Типичные будни нетипичных Петровых

Иногда Антон мечтает о том, чтобы иметь хотя бы три руки, чтобы всегда держать тройняшек рядом с собой при походе по торговым центрам. Они обошли уже хуеву тучу отделов детской одежды в поисках зимней обуви для этих засранцев, но Антону ничего не нравится; вполне последовательно мальчикам это всё уже жуть как надоело, и они всё чаще срываются на бег, грозящий стать для Антона сердечным приступом. Его последняя надежда тонет в тлене, когда самый спокойный ребёнок — Артур, — тоже гонится за братьями, припрыгивая. Этим индивидам абсолютно плевать на то, что они каким-то чудом не сносят всех лениво прогуливающихся по магазинам, плевать на грозные взгляды, посылаемые им вслед, и совершенно до лампочки, что их ультразвуковые крики способны разбить уши. Антон не одёргивает их просто потому что ему всё равно. Вернее, стало примерно двадцать минут назад. Его цепкий взор высматривает на одной из обувных полок неплохие ботиночки, и Антон, подняв взгляд на вывеску очередного отдела, окликает: – Мальчики! Сюда, сейчас же! Связка тройняшек, отвлекаясь от разглядывая каких-то комиксов на витрине, послушно и с шумом бежит к нему, ничуть не тормозя перед тем, как влететь в отдел, где консультанты не особо незаметно прячут испуганные лица. С невозмутимым видом Антон вертит в руках приглянувшуюся ему модель, подзывая Артура примерить. Егор и Илья прохлаждаются у зеркал, передразнивая друг друга. Самый смелый консультант — девушка с плохо замазанными синяками под глазами, — уточняет, что они ищут и для кого. – В идеале три пары детской зимней обуви, — в сотый раз за этот день объясняет Антон. – Тридцать четвёртого размера, можно тридцать третьего тоже примерить. Вот для этих оболтусов, — на всякий случай указывает Антон, а то мало ли можно было не понять. – Никакой резиновой подошвы и синтетических подкладок. Желательно на липучках. Так, что ещё... Мех предпочтительно. Хотя они умудряются мокнуть постоянно с головы до ног, так что я не уверен насчёт этого... В общем, несите всё, что у вас есть. – По цене в каком диапазоне? – Несите, — отмахивается Антон. – Там посмотрим. Из всего предоставленного ассортимента Антону вновь ничего не нравилось на сто процентов, но это затягивалось на бесконечность, так что ему придётся что-то выбирать, чёрт возьми... Больше всего Антон ненавидел покупать зимнюю обувь. Ей-богу, его либо наебывала «непромокаемая подошва», и мальчики слегали с температурой, либо «меховая подкладка», от которой у мальчиков всё чесалось или им нахуй всё сжимало, либо «выгодная цена» за ту замечательную обувь, которую тройняшки портили уже к следующему сезону. Антон не то чтобы бедный. Но десять-пятнадцать тысяч каждый раз только на обувь для мальчишек? Каждую зиму? Увольте. Артур, как главный мученик, терпеливо натягивал на левую ногу ботинок за ботинком и на каждое «как тебе?» отвечал: «Хорошо». Возможно, Антону было бы проще, если бы его сын хоть немного помогал ему с этим, но что имеем, то имеем. Ещё одной небольшой проблемой было то, что всем троим обязательно было надо, чтобы они не носили ничего одинакового, что тоже усложняло и без того тяжёлую жизнь. К тому времени, как симпатичные меховые боты для Артура были выбраны, Антон позвал Илью. Кучка того, что может подойти, уже была сформирована, и для второго мальчишки процесс должен был пойти быстрее. Тем не менее, Илья был придирчив, как бог знает кто, и ныл, что ему не по душе то цвет, то внешний вид. Переполнившись копившимся раздражением, Антон гаркнул: – Будешь выделываться, вообще ничего не получишь. Помнишь старые валенки Вэл? Вот их и будешь носить! – Нет! — взвыл Илья. – Тогда не испытывай моё терпение. Губы мальчишки надулись воздушным шариком, но он спустя минуты сложных раздумий всё-таки вытащил какие-то сапоги, и Антон, найдя ценник, протяжно выдохнул. Ладно. Лишь бы уже убраться