И тянутся города

Говорят, что, как корабль назовешь, так он и поплывет. Своим поведением в настоящую минуту Булька полностью опровергает данное мудрое изречение, потому что ведет себя совершенно непохоже на известное хлебобулочное изделие, от которого обычно ожидаешь мягкости, тепла и приятного аромата. Ну или как минимум способности спокойно лежать в руках. Булька же прямо сейчас делает вид, что она налим, выскальзывает из ладоней, отталкивает их холодным носом и отчаянно воняет мокрой псиной, хотя Арсений успел намочить ей всего лишь хвост. Впрочем, возможно, он сам несколько несправедлив, требуя от Бульки схожести с беспрекословным мучным продуктом, ведь, вопреки расхожему мнению всех знакомых семейства Поповых, названа она на самом деле была вовсе не в честь булки, батона, багета или даже каравая. Тут своя история. Когда-то давно совсем еще мелкий Макс, услышав во время очередного нафталинового голубого огонька по телевизору тоскливые завывания «не плачь, еще одна осталась ночь у нас с тобой», спросил старшего брата, что это за тетя ноет на экране. Арсений честно ответил, что это Татьяна Буланова и она не ноет, а поет. Маленький Макс новую информацию уяснил и с тех пор каждый раз, как слышал женский вокал, радостно уточнял у взрослых: «Это Буланова?!» То, что ответ в большинстве случаев был отрицательным, не останавливало Макса от повторения своего заветного вопроса. Так среди Поповых родилась шутка, что Буланова — любимая певица самого младшего члена семейства, хотя сейчас у Арсения, недавно подслушавшего несколько попыток брата в семплировании, есть подозрения, что в действительности в том живет тайная позорная страсть не к кому иной, как к Валерии. Но вернемся опять назад, теперь уже на шесть лет, когда Максу на одиннадцатый день рождения парень Арсения… то есть ныне уже бывший парень, конечно, — принес серого щенка-девочку, которого единогласно было решено назвать в честь певицы, так волновавшей когда-то неокрепший ум юного Максима. Хотя, по мнению Арсения, нельзя сказать, что и к настоящему моменту ум брата все-таки окреп. Как бы там ни было, в итоге происхождением своего имени Булька, она же Булка, Булочка, Булоньезе и т.д. и т.п., больше обязана музыкальной сфере, нежели выпечке. Так что, возвращаясь к упомянутой поговорке, Арсений действительно не имеет права ожидать от собаки поведения, свойственного хлебу. С другой стороны, он крайне сомневается, что многоуважаемая мадам Буланова при совершении водных процедур тоже активно пытается выпрыгнуть из ванны, сбивая хвостом все банки, бутылки и мыльницы, что попадаются на ее пути. Так что народная мудрость в любом случае пиздит. — Куда?! — Арсений едва успевает выставить вперед руку, когда Булька после нескольких секунд обманчивого смирения и затишья предпринимает очередную попытку перемахнуть через бортик. Десять минут назад они вдвоем с Максом ценой невероятных усилий и лопнувших от жалобного воя капилляров (а вот в вокальном отношении Булька, конечно, похожа на ту, что подарила ей имя) запихнули тяжеленную тушу в ванну, но на этом бунтарский дух туши не успокоился. Булька с завидной для ее габаритов ловкостью уворачивается от направленной в ее сторону струи и пока в отличие от Арсения ничуть не выглядит утомленной ситуацией. Ее размеры, конечно, в этой вечной борьбе со стихией всегда служили ей подспорьем. Если бы парень Арсения тогда не ошибся, возможно, сейчас было бы хоть чуточку полегче… В смысле, не парень, а бывший Арсения, разумеется. Тот был уверен, что дарит Максу щенка хаски, но Булька, спустя несколько месяцев достигнув веса и роста взрослой особи этой породы, к ужасу мамы и ее вечным причитаниям: «Горшочек, не вари», — расти не перестала, отвоевывая себе все больше жилплощади и оттесняя других обитателей квартиры ближе к стеночкам. Так стало ясно, что парень Арсения… то есть, нет, имеется в виду, безусловно, бывший Арсения — на самом деле притащил в дом Поповых щенка аляскинского маламута. После этого открытия и без того невысокий рейтинг бывшего среди старшего поколения семьи предсказуемо не вырос. В отличие от Бульки. Она со временем окончательно превратилась в пушистую неуправляемую гору лап и мышц, завидев которую бегущей по лужам на улице, дети кричали: «Мама, смотри, там волк!», а ее собственные хозяева: «Господи, за что?!» Любовь Бульки к валянию в грязи и лужах удивительным образом не коррелировала с ее же глубочайшей ненавистью к купанию в ванне. Арсению, который на тот момент, когда в доме появилась собака, уже несколько лет не жил с родителями, до сих пор это печальное обстоятельство было по большей части известно со слов Макса, мамы и отца. И вот наконец удалось испытать все удовольствие от собачьего мытья на собственной шкуре. Потому что до шкуры Бульки пока добраться преимущественно не удавалось. — Ты скоро? — кричит в стенку ошалевший от усилий и температуры испарений в нешироком пространстве Арсений. Он едва успевает схватить мясистый кусок жесткой шерсти в холке, когда Булька снова рвется на свободу. — Да епта, никак не могу найти… — отзывается приглушенный голос Макса. Арсений бросает лейку на дно ванны, быстро утирает освободившейся рукой взмокший лоб и клянет собственную прижимистость, из-за которой предпочел на время ремонта в своей квартире пожить не в съемных апартаментах, а отчем доме. Ну и вот, пожалуйста, сэкономил на плате за жилище — расплачивайся ручным трудом. Сзади слышится щелчок замка, еле уловимый скрип двери, а