям вокруг опор, предпочитая опереться о стену спиной и уткнуться в экран телефона. Рядом носится маленькая девочка, и Арсений с сомнением косится на нее каждый раз, когда она пробегает мимо, рискуя задеть его вещи. После очередного ее марш-броска в один конец он дергает чемодан за ручку, перекатывая на противоположную сторону, а когда распрямляется, застывает на месте. Чуть наискосок, шагах в двадцати от него, с большим рюкзаком за спиной и в надвинутой на глаза кепке стоит Антон и внимательно изучает информационные надписи, очевидно, пытаясь отыскать нужный выход на платформу. Арсений рад бы думать, что обознался, в конце концов, кепка удачно скрадывает почти половину лица, но вот только не так уж много в Москве найдется альф, позволяющих себе носить нежно-розовую толстовку. А среди них, Арсений уверен, еще меньше найдется экземпляров под два метра ростом. Как только Антон поворачивается в его сторону, Арсений быстро опускает голову в телефон, ругая себя за то, что собственную кепку убрал в чемодан и прикрыть узнаваемую шевелюру сейчас нечем. Не вырывать же у сидящего рядом пожилого омеги из рук свежую газету и наскоро сооружать из нее пилотку. Тем более что Арсений вовсе не уверен, что до сих пор помнит линии сгиба для этого оригами, и вполне вероятно, что на выходе у него получится журавлик. Хотя еще более вероятно, что получится просто мятая газета. Дурацкое любопытство спустя десяток секунд вынуждает украдкой поднять взгляд, и Арсений тут же расплачивается за это: Антон стоит ближе шагов на пять, смотрит в упор, и даже с этого расстояния заметно, как расширились у него зрачки. И, наверное, кепка бы все равно Арсению не помогла скрыть свою личность: не так уж много в Москве найдется омег, позволяющих себе носить носки из разных пар. И уж еще меньше среди них экземпляров под два метра ростом. Поняв, что его маневр распознан и спастись бегством уже не удастся, Арсений вяло колышет воздух рукой в полуприветственном жесте. Приободренный этим Антон тут же направляется в его сторону. Арсений наскоро пытается собрать из частей лица что-то, хотя бы отдаленно напоминающее доброжелательность. Судя по тому, с какой опаской на него смотрит Антон, выдерживая ковидную дистанцию, попытка успехом не венчается. Хреново же вы перевоплощаетесь для актера, Арсений Сергеевич, вон из искусства! А, вы уже. — Давно не виделись, Арс, — робко начинает Антон. — Я уже даже не удивляюсь. Почти. — Привет, Антон, — Арсений улыбается инсультной улыбкой. — Действительно. Почти. — Куда-то собрался? — Антон косится на чемодан. — Ага, — неопределенно дергает Арсений плечом. — Видимо, ты тоже? — Я еду в Тулу. А ты? Да ебись твою в ноздрю, к чему вот эта лирическая интерлюдия?! И так ведь оба понимают, что неслучайно тут столкнулись и едва ли пункт назначения выбран из-за возникшей у обоих накануне терминальной нехватки пряников в крови. — Тогда, полагаю, мы с тобой ждем одного поезда. Антон медленно кивает. — Значит, вы с родителями все-таки определились с планами? Решили сами догнать Макса? — Нет, я тут один. Родители, они… Не поехали. Правда заключается в том, что Арсений наплел отцу с мамой о якобы свалившемся как снег на голову от знакомого режиссера предложении отправиться на гастроли с антрепризным спектаклем. Родители новость о скором отъезде и второго сына восприняли спокойно и лишних вопросов задавать не стали. Работа так работа, молодец, сынок, дерзай, хотя, если бы в юности ты был посерьезнее, сейчас бы не мотался по стране в поисках случайного заработка, а трудился, например, в хорошей юридической фирме. Но ты все равно наша умничка и звездочка, и не будем тратить время на то, чтобы расспросить, что там за спектакль, пиздуй давай скорее. — Я тоже один. Папа, правда, рвался со мной, но я его уговорил не ехать, учитывая, что шансов найти Олесю благодаря кусочку видео не так уж и много. Не хотел его сильно обнадеживать, но пообещал сразу сообщить, если найдется хоть какая-нибудь зацепка. — Понятно. А почему на «Ласточке» решил ехать, а не на автомобиле? — Так моя малышка в ремонте. Один