отсюда. – Только мне жмёт чуть-чуть, — заметно тише, чем привычно, вставил Илья. Консультанта поблизости не нашлось, и Антону пришлось отправиться на её поиски, наказав двум — ну, скорее одному, ибо Артур преспокойненько копался в телефоне, — сидеть на жопе равно и никуда не уходить. Девушка пообещала, что найдёт ту же модель на размер побольше и попросила подождать. Антон использовал эту минутку, чтобы мысленнно сосчитать до десяти парочку раз, дабы привести душу в спокойное состояние. Между делом он поискал глазами Егора, что обнаружился перед полкой с тонной браслетов, серёжек, кулонов, ремней и прочим таким. Рядом с ним тёрся другой мальчонка примерно того же возраста, и ребята увлечённо о чём-то болтали, когда к ним подошла, как понял Антон, мама этого самого мальчонки. Окликнув его, она поздоровалась и с Егором и познакомилась. Благо что Антон мог слышать, о чём они говорят, со своего местоположения. Любовь Егора трындеть со всеми подряд однажды порвёт нервы Антона в клочья. – Ты здесь один? — участливо спрашивала женщина. – Нет, с отцом и братьями. – Он говорит, они тройняшки, прикинь, мам! — восторгался другой мальчик. – Надо же, — удивление на лице женщины сменилось улыбкой. – А где же они? – Обувь примеряют. Потом и меня позовут. Это скука смертная, — Антону не нужно было видеть, чтобы знать, что моська Егора искривилась в страдальческой гримасе. – Что ж, папе не стоит оставлять тебя без присмотра. Антон прикрыл глаза в отчаянии, уже зная, что сейчас начнётся. – Папа дома, — непонимающе протянул Егор. – Я же сказал, что мы с отцом. И мне десять лет, за мной не надо присматривать. Я же не глупый. Гробовое молчание, последовавшее за этими словами, было неизбежным. Антон окончательно убедился в том, что небольшая воспитательная беседа по этому поводу жизненно необходима. – У тебя... два папы? — с могильным ужасом протянула женщина. – Нет, — Егор ответил так, словно та сказала несусветную глупость. – Отец и папа. Пока это не зашло слишком далеко, — и спасая ментальное здоровье этих несчастных случайных покупателей, — Антон поспешил вмешаться. – Егор! Названный мигом развернулся и примчался к нему в три широких шага, хватая протянутую руку. Тактическое отступление практически удалось... если бы шокированный мальчик, обменявшись с мамой взглядами, полными отвращения, не крикнул Егору вслед: – Ты знаешь, что это ужасно?! Антону искренне хотелось бы верить, что тем, кто замер, был он. Но нет. Крепкая хватка, заставившая его остановиться, была инициативой Егора, развернувшегося к мальчику с гневной ухмылкой. Прежде чем кто-либо из просутствующих успел открыть рот, Егор ответил: – О, правда? Я знаю, что мой папа сказал бы тебе, что ты идиот, потому что мои родители — лучшие люди в мире. Если есть что-то ужасное в том, что они любят нас и друг друга, то мне тебя чертовски жаль, ведь ты, наверно, никогда не поймёшь, что это такое... Жаль, что твои, очевидно, не способны тебе объяснить, что... – Егор, — севшим голосом позвал Антон, несильно дёргая сына. – Хватит. Пошли. Ради всего святого... Встретившие их Илья и Артур переводили встревоженные взгляды с одного на другого. Пыхтя и бубня что-то себе под нос, Егор приземлился на пуфик и хмуро уставился на разрытый ворох из множества пар обуви. – Почему ты им ничего не сказал, па? — не выдержав, возмутился Егор. – Выбери себе ботинки, пожалуйста, — проигнорировал Антон. Как раз подошла девушка с коробкой для Ильи, и наступила напряжённая тишина. Антон делал вид, что не замечает активных перешёптываний тройняшек, отсчитывая вдохи и выдохи до того, как они уберутся отсюда к чертям собачьим. До эмоционального срыва ему желательно оказаться дома. Илья и Артур отложили выбранную обувь (разную, конечно), но Егор решил, что для него сделать это молча — слишком непосильная задача. – Если тебе пофиг, па, то не значит, что мне да, — излишне энергично