следом бок о бок с Арсением оказывается непосредственный хозяин Бульки. — Нашел! — радостно оповещает он присутствующих и сует Арсению под нос пластиковую банку. — В самом углу шкафчика заныкана была, я там, за лаврушкой, и не чекнул сперва. — Молодец. Чего стоишь, мажь теперь. Макс послушно отвинчивает крышку, чтобы следующим движением нырнуть внутрь банки голой ладонью. Арсений раздраженно выдыхает. — Еб твою мать, Макс. Ну можно же было ложкой! Как это есть теперь после твоих пубертатных ручонок, про которые я даже знать не хочу, где они побывали? — Во-первых, мать не надо, потому что моя мать — это и твоя мать тоже, — невозмутимо отвечает Макс, размазывая по противоположному бортику ванны выуженную из банки порцию арахисовой пасты. — Во-вторых, бро, тебе даже и не снилось, где бывали мои ручонки. — Надеюсь, и не приснится, а то никаких седативных не хватит это пережить. Давай, мой быстрее руку и хватай своего Полиграфа Полиграфыча. — Кого?.. — Не важно, Макс, собаку, говорю, держи. Брат подчиняется приказу, а Булька — нет. Сначала она заинтересованно тычется носом в ореховый шлепок на белой эмали и уже было приступает с энтузиазмом к облизыванию бортика, как Макс запускает пальцы поглубже в густую шерсть, пригвождая собаку ко дну, а Арсений вновь льет воду — уже на холку. Булька тут же пробует взбрыкнуться, умоляюще скулит, но Арсений убивает в себе эмпата и хладнокровно вспенивает специальный шампунь в ладонях. Теперь, когда их двое, процесс идет куда легче, и Булька спустя пару минут оставляет попытки вырваться и лишь укоризненно смотрит из-под пушистых светлых бровей на своих мучителей. — Так вот, че я говорил-то? — Макс пыхтит, как броневик Ленина, перехватывая массивное тело поудобнее. Он вообще шумный, как и все альфы его возраста. Да, в целом, как и вообще все альфы. — Там, короче, ГэГэ — такая крашиха, Арс, ты б видел — решает, что ее батя — слишком дед инсайд. Ну и она пиздит его садового гнома, отдает его какой-то своей падре-стюардессе, чтобы та таскала его по всему свету и фоткала. А потом эти фотки получает батя, и он такой: «Ебать я токсик, оказывается, а вот гном мой — комфортный чел, надо быть, как мой гном!» И потом сам сваливает в путешествие! Прикинь? — Прикинул, — Арсений сдувает лезущую в глаза челку и осторожно намыливает прижавшиеся было Булькины уши. — Макс, думаешь, я «Амели» никогда не смотрел? Я прекрасно знаю этот сюжет, в том числе и арку с путешествующим гномом. — Ух, бля, точняк, я все время забываю, что ты из олдов. Ты ж наверняка еще и на премьеру этой киношки ходил? С каким-нить своим хахалем, да? С кем-нить типа… — Когда «Амели» шла в прокате, мне было лет семь, Макс, не выдумывай, — Арсений быстро перебивает брата, пока тот сдуру не назвал какого-нибудь нежелательного имени, и ловко подхватывает пенную шапку, норовящую соскользнуть с Булькиной головы. — Никаких хахалей у меня тогда не было. И уж точно меня в том возрасте не отпустили бы одного в кино. — Бля, ну это засада, канеш. Кинчик-то идеальный, чтоб под него почилить с ЭлЧэ. Встроенный переводчик с молодежного на миллениальский несколько секунд скрипит и пердит у Арсения в голове, пока он пытается сообразить, что такое элчэ. Сначала мозг вычленяет, что это аббревиатура — ЛЧ, потом путем подбора возможных вариантов доходит до отгадки — «любимый человек». А Макс тем временем как-то многозначительно молчит, и Арсений путем нехитрых вычислений складывает два и два. Опаньки. А малый-то повзрослел? — И что это у тебя за ЭлЧэ, с которым можно почилить под кинчик? — осторожно интересуется Арсений. — С которой, — поправляет Макс. Арсений поворачивает к нему голову и видит, как глупейшая влюбленная улыбка неприлично широко растягивает губы близкого родственника по всей физиономии, собирая остальные ее части неприметными складками. Макс буквально вибрирует от нетерпения и желания поделиться счастьем. — Ого. Мои поздравления. Кто она? — Бля, Арс, сорян, я не могу сказать, я ей обещал, что пока никому не пиздану про то, что мы вместе, ну прям никому, я даже Сереге, Темычу и Гороху не говорил, ну это прям наша тайна, понимаешь? — тараторит Макс, делая большие страшные глаза. — Ну, раз тайна… — Арсений демонстративно складывает губы писей и сам движется в сторону писи — только собачьей, да и рукой в перчатке-мочалке. Булька уязвленно взвизгивает, почуяв приближение к хвостовой части, и Арсений примирительно шипит на нее. Макс тоже учащенно сопит, и они втроем существуют в этом звуковом словонепроницаемом пространстве еще где-то минуту, по истечении которой Макса все же предсказуемо прорывает. — Не, ну Арс, ну она такая, такая!.. Ну прям сасная вообще! Нет, не просто сасная — богическая! Она столько всего знает, ты даже столько не знаешь, бро! Она по звездам тебе что угодно рассказать может! — Дай угадаю, и знает всю историю всего мира дословно, да? — скептично спрашивает Арсений, хотя в душе радуется за то, что Макс испытывает первое сильное чувство. — Да не, ну причем тут это?! Ну просто она вообще другая! Она говорит не о том, о чем остальные омеги. И такая добрая! И красивая! Вообще самая красивая! Я от нее хорни постоянно! Я прям охуел, когда она сказала, что я ей тоже давно нравлюсь! Ну вот, прикинь, она, она — такая вот она, и я ей нравлюсь, ну это ж пушка пушечная! Пушка пушечная — это то, что Булька смиренно ждет, тяжело дыша и прикрыв глаза, когда Арсений снова врубает лейку, чтобы смыть пушистую пену с временно гладких боков. Но