пьяный мудак во дворе так удачно парковался, что смял мне обе двери и заднее крыло. Пришлось отдать в сервис, чтоб подрихтовали. Очень не вовремя, конечно, но я решил ее не дожидаться. А ты почему предпочел РЖД довериться, а не на своих колесах? Арсений смотрит максимально выразительно, и Антон спустя пару мгновений ойкает. — А. Ну да. Точно. — Знаешь, мне бы воды в дорогу взять, — Арсений направляет взгляд немного вбок, чтобы не пялиться на порозовевшие от смущения щеки Антона. — Я отойду, пока еще есть время. — Конечно, — Антон суетливо отодвигается в сторону, будто мешает пройти, хотя в терминале места достаточно. — Если хочешь, могу твои вещи пока посторожить. Или, может, я сам сбегаю за водой? Этого только еще не хватало. Антон что, не способен понять простого намека? Хотя с учетом его предыдущего конфуза с вопросом про средство передвижения это неудивительно. — Нет, спасибо, я справлюсь. Еще увидимся. Никакую воду Арсений, естественно, не покупает — он же не идиот, чтобы отовариваться на вокзале, где цены взвинчены в три раза. Стоит себе тихонечко в другом конце зала, напряженно всматриваясь в снующие туда-сюда силуэты пассажиров — вдруг Антону придет в голову отправиться его искать? Но либо тот все же уловил в интонациях собеседника нежелание продолжать общение, либо просто сам не захотел связываться, и до конца посадки набиться к Арсению в компанию никто больше не пытается. На платформу он на всякий случай выходит, когда до отправления поезда остается пять минут. Проводник с дежурной улыбкой возвращает Арсению паспорт и приглашает в вагон. Но внутри он не успевает даже сориентироваться, влево или вправо ему нужно повернуть, как тут же замечает Антона, с улыбкой сына маминой подруги помогающего затащить чей-то баул на верхнюю полку. Арсений прикрывает глаза и выдыхает — ну конечно, конечно, они будут ехать в одном вагоне, почему нет?! Антон снова поворачивает голову и замечает его; и на этот раз сам неловко машет рукой. Арсений в ответ делает головой какой-то неопределенный жест, который можно трактовать и как приветствие, и как прощание, и как симптом Паркинсона. На его счастье они с Антоном не оказываются соседями — хоть здесь повезло — и Арсений проходит в противоположный конец вагона. Спустя уже десять минут поездки он жалеет об этом: уж лучше бы рядом сидел Антон, потому что соседнее с Арсением кресло занимает тучный распаренный альфа, резко пахнущий вареной свеклой и активно практикующий альфаспрединг, несмотря на возмущенные покашливания Арсения, когда ноги касается горячее колено. Он уже готов идти к проводнику и требовать пересадить его, когда понимает, что это действие привлечет к нему повышенное внимание всех пассажиров, в том числе и Антона, а в планы Арсения не входило мелькать перед его ясным взором. И без того, когда Арсений направляется в сторону туалета, для чего неизбежно должен пройти мимо кресла Антона, сидящего к нему лицом, тот быстро поднимает склоненную было над клавиатурой ноутбука голову, будто почувствовав его приближение. Впрочем, возможно, именно так оно и есть: в конце концов, едва ли за прошедшие три года Антон разучился отличать его запах от остальных. На обратном пути он сдерживается и больше не вертит головой, и Арсений с любопытством заглядывает к нему в экран ноутбука. Там он видит открытый на три четверти экрана документ с длинным полотном сплошного текста, а рядом с ним фотографии каких-то зданий. Арсений даже замедляет шаг, поравнявшись с креслом Антона, но все равно не может разобрать ни слова. Дальнейшее промедление грозит тем, что Антон неминуемо обратит внимание на его пристальное разглядывание, и Арсений разочарованно возвращается к своему месту и задремавшему альфе-свекольнику. В Туле ветрено, и вместо того, чтобы побыстрее вызвать себе такси, на выходе из вокзала Арсению приходится расстегнуть чемодан в поисках худи. Пока он, нагнувшись, ковыряется внутри, а в пальцы вместо мягкой ткани постоянно попадается либо ручка фена, либо гладкий бок лосьона после бритья, в поле зрения заступают знакомые гигантские