запихивая ноги в явно узкие бутсы, причитал мальчишка. – Ты же любишь повозмущаться, так в чём причина? Ты испугался той тётки? Я тебя умоляю, она и её тупой сын ни черта не знают, чтобы такое говорить! Какого они вообще о себе возомнили?! Неужели ты будешь просто это слушать? – Георгий, заткнись, христа ради, — понижая голос до предупреждающего, одёрнул Антон. – Я не собираюсь разговаривать об этом здесь. Дотерпишь до дома? – А что такого? Да плевать, что другие подумают... – Ты многого не понимаешь. Пожалуйста, — повторил с нажимом. – Прекрати это. Мне тоже есть, что тебе сказать. – А я-то в чём виноват?! Антон не будет повышать голос, он не будет повышать голос, он не будет... – Выбирай обувь. – Папа бы не стал молчать! Антон не будет... – Что ж, я не папа и никогда не буду таким же хорошим, ладно? — вместо этого Антон почти прошипел, звуча так уязвимо, что ему показалось, что это говорит кто-то другой. Ошеломлённо ахнув, Егор уставился на него, и глаза его отчего-то заблестели в ярком освещении. Не имея больше никаких полномочий с самим собой, Антон забрал из его замерших рук сносно выглядящую пару, прихватив и коробки двух других. Выход из отдела был диаметрально противопопожен: мальчики ещё на кассе выстроились за Антоном гуськом и не нарушали построения до самой машины, идя бесшумно и боязливо. Пакеты Антон бросил на соседнее с водительским сиденье и, подождав, пока все трое пристегнутся, выехал на трассу. На блаженный путь в родные стены, которые были нужны ему как никогда. — Па, — позвал Егор на второй минуте езды. – Прости меня. Ответив коротким «угу», Антон более никак не отвлёкся от вождения. Возраст не смог вымести из него тягу к драматизму и обиде в пылу. Было б ещё, на кого... На собственных несмышлёных детей... Боги, Катя прознает про сегодняшний инцидент — засмеёт. Как будто она могла его за это осуждать, знаете ли. У самой всего одна дочь, а у Антона семь спиногрызов. Должен же хоть кто-то иметь совесть и не выводить Антона лишний раз? Помимо своих спиногрызов, у него были и чужие (иногда буквально такие же паразиты) — его великолепный восьмой класс, доставляющий ему проблемы даже в выходные дни. Стоило ему об этом подумать, как его телефон разразился вибрацией, а имя на экране заставило закатить глаза. Мамаша одного из прогульщиков. Отлично. – Антон Борисович, простите, если отвлекаю, — ни тебе «добрый день», ни «здрасьте». Дожидаться ответа от Антона она также не стала (да и её нетерпеливый тон ничуть не сквозил извинениями, раз уж на то пошло), а сразу приступила к претензиям: – Скажите, пожалуйста, почему у Тимур «н/а» стоит в электронном дневнике? И стоит за прошлую неделю, а выставилось только вчера. – Здравствуйте, — Антон не скрывал раздражения, с него довольно этого дня. – Я сейчас за рулём, так что ответить вам не могу. – Вот так всегда, — запричитала женщина. – Мало того, что объем домашнего задания для детей такой огромный, так ещё и долги не принимаете! И выставляете бог знает как! Благодаря тому, что Антон перевёл звонок на громкую связь, дабы не занимать руки, тройняшкам пришлось стать свидетелями этого фееричного высера. Глядя в зеркало, Антон увидел, как Илья и Егор нахмурились, а Артур как будто затаил дыхание. В любой другой день Антон бы мило попрощался, издевательски бросив трубку, но к данному моменту гнев, разлившийся по каждому сосуду, управлял им, когда он заговорил: – Раз уж речь идёт о вашем сыне, Тимуре, давайте остановимся на нём. Биология у восьмого «А» проходит два раза в неделю, и Тимура мне предоставилась честь видеть на моих уроках ровно четыре раза, два из которых он благополучно пытался срывать своим неподобающим поведением, но мы сейчас не об этом. Объём домашнего задания внушительный, спорить не буду, но эти дети на то и учатся в школе, а не в коррекционном классе. Учитывая то, сколько Тимур пропускает, неудивительно, что