девушка Макса — это тоже неплохо. — Я рад за тебя. Правда, Макс. Только ты, давай — как вы там говорите — не профакапь ее, ок? — Да ты че?! Да я за нее любого ногой обижу! Да я, если что… Вне всяких сомнений пространную и исполненную рыцарского достоинства тираду Макса предупреждает длинный, настойчивый звонок в дверь. — Это случайно не твоя принцесса пришла с тайным визитом? — Арсений удивленно распрямляется. — Нет, — тоже не без замешательства тянет Макс и для достоверности качает головой. — Я вообще сегодня никого не звал. Звонок повторяется, по ощущениям увеличиваясь и по длине волны, и длительности звучания, и даже амплитуде, хотя этот факт, скорее всего, уже домысливает подуставший мозг Арсения. — Да кто там такой настойчивый? Соседи что ли? Мы же не могли их залить, пока пытались затащить пса в водные пучины? Макс на это неопределенно жмет плечами, и, хотя это стандартный ответ подростка на любой вопрос, подразумевающий четкий ответ, Арсений чувствует некоторое беспокойство. Он велит брату закрыть за ним плотно дверь ванной комнаты и присмотреть за недомытой Булькой, а сам, наспех вытерев руки, спешит в коридор. В третий раз раздается напряженный противный звук, активируя в Арсений старый театральный триггер, завязанный на боязни не успеть к третьему звонку, после чего он бросается к входной двери практически бегом, быстро поворачивает замок и распахивает дверь, даже не подумав о том, чтобы в целях банальной безопасности заглянуть в глазок или хотя бы спросить: «кто там?». Но оно, видимо, и к лучшему, потому что, если бы Арсений заранее узнал, кто стоит за дверью, то, скорее всего, от неожиданности свалился бы на пол прямо на пороге, как обморочный козел. И лежал бы там на боку, не способный спроектировать дальнейшую последовательность собственных действий и решений. Он, конечно, все равно оказывается застигнутым врасплох, но так, по крайней мере, ступор накатывает на него волнами, постепенно, а не обрушивается сверху сплошным потоком, придавливая к полу. Сначала Арсения обволакивает запахом — насыщенным, резким, можно было бы сказать — возмущенным, если бы у запахов могли быть эмоции, но тем не менее все равно таким узнаваемым, что, кажется, даже крохотные волоски в ноздрях встают дыбом, как только он их достигает. Потом черед удивляться доходит до глаз: темнота узкой кишки коридора вступает в борьбу с ярким электрическим светом лестничной клетки и сначала одерживает победу — Арсений видит лишь высокий силуэт, увенчанный взъерошенными обесцвеченными волосами, чьи кончики на фоне этой битвы света и тьмы горят золотым ореолом. Такой картины Арсений еще не видел, и она резко контрастирует с уже проникшим во все поры знакомым до головокружения запахом. Сбитый с толку играми зрения и обоняния, Арсений опускает голову и зажмуривается до оранжевых вспышек под веками, чтобы глаза наконец привыкли. Именно в эту секунду он слышит сверху изумленное и короткое, как выстрел: — Арс?.. Арсений открывает глаза, и расстроенные органы чувств, как по команде, вдруг одномоментно возвращаются к бесперебойной работе, насыщая мозг поистине невероятной информацией. Только Арсению она совсем не нравится. Потому что на лестничной клетке у дверей родительской квартиры стоит не кто иной, как его бывший. Антон. Антон, свет арсеньевской жизни, огонь его чресел. Ан-тон: кончик языка совершает путь в два шажка… Нет, стоп, не туда. Не о том вообще. Антон, тот Антон, которого Арсений впервые встретил, когда ему было всего восемнадцать, с которым встречался и строил совместный быт на протяжении целых девяти лет. Который подарил мелкому Максу маламута, выдававшего себя за хаски. С которым Арсений расстался три года назад. Которого ни разу не видел с тех пор. Вот этот самый Антон, все два его метра, его запах, его огромные болотные глаза, его волосы, по-знакомому взъерошенные и по-незнакомому крашеные, его руки, его ноги, его дурацкая манера сутулиться — все они сейчас собрались вместе на пороге под очи Арсения, и их численное преимущество — это ужасная подлость. И непонятно, чего они все от него ждут. Судя по выражению лица напротив, Антон задается тем же вопросом. — А ты… Ты что тут делаешь? — мямлит он обескураженно. — Я тут временно… Пока у меня ремонт идет, живу у родителей, — на автомате отвечает Арсений, слышит в собственном голосе оправдывающиеся нотки и от этого неприятного открытия приходит в чувство. А какого хрена, извините, вообще? — В смысле… это ты что тут делаешь?! — продолжает Арсений, возможно, чуть более агрессивно, чем требуется. Антон, конечно, не имеет никакого права вламываться домой к родителям Арсения безо всяких объяснений, да еще и интересоваться, на каких основаниях он пребывает в этом месте, но все-таки они расстались не врагами и не хотелось бы прийти к этому клише именно сейчас, спустя три года. Однако опасения напрасны: Антон то ли из-за так и не ощетинившегося с годами характера, то ли из-за не отступившего шока не реагирует на вызывающий тон. — А я здесь… — он тормозит еще пару секунд, словно обрабатывая в голове входящий запрос, а следом моргает, и пленка ошеломления сползает с его глаз. — Я пришел… Короче, Макс дома? — Дома, — теперь Арсений удивлен еще сильнее, хотя, казалось бы, лимит был исчерпан. — Можно? Я войду? — Антон неловко переступает с ноги на ногу, и болезненная узнаваемость этого движения колет куда-то между ребер. Ситуация настолько странная, что Арсений, не вооруженный ни какой-либо тактикой, ни