кроссовки. Арсений закатывает глаза, отчего из-за особенностей позы у него мгновенно кровь приливает к голове, и приходится разогнуться, чтобы в довершение ко всему не грохнуться в обморок. Антон смотрит на него пытливо, но без каких-либо очевидных эмоций. — Арс, я тут подумал… Ну, то есть, что тут вообще думать, это же очевидно… У нас ведь с тобой одна цель — найти сестру и брата. И маршрут один и тот же. Я не знаю, разработал ли ты какой-нибудь план действий, потому что я — нет, но в любом случае предложил бы объединить усилия. Ну ведь обоим так будет проще. Что думаешь? Арсений думает, что идея — говно. Что ничего хорошего сотрудничество с бывшим, даже ради благородной цели, не даст. Что Антон будет постоянно отвлекать его от дела и сосредоточиться на поисках не выйдет. И что вообще вряд ли у Антона есть задатки хорошего детектива. Даже когда они вдвоем смотрели «Достать ножи», он до последнего твердил, что Капитан Америка — нормальный парень, и в финале остался глубоко оскорблен его недостойным сюжетным поведением. Новый порыв ветра лезет без спроса под футболку, и Арсений невольно передергивает плечами. — Холодно? — тут же хмурится Антон. — Держи-ка. Давай-давай, не спорь, заебунеешь же. Он дергает молнию толстовки вниз и быстро тянет за рукава, не слушая возражения о том, что у Антона иммунитет гораздо хуже и он чаще простужается. Кокон его рук замирает вокруг Арсения, когда они, вооруженные горстями ткани, ложатся ему на плечи. Знакомый запах снова бьет в ноздри концентрированным ударом и дезориентирует Арсения на пару секунд — всего лишь, но этого оказывается достаточно, чтобы он замолчал и прекратил сопротивление. — Спасибо, — произносит он наконец, когда Антон делает шаг назад. После того, как тебя окружили теплом и заботой, нужно быть последней сукой, чтобы отказать в помощи. Арсений, конечно, в курсе, что есть определенное количество людей, которые с такой характеристикой в его отношении полностью согласны, но сам себя к их числу не причисляет. Тем более, что Антон все еще смотрит выжидающе, и Арсений сдается. — Хорошо, — вздыхает он. — Давай попробуем отыскать их вместе. Только с условием: все расходы делим пополам. Безо всяких «это я беру на себя». Договорились? Отказываться от дополнительного финансирования не в стиле Арсения, но быть в долгу у своего экс-бойфренда он не намерен. Просияв, Антон покорно поднимает руки. — Как скажешь, по рукам. Значит, у тебя есть какой-то план? — Да не особенно. Для начала доехать до Ясной Поляны, порасспрашивать там местных работников. Может, кто и запомнил ребят. Все-таки у них есть примета. Огромная, серо-черная, испытывающая неадекватное влечение к чужим экскрементам. Если там ничего не выгорит, то продолжить поиски в Туле. Но для начала я хочу закинуть куда-нибудь вещи и принять душ. — Хорошо. Ты уже забронировал себе ночлег? — Если честно, нет, я еще этим утром не был до конца уверен, что сяду на поезд, поэтому не торопился. В дороге, пока была связь, нашел один отель, расположенный как раз на шоссе по пути в Ясную Поляну. Там были свободные номера. А ты бронировал что-то? Антон качает головой. — Я здесь ничего не знаю, а времени изучать особо не нашлось. Можем попробовать заселиться в твой отель. Спустя минут десять, когда они, уже загрузив вещи в багажник, сидят на заднем сиденье Фольксвагена Поло, словоохотливый водитель-бета, предварительно прокомментировав состояние дорог, погоду и наплыв эмигрантов с юга, спрашивает: — Значит, москвичи? В первый раз у нас в городе? — Я да, а Арс, — Антон кивает на Арсения, — приезжал к вам в прошлом году на театральный фестиваль. — А, понятно, интеллигенция. А сейчас что, в отпуск? — Да нет, мы тут по делу. Надо некоторые достопримечательности посетить. — Не для свадьбы, случайно, присматриваете? А то к нам много сейчас кто из Москвы приезжает, чтобы выездную регистрацию провести. Места-то какие!.. Антон, с самого начала дружелюбно поддерживавший скучный диалог, застывает с открытым ртом. — Мы не вместе, — с нажимом произносит до сих пор сохранявший молчание Арсений. — И