его успеваемость такая низкая. И уж простите мне мою дерзость, но я сомневаюсь, что Тимур это свободное время тратит на что-то стоящее. Долги я принимаю ровно неделю, потому что моего свободного времени мне тоже жалко, этот класс у меня не единственный. А выставление оценок происходит в течение недели, однако ученикам все оценки проговариваются, причём неоднократно, так что у Тимура был не один шанс исправить это «н/а». Такая оценка у него за работу, к которой он совершенно не был готов. Надеюсь, этот вопрос закрыт. Всего доброго. Антон не повысил голос. Он мог бы гордиться собой за это. Уже на пороге дома Артур схватил его за рукав куртки (двое других как бы невзначай остановились рядом) и прошептал: – Ты хороший, па. – Когда ругаюсь на кого-то, больше нравится, да? — кисло усмехнулся Антон. Егор выглядел так, словно собирался откинуться прямо здесь и сейчас. Антон сжал пальцами переносицу и шикнул: – Свалите с глаз моих, сил никаких нет. Вечером поговорим. Тройняшек как ветром сдуло. Майкл и Джексон (если кому-то не нравятся имена двух милых борзых, это исключительно их проблемы) завывали в вольере, и Антон собирался вытряхнуть из кого бы то ни было душу, если никто не соизволит с ними погулять. Ещё с прихожей Антон услышал счастливые визги Нелли и приглушённое бормотание Ромы, который опять (и снова) не убрал свою обувь с ковра. А там уже натекла лужа. Большая такая. Антон как некстати замочил в ней носки вот в эту секунду. Иисус, если ты его слышишь... Холодильник был пуст на обеденное блюдо (и слава богу, а то если бы Рома решил готовить, пришлось бы раскошелиться на новую плиту. Или кухню. Или дом). Пока Антон прикидывал, что можно по-быстрому сообразить, чтобы накормить голодающее Поволжье, на кухню спустился Никита и прямой наводкой пошёл к навесным шкафчикам. – Не трескай перед обедом, — сказал Антон, с тихой усмешкой замечая, как Никита вздрогнул от неожиданности. Он снова нацепил свои дурацкие линзы, но Антон не стал бы акцентрировать своё внимание на этом дольше мгновения, чтобы не провоцировать сына. Рука того по-прежнему покоилась в гипсе, но была куда подвижнее. – Погуляй с собаками, если не занят. – Не моя очередь, — угрюмо отозвался Никита, со вдохом уныния отходя от корзинки с печеньем. – Меня не волнует. Резкость ответа, ожидаемо, заставила Никиту напрячься и осторожно спросить: – Что-то случилось? Ничего, просто Антон хочет рассыпаться на атомы, спасибо. – Должно что-то случиться, чтобы я так разговаривал? Окружающее пространство стало тише, ну или у Антона начались слуховые галлюцинации на нервной почве. Хм, всё же нет. Потому что мальчишки действительно перестали шелестеть пакетами, а Нелли притихла. Антон продолжал смотреть прямо в одинакового цвета глаза Никиты. – По-моему, так я всегда такой, разве нет? — в голосе стали проскакивать истеричные нотки. Антону не стоило приступать к готовке, иначе добром это не кончится. – Ругаюсь, запрещаю, требую. Устали вы от отца, а, ребята? Ну, у вас всегда есть папа, который не будет молчать, когда надо. А то я, оказывается, испугался какой-то случайной тётки... Антон понимал, что его нешадно уносит, но ничего поделать с этим уже не мог... – Кто-нибудь погуляет с собаками, если Никита не в состоянии? — обведя бешеным взглядом застывших изваяниями детей, добавил Антон. – Или это очень сложно? – Я погуляю, — вклинился Никита. – Не надо делать одолжений, сегодня же не твоя очередь. Антон мог бы поклясться, что Никита порывался закатить глаза, но вместо этого чуть опасливо предложил: – Я могу помочь с обедом. Но Антон, роняя разделочную доску, на которой планировал нашинковать овощи, зарылся пальцами в волосы и протянул: – Не надо мне ничего. Ничего, бл... Да к чёрту! Зазвонивший телефон был похож на атомную бомбу. Антон, не задумываясь, с остервенением кинул его в стену. Тупая трель прекратилась. Зато шум в голове разрывал