настроем ее придерживаться, в растерянности тупо кивает и отодвигается чуть вправо, давая Антону возможность пройти в квартиру. Тот делает первый шаг, пересекая порог, и зачем-то останавливается прямо возле Арсения, так, что сто́ит лишь слегка шевельнуть рукой — и можно будет задеть его одежду. Антон пробегается взглядом по телу Арсения сверху вниз, как сканирующий луч, и тот ежится, впервые осознав, что все это время сквозняк с лестничной площадки гулял по намокшей одежде. Тут же доходит и следующая закономерная мысль: футболка и трикотажные штаны из-за воды слишком облепили тело. Приходится замереть на месте и не дышать — не из-за робости под чужим взглядом, а просто чтобы внутри этой вынужденной близости не дразнить собственный организм наизусть выученным запахом. На счастье Арсения Антон все-таки спасает его от безвременной кончины от гипоксии: вновь моргает, сбрасывает с себя наваждение, быстро наступает на задники кроссовок, моментально от них избавляясь, и широкими шагами уверенно идет вперед, безошибочно направляясь в сторону комнаты Макса. Надо же, не забыл. Отмерев, Арсений поспешно выкрикивает ему вслед: — Подожди, его там нет! Эй, Макс! — здесь он уже стучит кулаком в дверь в ванной комнаты. — А ну, выйди, тут к тебе пришли! Зачем, кстати, все еще непонятно. Из-за стены доносится возмущенный лай, сдавленный мат, а затем младший брат вываливается в коридор, тоже мокрый с головы до пят и всклокоченный. — Чего, кто? — спрашивает он у Арсения, но ответить тот не успевает, потому что Антон, уже было нацелившийся таранить дверь максовой комнаты, шумно разворачивается и, наконец, пересекается с братом взглядом. — Ох, Тоха, нихуя себе… Привет… Уголки губ Макса растерянно, но верно ползут вверх. Немудрено — в отличие от родителей он всегда любил Антона больше всех остальных избранников Арсения. Было даже время, когда навязчивая привязанность брата к Антону несколько беспокоила. Разумеется, не из-за ревности и уж тем более не из-за осуждения. Просто жизнь в обществе, где потенциальное влечение одного альфы к другому широко порицалось, накладывала определенные опасения. Если бы Макс признался Арсению в чем-то подобном, он бы, конечно, его поддержал, но все же искренне не желал близкому человеку такой нелегкой и, возможно, даже опасной судьбы. К счастью, все обошлось — вон, возлюбленная омега даже ответила Максу взаимностью. На самом же деле их былая трогательная дружба с Антоном, которая закономерно прервалась после расставания того с Арсением, основывалась на банальной нехватке у Макса авторитета альфы старше него. Конечно, с Арсением они всегда были близки, но все же существовали некоторые частности, которые с ним как омегой Макс обсуждать не решался, а с отцом, возведшим строгие рамки общения, — боялся. Антон же, такой легкий, веселый и открытый, будто двери военкомата во время осеннего призыва, конечно, сразу располагал к себе. Арсений ведь тоже на все это повелся когда-то… В общем, после их расставания Макс так расстроился, что некоторое время даже не разговаривал с Арсением, надеясь, что это заставит того вернуться к Антону. Объяснить подростку, что причины разлада в отношениях могут быть куда глубже простого «мы поссорились», Арсений так и не смог. Потом, разумеется, все потихоньку встало на свои места. Макс привык, Арсений забыл. Или наоборот — неважно. И жили они долго и счастливо, вот примерно до этого самого момента. — О, ты покрасился! Я тоже хочу, — восторженно восклицает Макс. — Ты, — произносит Антон невпопад каким-то дубовым голосом, а уши его багровеют. Вопреки всем известным стереотипам про альф, в Антоне никогда не было ни толики агрессивности. Его можно было вывести из себя, но это всегда случалось лишь в крайних случаях, в результате последовательной цепочки раздражающих его действий. Однако рвать на себе штаны и превращаться в Халка от грубого окрика на улице или намеренной попытки спровоцировать на конфликт — это было не в стиле Антона. Поэтому Арсений несказанно удивляется, когда видит, что в ответ на совершенно безобидное замечание Макса Антон сжимает кулаки, сводит брови и вдруг становится похожим на бандита из фильмов про девяностые. — Ты, — повторяет он с шипением, — ты, зародыш извращенца… Что тебе нужно от моей сестры?! Макс неожиданно ойкает. Арсений с трудом отрывает взгляд от редкой картины свирепого Антона и переводит его вбок и вниз. Макс втягивает голову в плечи и виновато шмыгает носом: — Бля… Она тебе все-таки рассказала, да? Мы вообще не планировали… Обезьянка в голове Арсения начинает звонко бить в тарелки. — Рассказала?! Что она мне должна была рассказать?! — на последнем слове голос Антона, пользуясь любезно предоставленной ему «р», срывается на рык, а сам он, по-бычьи наклонив голову, тоже срывается — с места. Трезво оценив риски, Макс повторно ойкает и сигает в сторону кухни. Антон явно одобряет выбранный маршрут, потому что бежит за ним, мимо окончательно переставшего что-либо понимать Арсения. Когда он врывается туда же, последним, то видит, что Антон носится за Максом вокруг стола, как в детских мультиках, двигаясь то по, то против часовой стрелки. — Да я… Да Тох… Да там ниче такого… — оправдывается на ходу Макс. — Ниче такого?! Домогаться… до моей сес… тры — это «ниче такого»?! — молодость явно побеждает в этом спонтанном марафоне, и слышно, как Антон начинает задыхаться. Хотя, возможно, это от возмущения. Арсений, например, его сейчас испытывает сполна. — Стоп! — ревет