никакую свадьбу не планируем. — А, да? — водитель удивленно чуть поворачивает к ним профиль, и Арсений уже готов вскричать, чтобы тот следил за дорогой. — А мне чего-то показалось… — Вам показалось, — отрезает Арсений и упирается взглядом в окно. Водитель, нимало не смутившись, быстро переводит тему и начинает жаловаться на рост цен, а Антон любезно освобождает Арсения от необходимости поддерживать беседу до конца поездки, благо что и длится она не очень долго. Они высаживаются посреди неблаговидного урбанистического пейзажа, подрывающего веру в слова таксиста о местных красотах, перед трехэтажным зданием с высокой лестницей без пандуса. Испугавшись, что Антон войдет во вкус в своем рыцарстве и вздумает таскать его вещи, Арсений быстро подхватывает чемодан и взбегает по ступенькам в три прыжка, а потом тихо пытается выровнять дыхание, пока следит, как пыхтит Антон, поднимаясь наверх. За стойкой регистрации скучает миловидная девушка, заметно оживляясь при приближении новых постояльцев. — Добрый день! Бронировали у нас номер? — Здравствуйте, нет, — Арсений кладет на стойку паспорт, а через пару секунд рядом приземляются документы Антона. — Решили остановиться у вас спонтанно. Есть свободные номера? — Да, конечно! — администратор расплывается в доброжелательной улыбке. — Есть отличные семейные номера комфорт-класса с видом на парк. Если же хотите себя побаловать, в наличии один номер для новобрачных, там… — Мы не семья! — резко перебивает ее Арсений и нервно начинает стучать пальцами по столешнице. — Нам нужны два отдельных одноместных номера! Лучше даже не рядом, а на разных этажах! Последнее требование у Арсения вырывается случайно, на эмоциях, и найти хоть какое-то логическое обоснование такому условию будет сложно. Девушка выглядит сбитой с толку бурной реакцией, да и Антон рядом как-то сконфуженно кряхтит. Арсению хочется то ли извиниться, то ли утопиться в аквариуме с большой грустной черной рыбой в углу. — Извините, пожалуйста, я просто предположила… Ну, на вас его запах… — девушка чуть кивает в сторону Антона и тут же робеет еще больше. — Это совсем не мое дело, простите, ради бога. Чертова толстовка, Арсений про нее и думать забыл! Сидит на плечах так подло и уютно, обволакивает успокаивающим ароматом специально, чтобы Арсений расслабился и оконфузился! Он с трудом подавляет истерический порыв сдернуть предательницу прямо здесь и запихнуть Антону в объятия. — Ничего страшного, все в порядке. Просто поселите нас, пожалуйста, в разных номерах, — добавляет он уже сдержаннее и, чтобы сгладить впечатление, старается улыбнуться администратору как можно очаровательнее. Последнее действие, кажется, вгоняет ее в крайнюю степень ужаса, и она беспрекословно начинает заполнять документы, не осмеливаясь больше поднять на Арсения взгляд. На Антона же он сам сейчас смотреть не хочет, ощущая его дискомфорт локтевым суставом. Девушка выдает им по карте гостя и два ключа — не пластиковые карты, а обычные, механические, с затейливой кардиограммой зубчиков на бородке, и неровным голосом объясняет, как пройти к номерам. Как и пандусы, лифты здесь очевидно не приветствуются, и, остановившись возле лестницы, Арсений поворачивается к Антону и наконец снимает с себя толстовку: — Спасибо. — Оставь себе, — почему-то отмахивается от протянутой вещи Антон. Арсений смотрит на него с искренним недоумением. — Зачем? Я уже согрелся. Да и у меня есть с собой теплые вещи. — Тебе она все равно больше идет, — отвечает Антон простодушно и этим смущает куда сильнее, чем вся предшествующая позорная сцена у стойки регистрации. Арсений так и замирает с простертой рукой, не решаясь ни опустить ее, ни довести изначальное намерение до конца. Вздохнув, Антон трактует его замешательство не в свою пользу и все-таки мягко выпутывает из пальцев ткань, тут же закидывая ее себе на плечо, а Арсений мгновенно ощущает утрату противным сквозняком по локтям. На втором лестничном пролете они ненадолго прощаются, договорившись встретиться внизу у грустной рыбы спустя полтора часа, и Арсений продолжает восхождение наверх, а Антон сворачивает в коридор второго этажа.