все связные мысли. Антон оказался в спальне быстрее, чем вообще осознал себя в пространстве. На подоконнике спала Мэй, но, увидев его, перепрыгнула на кровать и ласково потёрлась о его ладони. Антон позволил ей улечься и уткнулся носом в пахнущую ванильным шампунем шерсть, подтягивая ноги к груди, но так, чтобы не давить на кошку. Дыхание медленно приходило в норму. У него было столько, блять, дел. Но, конечно, вместо этого он тратит драгоценное время на хуй знает что... Браво, Антон Борисович, дети там внизу, наверно, наложили в штаны. И он теоретически мог остаться без телефона. – Тук-тук, — раздалось за дверью (которой Антон наверняка пафосно громыхнул на весь дом). Когда Антон коротко промычал, в проёме показалась лохматая макушка Ромы. От его нежной улыбки у Антона заслезились глаза. – Пустишь погреться? – Как видишь, занято, — шмыгнув, хмыкнул Антон. Рома не отразил его ухмылки. Он спросил: – Тебя оставить? Задумавшись на пару секунд, Антон помотал головой и просипел: – Нет. Останься. Повторять приглашение не пришлось: Рома вошёл с вазочкой винограда и, поставив ту на прикроватную тумбу, увалился позади Антона, обнимая того поперёк талии и прижимая к себе поближе. Мурлычащая кошка действовала лучше любого антистресса. Ну ладно, тёплое и знакомое дыхание в шею от любимого мужчины тоже способствовало внутреннему покою. Антону пришлось чуть разогнуться, чтобы пальцы Ромы не щекотали его. То, что Антону не приходилось смотреть в глаза, тоже было облегчением в моменты ментальных срывов. Рома об этом тоже давно знал. Тоже... Было ли вообще что-то, чего Рома о нём не знал? Он даже притащил его любимый виноград... до которого пока было не дотянуться, но тем не менее. – Никита ушёл гулять с собаками, — разрушил тишину Рома, невесомо проходясь пальцами по волосам блондина. Антон непроизвольно прыснул, только сейчас замечая, как сильно запотели стёкла очков от его мокрых ресниц. Он отбросил очки на тумбу со своей стороны и посильнее вжался в подушку. Но Рома, поняв, что он готов для разговора, не дал ему возможности спрятаться: – Что за истерика, любовь моя? — когда Антон обиженно его проигнорировал, Рома продолжил: – Егор утверждает, что это он тебя расстроил, и смотрит, как провинившийся щенок. Мне начинать волноваться? – Нет, — буркнул Антон. – Всё нормально. Просто неудачный день. – В каких аспектах? Он мог бы оставить это без ответа... Но всем им будет проще, если Антон просто выговорится и... Ох, блять... – Надо что-то сделать с тем, что мальчишки так легко делятся нашей семейной жизнью. – Так всё-таки Егор? — Рома выгнул бровь. – Он сказал каким-то случайным покупателям, что живёт с «отцом и папой». Скоро это станет моим кошмаром, Ром, ей богу... Я знаю, что неправильно заставлять их говорить что-то другое, когда их спрашивают про семью, но это... Они не понимают, что в этом такого, и очень остро реагируют на резкие высказывания в нашу с тобой сторону. Но однажды это может плохо закончиться, и я не хочу быть тому причиной. – Притормози-ка. Во-первых, в нашей семье нет ничего такого, — Рома намеренно исказил это слово. – Во-вторых, твоей вины здесь нет. Может быть, нашей, но не лично твоей. – От этого не легче, — глаза вновь обожгло. – Иногда я думаю, что... Всем нашим детям придётся пройти через непринятие, через... оскорбления, унижения, дискриминацию... И всё только из-за того, что вместо матери у них... – Антон, — прервал Рома, крепче сжимая объятия. – Антон, прекрати. Но Антон не хотел останавливаться, не теперь. – Я читал, я знаю, что всем детям нужна материнская ласка, много тактильного контакта, но мы с тобой оба не такие... А я... Я так много работаю, постоянно занят в школе, что порой напрочь теряюсь в днях недели и... Я могу быть дома, но даже толком не видеть их всех, кроме как за ужином. Выходные выделяю кому-то, но не всем, и это... Боже, мне тридцать три года, а