он, не жалея соседей, и оба альфы замирают на месте, уставившись на него. — А ну, объяснили мне быстро, что тут происходит?! Антон дает себе секунд пять на то, чтобы отдышаться, продолжая прожигать Макса разящим взором, а потом громко прочищает горло. — Моя Олеська… Он ей… Короче, этот казанова-опездол додумался ее сталкерить! Он отправляет ей на электронку непристойные стишки! Я сам видел! Это полный пиздец, Арс, ты только послушай! Антон выуживает из заднего кармана телефон и быстро водит пальцем по экрану — так отрывисто и агрессивно, что, кажется, будто сейчас протрет стекло насквозь. — Вот! Ты насладись только, — он повышает голос еще сильнее и начинает нервно и раскатисто декламировать вслух, с пылом молодого Маяковского: Мой язык к твоим услугам, Он бы стал твоим рабом. Детка, хвастайся подругам, Как тебе свезло с дружком. Видом на грудную клетку Разгоняешь в паху кровь. Я поставлю тебе метку, Как в тех фильмах про любовь. Ты богиня и астролог, Я плейбой и филантроп. Вместе мы пока недолго, Но ты мне не скажешь «стоп». Завожусь, как рейвмашина, Когда стонешь подо мной, Ты на вкус, как блин с малиной, От тебя теку рекой. Я целую твои губы, Они просто чумовые, Они жарче любой шубы, Ведь те губы… Последнюю рифму Антон не договаривает, вновь задохнувшись от негодования, но Арсению не составляет труда ее подобрать.        — Чувааак, ну это же рэпчик… А ты зачитал его, как какого-нить Пришвина! Тебе бы поработать над флоу, братан, — Макс совсем не кажется смущенным из-за публичного использования его творчества. Или из-за того, что в свои годы считает Пришвина поэтом.        — «Когда стонешь подо мной»?! — Антон даже не обращает внимания на чужое замечание. — Кто там под тобой стонал, твой старый обдроченный матрас?! Ты о чем размечтался, ты, месье Грандмастер Бит?!        — Э, ты че так агришься?! Тох, ты ваще слыхал про персональные границы, и все такое? Личное должно оставаться личным, камон. Я уважаю Олесю как мою омегу и самостоятельную личность. А ты уважай меня как рэпера и тру пацана. «Мою омегу». «Мою омегу». «Мою омегу». Арсений проигрывает в уме эти два слова по кругу, и его медленно накрывает осознанием. Обезьянка в голове откладывает тарелки в сторону и уходит на задний план, куда-то в края затылочной доли. — Погоди… — Арсений трет виски до красноты, обращаясь к брату. — Та девушка, о которой ты говорил… Это Олеся?! — Ну… — а вот здесь Макс почему-то находит повод смутиться, — типа да… Мы с Олеськой мутим и любим друг друга, все дела. Арсений чувствует, как в горле начинает клокотать истерический смех. Подумать только, изо всех омег в мире Макс додумался влюбиться именно в младшую сестру экс-бойфренда Арсения. Фатальное попадание. Он жмурится и до боли щиплет себе кожу у локтя, надеясь проснуться в собственной отремонтированной квартире, безо всяких Антонов. Щипок не срабатывает: когда Арсений открывает глаза, его бывший по-прежнему стоит с противоположной стороны стола, глупо разинув рот. — Мутите?.. С Олесей?.. Да ты, говнюк пиздосраный, вообще охуел, это же моя сестра! Антон опять напоминает героя мультфильма, когда подскакивает на месте, и наконец соображает перепрыгнуть через стол, а не обегать его. На его несчастье диаметр столешницы широковат, и Антон растягивается на пузе в центре фамильной ореховой реликвии Поповых, чем дает Максу несколько секунд форы для побега. Тот успевает выскочить в прихожую и уже скребет замок входной двери, пока в спину ему летит быстро приближающееся «с моей сестрой?! с моей маленькой сестренкой?», помноженное на топот ног. И тут на сцену наконец выходит четвертый участник действия, про которого, надо признать, все несправедливо забыли. Вернее сказать, участница. Как только Антон, разобравшись с преградой в виде стола, выбирается в коридор, дверь ванной комнаты распахивается настежь, и оттуда, захлебываясь лаем, вылетает до сих пор мокрая Булька. Раздраженная, видимо, громкими голосами и шумом, собака без разбега бросается в сторону Антона. Арсений в ужасе вскрикивает, когда тот, явно не ожидая такого подвоха, опрокидывается навзничь под тридцатью с лишним килограммами живого веса. — Макс, сука, ты почему не запер дверь в ванную?! — кричит Арсений, подползая на коленях ближе к клубку из пса и человека. К его облегчению, Антон, хоть и выглядит растерянным, но не жмурится от боли, а лишь пытается спихнуть с себя рычащую Бульку. — Да я закрывал! Просто не на замок! А ручку она уже давно сама научилась опускать! — отзывается Макс, с опаской выглядывая из-за угла. — Булька! Булочка, это я! Свои! Ну, Буленька, пожалуйста, ты меня сейчас раздавишь! — сипит голос Антона откуда-то из-под каскада мокрого серо-черного меха. Булька вдруг перестает рычать, поднимает угрожающе уши и склоняет морду вниз, тщательно обнюхивая Антону подбородок. Спустя десяток секунд, в течение которых не дышит, кажется, не только Антон, но и Арсений с Максом, собака истерично взвизгивает, бьет тело под ней лапами в грудь и опять погребает его под собой, но уже не с агрессией, а переливающейся через край эйфорией. Булька лает, срывая глотку, лижет Антону щеки, потом бросается в ноги Арсению, потом несется к Максу, не понимая, как справиться с обилием эмоций, потом возвращается к Антону, который уже было поднялся в сидячее положение, и вновь обрушивает его на пол. — Ну-ну, Булочка, ну-ну, спокойно. Тише, девочка, тише. Булька! Антон пытается успокоить собаку, напрягая связки, но Арсений уже видит, как