***

До Ясной Поляны такси добирается минут за сорок. На этот раз попадается молчаливый водитель, но Арсений на всякий случай все равно отодвигается по сиденью от Антона на максимальное расстояние, да еще и запихивает в рюкзак запасной свитер, чтобы не возбуждать в окружающих крамольных подозрений. Парковка заставлена экскурсионными автобусами и автомобилями, но у домика кассы пусто, и Арсений быстрее спешит туда. — Добрый день! — улыбается он заискивающе немолодой омеге в окошке. — Извините, что отрываем от работы, но у нас важный вопрос. Мы разыскиваем пропавших родственников, молодого человека — альфу и девушку-омегу. Обоим по семнадцать лет. Они должны были быть здесь не позже двадцать восьмого мая. Не припоминаете таких? Арсений сует в крошечный арочный проем телефон с фотографией Макса, дает женщине вглядеться, а потом перелистывает на фото Олеси, которое ему предварительно переслал Антон. Кассир добросовестно вглядывается в изображения, но тут же разочарованно поджимает губы и качает головой. — Ну что вы, молодые люди, разве так можно запомнить всех? Тут столько народу каждый день проходит, не всем в глаза-то успеваешь заглянуть. К тому же вы даже точного числа не знаете, а, может, они здесь в мой выходной были. — А с ними собака еще была, здоровая такая, — в видоискатель окошка пытается пробраться Антон, и в этот момент Арсений наконец узнает, каковы его обновленные волосы на ощупь, когда они трутся ему о висок. — Маламут, очень пушистая и громкая, окрас черно-серый. Не видели? Волосы, кстати, все такие же мягкие и шелковые, только кончики щекотно впиваются в кожу, и пальцы Арсения сами собой тянутся к лицу, чтобы почесать потревоженное место. Всего лишь чтобы унять зуд, ничего больше. — А, собачку помню, — вдруг оживляется женщина. — Все пыталась в окошко залезть, а ее хозяин оттаскивал. Да, точно, кажется, это мальчик был. Девочку не видела, может, она сбоку их дожидалась. А собака была, мальчик еще ее называл как-то по-смешному… То ли Хлебушек, то ли Пирожок… — Булька?! — восклицает обрадованный Антон. — Да, возможно, и Булька. — Когда это было, можете проверить? — торопит Арсений. — Да что вы, каким образом? — всплескивает она полными руками. — Мы же не на вокзале, билеты продаем без паспорта, в компьютере имена посетителей усадьбы никак не отображаются. А вы знаете, что, сходите-ка к охране. У них видеонаблюдение на парковке ведется, может, и сохранились записи. Антон спешно благодарит ее и, увлекшись, бесцеремонно тянет Арсения за рукав в сторону будки с надписью «охрана». Перед тем как постучать в дверь, он, насупившись, заявляет, что этот разговор берет на себя, раз уж они работают в тандеме и делят обязанности. Зная Антонову застарелую интроверсию, Арсений скептически поднимает бровь, но уступает ему право вести диалог. Суровый охранник в отличие от сердобольной кассирши не торопится войти в их положение, ссылаясь на устав и строгие правила. Свою легитимность они стремительно теряют, как только в руке у Антона мелькает оранжевая купюра с видами Хабаровска, и охранник внезапно становится гораздо радушнее. Арсений возмущенно сопит: отчасти из-за разгула коррупции, отчасти из-за антоновской расточительности (мог бы и две тысячи сунуть — не велика рыба, чтобы на нее всю наживку тратить), отчасти из-за собственного недавнего опрометчивого решения делить все расходы пополам. Охранник выделяет им два шатких стула и неограниченное время перед экраном, и на несколько часов они погружаются в монотонное созерцание жизни насекомых — именно так на мониторе выглядят снующие взад-вперед на скорости 2х виды транспорта и его пассажиры. Ночные отрезки они намеренно пропускают, рассудив, что в кадре на тиктоковском отрывке было яркое солнце и вряд ли Макс с Олесей настолько ярые фанаты Толстого, что решили провести тут целые сутки. Антон, кажется, успевает немного задремать, когда Арсений радостно вскрикивает, заметив, как в углу экрана появляются знакомые бампер и номера. Ну, то есть, на самом деле не