такое чувство, что я всё ещё жалкая пародия на родителя... – Антон, это неправда. – Ещё... Я знаю, клянусь, я знаю и понимаю, что это чертовски глупо, но то, что они обращаются ко мне «отец», а к тебе — «папа»... Это не может не бить иногда, знаешь? Конечно, кому-то нужно быть к ним строгим, потому что ты так слаб перед ними, это же уму непостижимо! — из него вырывается хриплый смешок. – Когда кто-то из них говорит... «Папа бы разрешил» или «папа не был бы против», мне так обидно, Ром... Какая глупость, блять, как же... Внезапно (или не так уж) его разворачивают. При всём при этом Мэй чуть не превращается в лепёшку и с грозным мявком убегает из комнаты. Антон не поднимает глаз, смотря на то, как на подушке отпечатываются следы его слёз. – Ты такой идиот, детка, — мурлычет Рома, но дрожь пальцев выдаёт с потрохами его беспокойство. За «детку» Рома получает тычок под рёбра. Но это мало помогает. – Ты отлично справляешься. Мы справляемся. Для дурачков с семью детьми у нас получается, как думаешь? – Не знаю... – Если ты не замечал, то они за тебя готовы рвать и метать. За нас с тобой. За всех нас. Егор — упрямый баран, как ты, впрочем, и будет отстаивать свою точку до последнего. Естественно, ему будет больно, когда кто-то говорит гадости о нас. Если бы ему было плевать на тебя, он бы не полез. И уж тем более он бы не рассказывал о нас с такой гордостью каждый раз, если бы не верил в нас. Хм? Не только Егорка, к слову. Никита, может, и промолчит, но потом такое устроит, что мама не горюй... Эх, все в тебя, такие драматичные. – Между прочим, это ты у нас любитель отстоять мою честь, — хлюпает Антон. – Виноват, — фыркает. – Они подвластны нашему дурному влиянию... Ты же редко у нас конфликтуешь, за себя не заступишься... – Только если меня очень спровоцируют. Атмомфера постепенно сменяется на более умиротворённую. Антон, подбородок которого осторожно цепляют родные пальцы, завороженно смотрит в тёмные глаза напротив и чувствует, как уверенность Ромы передаётся ему. Он упускает момент, когда Рома начинает кормить его виноградинками с рук и говорит: – Не принижай всё, что ты сделал для них, солнце. «Отец» звучит весомее, тебе не кажется? Они видят в тебе стену, за которой будут в безопасности, то место, где их выслушают и поймут. Даже если они злятся, когда ты ругаешься на них, они, я уверен, рано или поздно приходят к выводу, что это заслуженно. Я более мякготелый, тут уж ты прав, Тох... И я знаю, как у тебя жжёт в груди, когда вы ссоритесь. Но без этого никак. Кто-то же должен воспитывать их, а? Твоему терпению сложно не завидовать. Я восхищаюсь тобой. Слушая всё это, Антон видел в глазах Ромы убийственную искренность и не мог не внять его доводам. Даже если потом он вновь засомневается в себе, как и много раз раньше, Рома всегда найдёт слова, которые вернут ему веру. – «Па» мне нравится больше, — шепчет Антон, и Рома испускает тихий смешок. – Но поговорить с ними всё равно надо. Насчёт того, что про «отца и папу» можно рассказывать хотя бы на второй встрече, а не первому встречному. – Хорошо, — кивает Рома. – С их пристрастием к спорам это будет иметь смысл. Но Вэл и Игорь... Да и Никитка — уже не беззащитные. Они вполне способны постоять за себя. – Ром. – Всё, молчу. Антон в отместку прикусывает палец Ромы, когда ему подносят виноградину. Рома шаловливо улыбается и с помощью поцелуя забирает виноградину себе. – Иришка обещалась зайти завтра, — вспоминает Рома. – Завтра дети едут на экскурсию днём. Надо сказать, чтоб вечером приходила. – Малышка Вэл разве едет? — недоумевающе. Напрягая память, Антон пытается припомнить, почему именно завтра старшей дочери не будет в это время дома. – О, — выдыхает он. – Она договорилась встретиться с Полиной. Брови Ромы как по свистку изгибаются в горы. – Я всё равно не пойму, как ты сумел её простить. – Даже если бы я не, я не имел бы права запрещать