золотистый ретривер внутри него побеждает грозного альфу. Предсказуемо он строит строгое лицо еще секунд пятнадцать от силы, после чего не выдерживает, расплывается в широчайшей улыбке и хватает ладонями перекошенную от счастья морду. — Девочка моя, узнала меня, узнала, да? Ну конечно, узнала, умница какая! Кто хорошая собака? А? А ктë тют сямая-сямая клясивая и холёсяя сëбака? Этë Булька, этë нася Булëтька… Антон стремительно теряет способность к внятной дикции, эволюционируя в обратную сторону: животные всегда были его слабостью. Но это его проблемы, а вот Булька, Булька-то какова?! Та еще сучка, и вовсе не в значении «самка собаки». Защитница выискалась, посмотрите на нее, сдалась после первого же обнюхивания, будто ветреная омега после одного коктейля за чужой счет. Арсений, может, тоже был бы не прочь понюхать Антона, но он же держит себя в руках. Булька бьет хвостом по полу, как отбойником, Антон чешет подсыхающую шерсть за ушами, не переставая сюсюкать, а Арсений вдруг испытывает неприятное раздражение при виде того, как он проявляет к кому-то ласку. Вот еще, не хватало только начать ревновать к собаке! Или, что еще хуже, не хватало только начать ревновать своего бывшего — вот где финишная черта. — Булька! — повышает он тон, и собака вздрагивает. — Место! Место, я сказал! Виновато прядая ушами, Булька слезает с Антона, прячет хвост между ног и сиротливо трусит в комнату Макса, а Арсений моментально чувствует себя самым ужасным человеком во Вселенной. Если бы не Антон с Максом, он бы уже бежал за Булькой следом, вымаливая прощение за грубость. Когда он переводит сконфуженный взгляд обратно, то Антон уже возвращается в положение, свойственное прямоходящим, и смотрит на него то ли осуждающе, то ли озадаченно. А ведь когда-то Арсений мог распознать на этом лице тончайшие границы разных эмоций. Антон все-таки не мучает его долго и поворачивается к Максу, но больше не предпринимает угрожающих попыток приблизиться. — Так что, это правда? Вы с Олесей встречаетесь? — устало спрашивает Антон. — Рил ток. Люблю ее жоско, мою малышку. Тох, ты это… не переживай. Я ее ни за что не обижу. И другим обидеть не дам. Из Антона раздается полукашляющий, полурыдающий звук, и Арсений с ним впервые за несколько лет полностью согласен. Все эти новости — полный пиздец. Зато Антон больше не проявляет гомицидальных настроений в сторону Макса, и за это, кстати, нужно благодарить Бульку, так стратегически вовремя выпрыгнувшую из ванной и разрядившую обстановку. Кажется, Арсений задолжал ей как минимум сахарную косточку, как максимум — разрешение поваляться у него на постели и безнаказанно пукать. — Как вы сошлись вообще? Раньше же вроде не дружили, связь не поддерживали… — Так мы ж после девятого в один лицей попали. Не дноклы, конеш, но все-таки в одной параллели. — Ты знал? — Антон поворачивается к Арсению, и тот отрицательно мотает головой. — Ладно… И как давно это продолжается? Макс задумчиво чешет нос. — Январь, февраль… Ну, с конца прошлого года, типа. Под ЭнГэ у Гороха вписка была, и я тогда решил собрать яйца в кулак. Ну и подошел к ней, грю: «Олеся, ты такой пиздец, я в тебя пиздец вкрашился, мне без тебя ваще пиздец. Давай типа того-этого». И вы прикиньте, она не отправила меня во френдзону, а согласилась! Я так охуел тогда! Арсений Макса прекрасно понимает, он бы тоже охуел на его месте. Сначала охуел бы от того, что его рот произнес эту отрыжку речи, потом — от того, что это сработало. Либо Олеся в этих делах не слишком притязательна, либо Макс ее действительно чем-то сильно зацепил. — Тох, ты это… Сорян, если че, я как бы рил понимаю и уважаю твои братанские чувства, но ты должен знать: я нормальный, ровный пацан. И я тебе отвечаю: если вдруг че, я точно буду рядом, ни за что ее не брошу. — Это меня как раз и беспокоит… — бурчит Антон себе под нос, нахохлившись. Возникает неловкая пауза. Арсений слышит, как Булька одиноко пыхтит на своей территории. Ох, она же мокрая до сих пор! Второго ополаскивания Арсений, конечно, не выдержит, но нужно будет ее как следует высушить, пока не простыла. — Так это, Тох… Может, го на кухню, чаи погоняем, как раньше? Или, как варик, врубим плойку, ну хоть на одну каточку? Пообщаемся, почилим… — Нет, я… — Антон явно не понимает, куда девать руки, тем более, когда их так много — аж целых две, и нервно теребит края своей ветровки. — Я лучше пойду. И я извиниться должен, Макс. Я не знал, что вы… встречаетесь. Думал, ты просто пристаешь к ней, шлешь дикпики, ну или что-то в этом роде. Прости, что ворвался, наехал… Арс, ты тоже извини. На этих словах лицо Макса принимает то же выражение, что было у Бульки, когда Арсений несправедливо прогнал ее восвояси, тем самым подтверждая теорию о том, что питомцы и их хозяева похожи друг на друга. — Чел, ну ты рили просто так ливнешь? — спрашивает Макс разочарованно, и его детская обида в очередной раз напоминает Арсению, что брат, по сути, все еще ребенок, и злиться на него бесполезно. Антон виновато, краешком рта, улыбается Максу, качает головой, переводит взгляд на Арсения с неопределенным выражением, открывает рот, но явно не находит слов и бесполезно захлопывает обратно. Потом неловко дергает рукой, прижимается к стене и вдоль нее совершает отступление в сторону выхода, видимо, стараясь слиться с периметром. Учитывая размеры Антона, получается у него это весьма плохо. Как только за ним закрывается входная дверь, Арсений выдыхает, и сам не может разобраться