появляются, а, наоборот, исчезают оттуда: они ведь смотрят записи в обратной перемотке. — Антон! — Арсений пихает его в бок, приводя в чувство, и переводит запись в нормальные режим и скорость. — Гляди. На черно-белом экране возле черного Фокуса (в действительности темно-зеленого, просто тут не видно) возникают три фигуры. Юноша и девушка стоят у заднего крыла и о чем-то переговариваются, пока то на одного, то на другую пытается запрыгнуть лохматый пес. Разрешение съемки просто отвратительное, и лица с большого расстояния выглядят как один сплошной битый пиксель, но даже так Арсений замечает, как позорно трескается обращенная к Олесе физиономия Макса. — Да он же ее взглядом трахает! — немедленно возмущается Антон. — Маленькое похотливое чудовище! Среди бела дня! На родине Толстого! — Ой, — фыркает Арсений. — А сам Толстой, думаешь, вел бы себя прилично на его месте? Почитай его дневники. Наверняка там, где сейчас стоит твой стул, полтора века назад рос какой-нибудь крыжовник, под сенью которого Лев Николаевич сношал беспрекословную селянку-омегу, а потом рыдал в подушку, кляня свою развратную природу за то, что подвергает его, бедного, соблазну. — Крыжовник бы ему в жопу впивался, больно же, — бурчит Антон, но на всякий случай брезгливо отодвигает стул чуть в сторону. — Мотай лучше назад. Таймер на экране подсказывает, что Фокус въехал на территорию парковки в два часа дня двадцать третьего мая, а освободил место, развернувшись в сторону Тулы, тремя часами позже. — Так, получается, Макс выложил тикток спустя пять дней после съемки! — восклицает Антон разочарованно, спускаясь из будки. — Я надеялся, что мы будем отставать от них не больше чем на три дня, а тут полторы недели разницы выходит! Сейчас они могут быть уже где угодно. Ну, конечно, если за эти дни не обожрались пряников и теперь не могут выехать из Тулы, потому что не влезают в машину. — Есть и хорошие новости, — парирует Арсений, доставая из кармана телефон, чтобы вызвать такси. — Выглядят они нормально, насколько позволяет судить эта камера: не избитые, не в лохмотьях, из сгибов локтей не торчат шприцы… — Да еб твою, Арс! — подпрыгивает на месте Антон. — Даже вслух такое не произноси! Есть две запретные темы: секс между моей сестрой и твоим братом и то, что они могут попасть в неприятности. И… что ты делаешь? Арсений поднимает удивленное лицо от экрана. — Такси нам хочу вызвать до гостиницы, а что? Ты здесь кого-то еще хочешь опросить? Пальцы Антона моментально взмывают к затылку и смущенно ерошат светлые кончики. — Да просто я подумал… Ну, раз уж мы здесь, может, зайдем в усадьбу? Я же тут в первый раз и, получается, что — приехал, попиздюхал вокруг кассы и уехал обратно? Самое разумное, что Арсений ему сейчас может предложить, — это самостоятельно изучить музей-заповедник, а самому тем временем отправиться восвояси и выспаться наконец. Собственным личным временем Антон может распоряжаться, как ему угодно, но сюда они приехали по делу, а не развлекаться, и в няньки Арсений не нанимался. — Ну Арс, ну давай хоть одним глазком! Туда и обратно! Погода-то какая! — канючит Антон, мигом сбрасывая с себя десяток лет, и даже отросшая щетина не спасает его от сравнений с тем почти ребенком, который когда-то таким же тоном умолял Арсения не выдергивать шнур из розетки и дать доиграть последнюю катку. Отказать ребенку в день защиты детей Арсений, конечно, не в силах. Видимо, он безнадежно слаб как личность и руководитель их небольшого поискового отряда. Роль руководителя, к слову, он сам себе распределил заочно, не созывая общее собрание участников, потому что зачем беспокоить Антона по таким пустякам. Кассирша встречает их, как родных, но предупреждает, что на последнюю экскурсию по музейному комплексу они уже не успевают и могут лишь прогуляться по парку, до закрытия которого остается один час. Воодушевленный Антон хватает билеты и бежит через дорогу, к белым башенкам-воротам, продолжая вызывать ассоциации с мальчишкой. — Ну и какой смысл в таком посещении? Ни в основной музей, ни во флигель не попадем, — пытается поспеть