Вэл видеться с собственной матерью. – Полины не было рядом, когда она росла, чтобы называться её матерью. – Пожалуйста, не надо. Нам было по семнадцать, когда Полина забеременела, да и... Ты знаешь, что мы переспали на выпускной, как в какой-то дурацкой драме на «Домашнем», я на утро даже не вспомнил об этом. Полина так мечтала о том, чтобы уехать в Москву, но родители запретили ей делать аборт. Я взял ответственность за Валентину на себя, хотя я тоже был в ужасе, я не хотел ребёнка, я, блять, понятия не имел, что делать. Полина сделала свой выбор, а я — свой. Но я не могу винить её за то, что она была не готова к этому. – И меньше, чем через год родила Адама? – Она встретила парня, с которым захотела завести семью. И она никогда не бросала общение с Вэл. – Это не одно и то же, — гнул своё Рома. – В любом случае, Вэл — почти взрослая, чтобы самостоятельно решать, хочет она общаться с Полиной или нет. Пойми, Ром, ей необходима фигура матери. Она всё-таки девочка. Подувшись ещё какое-то время, Рома вздохнул: – Чёрт с тобой. Но появляться на пороге этого дома я ей не позволю. – Просто признай, что ревнуешь, — хихикнул Антон. – Конечно, — наигранно возмущённо. – Твой первый секс был с девчонкой! А не с прекрасным мной... – Ты подарил мне в то время больше, чем бесполезное соитие. Рома оттолкнул самодовольное лицо Антона, но тот-то видел, что кончики ушей Ромы приобрели розоватый оттенок. Антон ничуть не лукавил. После того, как на пороге восемнадцатилетия он остался с новорождённой дочерью один-одинёшенек, именно Рома стал его опорой, поддержкой и твёрдым плечом. Пожалуй, им удалось сплотиться и на фоне того, что и сам Рома к тому времени имел багаж в виде трёхлетнего племянника, у которого погибли родители. Игоря Рома усыновил, как только закончил учёбу в колледже. Антон же пытался совмещать получение высшего образования с заботой о маленькой Вэл. Но они выдержали это. И пускай Игорь называл папой только Рому, Антон всегда считал его и своим сыном. – Пора обед готовить, а то голодом останемся, — говорит Антон, нехотя освобождаясь от объятий. – Что за фокус с телефоном, кстати? — сквозь смешок спросил Рома, вставая следом. – Да мама одного восьмиклассника звонила. С горячки и вырвалось вот... – «Пустынной улицей вдвоём с тобой куда-то мы идём»... – Ну, Ром! Рома хватает его за талию и валит обратно на кровать, напевая: – «И я курю, а ты конфеты ешь»... – Прекращай! — слабо сопротивляясь, Антон изо всех сил сдерживает смех и уворачивается от губ, которые скользят по его шее. – «И светят фонари давно, ты говоришь...» – Пойдём в кино, да-да, — Антон толкает брюнета в грудь. – Ведёшь себя не лучше восьмиклассника. – Восьмиклассники не думают о том, что я сейчас хочу с тобой сделать. – Ты мало общаешься с восьмиклассниками. В конечном итоге Рома ворует у Антона несколько глубоких поцелуев и, не отпуская, спускается с ним по лестнице. Антон предполагает, что их лица подозрительно помятые и раскрасневшиеся, но кого это волнует. Они почти заруливают на кухню, но их останавливает хлопок входной двери. Вошедшая Вэл не замечает их и стопорится в проходе арки, внимательно что-то оглядывая. – Что у нас за траур? — спрашивает она. Заинтересованный, Антон на цыпочках подкрадывается ближе, и его взору предстаёт кружок, в который уселись тройняшки, Никита и даже Нелли. А в центре этого кружка лежит изрядно пострадавший телефон, который Никита тщетно пытается реанимировать. – Инфузория-туфелька всеми силами борется за жизнь, — тянет Никита, и скорбные лица в кружке на секунду окрашиваются смешинками. Антон (и Рома, он знает) прикладывает ладонь ко рту, чтобы не заржать. Вэл, ничего не понимая, возвращается в прихожую. Наступает в лужу, разведённую Ромой, и громко шипит, с остервенением смотря на ковёр. Антон думает о том, что заставит Рому это всё затирать. Ну а сам, наконец, пойдёт готовить обед.