до конца — то ли с облегчением, то ли с сожалением. — Бля, ну почему вы с ним расстались, он же такой комфортный, — канючит Макс. — Этот комфортный пять минут назад пытался тебя придушить. Скажи-ка мне лучше, маэстро панчей, ты зачем свои вирши девушке на электронную почту отправил? — Ну ты че, бро, это же романтика! Типа как в романах девятнадцатого века, где какой-нить Ромео писал стихи Джульетте и отправлял их письмом! — Во-первых, «Ромео и Джульетта» — это трагедия, а не роман. Во-вторых, написана она в шестнадцатом, а не девятнадцатом веке. В-третьих… Блин, Макс, между письмом от руки на бумаге и электронным сообщением есть колоссальная разница! Да и, честно говоря, я не советовал бы тебе выбирать Ромео и Джульетту как ролевых моделей. — Ой, бля, не душни… — И вообще, сэр Генри, доставай-ка полотенца, а то собака опять воет на болотах. — Че?.. — Говорю, иди Бульку сушить, пока бедняга не замерзла. Макс отправляется исполнять поручение, а Арсений идет на кухню — проверить, не свалилось ли там что на пол во время недавних веселых стартов, которые устроили Антон с Максом. Один стул опрокинут, и, когда Арсений наклоняется, чтобы его поднять, замечает, что у ножки стола валяется чей-то телефон. Свой — он абсолютно в этом уверен — лежит в комнате на зарядке, а Максов сложно спутать с каким-нибудь другим: там от центра экрана разбегается столько трещин, что внешне телефон напоминает карту московского метро. Тот же, что лежит сейчас перед Арсением, совершенно не примечателен. И именно это обстоятельство заставляет опять начать нервничать. Чертов Антон, ну почему от него так много проблем? Почему другие люди не теряют личные вещи у них дома? Почему именно Арсений вынужден с этим разбираться? Захлебываясь риторическими вопросами, он подходит к подоконнику и упирается лбом в стекло. Стоит так несколько секунд, прикрыв глаза и наслаждаясь обжигающей прохладой. Потом берет себя в руки и уже хочет было отпрянуть от окна, как замечает внизу, на скамейке у подъезда, знакомый силуэт. Арсений вздыхает. Он думает, что рано или поздно Антон сам обнаружит пропажу и догадается, где оставил телефон. Когда он идет к себе в комнату и стаскивает осточертевшую влажную одежду, думает, что логичнее всего дождаться Антона прямо в квартире. Когда выходит в прихожую и зашнуровывает кеды, думает, что можно было бы попросить Макса спуститься вниз. Когда нажимает в лифте кнопку первого этажа, думает, что он, Арсений, непроходимый идиот. Подъездная дверь громко верещит, оповещая всю улицу, что дом готов изрыгнуть из себя человека, и первым обладателем этой ценной информации становится именно Антон. Он удивленно смотрит на спускающегося к нему Арсения и поспешно оглядывается в поисках несуществующей урны, чтобы затушить сигарету. — Да кури, кури, — великодушно машет Арсений рукой. — Ты телефон у нас выронил. — Блядь… — Антон тянет руку, собираясь забрать смартфон, и Арсений напрягается, чтобы не моргнуть или дернуться в тот момент, когда его пальцы задевают ладонь. — Спасибо. Я сегодня явно не на высоте. Не лучший мой день во всех отношениях. — У тебя бывали и похуже. Только сейчас, немного отойдя от контузии неожиданной встречей, Арсений наконец позволяет себе безнаказанно и как следует рассмотреть Антона. Он сильно вырос — не в плане сантиметров в высоту, конечно; в этом отношении дополнительные изменения уже воспринимались бы как девиация. Но Арсений замечает перемены в чертах лица: в костной структуре, в морщинках, в выражении. К тридцати годам Антон стал мягче, округлее, сочнее, но при этом не растерял мальчишеского очарования. Оно уравновешивается недлинной брутальной щетиной на подбородке — и Арсений готов биться об заклад, что это не стильная деталь образа, а последствия лени. Он всегда немного завидовал в этом плане Антону, который никогда не прилагал усилия к тому, чтобы выглядеть хорошо, и тем не менее именно так и выглядел. Редкая генетическая предрасположенность, наверное. Арсению же всегда казалось, что стоит ему забросить зал, начать потреблять быстрые углеводы, забыть про ежевечерний уход за кожей, запустить секущиеся кончики, перестать обрезать кутикулу, и спустя пару недель из роковой красотки он превратится в грязную голодную бомжиху. Это, конечно, было лишь теорией, но проверять ее на практике он не решался. Антон же мог надевать то, что ближе всего сохло на батарее, заглядывать в зеркало только при необходимости проверить, не наступил ли паралич лицевого нерва, и при этом выглядеть так, будто только вчера подписал контракт с Прада. Однако же то, что прямо сейчас происходит у него на голове, не совсем вписывается в эту систему и, похоже, является осознанным выбором. Ну или же результатом спора. Когда Арсений видел Антона в последний раз, волосы того вились молодым барашком и, засыпая, Арсений любил накручивать их на пальцы, развивая мелкую моторику и успокаиваясь. Последний факт, конечно, не относится к наиболее позднему периоду их отношений. После того, как Арсений сам отпустил длину волос, Макс осмелился намекнуть ему, что так он восполняет утрату — путем неосознанной мимикрии (возможно, при этом брат употреблял более примитивные выражения). Арсения эти обвинения тогда так разозлили, что он чуть было сгоряча не пустил локоны под ножницы. Сейчас же он внимательно рассматривает налившуюся золотом на майском солнце осветленную челку и думает: хорошо, что они расстались не в эту эру антоновской прически, а то Арсению блонд точно