за его длинными ногами Арсений. — Да брось, Арс, ты же сам никогда не любил обычные экскурсии. Стоять с умным видом и слушать про то, что в этот ночной горшок великий писатель дристал после того, как переел морошки, а рукавом этого халата давил запрыгнувшую на стол блоху, — не для тебя. Тебе нужно самому все обежать, все потрогать, даже если это запрещено. Смотри, какой пруд! — Да, всю жизнь мечтал потрогать ночной горшок Толстого, — хмыкает Арсений. — И что у тебя за примеры все такие — ниже пояса? В подобных музеях самое главное — это дух эпохи, возможность прикоснуться к тому, что уже никогда не повторится. Воспринимай это как капсулу времени, живые полотна старины, а не культ отдельной личности. — А у тебя, значит, выше пояса? Типа ты весь такой из себя «бонжур, мадам, пардон, месье», а я — «епта, здрасте, я покакал!». Но вот кто из нас тут полчаса назад про утехи под крыжовником фантазировал? Небось, ты и у экскурсовода такие нюансы выпытывал… Ой, гляди, а это не тот котик, которого Булька напугала в тиктоке? Кис-кис-кис, иди сюда, мой хороший, какой ты жирненький… Арсений поневоле осекается в своих аргументах, потому что Антон попал в точку: год назад, во время экскурсии по дому-музею, он действительно поинтересовался у местной сотрудницы об интимных подробностях жизни графа. Страшнейшим из грехов человеческих Арсений искренне считает предсказуемость, и этим убеждением его разногласия с Библией не исчерпываются. Если же его самого пытаются уличить в чем-либо тривиальном или очевидном, пусть даже косвенно, не стараясь задеть, Арсений и вовсе может счесть это оскорблением чести и достоинства и навсегда записать недоброжелателя в список личных врагов. Но почему-то когда Антон, почти не придавая этому значения, чуть ли не дословно угадывает направление мысли Арсения годичной давности, он не злится, а лишь удивляется. Когда-то давно ему казалось, что они знали друг друга очень хорошо, а потом оказалось, что не очень, а еще потом — что не знали вообще, и новое открытие плохо вписывается в эту парадигму. Пока Арсений предается размышлениям о прошлом и настоящем и задается вопросом о том, что из них подмена, а что истина, Антон бегло, но с любопытством осматривает белоснежные музейные здания и пристройки, кивает чему-то у себя в голове и бодро спрашивает: — А что еще тут можно посмотреть? Арсений немного теряется. — Ну, не знаю. Хочешь, на могилу сходим? Там, правда, просто холмик и цветы. Без креста, без памятника. — Да нет, на могилу как-то не хочется, — ежится Антон. — Еще все эти мысли хуевые полезут, типа жизнь, смерть и все такое, а я и так на нервах из-за Олеськи. А там, дальше, что? — Да просто огороды, лес, поля, тропинки. Ничего особенного. — Отлично, — почему-то радуется ничему особенному Антон. — Идем? И Арсений соглашается. Они немного гуляют по яблоневому саду, пока Антон пытается поймать в объектив юрких котов, избегающих внимания не обремененных колбасой туристов, и Арсений вздыхает, сожалея о том, что они не успели на сезон цветения, а потом сам себя одергивает — они здесь по делу, а не ради фотосессии. Но ассоциативное мышление само толкает его вперед — он вспоминает бревенчатую скамейку из березы, возле которой год назад пришлось отстоять очередь ради пары снимков, и ведет Антона вперед, мимо хозяйственных построек, в поля. Ветвистая тропинка на выходе из леса раскалывается надвое, и они останавливаются на перепутье перед живописным простором: всего лишь небо, поле и гряда деревьев на горизонте. — Охуенно, — вкусно произносит Антон, набирая в грудь воздуха. — Просто охуенно. Я б тут жил. — Ага, рассказывай, — недоверчиво фыркает Арсений. — Ты, дитя цивилизации, даже когда летом воду на две недели отключают, становишься беспомощным, как депутат, который пытается оправдаться за ямы на дорогах. А тут в таком режиме нужно существовать на постоянке. Да и вообще, натуральное хозяйство не для бытовых инвалидов. — Эй, кто из нас тут еще инвалид, мистер «я не буду брать в руки вантуз меньше чем за миллион долларов». Причем это и цена вантуза, и стоимость