бы не пошел. — Давно ты покрасился? — прерывает он молчание. Антон, кстати, тоже не брезгует изучением чужой внешности. — Где-то в конце того года. Что, не нравится? — спрашивает он, прищурившись, и, как Арсению кажется на секундочку, немного лукаво. Хотя, скорее всего, это его вводят в заблуждение блики весеннего солнца. Правда в том, что Арсению нравится. До той степени, что руку жжет желанием проверить, не потеряли ли волосы после окрашивания свою мягкость. Но говорить комплименты Антону он, конечно, не собирается. Он не злоупотреблял этим и тогда, когда они были вместе, а что уж сейчас начинать. — Нет, почему же. Очень стильно и актуально. Года для 2002-го. Антон понимающе усмехается, и только тут Арсений осознает главную перемену в его лице: он до сих пор почти не улыбался. И это преображает его гораздо сильнее мимических морщин или новой прически. Улыбка всегда была неотъемлемой частью Антона, как шутка про прошлогодние салаты — частью любого новогоднего застолья. Антон тем временем затягивается и еще раз пробегается по Арсению оценивающим взглядом. — А тебе все это к лицу. Впрочем, когда вообще тебе что-либо было не к лицу… — у Антона и Арсения, несомненно, разные взгляды на этот вопрос. — Так, значит, ты у родителей, пока идет ремонт? Круто. А живешь все там же? Когда Арсений с Антоном только съехались, у них в распоряжении оказалась однокомнатная потрепанная квартира на первом этаже в Теплом Стане, купленная на деньги с продажи бабушкиного наследства — роскошной трешки в сталинке в самом центре Омска. Два года назад, уже ведя холостяцкую жизнь, Арсений продал бывшую халупу, которую они с Антоном совместными усилиями привели в божеский вид, и переехал в новостройку в Строгино. — Нет, у меня сейчас другая квартира, — разговор, который вертится вокруг воспоминаний об их совместном проживании, Арсению кажется неловким, и он пытается побыстрее перевести тему. — Скажи-ка мне, темный рыцарь Готэма, ты ради какого спасения человечества вдруг полез проверять личную почту своей сестры? Беспечность и расслабленность моментально сползают с облика Антона, и теперь у него трагедия во все лицо. — Да блядь, никуда я не лез! Это случайно вышло! Олеся проверяла свою почту с моего ноута, им какое-то расписание должны были скинуть, ну и, естественно, забыла выйти из аккаунта. А я же об этом не знал! И вот представь, открываю почту, а там в самом верху висит письмо, в теме которого первое, что я вижу — «МОЙ ЯЗЫК К ТВОИМ УСЛУГАМ…». Нихуя себе, думаю, нынче подготовительные материалы к ЕГЭ по биологии пошли! Конечно, я охренел и открыл весь текст! Это я еще вам до конца не дочитал, Арс, ты бы видел, там такие выражения! Я столько подробностей об анатомии омег в возрасте Макса точно не знал! «Ты их и позже не знал», — хочет было съязвить Арсений, но сдерживается: слишком уж это похоже на флирт. — Это все так странно, блядь, — продолжает сокрушаться Антон. — В голове не укладывается — они встречаются. Моя сестра и твой брат. Они же маленькие еще! Я вообще даже думать не хочу о том, что они могут сексом заниматься! На этих словах Антона так передергивает, что он роняет окурок, чертыхается, и пытается носком кроссовки втереть его в асфальт. — Им по семнадцать, Антон. Возраст согласия преодолен. И вообще, если мне не изменяет память, ты тоже школу не девственником заканчивал. — Это другое, я же альфа! Арсений уже готов обрушить на Антона праведный гнев и прочитать целую лекцию о предубеждениях и равноправии, но тот его удивляет. Проводит ладонью устало по лицу и мотает головой. — Ладно-ладно, признаю: хуйню пизданул. Я знаю, что не имеет значения, альфа она или омега. Это ее решение, и ни я, ни кто-либо другой не имеет права ее осуждать. Но, твою мать, Арс… Это же Олеська… Моя кроха-сестренка. Меня трясет от мысли, что ее могут обидеть и сломать. Эти слова вкупе со сгорбленной фигурой и мрачным лицом трогают и вызывают давно забытое желание ободрить и обнадежить. — Макс — хороший парень, Антон. Я знаю, он производит впечатление полного ебача, и даже не буду спорить с этим утверждением, но поверь: на него можно положиться. Все, что он тебе сейчас наобещал, было сказано искренне. — Да знаю я, что он хороший. Мы же не один год знакомы. — Когда ты его в последний раз видел, ему было четырнадцать, а сейчас — семнадцать, — зачем-то спорит Арсений. — За три года дети сильно меняются. — Взрослые тоже, — глухо отвечает Антон, смотря в землю. Что на это ответить, Арсений не знает. Беседа заходит в тупик. Антон, похоже, тоже это чувствует, потому что поднимается с места и отряхивает ладони. — Ладно, пойду я. Еще раз прости за все, что я тут устроил. Обещаю больше к тебе домой не вламываться. Последнее предложение Антон произносит с шутливой интонацией, но у Арсения неприятно сдавливает горло от того, как категорично это звучит. — Руку тебе на прощание жать не буду, а то знаю я твои ладони — один раз прикоснешься, и за следующую минуту десять мух прилипнет, — тоже пытается он отшутиться. — Точно. Ну тогда… пока? — Да. Пока. Антон медлит еще секунд семь, прежде чем развернуться: достаточно долго для того, чтобы Арсений начал считать, но недостаточно для того, чтобы это превысило допустимые рамки неловкости. Не дожидаясь момента, когда он исчезнет из виду, Арсений взбегает по ступенькам вверх и на всякий случай тянет за собой автоматическую подъездную дверь, пока она окончательно не захлопывается, — а то мало ли, вдруг именно в этот раз не сработает.