твоих сантехнических услуг, — обижается Антон. — Ясен хуй, я не собираюсь тут участок и корову покупать. Просто, гипотетически — жить здесь было бы охуенно. Тишина, людей почти нет, вокруг сплошные котики. Можно наконец-то остаться наедине с самим собой. — Не знаю, — тянет задумчиво Арсений, наблюдая за играющейся с потоком ветра, будто серфер с волной, чайкой. — Я бы тут просто заскучал уже через день. Но дело даже не в этом. Для того чтобы остаться наедине с самим собой, нужна большая смелость. Другие люди никогда не узнают тебя до конца, даже самые близкие. Ты открываешь им только часть своего мира. Будто ты — это дом, а окружающие — твои гости. И ты можешь пустить гостей только в пять комнат, а шестую закрыть. Или закрыть половину дома. Или заколотить ставни, повесить замки на двери и вообще никогда никого не пускать — это у всех по-разному. Но какая-то часть дома всегда будет недоступна другим. Зачем я это объясняю вообще, это же и ребенку ясно… Ну а сам перед собой ты абсолютно беззащитен. Тут некуда спрятаться. И если ты останешься надолго один, какова вероятность, что собственные мысли тебя не раздавят?.. Отвлечься ведь больше будет не на кого. Наверное, поэтому так много людей сходит с ума в одиночестве. — Значит, ты боишься одиночества? Чайка ныряет вниз, в траву; Арсений вздрагивает от вопроса и оборачивается к Антону. Оказывается, тот стоит совсем близко, так, что Арсений может поднять руку и застегнуть ему верхнюю пуговицу, и для этого даже не придется разгибать локоть. Антон смотрит внимательно, чуть разомкнув губы, будто рассчитывает поймать ими ответ, и… и какого черта, действительно, он не застегнул эту пуговицу?.. Из-за распахнутого ворота беззащитного, как младенец, и невинного, как безалкогольное пиво, Арсения предательски хищно атакует вертикаль родинок: одна, вторая — и он прекрасно помнит, что, если отодвинуть ткань еще дальше, там его будет поджидать и третья. Жар неловкости разливается по груди и животу. Вот чем еще опасны такие места на лоне природы: тут все какое-то обостренно настоящее, обманчиво безыскусное, так и пытается обнажить тебя, вытянуть наружу подкожное. И в итоге ты забываешься, как пьяный, несешь всякую сентиментальную чушь и вдобавок пялишься куда-то, куда в иных обстоятельствах точно бы не стал. Если такая меланхолическая еботня является следствием перенасыщения деревенским воздухом, то сельская жизнь Арсению, определенно, не подходит. — Что мы тут застряли, давай-ка уже назад, к воротам. Пятнадцать минут до закрытия парка, — Арсений торопливо кивает на запястье, позабыв, что там нет часов, и деловито разворачивается в обратную сторону, не дожидаясь шороха чужих шагов за спиной. Больше Антон разговор о прелестях пасторальной жизни в уединении не заводит. А Арсений вдруг осознает, что не знает ответа на его последний вопрос. Он на протяжении последних лет всегда был так сильно занят, что на страх одиночества времени попросту никогда не оставалось. Странно, разве не к этому, по мнению большинства, сводятся все размышления незамужнего омеги после тридцати?.. Антон предлагает заглянуть напоследок в сувенирную лавку, и Арсений, не вслушиваясь, кивает, погруженный в спонтанный самоанализ. Может быть, на самом деле тут все проще, и он сам бессознательно придумывал себе постоянно новые проекты и занятия, лишь бы не замкнуться в собственных комплексах и уязвимостях? Впереди Антон гремит какими-то тарелками, и Арсений поднимает было голову на звук, но внимание его в итоге отвлекает другое. Прямо перед ним на стене висит черная футболка с дразнящей надписью «Как же надо жить, чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?». Арсений зависает на ней взглядом на несколько мгновений, а потом возмущенно хмыкает: во-первых, дизайн — отстой, Арсений бы реализовал эту цитату на мерче куда интереснее, а во-вторых, идите-ка вы в Оптину Пустынь, Лев Николаевич, с такими совпадениями и ироничными подъебками. И только после этого с невозмутимым видом он спрашивает у продавца, сколько стоят красные носки «все смешалось в доме Облонских».